Боль

"Добрый день! Как у нас дела? Покажите ножку... гм... понятно. А снимки есть?", -передаю снимки, врач продолжает: "Хорошо. Вот как поступим. У меня сейчас собрание...", - я вклиниваюсь в монолог врача: "Извините, что перебиваю. А как к вам обращаться? Просто Валерий Владимирович не предупредил". "Как же он так? Ну что ж давайте для начала знакомиться. Ковин Евгений Николаевич", - пульсируя глазами, и, протягивая бурую ладонь, выдавил из себя хирург. "Давид Тавадзе, очень приятно", - отвечаю несколько смутившись. "Итак, как я уже говорил, Давид, у меня сейчас сбор, так что поручу старшей сестре вас пристроить в палату. После собрания зайду и расскажу как и что".
   Тут я чувствую за спиной какой-то зуд. Оборачиваюсь на всякий случай и вижу мужчину интеллигентной наружности лет тридцати пяти со взором, исполненным тёмной тайны и чуть оттопыренным кончиком левого уха. Ковин встречает вошедшего обыденной улыбкой и замечает в сторону привидения: "Давид, знакомьтесь, Денис Олегович Метель, ваш анастезиолог. Замечательнейший специалист", - на что Метель рывком, достигнув стола, смёл с него папку полную каких-то бумажек и пробурчал что-то вроде: "Оч пр Де как де", - и таким же неуловимым движением, преодолев расстояние до входной двери, растворился, метнув на прощание взгляд сильного медиума. Сейчас, вспоминая тот момент, мне даже кажется, что дверь в кабинет не открывалась вообще, а он попросту залез в гардероб у входа.
   Мы вышли из кабинета и направились по коридору больницы налево в сторону выхода. Дошли до двери с табличкой "Старшая сестра" и вломились без предупреждения. Старшая сестра сидела в глубине своего хлам-склада за столом, расположенным симметрично по-центру от чего создавалось впечатление, что ты находишься в судебном зале. Она была настолько обескуражена внезапным и нахальным появлением, что не смогла придумать подобающую реакцию, и на автомате продолжала шрамировать какой-то журнал страшными закорючками, от которых оставался след на подложной странице. Ковину и этого было мало. Он пружинящим шагом расчертил пространство до её стола и со всего размаха плюхнул свою ладонищу на стол. Тут я понял, что рука у него не дрогнет, и мне сразу представился библейский сюжет, где обречённого ягнёнка бесцеремонно кладут на хирургический стол, а Авраам уже наготове рядом с местом сечи в белоснежном халате, благочестиво сложив брови, плавно и точно приближает скальпель к жертвенному пузу агнца.
    Стряхнув, налетевший морок, я уставился, как попугай, на двух представителей больничной фауны. Они начали какой-то привычный разговор. Нет, даже не разговор. Они издавали что-то вроде гипнотических вибраций, от которых всём теле разливалось тепло и слабость. Когда вибрации закончились комната приобрела резкие, чёткие очертания словно вечером неожиданно включили в помещении свет. У меня появилась уверенность, что ритуал закончен и мы сейчас останемся с сестрой вдвоём. А ещё через мгновение мы были уже в коридоре с сестрой, а Ковин, растеряв все свои молекулы испарился.
   Я и сестра пошли направо мимо кабинета Ковина. Она чуть впереди, цокая полыми каблуками о жёсткий линолеум, как минное поле, усеянный воронками от окурков. Где-то в середине коридора справа расширение, заставленное дермонтиновыми диванами и школьными стульями. Какой-то дальний родственник пальмы, журнальный столик с журналами советских времён, располагающийся аккурат в центре пятачка. Телевизор самсунг на стенной полке, с выпяченным пивным животиком. Бледно-зелёный мужичок, явно идущий на поправку, почёсывает животик телевизору, переключая с пульта каналы.
   Мы прошли ещё несколько дверей и вошли в палату. Всё как я и ожидал. Шесть коек, меня поселили справа у входа. Три кровати уже были заселены. Как только мы вошли и старшая сестра указала мне на мою койку, сзади появилась шустрая бабулька и этаким ехидным, безапелляционным манером начала стелить клеёнку под простыню. Я естественно сделал вид, что эта обязательная форма унижения осталась не замечена, хотя через пару дней после операции подавлено обнаружил, что бабуля была права и её лицо сияло ангельской злорадностью, когда она выносила попорченную простыню золотую, как медаль чемпиона.