Это книга воспоминаний о войне. В ней мы постарались рассказать о людях, прошедших годы испытаний, об участниках Великой Отечественной, живших и ныне живущих в Тамани, их фронтовых дорогах, о том, с какими трудностями, потерями и лишениями приходилось им отстаивать свободу своей Родины, о том, что перенесла Тамань и её жители в период немецкой оккупации.
Воспоминания ещё живы в сердцах людей, переживших великую трагедию страны. Но их остаётся всё меньше и меньше. Раненые и изувеченные, потерявшие своих друзей и близких, они со слезами вспоминают события военных лет, рассказывают о жестоких боях, а некоторые не могут даже говорить. Только их боль и подвиг взывают к будущим поколениям – беречь мир, сделать всё, чтобы не было войны.
А для этого надо помнить прошлое, усваивать его уроки. Пока мы помним войну, она не вернётся. Помнить ради светлого будущего всей России, ради мира на планете Земля. Она наш дом, хлеб и кров.
Поэты и писатели Тамани не остаются равнодушными к священной памяти о суровом времени и его героях. Книга содержит произведения таманских авторов о годах войны и людях, её переживших.
Литературное объединение «Вдохновение»
От составителя
Прошлое, настоящее и будущее едины и неразрывны. Одно вытекает из другого.
Ещё А.С.Пушкин говорил: «Уважение к минувшему – вот черта, отличающая образованность от варварства». Народная память – признак высокой духовной культуры нации. Об этом следует помнить. Духовность – стержень нации, её жизненная стойкость.
Тогда, в 1941 году, в один миг у всей страны и у каждого в отдельности рухнули все мирные мечты и надежды, планы на будущее. Вся жизнь перевернулась. Над Родиной нависла смертельная опасность, и надо было сдержать натиск врага, отстоять свободу, победить.
Сколько их, мужчин и юношей, женщин и девушек, встали на защиту Отечества. Сколько их погибло в первые минуты войны, сколько погибло потом. Сколько невинных жертв – детей, женщин, стариков – сожжено и расстреляно, угнано в Германию. Сколько изувеченных и сирот. Сколько тех, кто безымянными остались лежать на полях сражений, утонули в болотах, сгинули в непроходимых лесах.
Сколько! Сколько! Кто подсчитает эти потери до последнего человека?
Ничто в жизни не проходит безследно, ничто не забывается – ни в дни войны, ни в дни мира. Все беды и несчастья, которые принесла война, должны сохраниться в памяти народной. Мы должны, мы обязаны помнить каждого павшего, каждого оставшегося в живых.
Как актуальны слова поэта Егора Исаева! Вдумайтесь в эти строки:
Вы думаете, павшие молчат?
Конечно, да - вы скажете.
Неверно!
Они кричат,
Пока ещё стучат
Сердца живых,
И осязают нервы.
Они кричат не где-нибудь,
А в нас.
За нас кричат,
Особенно ночами,
Когда стоит бессонница у глаз,
И прошлое толпится за плечами.
Они кричат …………………………
…………………………………………
И будят нас, живых,
Невидимыми, чуткими руками.
Они хотят, чтоб памятником их
Была Земля с пятью материками.
Светлана Соловьёва,
руководитель литературного объединения
«Вдохновение»
«Поклонимся великим тем годам,
Тем славным командирам и бойцам,
И маршалам страны, и рядовым,
Поклонимся и мёртвым, и живым,
Всем тем, которых забывать нельзя,
Поклонимся, поклонимся, друзья!
Всем миром, всем народом, всей землёй
Поклонимся за тот великий бой!»
Николай Добронравов
Т.А. Мальцева
Тамань в годы Великой Отечественной войны.
Жизнь каждого человека заслуживает особого внимания. Каждая судьба приносит свои беды и свои радости. Мы встречаем на улице таманских ветеранов, смотрим на блестящие у них на груди ордена и медали, забывая, что это яркие свидетели мужества и героизма, проявленного в годы лихолетья. Забывая, что в то далёкое время они были совсем молодыми юношами и девушками. Великая Отечественная война была одной из самых кровопролитных войн, пережитых Россией. Не было такой семьи, где бы война не оставила свой кровавый след. За свободу Родины сражались миллионы, и у каждого была своя война, своя судьба.
Маленькая приморская станица Тамань стала слагаемым великой Победы, битва за Кубань и Кавказ – одной из страниц книги о Великой Отечественной войне.
А.А. Гречко писал: «Среди важнейших событий Великой Отечественной войны видное место занимает битва за Кавказ. Боевые действия между Чёрным и Каспийским морями продолжались около 15 месяцев и вошли в историю советского военного искусства как сложный комплекс оборонительных и наступательных операций. В битве за Кавказ проявился массовый патриотизм и героизм советского народа».
Многие таманцы, чья жизнь была опалена войной - разрухой, голодом и оккупацией – знают, как высока цена Победы, одержанной над фашизмом. Невозможно остаться равнодушным, слушая их рассказы, полные горя и досады. В их глазах неутихающая боль. Несмотря на то, что уже более полувека они живут мирной жизнью, вырастили детей и внуков, которым с гордостью рассказывают о патриотизме народа-победителя, с огромной любовью говорят о родной земле, где каждая пядь обильно полита человеческой кровью и материнскими слезами.
Лариса Андреева
Начало войны
Без объявления войны,
Нарушив договор о мире,
В том сорок первом, в дни весны,
Враги напали на Россию.
Они давно вели войну
И много стран поработили.
На нашу ринулись страну,
Набравшись наглости и силы.
Готовы ль были мы к войне?
Пусть нас история рассудит.
Но заплатить пришлось втройне,
Ценою миллионов судеб.
Четыре года шла война,
От боли плакала Отчизна.
С врагом сражалась вся страна,
Чтоб победить во имя жизни.
Светлана Соловьёва
Война
От бомбовых разрывов вздрогнула земля,
Заплакало живое всё в природе,
И кровь рекою полилась,
Смятение и боль в душе народа.
Как уберечь любимую Отчизну?
Как защитить детей и стариков?
Из пепла как восстать во имя жизни
И сбросить цепи вражеских оков?
И шли солдаты, не жалея жизни,
Взрывались, падали и снова шли,
И тысячами, тысячами гибли,
Но до Берлина всё-таки дошли.
Герои той великой битвы,
Помянем вас, слезы мы не тая,
Поклонимся мы низко тем, кто выжил,
За то, что воевали мы не зря.
Галина Мазуренко
Грянул гром
Грянул гром среди ясного неба.
Никто лиха такого не ведал.
Чеканят свой шаг по России фашисты,
Надеясь: победа для них очень близко.
Война, сколько горя ты всем принесла!
Станицы нещадно бомбят, города.
Старикам, детям, женщинам гибель неся,
А на фронте – мужьям, братьям и сыновьям.
Родную Россию трепали враги,
Но только её победить не смогли!
На фронте громили врага и в тылу,
Чтобы Русь не отдать никогда, никому!
Солдат отступает, но не сдаётся,
И только слеза горючая льётся.
Оставив врагу земелюшки пядь,
Надеялся он обратно забрать.
И с новою силой пошли на врага,
И стали свободными вновь города.
Полмира солдат русский освободил,
Чтоб народ у фашистов в рабстве не был.
П.П.Глинько
Три встречи с героем
После вторичной оккупации Крыма в мае 1942г. Тамань опять стала фронтом, через Керченский пролив, после относительной стабилизации, когда отступившие воинские части из Крыма ушли в тыл, а остались только те, что обороняли побережье от высадки немецкого десанта. Среди этих воинских частей были и батальоны морской пехоты, это моряки с потопленных и погибших военных катеров и кораблей, которые отличались друг от друга ленточками на безкозырках с названием погибших кораблей и военных катеров, с которыми они не расставались, как символом славы и горечи о службе на флоте и потери боевых товарищей и кораблей, ведь у каждого из них за плечами были бои за Одессу, Севастополь, Крым, Керчь.
Немцы наступали через Ростов на Грозный, им нужна была кубанская и бакинская нефть. В августе уже шли ожесточённые бои в районе Крымска и Анапы, отрезая наши войска на Таманском полуострове. В Тамани в то время остались только два батальона морской пехоты капитан-лейтенанта Цезаря Куникова и капитан-лейтенанта Василия Ботылева, которые обороняли побережье Таманского полуострова. Это были два друга, которые прошли горнило войны, а боевая дружба - это на всю оставшуюся жизнь.
В те далекие времена они были всего лишь командирами батальонов. Штаб Ц.Куникова находился в п. Веселовка, а штаб В. Ботылева - в Тамани, по улице Ленина, в доме Н.Л. Ворона.
У нас разбомбило хату, и мы жили у родственников по соседству. У меня был велосипед, но камер не было на колесах, и я покрышки набивал комкой, а дядя Костя (фамилии не знаю), матрос с батальона В.Ботылева, видя мои мучения, где-то достал мне камеры, так мы с ним подружились. Впоследствии я ездил на велосипеде днём, а дядя Костя на ночь ездил в Веселовку с донесением, в штаб Ц.Куникова.
В.Ботылева в то время я видел ежедневно. Приезжал к нему и Ц.Куников. Когда немцы были в п.Сенном, в Тамани остался только батальон моряков В.Ботылева.
3 сентября 1942г. немцы зашли в Тамань, а батальон отошел к Веселовке, и только в ночь на 6 сентября батальоны на катерах ушли в Новороссийск.
Это была первая встреча с Героем.
После освобождения Тамани 3 октября 1943г. станица опять стала
фронтом, и немцы стали обстреливать её из дальнобойных орудий, а так как нашу хату разбомбили, мы ушли к бывшим соседям, которые жили в землянках в районе нынешнего посёлка Волна. По побережью были виноградники, виноград поспел, убирать некому, и мы, пацаны, выбирали, где самый лучший.
Это было 6 сентября. В винограднике мы встретили троих моряков в
маск.халатах, и я узнал одного из них - В.Ботылева, и он меня узнал. Я спросил у него о дяде Косте, он сказал, что тот погиб на Малой Земле. Батальон В.Ботылева занимал оборону по побережью от мыса Железный Рог до балки Матросской, и он с ребятами проверял, как заняли оборону матросы по побережыо. В то время по обрывам и балкам было много ДОТов (долговременная огневая точка), ДЗОТов (долговременная землянная точка), землянок, окопов, всё побережье было изрыто ходами сообщения.
Я сказал, что мы живем здесь, рядом, в землянке. Мы зашли в землянку, а у хозяйки было уже молодое вино, она угостила их. В.Ботылев узнал мою мать и начал рассказывать, что было после отступления из Тамани. В Новороссийске они Ц.Куниковым попали в госпиталь. «После выздоровления Ц.Куников возглавил десант на Малую Землю, где геройски погиб, а я потерял своего лучшего друга».
И рассказал о себе: «Мне тоже несколько раз пришлось бывать на Малой Земле, ночью мы подвозили помощь малоземельцам. А 12 сентября 1943г. мы с батальоном на торпедных катерах, ночью, на большой скорости, выпустив впереди себя торпеды, чем ошеломили немцев, высадили в акватории порта Новороссийск десант и захватили плацдарм. Вывесили на одном из зданий Красное знамя, и пять суток удерживали плацдарм, а 18 сентября фланги перешли в наступление, и Новороссийск был освобождён. 4 октября наш батальон занял оборону по вашему побережью. А дальше, впереди - Крым.
За высадку десанта мне присвоено звание Героя Советского Союза и звание капитана III ранга». Из-за быстро развивающихся событий погоны у него еще были капитан-лейтенанта.
В ночь с 7 на 8 октября его батальон высадился десантом на косу Тузла, где закрепились немцы, но после ожесточенных боев немцы были уничтожены, и коса Тузла была освобождена.
В 55 - ю годовщину освобождения Тамани к нам приезжала бывшая мед.сестра, которая высаживалась с десантом на косу Тузла 7 октября 1943г. Она рассказывала , что бои шли ожесточённые, немцев всех уничтожили, но и наших много было погибших и раненых.
Это была вторая встреча, уже с Героем Советского Союза, Гвардии капитаном третьего ранга Василием Ботылевым. '
Неумолимо быстро шли послевоенные годы. Из книг и газет я больше узнал о подвигах двух капитанов: Цезаря Куникова и Василия Ботылева.
В честь 55 - й годовщины освобождения города-героя Новороссийска от немецко-фашистских захватчиков и открытия мемориала в честь защитников и освободителей Новороссийска, я с семьей на машине поехал в город - герой на парад и торжества, так как моя юность прошла в военные годы, и мне дорого все, что связано с теми годами.
Во время парада, по набережной площади, под звуки торжественного марша первой шла колонна победителей, бывших защитников и освободителей города – героя. Тогда их еще было много , человек 100 - 150. Рядом с нами стояли пожилые женщины, и одна из них говорит: «Вон, третий справа - наш Вася Ботылев».
Я присмотрелся и узнал Героя. Он шел стройный, коренастый, в морской форме, вся грудь в орденах и медалях, и мне в очередной раз пришлось вспомнить военные годы и тех молодых отчаянных ребят, защитивших нашу Родину от нашествия коричневой чумы.
Так мне пришлось встретиться с Героем Василием Ботылевым в третий раз.
Светлана Соловьёва
Бессмертие
Не забыть жестокие невзгоды
И небо, опалённое войной,
Суровые и дальние походы
И тех, кого поныне ждут домой.
Ушли в бессмертие герои,
Ушли совсем, вас больше с нами нет.
Но вы навечно в памяти народной,
Как символ славы тех военных лет.
Вы и сейчас для нас живые,
Вы и сейчас защитники, в строю.
Пусть над могилой ветры полевые
Вам песни колыбельные поют.
А коль беда нависнет над Отчизной,
Вы снова с нами, не задумываясь, в бой,
Из мёртвых встанете во имя жизни,
Чтоб Родину закрыть опять собой.
Г.Е.Вишня
Жизнь дана нам одна
Дмитрий Анисимов - человек-легенда. Стремление к жизни всегда давало ему возможность преодолевать все и продолжать жить, складывая свою судьбу, а судьбе было угодно, чтобы он в такой страшной войне выжил!
Дмитрий Васильевич Анисимов родился в 1921 году в семье рабочего. Отца не стало в 1928 году, и мать воспитывала троих детей - двух дочерей и его, Дмитрия.
В 1939-м году Дмитрий Васильевич Варгашинским РВК Курганской области был призван в ряды Красной Армии, а демобилизовался только в 1946 году.
Нелегкая досталась ему доля, но почетная - защищать Родину!
Службу свою начал Дмитрий Васильевич на Дальнем Востоке. Перед самой войной, дней за десять, был переброшен под Брест. Там войну и встретил, с первых ее дней, с первых часов. В 8 часов утра 22 июня 1941 года в составе батальона, в котором было 15 танков Т-26 и БТ-7, вступил в бой в качестве
механика - водителя. От Бреста с боями отступали, после того, как заканчивалось горючее, танки сжигали и отступали уже пешим порядком. Отступал так до Смоленска. Там была сформирована танковая группа, в составе которой Д.В.Анисимов участвовал в боях под Ельней в августе
1941г. Потом опять пришлось ему отступать до самого Сталинграда... А потом, слава Богу, уже наступать, до самой Победы наступать. Участвовал наш герой в боях в Сальских степях, брали Сальск, Ростов, Николаев, Одессу.
В наградном листе к Приказу от 02.09.44г., по которому Анисимов Д.В. награжден орденом «Отечественной войны II степени», по должности механик-водитель Т-34 38-го танкового полка, воинское звание -
гвардии старшина, записано:
«... В боях за н.п. Жовтень, Сталинского района, Одесской обл., 5.04.44 т. Анисимов зашел во фланг противнику и гусеницами своего танка задавил две противотанковые пушки, 3 пулеметные точки и 1 минную батарею противника, мешавшие продвижению нашим танкам, в этом бою им было
уничтожено до 20 немецких солдат».
К этому времени гвардии старшина Анисимов имеет уже 2 ранения 17.12.42 и 20.02.43. Дальше была Ясско-Кишиневская операция, в которой Дмитрий Васильевич проявил свои геройские способности. В наградном листе к приказу войскам 3-го Украинского фронта от 4 октября 1944 г. механик-водитель танка Т-34 представляется к званию «Герой Советского Союза», и награждается орденом «Красного Знамени». За какие заслуги?! Об этом говорят лаконичные слова:
«...Тов. Анисимов, действуя в районе Ермоклея 21.08.44 гусеницами своего танка раздавил две противотанковые пушки и до 50 солдат противника. 23.08.44 в районе станции Березенка гусеницами танка уничтожил 10 автомашин с грузом, 20 повозок и до 30 солдат противника. 25.08.44 в районе Кучурляди, ворвавшись в колонну контратакующего противника, гусеницами своего танка раздавил три пушки, 25 повозок, и до 50 немецких солдат и офицеров противника…»
За словами приказа нет, к сожалению, подробностей мгновений той войны. Ещё в Одесской операции в танке, который водил Дмитрий Васильевич, тогда ещё Димка, вышла из строя пушка. По сути, воевать было нечем. Но наши ребята рвались в бой. К тому же был ранен командир танка, командир орудия и заряжающий. В строю оставались гвардии старшина Анисимов и Витька Мансуров – радист. Командир полка не пускал в бой, но смирился с напором молодых ребят. Они рвались в бой, они сражались за Родину и они побеждали.
Потом зашли в Румынию, Болгарию, Югославию, брали Белград, в Венгрии Будапешт, закончил войну Дмитрий Васильевич в Австрии.
За боевые заслуги ветеран награждён орденом Красного Знамени, орденом Отечественной войны I степени, орденом Отечественной войны II степени, медалями за освобождение городов, юбилейными медалями.
После войны Дмитрий Васильевич жил рядом с нами в Тамани, и на девятом десятке жизни вел активную жизнь, сохранил военную закалку, выправку. Он любил каждое утро в 7 часов прогуливаться у моря, прийти на площадь Ф.Ф. Ушакова, к памятникам «Первым запорожцам» и
М.Ю. Лермонтову, к достопримечательным местам Тамани. Он старался шагать в ногу со временем, пользоваться современным цифровым фотоаппаратом, мобильным телефоном, чтобы делать красивые снимки для своих друзей, ветеранов Великой Отечественной Войны. Гвардии старшина Анисимов Дмитрий Васильевич, член Совета Ветеранов, принимал активное участие в жизни нашей станицы.
«Обиды на судьбу не было никогда, - говорил он, - ведь война не разбирает, что ты за человек, а солдат у нас всегда был безропотным, команда поступила – надо выполнять! И как сложилась у меня жизнь, значит так и должно быть. Ведь жизнь нам дана одна – другой такой не будет».
Светлана Соловьёва
Ветераны войны
Ветераны войны, ветераны войны,
Вы в жестоких боях врага победили.
Ветераны войны, ветераны войны,
Ваши подвиги мы не забыли.
Вы сражались за Родину, гибли в боях
И не прятались вы за широкие спины,
Сквозь жестокий огонь вы шли на врага,
Отдавая Победе последние силы.
Так пускай же сейчас помнит каждый солдат,
Помнит всех вас живых и тех, что погибли,
Будь ты проклята вечно, убийца-война,
Мы из пепла восстанем для жизни.
В. Д. Куртуков
Простые герои
Бывает такое в жизни: видишь человека впервые, и при первом же общении с ним кажется, что знаешь его, и знаешь очень давно.
Так произошла моя встреча с участницей Великой Отечественной войны Анастасией Фёдоровной Карповой.
Анастасия Фёдоровна родилась 30 октября 1925 года в селе Новоалександровка Краснодонского района Луганской области в семье кузнеца. В 1929 году семья переехала в г.Луганск.
Пришёл грозный 1941 год, началась Великая Отечественная война. Постоянные бомбёжки. «Мы с родителями, - рассказывает Анастасия Фёдоровна, - дежурили, гасили зажигательные бомбы. Ходили за город на строительство оборонительных сооружений. Но и там нас, тысячи стариков, подростков и детей, постоянно бомбили и обстреливали из пулемётов немецкие самолёты.
Затем – оккупация. Прятались по сёлам, чтобы нас не угнали в Германию. В феврале 1943 года пришло долгожданное освобождение. В марте месяце со своими одноклассниками я добровольно ушла в армию. Новосветловский райвоенкомат Луганской области направил нас в г. Свердловск к месту дислокации, затем – запасной стрелковый полк, 2 –й Армейский гвардейский 2-го Украинского фронта (командир полка полковник Хатемкин, командир батальона капитан Короткий, замполит батальона старший лейтенант Сахаров).
В учебном батальоне учили нас стрелковому оружию, а потом курсы шоферов. И всё это в 15-20 км от линии фронта. А в июле с маршевой ротой мы ушли на фронт. Я в качестве санинструктора в составе 3-й Гвардейской армии. В свои 16 лет я тогда не сумела совершить героических подвигов, но вкус этой фронтовой жизни я помню и сегодня. Сколько было страхов и переживаний! Когда начинается артподготовка перед боем, когда на земле рвутся снаряды, гранаты, сверху бомбы, а линия фронта (это окопы наши, блиндажи и ходы сообщения) – вот и всё укрытие людей и вся защита. Всё в огне. На глазах падают кони и люди, крики о помощи. Все просят о помощи, а ты не можешь всем помочь. Это не передать в словах.
В ходе боя разбили кухню. А всё было на лошадях: и пушки артиллерийские, и походные кухни, и смена белья (это «стирка», купаться – не до купаний, а бельё и одежду снимали, прожаривали её в ёмкостях - котлы такие). Я заболела гепатитом и в сентябре попала в госпиталь, т.к. болезнь затянулась, пошли осложнения, и в феврале 1944 г. я демобилизовалась по комиссии.
Вернувшись домой, пошла на курсы финансовых работников, а в ноябре горкомом комсомола была направлена на работу в западные области Украины на восстановление советской власти. И снова фронт, только скрытый, т.к. мы проводили коллективизацию в Ивано-Франковской области. Так шла борьба за восстановление советской власти на Украине, и жизнь продолжалась.
Мой муж, Карпов Леонид Федосеевич, 1923 года рождения, прибавив себе два года, ушёл добровольцем на фронт вместе с братом, и прошёл всю войну, был ранен, контужен. Демобилизовался в звании капитана и был направлен на партийную работу. Но последствия ранения и контузии взяли своё. В 38 лет мужа не стало, а я в 35 лет осталась с тремя детьми.
Мы с мужем имеем правительственные награды. У мужа орден Красной Звезды, Отечественной войны, много медалей. У меня тоже есть орден Отечественной войны, медали.
Моё пожелание молодым: берегите всё святое, что есть в человеке. Любите детей, родителей, друзей и любимых, это единое целое. Это и есть жизнь и счастье. Да будет с вами Бог».
Беседуя с Анастасией Фёдоровной, я вспомнил знаменитый рассказ Алексея Толстого, тогда военного корреспондента, «Русский характер», где повествуется о танкисте Егоре Дрёмове, горевшем в танке. Он писал:
«Русский характер, пойди, опиши его. Кажется, прост человек, а придёт суровая беда, и поднимется в нём Великая сила – человеческая красота».
Эти замечательные слова можно отнести и ко всем героям Великой Отечественной.
Закончив писать, я невольно взглянут в лицо Анастасии Фёдоровны. По её щекам текли слёзы. И не трудно было догадаться, что это были слёзы воспоминаний, слёзы тех страшных дней, тех ужасов войны, что выдержало человечество, и одержало победу над врагом. И вот передо мной сидит женщина, наделённая той человеческой красотой, о которой писал А.Толстой.
* * *
Я ветеран труда, имею статус труженика тыла. Я не видел войну, но видел её отражение в глубоком тылу. Видел, как приходили к нам эшелоны с оборудованием эвакуированных военных заводов из Харькова. Когда на пустыре, в зимние сибирские морозы и метели, под временными навесами устанавливались станки, подводилось электричество, и через короткое время завод восстанавливался, работал, работал и работал. У станков, под руководством приехавших специалистов стояли старики и подростки. И вновь шла продукция для фронта. То было поколение, которое жило и училось на примерах старших, боевых и трудовых традициях. Это наше поколение, которое прошло через горнило войны, через заводской, фабричный и шахтёрский труд. Это то поколение людей, которое чётко знало, что такое черта нравственности и морали.
Весь тыл жил и работал только для фронта. Я хорошо помню, как мы, школьники, собирали на хлебных полях колоски. Мы твёрдо знали, что каждый собранный колосок – это кусочек хлеба для бойца и для тех, кто помогает ему здесь, в тылу. Так ковалась Победа. Всё было подчинено одному: «Всё для фронта, всё для победы». Фронт и тыл были едины.
Война - дело мужское. Однако, в ХХ столетии участие женщин в войне, причём не только в качестве медицинского персонала, но и с оружием в руках, становится реальностью. И бывшие солдаты с благодарностью вспоминают своих сестрёнок, которые выволакивали их с поля боя, выхаживали в медсанбатах и госпиталях, сражались рядом с ними в одном строю.
За заслуги в годы войны свыше 150 тысяч женщин были награждены боевыми орденами и медалями. И среди них Анастасия Фёдоровна Карпова, рядовой солдат Великой Отечественной.
Лариса Андреева
Любовь на войне
Любовь была ли на войне?
А в восемнадцать? Двадцать? Тридцать?
Не умирать хотелось, нет!
Хотелось молодым влюбиться.
Косила смерть, и кровь рекой,
Но к жизни травы пробуждались.
И жизни вестником самой
Вновь в людях чувства пробуждались.
Взывало к жизни всё вокруг,
Кричало людям: «Хватит крови!»
Любить, не разнимая рук,
Нам всем велит Творец природы.
Любовь и смерть под руку шли,
И близких многие теряли.
Но ради жизни и Земли,
Любовью жизнь свою сверяли.
Татьяна Меташоп
Девчонка с медсанбата
Сестрёнка, сестричка, девчонка с медсанбата,
Хрупкая, в юбчонке до колен,
Спасает хлопцев раненых в атаках,
Практически, неся их на себе.
И сил уж нет, и страшно, но идёт она
Туда, где пули и разрыв гранат.
И плачет горькими слезами малая:
«Дожил бы этот молодой солдат...»
А солнце светит, и рулады соловья,
Весна, цветы и реки все в разливе.
Ей бы любить, детей рожать на радость...
Но снова бой, и не окончена война.
В.Д.Капитонова
Память о друге
Те участники Великой Отечественной войны, которым посчастливилось дожить до 63-й годовщины Победы, расскажут о себе сами; о тех, кто давно
ушёл из жизни, должны рассказать мы.
Я хочу рассказать о своём муже - Капитонове Викторе Ивановиче, который в 18 лет вместе с такими же ребятами - однокурсниками был призван
на войну в самом её начале. После окончания Телавского
военно-пехотного училища и до Дня Победы он воевал в разведке, начал командиром взвода и закончил войну помощником начальника штаба
полка по разведке.
Через что пришлось пройти ему и что пережить, об этом знают все участники ВОВ, которые воевали с первого и до последнего дня. Вероятно,
годы войны, всё, что пришлось испытать и пережить там, настолько отложилось в памяти и сознании человека, что Виктор очень часто в раз-
говоре со мной или в кругу семьи, друзей, даже в бреду после операции вспоминал и рассказывал о своих боевых друзьях, об их гибели, о выхо-
де из окружений. Ему было о чём рассказывать и вспоминать.
Виктор воевал и освобождал Северный Кавказ, Украину, Белоруссию, Польшу, дошёл до Берлина. В своих воспоминаниях упоминал, как летом 1942 года около Туапсе, где Индюк-гора, воинские части вели ожесточённые бои в горах с большими потерями. Каждая возвышенность и низменность переходили из рук в руки, трудно было разобрать, где свои, где немцы. И вот он с двумя бойцами пробирался к своим, по пути увидели хатку, обнесённую плетнём, около неё росли спелые помидоры. Ни о чём не подозревая, они
подошли поближе, нарвали в пилотки помидоров, захотели попить воды, пошли поближе к хатке и наткнулись на немцев. Начали уходить, отстрели-
вались. Когда подошли к обрыву, выбора не было: или их возьмут немцы, или броситься с обрыва (внизу мелькала речушка). Уцепившись за ветку
или корень какого-то дерева, Виктор оттолкнулся и прыгнул, очнулся в сумерках (пролежал с обеда). Вода подмывала под бок, вокруг никого, только ночью нашёл свою часть.
Под Крымской, где проходила «Голубая линия», муж был контужен. Когда разорвался снаряд, его всего забросало землёй, только носок сапога виднелся. Когда его откопали, он был без сознания, с полным ртом земли, из ушей текла кровь. Осколок попал в челюсть, несколько дней не закрывался рот, была сильная контузия. Менее, чем за месяц, его подлечили и опять на фронт, в свой полк, в свою дивизию.
Где-то на Дону, недалеко от Краснодона, их полк в составе 2000 человек в течение трёх суток вёл бои, трое суток жили в болотах, прятались за кочка-
ми, в живых осталось 260 человек. После этого муж заболел малярией и желтухой.
В Краснодоне, когда расквартировались, какая-то сердобольная старушка выходила его, с большим трудом за высокую цену находила для Виктора молоко, яйца, и он опять встал в строй, продолжал воевать дальше. До конца войны.
После окончания войны Виктору Ивановичу настоятельно предлагали остаться в армии, сулили учёбу в военной академии, престижную службу, но он изъявил желание работать по своей специальности в сельском хозяйстве.
Виктор Иванович уволен в запас 28.08.1946 года в должности офицера разведки полка, в звании капитана. За боевые заслуги был награждён двумя орденами «Красной звезды», орденом «Красного знамени», орденом «Отечественной войны I степени», медалями «За отвагу», «За оборону Кавказа», «За победу над Германией», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина».
Демобилизовавшись, муж сразу же с сентября 1946 года начал работать в темрюкском плодоовощном совхозе сначала управляющим, затем главным агрономом, директором совхоза.
10 января 1954 года Темрюкским РК КПСС был направлен на работу в Тамань. Здесь он проработал семь лет секретарём парторганизации колхоза, а затем совхоза, и семь лет агрономом совхоза.
Последствия войны, ранения, напряжённая работа в сельском хозяйстве с годами всё больше стали сказываться на здоровье мужа. 1 февраля 1968 года его не стало. Ему не было и 45 лет.
Мои внуки из моих рассказов, рассказов своих родителей и фотографий знают о дедушке столько, что как будто они жили с ним долгие годы. Надеюсь, что и в правнуках не померкнет память об их прадедушке – Капитонове Викторе Ивановиче.
Лариса Андреева
В войну вам было восемнадцать
В войну вам было восемнадцать,
Иль чуть постарше были вы,
Когда пришлось с врагом сражаться,
Пройти все ужасы войны.
И вам, мальчишкам с юным сердцем,
Пришлось оружье в руки взять,
Чтоб защитить родную землю,
Европе всей свободу дать.
Какою силой обладали
Мальчишек верные сердца,
Когда стояли грудью насмерть
И в бой бросались на врага!
Глядим сейчас на ветеранов,
На их медали, ордена,
И образ юного солдата
Всплывает в памяти всегда.
Г.А.Мазуренко
Эпизоды из фронтовой жизни
Вячеслав Владимирович Бездомников родился 23 июня 1924 года в
г. Перми. Воспитывался у бабушки с дедушкой в селе Рождественском Нердвинского района Пермской области. После окончания школы поступил в лесной техникум.
В 1942 году после окончания техникума был призван в армию и почти сразу отправлен на фронт в Березняки. Фронт находился севернее Москвы километров на 50-60, в селе Вербиловка. Отсюда дошли до города Клина, откуда и начался боевой путь. За время этого пути боец получил семь ранений. Одно из них было настолько тяжёлым, что 20 дней лежал без сознания. А вторая пуля «сидела» в лёгком восемь лет и вызвала тяжелейшее осложнение, в результате чего в военном госпитале из тела бывшего солдата извлекли эту вражескую пулю вместе с лёгким и восемью рёбрами. Но и с таким искалеченным организмом ветеран дожил уже до 87 лет.
Вячеслав Владимирович вспоминает:
«В начале 1943 года, когда воевали недалеко от Москвы, была разведка поиском. Путь проходил через кладбище. При пересечении кладбища под ногами обнаружилась яма вроде колодца, и мне дали команду спуститься туда. Спустив ноги в яму и держась на локтях, я ногами натыкался на стенку, и тогда я понял, что это колодец. Я стал кричать своим, и они вытащили меня. Бросили камень в колодец, он летел долго и ударился о воду. Благодаря друзьям, остался живым».
А это другой эпизод из фронтовой жизни:
«На левом конце участка реки Друть бил немецкий пулемёт. Вдруг у немца закончились патроны. Я, улучив момент, забрал у него пулемёт и ударил его диском по лицу, схватил его и метров 100 тащил волоком до наших. В тот момент мы были окружены немцами. Неподалёку стоял немецкий танк. Когда он выстрелил, мы все упали, немец тоже упал, но только подальше. Поднялись – а его уже нет среди нас. И вдруг глядим – шагает прямо к нам, понял, что окружён. Вот так я брал «языка» на войне».
Рассказывая, Вячеслав Владимирович сильно волнуется, по щекам изредка катятся скупые слёзы.
«Стояло лето. Шли бои за город Брянск. В брянских лесах полегло много наших солдат. Нас пятеро ребят вышли из леса и увидели вдали деревню, направились к ней. У околицы, на обочине дороги, стояла большая раскидистая груша, усыпанная крупными плодами. Мы, голодные, побросали автоматы под деревом, все пятеро взобрались на неё. Спустя некоторое время над нами пролетел снаряд и разорвался неподалёку. Стремглав мы полетели с дерева вниз, так и не попробовав ни одной груши. В испуге подобрав автоматы, вдруг слышим – снова летит снаряд и тоже разрывается.
К большому счастью, никого не задело. Груша тоже уцелела. Стояла она в ожидании, что кто-то утолит голод её плодами». Видно, сам Господь охранял её от этих снарядов, чтобы они жили долго, наши дорогие воины.
Вспоминая о войне, ветеран не раз брался за голову, весь этот ужас на всю жизнь остался в памяти, нервной дрожью пробегая по лицу старого солдата.
И звучит ещё один рассказ.
«Тихой летней ночью мы зашли в деревню и постучались в окошко, но никто не вышел. Зайдя в хату, уставшие и голодные, повалились спать. Кому на чём пришлось. А мне досталось место на печи, а там уже мужик спал. Ну и я рядом с ним улёгся. Проснувшись утром, я стал его будить, мол – чего спишь так крепко, пора вставать. А он молчит. Когда начал тормошить его, оказалось, он мёртвый. От испуга я закричал на всю хату. Выйдя на улицу, мы расспросили жителей деревни, что с мужиком случилось. Они рассказали, что когда немцы зашли в деревню, многие попрятались по подвалам, а кто не успел, тех убивали, женщин насиловали, собак стреляли, просто ужас! Сердце у мужика не выдержало и разорвалось. Вот такова была его смерть».
С каким душевным трудом вспоминал всё это Вячеслав Владимирович, надо было только видеть!
Руки дрожали, дёргалось тело,
Видно, в душе до сих пор всё кипело.
О днях фронтовых тяжело он вздыхает,
С трудом ветеран обо всём вспоминает.
«В брянских лесах шли ожесточённые бои. Мы сквозь деревья и кустарники пробирались к опушке леса, чтоб как-то попасть к своим. Ребята, выйдя на опушку, пошли вперёд по тропинке. Я от них немного поотстал. Гляжу – в кустах сидит немец, ко мне спиной. Я тихонько, как кошка, к нему подобрался и ударил прикладом по голове. Фашист потерял сознание. Давай я его тащить по земле волоком сквозь бурьян и кустарники. Тащу, а сам не пойму. Откуда несёт такой неприятный запах. Зову солдат мне помочь. Когда подошли, гляжу – носы воротят. Тогда я понял, в чём дело. Немец от испуга оскандалился. Я говорю своим бойцам, чтобы они его помыли, а старшой отвечает, что, мол, ты взял «языка», ты его и мой. А он всё без сознания. Ну что ж, давай его до речки тащить да мыть. В это время какая-то молодичка стирала в речке бельё поодаль, и видела, как я мыл фрица. Подняла такой хохот, что птицы с деревьев поразлетались по сторонам.
Лет двадцать спустя я ездил по местам боевой славы и заехал в ту деревню, где у меня случился казус с немцем. Меня узнала та молодайка, говорит мне: «Славка, помнишь, как ты немца купал!» Рассказывая эту историю своим деревенским, безудержно хохотала, а вместе с ней и я».
«Была осень 1944 года. Нас направили в Брянские леса, очистить их от немцев, которые остались там поодиночке, а то и группами. Осень стояла тёплая. Весь день прочёсывали лес, а к вечеру валились с ног. Отдохнувшие за ночь, утром мы вновь отправлялись на поиски фрицев. Находили фашистов то в кустах, а то замаскируются в какой-то яме. Когда с нами воевали – были героями, потому что их было много. В лесу же поодиночке они самые настоящие трусы. Руки вверх поднимут и всё лопочут: «Гитлер капут! Гитлер капут!» Вот такие они горе-вояки в одиночку.
Однажды проверяя лес, по тропинке вышли мы на опушку. Поодаль от нас виднелась деревня. Нас четверо солдат направились к ней. Идём уставшие, еле ноги волочём. Недалеко от леса мы увидели палатку, по тропке свернули к ней. Подойдя, увидели убитых солдат и деревенских людей. Несколько человек были живы. Тут же на земле стоял гроб с приоткрытой крышкой. Гроб был довольно широкий, а в нём лежал очень худой мужик. Время близилось к ночи, и мы решили здесь заночевать. Ребята мои зашли в палатку и зовут меня к себе. Но я говорю им, что буду спать в гробу, благо места там хватит. Ребята подняли меня на смех, мол, Славка, ты опять что-то задумал. Я улёгся в гроб рядом с мужиком и уснул. Через какое-то время сквозь сон слышу: что-то стучит по гробу. Открыл глаза, прислушался, а это, оказывается, начали заколачивать крышку гроба. Я давай ногами стучать в крышку. Уже наступило утро, и мужики подумали, что мы мёртвые, и хотели нас с мужиком похоронить. Только благодаря моему слуху остались живы. Мужик в гробу был совсем глухой, его контузило. Вот так без малого нас чуть живьём не похоронили».
«Довелось мне и освобождать Смоленск, Белоруссию, Польшу, Германию. В Германии был у Жукова в гостях и играл с ним в бильярд. Прошёл всю войну и дошёл до Берлина. Один из моих однополчан водрузил флаг на Рейхстаге. Войну закончил в Берлине в составе 348 стрелковой дивизии. Имею боевые награды: орден Боевого Красного Знамени, орден Красной Звезды, орден Славы III степени, медаль «За отвагу» и другие награды.
У кого было три тяжёлых ранения, тех в октябре 1945 года демобилизовали. Уехал в Пермь, там женился. Жену направили работать в Анапу в 1964 году. Затем перевели в Сенной, а из Сенного в Тамань».
Каждый год с 1983 по 2006 год Вячеслава Владимировича вызывали в Москву, на парад в честь Дня Победы. Ездил, пока позволяло здоровье.
Страшные, жуткие картины войны
Герой-ветеран мне поведал.
Рассказы его потомкам нужны,
Чтобы помнили подвиги дедов.
Галина Мазуренко
Воспоминание
О чём загрустил ты, старый солдат?
К непогоде всегда твои раны болят.
И в памяти столько воспоминаний,
О том, как погиб друг твой, однополчанин.
Вы столько дорог фронтовых прошагали,
И хлеба кусок всегда разделяли.
Друг друга всегда защищая в бою,
Вы грудь подставляли за друга свою.
Немало пришлось пережить на войне,
В воде не тонули, не сгорели в огне.
Но друга догнал фашистский снаряд,
Не встретив Победы, погиб друг-солдат.
И часто о нём теперь друг вспоминает,
И сердце от боли его замирает.
И руки свои в кулаки он сожмёт,
И скупая слеза из глаз потечёт.
Татьяна Меташоп
Ветеранам
Всё тише звон медалей,
Редеют ваши ряды,
В 45-ом, военном, вы стали
Ветеранами бывшей войны.
Той войны беспощадной, жестокой,
Принесшей в дом к нам беду.
Вечная память погибшим,
Низкий поклон живым.
Вам, вышедшим из пекла,
Видевшим все наяву,
Как горела земля под Брестом,
Сталинград был в Черном дыму.
Разрывы бомб и снарядов
И канонады вой ,
И языка вы брали,
Вступая в неравный бой.
Вчера награждали медалями,
А друга - посмертно звездой,
И фотография милой
Всегда у сердца с собой.
Сейчас открывают стелы,
Вечный горит огонь,
И не скрывает слёзы
Войны той большой.герой
Тепла вам, добра и ласки,
Войны нам не нужны,
Вечная память погибшим
И низкий поклон живым!
Г.А.Мазуренко
Плечо друга
Ус Николай Фёдорович родился в Славянске-на-Кубани 28 января 1926 года в небольшой семье. Закончил 6 классов школы.
На службу в армию был призван семнадцатилетним юношей в 1943 году и в том же году отправлен на фронт. Воевал на Первом Белорусском фронте танкистом во 2-й танковой армии, которой командовал Богданов (имени ветеран не помнит). Танковая армия находилась в 57-й Уманьской краснознамённой гвардейской дивизии ордена А.В.Суворова, ордена М.И.Кутузова.
На войне у Николая Фёдоровича был самый близкий друг Ноздрин. В 1944 году вместе с другом и другими танкистами освобождают города Люблин, Минск, Мозовец. В том же 1944 году берут штурмом Варшаву, где солдат получает тяжелейшее ранение. Лишь благодаря находчивости друга Ноздрина Николай был доставлен в госпиталь. Танкист семнадцати с половиной лет пролежал с ранением до окончания войны. После этого своего друга больше не видел и ничего о нём не знает. После выздоровления продолжал служить в рядах Советской Армии до 1950 года, затем ушёл в запас.
Ветеран награждён орденом Отечественной войны II степени и другими наградами.
После увольнения в запас женился, прожил с супругой 50 лет, вырастили двоих детей и четверых внуков.
Взрослые и молодое поколение,
Берегите этот хрупкий мир!
Не дай же Бог вновь ужас тот военный,
Который испытали мы!
Лариса Андреева
Боль сердца
Если боль всю сложить,
Что в войну принимали,
Силой скорби своей
Разнесёт даже скалы.
Если слёзы все слить,
Что в войну проливали,
Переполнят они
Все моря, океаны!
Море слёз, горы скорби.
Не убрать, не унять!
Сердце малость забудет,
Всё всплыват опять.
Будь проклята война,
На все годы, века!
Пусть сотрёт её память,
И исчезнет она.
Что война принесла?
Что война унесла?
Что разрушить сумела -
Всё известно сейчас.
Море слёз, горы скорби,
Не унять, не убрать!
Даже время не может
Пережитое снять!
Достойно прожить на земле
По воспоминаниям родных ветерана И.И.Ревы -
дочери Натальи, племянника Коваля Анатолия Ивановича,
жены Веры Герасимовны, внука Лебедева Сергея.
Рева Иосиф Иванович родился 17 августа 1922 года в ст.Тамань в семье потомственного казака Ревы Ивана Иосифовича, родословные корни которого уходят в далёкую Запорожскую Сечь, и казачки Ревы (Тимченко) Софии Кузьминичны.
Отец Иосифа умер рано, и с 1924 года его воспитанием занималась мать.
В детстве был подвижным, смекалистым, умеющим постоять за себя мальчиком. Среди подростков слыл хулиганом, однако, это не мешало ему хорошо учиться в школе. В 1937 году Иосиф закончил Таманскую семилетнюю школу.
После окончания школы Иосиф был принят на работу в Таманскую МТС (машинно-тракторная станция) учеником моториста, а затем и мотористом.
27 августа 1941 года, когда уже более 2-х месяцев Красная армия, неся большие потери о ожесточённо сопротивляясь, отступала вглубь России под натиском значительно превосходящих по численности и технической оснащённости фашистских дивизий, Иосифу Ивановичу исполнилось 19 лет, и он был призван на срочную службу в армию. Проводы были короткими: прощание с родственниками и друзьями, благословение матери, рюкзак со скудным запасом продуктов на несколько дней - и в дорогу…
Уже через несколько дней Рева И.И. – курсант Киевского военно-морского училища в Сталинграде. Военная форма, непривычная обстановка, строгая дисциплина и учёба по ускоренной программе. В беспокойной и тревожной атмосфере военного времени бывшие пацаны быстро взрослели. 1 ноября 1941 года Иосиф принимает военную присягу, а в конце ноября заканчивает училище, получив специальность военного радиотелеграфиста.
В конце 1941 года обстановка на фронтах критическая: фашисты на подступах к Москве, Ленинград в блокаде, оккупированы Украина и Белоруссия, враг рвётся к Мурманску.
После окончания училища бывших курсантов перебрасывают в Куйбышевскую область, где формируется 67-я отдельная морская стрелковая бригада под командованием полковника Прянишникова М.В. Личный состав бригады составили курсанты военных училищ, моряки Черноморского флота, а также раненые, выписанные из госпиталей. В составе отдельного дивизиона полковых пушек этой бригады продолжил свою военную службу радиотелеграфист рядовой Рева И.И. И уже через месяц бригада приняла свой первый бой на Костенгском направлении Карельского фронта, в состав которого она вошла, и вела здесь тяжёлые бои до апреля 1943 года.
Радиотелеграфисты несли службу на передовой, а ещё чаще на нейтральной полосе, куда пробирались скрытно под покровом темноты и, замаскировавшись, корректировали огонь своей артиллерии. При обнаружении противник обычно обрушивал на укрытие шквал миномётного и пулемётного огня и, казалось, что выжить в этом пекле невозможно, но приказ есть приказ. И выживали, но, к сожалению, не все и не всегда. Устранение повреждений линий связи под огнём было частым и обычным делом. Смерть постоянно ходила рядом, много боевых товарищей Иосифа Ивановича осталось лежать в карельских болотах да на карельских холмах.
Коварным врагом оказались также и лютые северные морозы. Обморожения среди бойцов в зимнее время стали обычным явлением.
Наиболее кровопролитные бои 67-я МСБР вела в апреле 1942 года. Получив приказ командования Карельским фронтом отодвинуть линию фронта от Кировской железной дороги, бригада, преодолев минные и проволочные заграждения, под сильным артиллеллерийско-миномётным и пулемётным огнём отбросила противника и отодвинула линию фронта от железной дороги на 250 км, обеспечив безопасную и бесперебойную доставку союзнических военных грузов из Мурманска в центр России.
В результате только этой операции за несколько дней бригада потеряла около
25 процентов личного состава: 278 человек убитыми и 798 человек ранеными.
20 апреля 1943 года на базе 67-й и 80-й морских стрелковых бригад сформирована 45-я стрелковая дивизия. В составе 178-го лёгкого артиллерийского полка этой дивизии продолжал воевать старший радиотелеграфист, младший сержант Рева И.И. Дивизия воевала на Ухтинском направлении, а затем на Мурманском. За освобождение г.Печенга она удостоена почётного наименования Печенгской.
В октябре 1944 года дивизия участвовала в Петсамо- Киркенесской операции и была первым соединением Красной Армии, вступившим на территорию Норвегии.
Младший сержант Рева И.И. демобилизован из армии 1 ноября 1946 года и возвратился в полуразрушенную, полуголодную родную станицу. Беда посетила почти каждый дом, каждую семью, почти наполовину сократилась мужская часть населения. А Иосиф Иванович прошёл всю войну, не прятался ни за чьи спины, не раз бывал в таком пекле, откуда, казалось бы, нет никакого выхода, и… ни единой царапины. Значит, не судьба. Надо начинать мирную жизнь.
Как тяжёлая память о войне на груди военные медали: «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Советского Заполярья», «За победу над Германией». Уже позднее, в мирное время, Рева.И.И. награждён орденом Отечественной войны II степени и юбилейными медалями и знаками.
И Иосиф Иванович вновь возвращается на работу в родную таманскую МТС, откуда уходил на войну в суровом 41-м.
В 1958 году всвязи с реорганизацией таманской МТС Иосиф Иванович принят на работу в винсовхоз «Южный» автослесарем, а с 1961 г. переведён шофёром, где и работал до 1982 года до ухода на пенсию по возрасту. Примечательно, что почти 20 лет он проработал водителем на одном стареньком автомобиле ГАЗ-51, бережно ухаживая за ним, как за другом, и лишь за несколько лет до ухода на пенсию он получил новенький ЗИЛ-130 в благодарность за трудовые заслуги от администрации совхоза. В трудовой книжке не осталось места для записи о поощрениях: это грамоты, денежные премии, занесения на совхозную доску почёта.
Любовь к Иосифу Ивановичу пришла в 1951 году, и он женился на местной девушке Корецкой Вере Герасимовне, которой он был верен всю свою жизнь. Прожили они вместе 59 лет во взаимной любви и согласии, и до конца своей жизни он ласково называл её «пташкой».
Вскоре семья выросла, Вера Герасимовна родила двух дочек. Шли годы, вот уже и дочери вышли замуж, подарив деду Лёне – так его называли все родственники и друзья, и ему это нравилось – четырёх внуков. Дождался он и шестерых правнуков. Детей и внуков Иосиф Иванович любил какой-то неземной любовью, и они это видели и чувствовали и отвечали взаимностью. Не в этом ли смысл земной жизни и счастья?
В жизни Рева И.И. был сдержан и немногословен, говорить и вспоминать о войне не любил, считая, что воевал он, выполняя свой долг, как и миллион советских солдат, и подвигом это не считал.
Ордена и медали, которыми награждён ветеран Рева Иосиф Иванович в послевоенные годы: «25 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945г.г.», «30 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945г.г.»,
«40 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 г.г.», «70 лет вооружённым силам СССР», «50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945г.г.», медаль Г.К.Жукова, знак «Фронтовик 1941-1945г.г.», «60 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941 – 1945г.г.».
Умер Иосиф Иванович 8 февраля 2010 года на 88-м году, прожив честную и красивую жизнь, не запятнав своего имени ничем чёрным, грязным и постыдным. Его любят и помнят, а значит, жизнь продолжается.
Александр Севрюк
На войне
(Подражая А.Твардовскому)
На войне земля и небо,
Но на ней не сеют хлеба!
На войне и мы с тобой
На работу ходим - в бой!
На войне снаряды пашут,
Разрыхляют землю нашу!
На полях штыков жнивьё,
Страх - вот радость для неё!
В безымянном месте где-то
Распростишься с белым светом.
Кто ты был, куда пропал?
Только жил - и перестал!
Не успел ты испугаться,
Не успел к земле прижаться!
На земле жил человек,
Вдруг - оборван его век!
Смерть приходит за добычей,
Забирает без различий.
Жизнь посеет, смерть пожнёт,
Вот такой вот оборот!
Тот имеет взгляд суровый,
Этот весел, жизни рад.
Но у всех одни оковы,
И войне никто не рад.
На войне земля и небо,
Но на ней не сеют хлеба!
На войне и мы с тобой
На работу ходим - в бой!
На войне, как на пирушке,
На ногах по мере сил.
Смерть гуляет, там, где пушки,
Отдыхает там, где тыл.
Приглашенья ей не надо,
Не зови, сама придёт.
Ни защита, ни преграда
От неё жизнь не спасёт!
Н.Сахарова
Ветераны посёлка Волна
По материалам газеты «Тамань», № 72
от 21 июня 2001 года
Татьяна Андреевна Татаринкова-Голикова в 1941 году семнадцатилетней девчонкой добровольно пошла на фронт. Закончила ускоренные курсы связистов в г.Новосибирске. учиться было трудно, перед войной успела окончить только семь классов. Но экзамены на телеграфиста сдала хорошо. Не зря со слезами на глазах учила по ночам при лунном свете устройство приборов. Освоила работу на трёх аппаратах. Сложно было от того, что в голове смешались незнакомые, запутанные науки.
Но ведь это не единственная сложность. В течение всей войны Татьяна Андреевна ни разу не встретилась со своей семьёй, родителями и двумя младшими сестрёнками. Письма родным стала писать уже с фронта. Из Новосибирска никак не могла решиться сообщить им о том, что пошла на войну, не хотела их огорчать.
Много страданий пришлось испытать Татьяне Андреевне за годы войны. Связистам выдавали лошадей, чтобы они подбирали трупы. Она и сейчас помнит, как «штабелями» лежали убитые русские солдаты. Ей не забыть и то, что увидела в городе Брянске. Сахарный завод, находящийся там, сгорел. Оставшийся в живых мальчик лет тринадцати и старик рассказали, что фашисты загнали всех рабочих в здание, закрыли двери на засов и подожгли их.
Но Татьяна Андреевна с радостью вспоминает о том, что, несмотря на все ужасы войны, люди не теряли душевную красоту, нравственность. Сплочённые единой семьёй, русские солдаты переживали за сослуживцев, выручали друг друга в трудную минуту, делились последней корочкой хлеба. В их части был связист-азербайджанец, сплетавший красивые венки погибшим воинам. Он часто спрашивал: «А кто же сплетёт мне венок?» Ему отвечали: «Проживёшь ещё долго!» Но враги убили и его. Его товарищи, плача, все вместе старались сделать ему красивый венок.
Т.А.Голикова прошла войну от Киева до Германии. Не забыть ей, как в г.Дрездене, в подвале, где расположился узел связи, услышала сообщение Левитана. Это было особое сообщение, его с трепетом ожидали давно. Левитан объявил о Победе! Татьяна Андреевна и сейчас недоумевает: откуда на улицах немецкого города оказалось сразу так много советских флагов? Командование организовало парад. Солдаты накрыли праздничные столы. Повсюду гремели залпы орудий, но, уже не воюя, а салютуя!
Ехали из Германии в Киев с весёлыми песнями, радовались – победа над фашистами! Но снова удар! Опять сообщение по радио, но на этот раз совершенно неожиданное: началась война с Японией. Расстроенные, прибыли на Украину. Связисты снова сдали экзамены и стали ждать призыва на новую войну. Но их отправили восстанавливать подсобное хозяйство вблизи Киева. Демобилизовали телеграфистку Голикову 27 ноября 1945 года.
Татьяна Андреевна награждена орденом Отечественной войны, медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За победу над Германией» и другими.
Василий Кузьмич Марков защищал Отечество с конца 1942 года. Из свердловского детдома его и других ребят забрали в Москву, в военное училище.
Служить старший лейтенант Марков начал в казачьей конной армии под Краснодаром. День Победы встретил в Берлине. Захваченная столица Германии гремела от раздававшихся со всех сторон радостных криков «Ура!» и залпов орудий. Не забыть осаждённый Берлин Василию Кузьмичу, именно казаки первыми ворвались в город!
Много трудностей пришлось пережить этому человеку, но он всегда мужественно защищал Родину. Восемнадцатилетний парнишка в боях с фашистами так же умело махал шашкой, стрелял из автомата, как более опытные и взрослые сослуживцы. И никогда не задумывался о том, что можно поступить иначе.
А ведь были и такие, которые не выдерживали ужасов войны. Они не могли выносить смерть близких друзей, голод, отдалённость от родного дома, жизнь в мокрых и грязных землянках. Большинство из них были отличными солдатами, но в тоже время мягкосердечными людьми. Жизнь свела Василия Кузьмича и с такими воинами. Он и сейчас считает своё спасение чудом.
Дело было на Украине. Командиру взвода Маркову приказали послать в разведку двух солдат. Приказ он выполнил. Но шло время, а те двое всё не возвращались. Начальство решило, что они струсили и дезертировали. Трибунал приговорил Маркова к расстрелу. Василий Кузьмич с необычайной точностью помнит тот день, когда приговор должны были привести в исполнение. Ночью он не мог заснуть. Рано утром, на заре, вышел из землянки. Каково же было его удивление, когда он увидел солдата, которому удалось вернуться живым!
В 1946 году капитана казачества Маркова демобилизовали. Василий Кузьмич награждён орденом Отечественной войны I степени, медалями «Георгий Жуков», «За отвагу», «За боевые заслуги», «За победу над Германией».
Александр Алексеевич Лушников родился 27 августа 1925 года. Службу в армии начал в 1943 году. В своём родном г.Пугачёве Саратовской области выучился на миномётчика, а позже – артиллериста. Воевал он в Киевской области.
Хорошо помнит Александр Алексеевич свой первый бой. Ребята сослуживцы накануне предупреждали, что когда русские сделают первый выстрел, будет тяжело новичкам. Оказалось, они были правы. Залпы орудий оглушили солдата Лушникова. Некоторое время он не слышал продолжающейся стрельбы и приказов командиров.
Ветеран трогательно вспоминает о том, как подчас вражеские снаряды и бомбы не взрывались. А внутри их солдаты находили записки: «Чем можем, тем поможем». Александр Алексеевич говорит, что, вероятно, русские военнопленные, которых немцы посылали работать на оружейные заводы, заправляли снаряды не порохом, а опилками. Это многим сохранило жизнь. Но один из осколков настоящего снаряда нашёл Лушникова. Его очень сильно ранило в спину. Это произошло 28 марта 1944 года. В тот день погибло много наших солдат. За своё спасение он благодарен хирургу, который без промедления сделал ему в военных условиях тяжёлую операцию.
А.А.Лушников награждён медалью «За отвагу». После ранения его не пустили на фронт. Но те годы, когда сражался с фашистами, Александру Алексеевичу не забыть никогда.
Игорь Алексеевич Федосов, 1921 года рождения, отправился на войну в 1942 году. Служил вначале санинструктором. Позднее в Казани его и других ребят выучили на лыжников, готовили десантную группу на Северный фронт. В первые месяцы 1944 года их привезли в Москву, где они стали ожидать отправки в Финляндию. Но командование решило послать десантников на Белорусский фронт.
В Белоруссии Игоря Алексеевича ранило. Это был тяжёлый бой с фашистами. Дождавшись сигнальной ракеты, солдаты двинулись в атаку. Добрались до минных полей. Как назло, у Игоря Алексеевича заклинило пулемёт. Присел на колени, чтобы починить неисправность. Тут-то его и ранило. Командир приказал возвращаться. Под непрекращающимся вражеским огнём пришлось добираться до санчасти. Оттуда Игоря Алексеевича отправили в тыл. В госпитале пролежал месяц. Затем попал в тракторно-ремонтную армейскую мастерскую (ТРАМ) 47-й армии. Работал слесарем, так как до войны постиг это ремесло. Солдаты ТРАМ двигались с основными частями, ремонтировали армейскую технику.
И.А.Федосов повидал многое в кровавые сороковые годы. Он помнит, как в 1944 году его и сослуживцев посылали на нейтральную зону. Они следили, чтобы немцы не проникали на нашу территорию. Было трудно, приходилось лёжа наблюдать за станом врага. Солдаты не могли открывать огонь. И даже когда фашисты пытались перейти границу, бойцы вынуждены были уничтожать их бесшумно, в рукопашной схватке.
Великая Отечественная война закончилась, когда Игорь Алексеевич был в Германии. Город Виттенберг – последний пункт в его военной судьбе. Он участвовал в генеральном сражении под названием «Багратион», освобождал Польшу, был очевидцем встречи на Эльбе. И этим он по праву гордится!
Да, эти люди пережили много горя. Но они не жалеют о том, что прошли войну, что ценою своих жизней и судеб спасли Родину. Они понимали, что сражаются для будущих поколений. Для нас с вами.
Надежда Гладкая
Пути Победы
«А помнишь, друг, как было до войны...
Как соловьи звенели на рассвете,
Трудом и счастьем были дни полны,
И во дворе играли наши дети?
Мы здесь почти не слышим тишины,
С тобой мы прошагали полпланеты.
А помнишь, друг, как было до войны,
Как были тихими закаты и рассветы?
Вспомним, как это было.
Как война по дворам ходила,
Как последнее отнимала,
Как солдат в атаку бросала...»
Шла она по полям и деревням,
По заводам и городам,
И солдаты сражались и верили,
Что когда-нибудь будут там...
«Мы когда-нибудь будем дома
И обнимем родных и близких,
И друзей не пришедших вспомним,
И поставим им обелиски!»
Впереди родные берёзы,
Впереди тот Праздник сквозь слёзы,
Но до них ещё у народа
Было долгих четыре года...
Дорогой фронтовой
По материалам музея пос. Волна
Мария Михайловна Денисова шестнадцатилетней девочкой пошла на курсы медсестёр, а хотелось ей на фронт, бить врага. Но росточку маленького – 148 сантиметров. И на цыпочки становилась, и годы приписала, и плакала, и умоляла в военкомате.
Отправили её в 1942 году в зенитное отделение, подносить снаряды и защищать мост под Москвой. Думали, не выдержит трудностей, сбежит. Но не испугалась девочка трудностей. Освоила все виды оружия, стала наводчицей, а при охране аэродрома в Люберцах, когда убили командира отделения, взяла командование на себя. И до конца войны была командиром отделения.
За боевые заслуги перед Родиной ветеран награждена орденом Отечественной войны и многими медалями.
После войны Мария Михайловна окончила пединститут, работала учителем в школе, преподавала математику. В 1999 году Марии Михайловны не стало.
Ветеран Великой Отечественной войны Пётр Иванович Дробот родился 13 февраля 1921 года. На фронт ушёл в 1941 году, прошёл всю войну. Закончил свой боевой путь в 1946году после русско-японской войны. Награждён орденом Красной звезды, медалью «За отвагу», медалью «За победу над Германией», медалью «За участие в боевых действиях против японских империалистов», шестью юбилейными медалями.
Виталий Иванович Клочков родился 8 ноября 1926 года в станице Березовская Березовского района Волгоградской области. В семье было четверо детей: три дочери и сын. В 17 лет был призван в армию. 1 ноября 1943 года был послан на 3-месячные курсы младшего офицерского состава. В звании младшего лейтенанта был отправлен на 3-й Белорусский фронт в артиллерийские войска телеграфистом.
Однажды во время обстрела пришлось зубами держать перебитый провод связи до окончания обстрела. Воевал с февраля 1944 по май 1945. Прошёл войну от Сталинграда до Кёнигсберга. За участие в боевых действиях в центральных районах Восточной Пруссии и за взятие городов Кистенберг, Воренгдигт, Мельзак, Хайли-Генбайль, Кенигсберг был награждён медалями: «За отвагу», «За боевые заслуги», «За взятие Кёнигсберга» и орденами: Отечественной войны II степени и «Красной Звезды». Войну закончил в Германии.
После войны направлен был в Латвию в город Вентспилс. Обучал военному
делу молодых бойцов. В 1962 году вышел в отставку в звании майора.
Светлана Соловьёва
Пусть войн не ведает планета
Спасибо вам, отцам и дедам,
Кто нам Победу подарил,
За яркость солнца, пышность хлеба,
За всё мы вас благодарим.
Вы кровью землю защищали,
Своей вы Родине клялись.
Ох, как победы вы желали!
И вы победу дождались.
О, сколько вас, солдат России,
Нашли покой в родной земле?
И каждый холмик и могила
Почёта требуют вдвойне.
А тем, кто победил и выжил,
Потомки славу воспоют.
И эта слава, эта память
Забыть войну нам не дадут.
И пусть всегда смеются дети,
Пусть солнце светит, май кипит.
Пусть войн не будет на планете,
Пусть войны разум победит!
Из тех геройских моряков
По материалам школьного музея.
Синенко Владимир Семенович родился в 8 августа 1921 года в семье
железнодорожника - машиниста паровоза в городе Изюм Харьковской
области. В 1922 году семья переехала в город Сватов Луганской области, где
в 1929 году пошел в первый класс.
В 1939 году окончил десятилетку и по комсомольской путевке был
направлен в Севастопольское военно-морское училище. В 1940 году, по
ходатайству старшего брата Александра, его перевели в Ленинградское
высшее военно-морское ордена Ленина Краснознаменное училище имени
М.В. Фрунзе.
Когда началась Великая Отечественная война, Владимир был еще
курсантом и проходил практику в Таллинне. С боями курсанты прошли все
Прибалтику и вернулись в Ленинград.
В конце 1943 года в районе Керченского полуострова шли жестокие
бои, где принимали участие и корабли Черноморского флота, на котором
служил командиром дивизиона катеров Владимир Синенко. В одном из боев
он был тяжело ранен и доставлен в Таманский госпиталь. Госпиталь
находился в частном доме, на пересечении улиц Виноградной ( современная
улица Косоногова) и Веселой ( улица Гоголя).
7 декабря 1943 года Владимир Синенко умер от ран и был похоронен недалеко от госпиталя. Могила Владимира Семеновича Синенко, согласно ходатайству старшего брата Александра перед Президиумом Верховного Совета СССР, подлежит сохранению навечно. После войны за могилой ухаживали местные жители, приезжали отец и старший брат.
21 апреля 1985 года к 40 - летию Победы был торжественно открыт
новый памятник. И по сей день, ученики школы № 28 продолжают
ухаживать за могилой героя.
Лариса Андреева
Мы едины
Мы едины нашим общим прошлым,
Прожитые годы не сотрёшь!
Мы едины памятью народа
О великом подвиге отцов.
И сегодня, празднуя Победу,
К обелискам мы несём цветы,
И венки бросаем в волны
Морякам, что в море смерть свою нашли.
Пусть салюты прогремят повсюду
В честь погибших воинов и живых.
Пусть они предупрежденьем будут,
Тем, кому ещё не дорог мир.
В День Победы салютуем снова
Всем участникам священной той войны.
Слава всем, Победу добывавшим для народа,
Слава всем, кто бережно её хранит!
В.В.Ясинская
Война народная
На Украине, в Донецкой области Волновахского района располагалось село с интересным названием Зачатьевка. В полутора километрах от села была железнодорожная станция с таким же названием. С одной стороны к селу подступала густая лесополоса, а немного поодаль возвышались кроны величественного Великоанадольского рукотворного леса, высаженного когда-то графом, жившим в этой местности. К сожалению, имя и фамилию этого человека, создавшего такое рукотворное чудо, узнать не удалось.
В лесу росли очень высокие, могучие деревья. Здесь когда-то были широкие просеки, но к тому времени просеки заросли мелколесьем, образуя местами непроходимые чащобы.
В этом красивом месте в семье крестьянина - пекаря Колесникова Сафона и его жены Степаниды Карповны в сентябре 1925 года родилась девочка. Родители нарекли её именем Вера. Всего у родителей Веры родилось
12 детей, но не все они выжили. Остались четыре брата и пять сестёр.
Вера росла худенькой девочкой, небольшого ростика, кареглазая, с русыми косичками.
22 июня 1942 года. Немцы бомбят Украину. Началась Великая Отечественная война. В Зачатьевке разбомбили элеватор, сельский совет и другие здания. Верин отец ночами заполнил зерном с элеватора овощные ямы и замаскировал их. В 1941 году ушли добровольцами защищать свою родину трое вериных братьев. В июле 1941 года немцы оккупировали Зачатьевку. Почти всё мужское непризывное население ушло в лес, где был организован партизанский отряд.
Верины родители смогли уменьшить возраст Веры на два года, чтобы её не угнали на работы в Германию. Так как все записи о рождении были уничтожены во время бомбёжки, возраст записывали со слов двух свидетелей.
Вера со своей подругой Марией Белозёровой и тринадцатилетним мальчиком Васей Ткаченко из соседнего села ушли в партизанский отряд. Их часто под видом пастушков посылали в разведку за нужными сведениями.
В тридцати километрах от Зачатьевки была расположена узловая станция Волноваха. Недалеко от станции немцы огородили колючей проволокой место для пленной молодёжи, которую держали в этом лагере для отправки в Германию.
По заданию командира партизанского отряда Вера, Мария и Вася специально попадали в этот лагерь. Затем верина мама Степанида Карповна передавала в лагерь для Веры хлеб, в котором были запечены кусачки. Вера со своими друзьями организовывала побег молодёжи из лагеря. Таких побегов было совершено три.
И снова лес. Такой родной и желанный, где знакома каждая тропиночка, где родное каждое дерево, каждый кустик. Страшен был этот лес для немцев. Как огня они боялись его.
Верин отец выпекал хлеб и снабжал им партизан. Но нашёлся немецкий прихвостень, выдал немцам Колесникова. Сафона забрали ночью, жестоко били, издевались и погнали в лес, чтобы он показал дорогу к партизанскому отряду. Сафон знал, где расположена партизанская засада. К ней он и вывел немцев. Они были уничтожены, а измученный, искалеченный Сафон украдкой вернулся домой. Больше он не встал на ноги, через двенадцать дней умер от полученных побоев.
В сентябре 1943 года войска третьего украинского фронта освободили Зачатьевку. На станции стоял эвакогоспиталь на колёсах № 3261. Вместе со своей сестрой Надей Вера пошла туда работать. С эти госпиталем на колёсах вера дошла до Берлина. Их госпиталь часто забирал раненых с передовой. Бывало так, что раненый просил: «Сестричка, добей меня, всё равно не дотянешь, хоть сама спасёшься». На что Вера, глянув на него широко открытыми карими глазами, отвечала: «Ничего, я сильная, доберёмся».
Сколько солдат потом, наверное, с благодарностью вспоминали эту совсем ещё юную девушку, спасшую им жизнь. У этой девочки было горячее сердце и большая вера в Победу. На личном счету Веры 201 уничтоженный ею фашист.
Вот и Берлин. Рукой подать до Рейхстага, какие-то сотня метров. Вот оно, логово фашистского зверя. В 1945 году Веру переводят в танковую часть, которая стояла тут же, в Берлине. Здесь она работает поваром до конца лета 1947 года.
В Берлине Вера встретила Петра, свою первую любовь. Но вместе остаться им было не суждено. После Победы в округу, где жила до войны Вера, вернулся всего лишь один человек. Не вернулись с войны и верины братья – Семён, Иван и Николай. Может, где-то в братских могилах покоится их прах, может, замучены где-то в концлагерях. О них нет никаких сведений. Пропали без вести.
Сколько же людей полегло, защищая свою Родину, свой отчий дом! Сколько пролито слёз теми, кто не дождался с войны сыновей, дочерей, мужей, братьев, сестёр! Будь трижды проклята эта война, эта кровавая мясорубка!
За участие в партизанском движении генерал-майор Шмильнов подал рапорт о представлении к наградам Веры Колесниковой, Марии Белозёровой, Василия Ткаченко. В 1945 году пришли письма с приглашением в Москву, в Кремль для получения наград. Мария и Василий поехали в Москву, и в Кремле, из рук Сталина получили свои награды. Вера же в это время была ещё в Берлине. Свою награду она так и не получила.
В августе 1947 года Вера и Надя возвращаются в родное село. Вот он, такой желанный отчий дом, вот он, родной порог. Вот они, родные мамины глаза, сёстры Маня и Катя, брат Фёдор. Но не долгой была радость встречи. Страшный голод 1947 года. Есть совсем нечего. За семь подобранных на стерне колосков Надю и Веру осудили, отправили по этапу на вольное поселение рядом со строящимся городом Ухта. Выполняли разные работы, работали там, куда посылали.
В 1953 году Вера вышла замуж и взяла фамилию мужа, став Гончаренко. Жили в Ухте. Там же на свет появились двое сыновей. В 1963 году умерла мама Степанида Карповна. В 1970 году Вера уезжает в Донецк, где работает при детской больнице сестрой-хозяйкой. В 1976 году вернулась в Ухту к сестре Наде. Вместе они устраиваются на работу в геологоразведку. От этой организации позднее она получила квартиру. В 1985 году Вера Сафоновна вышла на пенсию. Её сестра Надя пропала в г.Ярославле в 1995 году. Поиски ничего не дали.
В 2003 году Вера Сафоновна переехала жить в ст.Тамань, к сыну.
Вот такой интересной и сложной оказалась судьба у этой 85-летней седой женщины с добрыми лучистыми глазами. Мне хочется склониться перед ней, отдавая дань уважения за то, что её сложная судьба не сломила её и не озлобила. Она осталась добрым человеком.
Ей и таким, как она, я посвящаю эти строки:
Кареглазая девочка Вера
Шла нелёгкой дорогой войны,
И была она ярким примером
Молодёжи великой страны.
Сколько мальчиков, девочек юных
За Отчизну ушло воевать!
Чтоб фашистского лютого зверя
От родимых просторов изгнать.
Не по-детски суровые лица,
Не по-детски печальны глаза.
Не пришлось им тогда веселиться –
Над страною нависла гроза.
В сорок пятом война отгремела,
Но не все возвратились домой.
Сколько их, нецелованных, нежных,
Повенчалось с сырою землёй.
Не познавшие таинства жизни,
Не познавшие радость любви,
Защищая просторы Отчизны,
Свои жизни, как дар, принесли.
В памяти нашей жива
О ветеране Великой Отечественной войны
Варваре Павловне Медведевой рассказывает
её сын Виктор Прокофьевич
Моя мама Варвара Павловна Медведева родилась 22 августа 1922 года
в Тамани. В семье было шестеро детей, она – второй ребёнок. Училась в школе, но пришлось учёбу оставить, нужно было помогать родителям. Пошла работать в колхоз. В то время было работать не сладко. Утром уходили рано вместе с родителями, возвращались уже затемно, а дома хозяйство. Месили глину, собирали хлопок, буряки. И целый день по полям. Эта работа, конечно, не для детей. Но в основном на полях работали женщины и дети.
Детвора - она и есть детвора, купались в лучах солнца, пели песни, резвились, а море как любили! Какая-то свободная минутка, и они уже там. Тяжело было, но жили и работу делали с удовольствием. Успевали и работу по дому сделать, и в клуб сбегать.
Но вот грянул гром среди ясного неба – война. Печаль, тревога – всё смешалось в одном этом слове. Девчонки и мальчишки сразу повзрослели. Брались за любую работу. Ребята рвались на фронт, девчонки им завидовали и также думали о фронте. А так как мама была упрямая и очень настырная, то, никому не говоря, искала пути, как туда попасть.
И вот, при подходе наших частей, ей это удалось. (Об этом есть архивная справка). Мама попала в 897 отдельное батальонное подразделение аэродромного обслуживания. С 12 февраля 1944 года по 21 октября 1945 года она служила в должности повара в действующей армии. При въезде в Тамань стоит памятник. Это дань всем авиаторам, защищавшим нашу родную Тамань. Низкий поклон всем авиаторам!
Хрупкие девичьи руки, сколько же всего переделали за все годы войны! Варили, мыли, рыли окопы, вязали, шили, рубили. Да разве всё сочтёшь? Непосильная ноша была на плечах и у Варвары Павловны. Лишь бы победить, осилить супостата! Ни о чём другом не думали, только о победе. Дошла Варвара Павловна с боями до Бухареста, была в Румынии. Смелость, находчивость выручали её не раз.
Демобилизовалась мама в 1946 году. Приехала в Тамань. Везде разруха, голод. Родных разбросала война. Пошла работать в колхоз, денег не было.
И решилась она поехать на стройки, попала в Комсомольск-на-Амуре в Приморский край. Принимала участие ещё в каких-то стройках. Где бы мы ни жили, но хотелось домой. Вернулась мама на родину и здесь проработала до самой пенсии и ещё после. Получила медаль «Ветеран труда» в 1983 году.
Мама не очень любила говорить о войне. Вспоминала в основном бомбёжки, как враг наносил бомбовые удары по аэродромам. Мрачно выглядели поля, изрытые воронками от мин, снарядов и бомб. Однако девушки стойко переносили невзгоды. Да и вести о победах над врагом вливали новые силы. В часть попадали боевые листки, где говорилось о победах наших войск или призывы: «Бейте фашистов, как бьёт их комсомолец (имя и фамилия)! Равнение на героя! Свято выполнять присягу!»
Была у мамы встреча с фронтовыми подругами в 1970 году. Были очень рады этой встрече, плакали, смеялись, пели фронтовые песни, встречались с однополчанами. Где они сейчас? И сколько их осталось?
Варваре Павловне многое пришлось пережить – утраты той войны, потери, печали, везде слышались их отголоски. Мама была очень волевой, сильной. Я не помню, чтобы видел слёзы на её глазах. Из любой ситуации она находила выход, всего добивалась своим трудом. Вырастила сына, затем внука, дожила до правнуков.
Медведева Варвара Павловна награждена орденом Отечественной войны II степени, множеством юбилейных медалей и знаков. Ветеран великой Отечественной войны ушла из жизни 28 декабря 2009 года.
Встаньте, товарищи, смирно!
Павших молчаньем почтим.
Путь от Москвы до Берлина
Помнить всем надо живым!
Интервью взяла Т.В.Дутова
Валентина Ясинская
Женщины войны
Рассказ поведу я о том, как война
На хрупкие женские плечи легла,
Как женщины наши в порыве едином
С мужчинами вместе на фронт уходили.
Связисты, медсёстры, врачи и пилоты,
Что в небе военном вели самолёты,
Как женщины наши в разведку ходили,
Как лётчицы с неба фашистов бомбили.
В леса, в партизанский отряд уходили,
Взрывали составы, фашистам вредили,
Как делали танки, гранаты, винтовки,
Под носом у немцев писали листовки.
Хлеб сеяли сами и землю пахали,
И тёплые вещи на фронт отправляли.
А раненых сколько в боях выносили,
Даря им здоровье и прежние силы.
Всех подвигов женщин нельзя перечесть,
Они заслужили и славу и честь.
Солдат о солдате
О ветеране Великой Отечественной войны
Григории Лаврентьевиче Моторном рассказывает
его внук Роман Владимирович Бондаренко,
прошедший войну в Чечне. Солдат,
прошедший тяжкие испытания, как никто знающий
цену жизни.
Я хорошо помню своего дедушку, когда я уходил на службу в армию, он меня провожал. А когда мы были ещё пацанами, то всё расспрашивали его о войне. Как-то не любили фронтовики говорить о войне. И если какой-то случай или 9 Мая, или какой-то фронтовой друг заглянет к деду, будут говорить меж собой, мы тогда их и слушаем.
Родился мой дедушка 28 февраля 1926 года в Славянской районе, в станице Анастасиевской в крестьянской семье из девяти человек. Он был вторым ребёнком. Учился в школе.
Войну встретил в родной станице в 15 лет. В 1942 году был угнан в лагерь для отправки в Германию. Гнали людей через г.Темрюк, где встретился с племянником Коробко Виктором Ильичом. Лагерь находился в старом Крыму, там было около 800 человек – женщин, стариков, детей и подростков. Лагерь хорошо охранялся. Там они находились около двух месяцев, потом бежали с Виктором, была уже зима. Больше месяца прятались в горах и лесах, набрели на домик, где жила женщина. Она их приютила, накормила, оставила у себя до тепла. Не один раз она спасала им жизни, прятала от немцев, где придётся.
Дедушка рассказывал: «Мы так же помогали ей во всём. С первым теплом мы ушли в сторону Порт Кавказа, где чудом скрылись на катере и переправились на нашу сторону. Скрывались в плавнях, бродили, питались рыбой – в то время её было вдоволь. После освобождения Темрюка вышли из тени и сразу в военкомат, так как нам с Виктором было уже по 18 лет.
12 декабря 1944 года я был призван в гвардейскую механизированную дивизию, 41-й отдельный гвардейский сапёрный батальон, вторую роту, сапёром. Войну начал в Венгрии, закончил в Австрии. Были и радостные моменты и горестные. Встреча с союзниками на Эльбе, встреча с племянником Виктором в Австрии – радость-то какая! Ну и конечно, самое страшное – потери друзей, смерть, которая поджидала на каждом шагу. Что такое сапёр? Как крот, роется в земле, кропотливая работа по проделыванию проходов в минных полях, и главное в такой обстановке – не обнаружить себя. Гитлеровцы быстро реагировали, автоматная очередь – и всё взлетает. «Нужно помнить, - всегда говорил командир, - что сапёр ошибается лишь раз!»
Получил ранение 18 февраля 1945 года, сквозное пулевое ранение, находился в госпитале. 7 апреля 1945 года после ранения направили в часть 44630, которая находилась на границе Румынии и Венгрии. Демобилизовался в 1950 году. Приехал в Темрюк, затем перебрался в Тамань. Здесь женился, родилась дочь. Работал в рыбколхозе, стройцехе, виноградарем. Вышел на пенсию, получил медаль «Ветеран труда».
За военные подвиги ветеран награждён орденом Отечественной войны II степени, медалями «За отвагу», «За победу над Германией», многими юбилейными медалями и знаками.
Ушёл из жизни боец Великой Отечественной 9 ноября 2010 года.
У Григория Лаврентьевича два внука и трое правнуков. Это был очень отзывчивый человек, любящий жизнь. Он останется в памяти своих близких и односельчан. Очень любил песни, и даже, чтобы не забыть, записывал их на листочках. Вот одна из них:
Сороковые, роковые,
Свинцовые, пороховые.
Война гуляет по России,
А мы такие молодые…
Интервью взяла Т.В.Дутова
Татьяна Меташоп
Ещё о героях
Осталось их мало, настоящих, заслуженных,
Прошедших жернов войны.
Ветераны Великой Отечественной,
Дорогие мои старики.
Вся страна совершила подвиг
В жестокой той, страшной войне,
В небе на фронте, в тылу на заводе,
Не забудьте и женщин, растивших детей.
А тем, не пришедшим, пропавшим без вести,
Погибшим во вражьем плену,
А так же и им, в неизвестных могилах,
Поклонимся низко, до самой земли!
В памяти близких герои живут
О ветеране Великой Отечественной войны
Николае Григорьевиче Лотнике рассказывает
его дочь Любовь Николаевна
Папа родился 14 мая 1925 года в Тамани, в семье был вторым из троих детей. Родители работали у пана, пасли скот, занимались домашним хозяйством. Так как Лотник и все родственники были казаками, в основном занимались рыболовством, на то и жили. Папа рос мальчишкой озорным, находчивым, любознательным.
Очень хотел учиться. Тетрадей не было, ручек тоже, придумывали сами, чем писать. Палочку где-нибудь раздобудут, пёрышко привяжут ниткой – вот тебе и ручка. Хуже было с чернилами. Выручал химический карандаш. Учебник был один, и только у учителя. А одежонка кому какая доставалась, передавалась от старшего к младшему. Но ребятишки ходили в школу с радостью.
Окончил папа 3, 5 класса и пошёл работать в колхоз. Работа была в основном сезонная, собирали хлопок, пасли скот, ходили на прополку. Грязь, дождь, холод. Всё домашнее хозяйство тоже на его плечах. Но всё равно, дети того времени считали, что у них счастливое детство. Купались в море, загорали, рыбачили – тогда рыбы было много – тут же на костре жарили, ходили в клуб на вечорки, танцы, в кружки.
Строились новые дома, усадьбы, фермы, провели радио. Станица начала расцветать. И вот грянуло: война! Война! Что это? Детским умом как это понять? Трудно. Крики, плач, стон – всё в этом слове. Все бегут куда-то, к сельсовету, там есть радио, там скажут. А минуло папе тогда всего 16 лет. «Что будет с нами, ребята?» - крикнул кто-то в толпе. Стояла такая тишина, только эхо повторяло: «Что?..Что?..»
Домой вернулись с плачем. А наутро уже отправляли мужчин на фронт, увозили их на машинах до Темрюка в военкомат. Папа в армию не мог пойти, а ему очень хотелось. А с июня 1942 года Тамань находилась в оккупации. Жилось всем очень тяжело. Немцы открыли так называемую «Голубую линию», сгоняли туда всю молодёжь и заставляли работать на принудительных работах. А кто же на немцев-то хотел работать? Вот папа с товарищем и решили бежать. Умудрились и сбежали, а куда идти-то? «Домой» - решили ребята. Но сосед полицай их выдал. Конечно, их арестовали.
Где сейчас находится больница, там тогда был котлопункт для немецких войск. Ребята делали всю черновую работу по 16 часов под присмотром полицаев. Кушали, что придётся. Но ребятам выдумки не занимать. Они стремились выскользнуть от этих немцев-поганцев, как они их называли. Когда началось освобождение Тамани, всё мужское население погнали в Крым. Папу Николая Григорьевича, тоже забрали, ему было уже за 50 лет.
И где-то там, в Крыму, и погиб, неизвестно и по сей день. Кто оказался волей судьбы там, выполняли окопные работы. Все мысли были о родителях: где, что с ними? И как выбраться? И опять сбегает с товарищем, но уже не домой. А хотел попасть хоть в какую-нибудь нашу часть.
Наши войска начали наступление. Сколько радости, только бы скорее, скорее! Победа. И 20 апреля 1944 года папа призывается на военную службу, в запасной стрелковй полк. Папа был рад: «Вот, наконец-то буду сам бить этих поганцев фрицев!» Боевое оружие, боевые товарищи, гимнастёрка, звёздочки. Сбылась мечта. «Ой, мамочка, попляшут эти фрицы у меня!»
У молодёжи головы горячие. Сколько ж их полегло? Командиров не хватало, кто как мог, тянул эту тяжёлую ношу войны. Лишь бы победить! Всё для неё, для милой родной земли, ни клочка, ни горстки не отдадим!
В боях папа был ранен шальным осколком. Направили его для лечения в госпиталь 13 июня 1944 года. Было ему тогда 18 лет. В сентябре, после госпиталя направляется в 900-ю отдельную зенитно-пулемётную роту на должность дальномерщика, где и прослужил до 1945 года. Заканчивал войну Николай Григорьевич в Восточной Пруссии в этом же полку. Домой не попал, был направлен в 64-й гаубичный полк, где находился по ноябрь 1946 года. Получил направление в полковую школу, но туда не пошёл. Попал в механизированный орудийный полк, где и прослужил до февраля 1948 года.
Ещё до дембеля встретил свою любовь – Тонюшку, сходили в сельсовет, расписались. Но, сколько ни живи на чужбине, да после такой разрухи, тянет к родным берегам. Тем более там осталась одна матушка. Надо ехать домой, в Тамань. Родная вотчина, как же ты выжила? Низко кланяемся тебе в пояс. «Вот, мама, и мы». Некогда рассиживаться, надо идти работать, а везде разруха, голод. Папа пошёл работать в рыбколхоз, потом на сейнер, ловили рыбу.
Жили уже своей семьёй на средней косе. Там родились дети. Косу постоянно топило, решили переехать в Тамань. Там он стал работать в рыбинспекции помощником капитана. Работал до самой пенсии и ещё после. Всего трудового стажа 45 лет и медаль «Ветеран труда». У Николая Григорьевича и Антониды Семёновны трое детей, семеро внуков и девять правнуков.
Рад был внукам, а уж правнукам – вдвойне. Не зря выжил, пережил всю разруху, а Победа - всегда только со слезами на глазах. Сколько всего было в жизни! Всегда говорил: «Ребята, не бойтесь трудностей».
Когда ещё была жива мама, он не любил вспоминать о войне. Но эхо той войны не давало покоя. Мы, конечно, расспрашивали, особенно внуки. Но вот после смерти мамы он начал рассказывать. Бывало, смахнёт слезу и тихо говорит:
«Вот, знаете, как всё это было? Когда шли мы с Крыма пешком, добирались до части, сели кто-то на привал, а откуда ни возьмись – шальной снаряд. И нашего командира роты осколком срезало голову, как бритвой. Мы, как очумелые, ничего не могли понять, но идти-то надо. Шли трое суток, на ногах спали, а чтоб не заблудиться, перевязались друг с другом верёвкой. Чтоб как-то нас взбодрить, старший по группе придумал палочкой по ногам, чтобы мы не заснули. А шли мы не по дороге, скрывались в кустарниках, полуголодные, грязные. Живой человек, и вдруг, секунда – и нет…Сколько же полегло? Да уж и счёта никто не знал!»
А ещё вспомнил своё ранение:
«Шли как-то в атаку, я запнулся за корень куста и упал. Слышу над собой пулемётную очередь, кто стоял и бежал – все погибли, а я чудом выжил. В этом же бою и был ранен, упал в воронку от снаряда, пока был в памяти, слышу, что на меня падают люди. Один говорит мне: «Браток, потерпи, не шевелись». Сколько пролежал – не помню. Тихо. Где все? Давай выползать. Ползу, навстречу санитар, перевязал меня, отправили в госпиталь. Едем в госпиталь несколько человек, кто может – разговаривает. Ко мне подсел такой мужчина крепенький, высокий, назвал свою фамилию – Джафаров, я свою. Старше меня при звании. Что да как, откуда куда? И стал он меня уговаривать, чтоб я поехал к нему в роту. Говорит: «Выручай, у нас все в возрасте, ты нам очень нужен». Я не согласился, потому что имел приписание к своей части. «Да мы всё сделаем, всё будет по уставу, доложим». Согласился. Зенитная рота охраняла аэродром, базировались на нём самолёты. А там служили в основном пожилые солдаты, и я был для них «сынком». А так как я был ранен, тяжёлые работы мне были не по силам, и я дежурил на телефоне. Был худенький, шустрый, где сбегать, достать что-нибудь. «Никола, сынок, выручай». Снаряды грузить тоже приходилось. И вот тебе, открылась рана, что ж делать? Отправили в санчасть. И только после этого я пошёл на поправку. Ох, война, война. Сколько же нас осталось?»
Победа добыта кровью наших солдат, всех наших людей. Ничем заменить нельзя. Светлая им память. Давайте помнить это. Нам бы очень хотелось, рождённым после войны, чтобы новые поколения выросли небезразличными к своей истории. Пусть растут стойкими, идейно убеждёнными, умеющими защитить свою Родину, как их прадеды.
Жизнь героев продолжается в памяти близких, благодарности потомков.
Интервью взяла Т.В.Дутова
Светлана Соловьёва
Спасибо вам
Ребята, девчата военной поры,
Вам детство и юность война погубила.
Как мало вам песен смогли соловьи
Пропеть в краю, с детства любимом.
Не долюбили вы все, не допели,
Вам всем помешала война,
Фашисты зверьём налетели,
Заплакала скорбно земля.
За Родину шли воевать вы как все,
Прощаясь с семьёй у порога.
И вас согревал он всегда на войне,
И легче казалась дорога.
С гранатой под танк, со штыком на врага
Вы смело в атаку бросались.
И вам не забыть, не забыть никогда
Друзей, на полях что остались.
Спасибо вам всем за мир и покой,
За то, что вы нас защитили.
Наказ молодым оставим такой:
О вас чтоб в веках не забыли.
Т.П.Меташоп
А время память не щадит
Фёдор Прокопьевич Махур родился 20 февраля 1921 года в п. Перовский Кировоградской области в крестьянской семье. Ему едва исполнилось 20 лет, когда началась война. Он сразу же добровольцем пошёл на фронт.
Воевал на украинском фронте, принимал участие в освобождении г. Киева. После небольшого ранения лечился в госпитале. За боевые заслуги солдат Великой Отечественной награждён многими медалями и орденом Победы.
Победу Фёдор Прокопьевич встретил в г.Житомире. Ветеран помнит радость и слёзы долгожданного победного Дня. Демобилизовался в 1948 году, создал семью.
За долгую жизнь много пришлось перемещаться по стране, и, к сожалению, не сохранилось ни документов, ни газетных вырезок военных лет. Да и из памяти пожилого человека стирается всё больше страниц. Ведь как – никак фронтовик встретил в этом году свои 90 лет!
А.С.Воронцов родился 10 марта 1926 года в Адыгее в крестьянской семье. Ещё совсем юным мальчишкой сбежал на фронт. Наши уже вовсю гнали фашистов. Воевал на Белорусском фронте. День победы встретил в Белоруссии.
Боевые ранения «присвоили» ветерану статус инвалида Великой Отечественной войны II группы.
Светлана Соловьёва
Я помню войну
Сколько лет уж прошло? Больше, чем шестьдесят.
На войну уходил мальчуганом.
Возвращаюсь в те годы опять и опять,
Не дают мне покоя военные раны.
Та война налетела, как злой ураган,
Убивая девчонок, мальчишек.
И цветов никто не носил к их ногам,
Так давайте сейчас им поклонимся ниже.
Столько лет пролетело, а я помню войну,
Не забыл я суровых годов,
Так хочу навсегда я сберечь тишину,
И за это отдать, что имею, готов!
Л.В.Андреева
Сквозь все невзгоды
Василий Иванович Литяев родился 4 сентября 1923 года в деревне Павловка Кемеровской области. Родители работали в сельском хозяйстве.
У матери было семеро детей.
В начале войны, когда Василию было 17 лет, вместе с другим гражданским населением копали противотанковые рвы в 142 километрах от Ленинграда, которые впоследствии были заняты немцами. Враг подходил к Ленинграду, и Василия с другими жителями эвакуировали в Сибирь, туда, где родился, в Павловку.
В декабре 1941 года был мобилизован в армию и проходил курс молодого бойца в г.Сталинск. Потом был направлен на боевую подготовку в Вологодскую область, а летом 1942 года – связистом на Воронежский фронт. Был ранен и контужен, лежал в госпитале на станции Инза Ульяновской области.
Ветеран вспоминает, что наша армия была плохо подготовлена к войне.
Не хватало вооружения. В воздухе господствовала немецкая авиация.
Зимой солдаты жили в блиндажах по 10-12 человек. Бойцам выдавались железные печки. Кормили не слишком-то калорийно, а фронтовые 100 граммов – только перед боем.
После ранения учился в Пензенском миномётном училище, которое окончил в мае 1943 года. Там же ему присвоили звание лейтенанта, в котором он и отправился на фронт, на Курскую дугу. Снова контузия и две недели в медсанбате. После Курской дуги освобождал Украину, Польшу, Восточную Германию, участвовал в штурме Берлина с 22 апреля до 2 мая 1945 года.
Затем перебросили в Чехословакию, брали Прагу. Чехи очень хорошо встречали советские войска, с хлебом-солью. 9 мая воины проехали по улицам Праги. Ещё до 1947 года Василий Иванович прослужил в Германии.
Вернувшись с войны, поступил в торговое училище, получил профессию товароведа. Сейчас ветеран живёт в Тамани с дочерью – военным врачом в отставке.
За боевые заслуги Василий Иванович награждён орденом Красной Звезды, орденами Отечественной войны I и II степени, медалями «За взятие Берлина», «За освобождение Праги», юбилейными медалями.
Уходят в прошлое страшные годы войны, и у ветеранов отнимают одну за другой заслуженные льготы, которые даже при их выполнении не могут окупить и сотой доли того подвига, за который мы обязаны этим людям. Сначала отменили доплату к пенсии за ордена, затем бесплатный проезд раз в году на поезде, всё дольше приходится ждать обещанного ремонта жилья (не говоря уже о новом). Что дальше?
Александр Лялин
Высота героя
В жарком сорок третьем это было.
Тишина повисла над землёй,
И войну, казалось, будто смыло
Мощной океанскою волной.
Но война была, и люди знали,
Как обманчива такая тишина.
Знали, что защитники здесь встали,
И что это – Курская дуга.
Ранним утром, пятого июля,
Когда ещё спала земля,
Заговорили тысячи орудий,
И загорелась Курская дуга.
Враг наступал упорно, не жалея
Ни танков, ни пехоты не щадя,
И воздух становился тяжелее
От гари этих танков и огня.
Советские солдаты дрались стойко,
За пядь земли сражалися с врагом.
Средь них был парень из-под Красновойска,
С лукавым взглядом и душевным огоньком.
Мечтал тот парень побывать на Волге,
Поудить рыбу тихим вечерком.
Теперь лежит он на высоком холме,
Прикрывшись от врага стальным щитом.
Недолго ждать ему пришлось фашистов,
Недолго прикрывался он щитом.
Вот выпущена лента вся из диска,
А враг всё лезет, лезет напролом.
И парень, перезарядив «максим» свой,
Встречал непрошенных гостей огнём,
Валил на землю ненавистных фрицев
За смерть друзей и за сожжённый дом.
Уж несколько часов лежит он с пулемётом,
Стал мокрым весь от пота и крови.
Но видит он, как из-за поворота
Фашисты снова на него пошли.
И сжав руками рукоятку пулемёта,
Он впился взглядом в прорези прицел,
И быстро таяла фашистов рота,
И мало кто из них остался цел.
Враги отхлынули, но через минуту
Тремя цепями вновь на высоту пошли,
А парень всё стрелял, стрелял из пулемёта,
Но вот беда – к концу патроны подошли.
«Патроны кончились, теперь пропал я», -
Подумал грустно парень про себя.
Достал четыре круглые гранаты
И осторожно положил их у щита.
Враги, обрадовавшись, вновь рванулись к
пулемёту.
Но тут же им пришлось опять залечь,
Гранаты сделали свою смертельную работу,
А паренёк подумал: «Чем бы мне «друзей»
развлечь?»
Осталось две последние гранаты,
Рядом лежал трофейный автомат.
Была ещё сапёрная лопата,
И сердце, бившееся, как набат.
Фашисты снова поднялись в атаку,
Шли в полный рост, как будто на парад.
Но с высоты опять ударили гранаты,
И злобно заработал автомат.
И сжав в руке последнюю гранату,
Поднялся парень в полный рост с земли
И крикнул в сторону он вражеским солдатам:
«Ну, что же вы лежите? Подходи!
Для вас всем хватит тут земли».
Круг фашистов медленно сужался.
К нему, наставив автоматы, шли,
А он сквозь слёзы почему-то улыбался.
А через минуту наши танки,
Смяв сопротивление врага,
Ворвались на высоту солдата,
Но в живых его уж не было тогда.
Вечером под грохот канонады
Парня хоронили всем полком.
И клялись солдаты: «До Берлина
Имя этого героя донесём».
Л.В.Андреева
Под Новороссийском
Эту историю поведал своему внуку А.М.Лялину
участник Великой Отечественной войны
Василий Ефимович Кубраков
Колонна шла к Новороссийску.
Не обнаружить чтоб себя,
Была она вся в маскировке,
И был приказ: «Не открывать огня!»
Прошли почти весь путь спокойно.
Один бросок и цель видна.
Как вдруг увидели мы «Раму» над собою,
Спускаться ниже стала к нам она.
Мы шли от всех в сокрытом марше,
Груз стратегический везли.
В Новороссийске его ждали,
Нас охраняли, как могли.
Подняли в воздух «ястребочки»,
Связали «мессеров» в боях.
Отвлечь хотели от колонны,
От «Рамы» не спасли они тогда.
Разведчик опытный был, видно,
Колонну нашу разглядел.
Заснял он всё, а в подтвержденье,
Ещё разок над нами пролетел.
Не смог он больше ввысь подняться,
На пули напоровшись, смолк,
Вдруг задымил и стал спускаться,
Не приземлившись, рухнул он.
Но кто стрелял? Мы были в шоке.
Приказ был командира: не стрелять!
Была война, всё было очень строго,
Не исполнение приказа – трибунал.
Боец – герой, ведь сбил он «Раму»,
Но, как же навредил он этим нам!
Успел разведчик передать координаты,
Примчались «Юнкерсы» и разбомбили нас.
В кошмарном сне мне это снится.
Всё описать то не по силам мне.
Скажу лишь: пулемётчик тот, парнишка,
Расстрелян командиром в тот же день.
Василий Ефимович Кубраков участник боёв за Кавказ, награждён орденом Отечественной войны, медалями «За отвагу», «За оборону Кавказа» и другими наградами.
Л.В.Андреева
А мир должны мы сами созидать
Об участнике Великой Отечественной войны
Анатолии Яковлевиче Отрыжке
рассказывает А.М.Лялин
Случилось это под Ростовом.
Стояло лето и жара.
В одном овраге оказались
И немцы и советские войска.
На дне оврага был колодец.
Поочерёдно ночью ползали к нему.
Он был для всех источник жизни.
Жара могла убить без боя всех.
Само собою заключилось
И перемирие с врагом.
В открытую к колодцу заходили
Не только ночью, но и днём.
Ходили смело, не боялись.
Оружие никто не применял.
Как звери, очерёдность соблюдали,
Режим средь нас никто не нарушал.
В наш взвод пришёл солдат, парнишка.
Увидев немца, на прицел его он взял.
Но командир «Нельзя стрелять!» - прикрикнул,
«Такой закон», - и у него ружьё забрал.
Война войной, но все мы люди,
И пить хотим, и есть, и спать.
Заложено всё это нам природой,
Её закон должны мы выполнять.
Законы бытия известны
В любой из существующих систем.
Ведь жизнь зависит от воды в колодце,
История нас учит или нет?
Такой был год. Мы отступали.
Разъединила снова нас война.
Но этот случай показал нам,
Что мир должны мы сами созидать.
Анатолий Яковлевич Отрыжка был сыном полка, затем артиллерийским разведчиком. Рассказанная история произошла летом 1942 года, когда враг осуществлял главный удар на юге России.
Л.В.Андреева
Сахарная головка
Из рассказа родных о ветеране Великой
Отечественной войны Иване Ильиче Кряжеве
Новороссийск горел. Бои шли за высотку,
За гору, что скалою высилась вдали.
Враг укрепился там и бил прямой наводкой,
Косил солдат, что шли на штурм горы.
Сначала шли штрафные батальоны,
Затем лавины тех, кто выполнял приказ.
И гибли под огнём бойцы, матросы,
Но не могли высотку-крепость взять.
Была гора уже как крепость,
С вершиной, словно голова.
И называлась Сахарной Головкой,
Ведь долго снег лежал на ней всегда.
Спецназ был создан и обучен
Неординарные решенья принимать.
И в самый ад кромешной ночи
Решили эту горку взять.
И выбрав ночь, по козьим тропкам,
С ножом во рту, поднялись вверх,
Безшумно обезвредили охрану,
И очумевшим немцам предложили: «Хэнде хох!»
На этот раз гору взяли без крови,
И так ею обильно полита была.
И не забудут пусть потомки
Цену Победы в мирные года.
Прошли года. У этой горки
Случайно встретил немца я.
Он мне сказал: «На этой горке
Отец погиб, её хотел увидеть я.
Узнать хотел места я эти,
Отец тут воевал».
Ему негромко я ответил:
«А дед мой эту горку брал!»
Давайте вспомним ветеранов.
Они у нас, как соль земли.
Их жизнь прошла. Не меркнет слава,
Их подвиги в душе мы сохраним.
Иван Ильич Кряжев воевал в особом, засекреченном коммунистическом отряде. Рассказанная история происходила в 1943 году. Десант на Новороссийск, проведённый в сентябре, в котором принимали участие все рода войск, был одним из крупнейших классических десантов периода Великой Отечественной войны. Поражение гитлеровских войск под Новороссийском обеспечило благоприятные условия для разгрома Таманской группировки противника.
С.А.Андреев
Подвиг духа
Серобян Аршауйс Оганесович родился в 1922 году. Был призван на воинскую службу из г.Ереван. Прошёл трёхмесячное обучение в школе сержантов на территории Ирана.
К январю 1943 года в Закавказье сформированы три стрелковые дивизии, которые спешно были направлены к Сталинграду, где окружена группа немецких войск числом 330 тысяч. Весь город представлял сплошные руины. Более 40 тысяч солдат высадили в голой степи в условиях жестоких морозов, постоянного ветра и метелей, в месте, где нет укрытий ни от ветра, ни от холода. Если ещё учесть, что эти солдаты – южане, не знавшие морозов.
Решение командования было жестоким. К этому следует добавить, что Сталин запретил эвакуацию Сталинграда. Немцы, двинувшиеся на Кавказ, перерезали все пути снабжения армии горючим. Тогда где-то сорвав рельсы, за Волгой построили железную дорогу от Астрахани до Саратова. И если бы немцам удалось перерезать и эту ветку, то последствия были бы непредсказуемы.
Во время боёв Аршауйс Оганесович был очень тяжело ранен, практически потерял руку.
В мирное время вырастил троих детей. Сейчас живёт в ст.Тамань. пережитые ужасы войны и сегодня вызывают слёзы на глазах ветерана. От волнения он не может говорить. Столько пережить и подойти к рубежу 90 лет – это тоже подвиг духа и пример для многих.
Галина Мазуренко
Слава ветеранам
Воинов много полегло за Тамань,
Жертвуя жизнью за Родину нашу.
А вдов сколько осталось, куда ты ни глянь!
Они, бедные, сами с детьми землю пашут.
Мало воинов вернулось с войны.
Опустели станицы и сёла казачьи.
Пропали без вести отцы и сыны,
А детей растят сами вдовы-казачки.
Разрывами бомб была покрыта земля,
Стонала она от нестерпимой той боли.
И у ветеранов старые раны болят,
Которые принесли они с поля боя.
Да, сейчас вас горстка осталась.
Многие уже из жизни ушли.
Заботой, вниманьем продлим вашу старость,
Чтоб помедленней дни вашей жизни текли.
Слава вам, дорогие вы наши!
Мы благодарны вам будем вовек.
Слава живым, и слава всем павшим!
И о вас помнить будут, пока жив человек!
С.А.Андреев
Опалённая юность
Кучеренко Владимир Владимирович родился в 1926 году. Проживал в уже не существующем ныне хуторе в Темрюкском районе. Пережил то время, когда немцы захватили эту территорию.
Жителей – женщин и детей – погнали к морю и посадили на баржи. Внизу, в трюмах, разместили своих солдат. Наши самолёты, видя сверху женщин и детей, не могли бомбить баржи.
Когда наши войска освобождали Керчь, в 1943 году, Володе было 17 лет. Гражданских лиц отпустили, а его задержали, полечили в госпитале и определили в стрелковую часть. Побывал в Берлине, куда его привезли 26 апреля 1945 года. Служил в Германии в г.Эберсвальд.
В 1951 году демобилизовался. С женой вырастили двоих сыновей.
Сейчас Владимиру Владимировичу 85 лет. Это бодрый, оптимистичный, здоровый человек. Живёт в ст.Тамань.
Юрий Лиманский
Другу, брату, солдату
Мне помогут стихи
Рассказать о войне.
Сколько я пережил,
Расскажу о тебе.
Сколько ты пережил
На войне третий год,
Ты мальчишкой пошёл
Защищать наш народ.
Ты вернулся домой
Весь изранен, больной.
На груди на твоей
Орден был боевой.
Т.В.Дутова
Боец Великой Отечественной
Михаил Михайлович Старосельцев родился 10 июля 1924 года в ст.Коршунская Белореченского района. Получил образование 9 классов.
Проходил воинскую службу с 10 августа 1942 года по 27 июня 1946 года, и с 15 марта 1952 года по 14 сентября 1956 года. Во время войны окончил курсы лейтенантов по профилю командира взвода миномётов в 1944 году, и курсы офицеров пехоты Особого Военного Округа в 1945 году. Участвовал на Северо-Кавказском, Южном, 4-м Украинском, 3-м Белорусском фронтах Великой Отечественной войны.
За свои боевые заслуги Михаил Михайлович награждён двумя орденами Красной Звезды, двумя медалями «За отвагу», орденом Отечественной войны I степени, множеством юбилейных медалей.
Ушёл из жизни ветеран М.М.Старосельцев 3 августа 1988 года.
Штурмовые дни и ночи
Выдержки из газетной статьи
полковника запаса К.Клименко
К началу марта 1945 года войска 3-го Белорусского фронта, преодолевая сопротивление врага, подошли к Кенигсбергу, блокировали его. Подготовку к штурму начал и наш 72-й гвардейский полк 24-й гвардейской стрелковой дивизии.
Вновь, как и перед освобождением Крыма, в полках были созданы штурмовые отряды и группы. Дни и ночи проходили в учёбе.
И вот наступил день штурма. 6 апреля пять тысяч орудий и миномётов обрушили лавину огня на вражеские укрепления. Багровое пламя, дым и пыль поднимались над городом-крепостью.
8 апреля штурмовые отряды нашего полка ворвались в город, захватили железнодорожную станцию Прегель и перерезали шоссе, связывающее Кенигсберг с Земландским полуостровом.
В боях отличились офицеры-артиллеристы М.Абутидзе и А.Лец, командиры стрелковых взводов М.Старосельцев и И.Полищук, командиры отделений И.Бондаренко, И.Лазарев, рядовые И.Редок, М.Сопнин и многие другие.
К вечеру 8 апреля полки нашей дивизии оседлали шоссе, идущее из Кенигсберга в военно-морскую базу Пиллау (ныне Балтийск). Утром 10 апреля остатки фашистских войск капитулировали.
Мои однополчане были горды тем, что полк отличился в тех боях. Он получил почётное наименование «Кенигсбергский». Свыше трёхсот его воинов были награждены орденами и медалями.
Александр Лялин
Ночной бой
Бой ночной угасал,
Затухали снарядов разрывы.
С перевязанной грудью кто-то стонал.
Кто-то тихо шептал: «Слава Богу, мы живы».
Кто-то бросил под голову свой вещмешок
И заснул, обнимаясь с своим автоматом.
Кто-то сыпал махорку в бумажный клочок,
Проклиная войну и ругая её страшным матом.
А вон на пригорке танк наш горит,
В бою истратил последние снаряды,
И «тигр», им подбитый, тоже дымит,
Но в сердцах наших нет отрады.
А вон ещё один танк наш стоит,
Уткнувшись лобовой бронёй в «пантеру».
Она разбита им, она молчит.
В танкистов наших мы не потеряли веру.
Бронебойщик вон наш, сгорбив спину, сидит,
Поглаживая ПТР, словно подружку.
«Не берёт он их, - ему напарник говорит,
Против «тигров» и «пантер» сюда бы пушку».
Может быть, напарник был и прав,
«Пантера» с «тигром» - грозные зверушки.
Но только сбили с них строптивый нрав
Артиллеристы из противотанковой пушки.
Повреждена она была, но всё ж стреляла,
Снарядный ящик был ей вместо колеса.
Огнём прицельным вражьи танки поджигала,
Хотя расчёт её был ранен, но держался до конца.
А вот и ротный, закопчённый после боя,
Спросил: «В живых осталось сколько вас?»
Немного, раненых вон трое,
Когда б не пушки, не было б и нас.
Да, поздно поняли фашисты,
Какая этой пушечки цена.
Цена ей – пять подбитых танков,
Пред нами в поле вон они горят.
С ожесточеньем жгли артиллеристы гадов,
Им храбрости в бою не занимать.
Погибли все они, но не отступили.
Врага огнём своим повергли вспять.
Весёлые те парни в жизни были,
Теперь о них лишь будем вспоминать.
Им не нужны были высокие награды,
Не ради них солдаты шли в смертельный бой.
Такое просто слово было: надо!
И долг пред Родиной они выполнили свой!
Фляга - не граната, но…
Фрагмент из книги Б.Ф.Редько
«Огнём и словом»
Ко второй половине сентября 1943 года измотанные, более, чем на половину поредевшие роты подошли к городу Молочанску. Встретив хоть и не плотный огонь противника, пропотевшие, пропылённые насквозь пехотинцы залегли перед насыпью железнодорожной колеи. Не было ни сил, ни желания двигаться дальше, да и команды «Вперёд!» тоже не было.
Там, за маревой дымкой знойного дня, остались Матвеев курган, Саур-Могила, Крынка, Кальмиус, и вот он – город, к которому долго шли. И на пути к нему, в степях и лесопосадках, в язвах бомбовых воронок и на курганах, остались десятки друзей – побратимов, с кем пройдено и пережито много, с кем накрепко связала суровая дружба, быть может, до последнего предсмертного всхлипа. Многим из тех, кто упал, подбитый пулей или осколком, придётся, перестрадав боль, поваляться на госпитальных койках, поглотать жиденькой кашки, вернуться в строй и, может быть, ещё не раз испытать и пересилить боль, а может, пасть смертью храбрых.
В этой реденькой, до предела уставшей цепи, вялой рысью добежав до насыпи, плюхнулся на щебёнку командир и комиссар, гвардии сержант Михаил Старосельцев. По обеим сторонам от него, словно подкошенные, попадали его друзья и подчинённые, добежавшие до насыпи на последнем сопке второго, а может, и четвёртого дыхания. Лежали, ни о чём не думая и ничего не желая, кроме покоя, как и он, их командир и комиссар, под чьей командой они, рядовые труженики войны, прошли сотни километров, побывали в десятках атак, и мимо них – пока – пролетали тысячи смертей.
А впереди, за насыпью, по-овечьи фыркали немецкие автоматы. Так пролежали минут тридцать, когда сзади бравым, хорошо отлаженным басом рявкнули гаубицы, перед рыком которых уважительно заулыбалась пехота и с почтением умолкли вражеские автоматы. Справа, на стыке рот протявкала сорокопятка и заквакали миномёты. Наступал тот момент, когда часто и гулко начинает биться сердце, когда забегают взводные и ротные командиры, размахивая дрожащей от усталости и напряжения рукой с зажатым пистолетом, и закричат, вперемешку с матерщиной, одно лишь понятное слово: «Вперёд!» Это значит - всё! Теперь ты, хочешь – не хочешь, а оторвёшь свой отощавший живот от земли и пойдёшь и на подвиг, и на смерть.
Почти рядом, из-за насыпи, дробью ударил М.Г. – 34. «Ах ты, гад!» - хотел закричать сержант, набирая воздуху в грудь. Чем же тебя, чем? Ни одной гранаты. И будто дразня, пулемёт залился длинной очередью. «Флягой, - решил сержант, - флягой вместо гранаты. Пугну, уткнётся, вот тут-то и рывок». Отстёгивая с ремня обшитую серым сукном, с чёрной плоской кружкой на горлышке трофейную флягу, сержант встретился взглядом с Айтиевым. Узбек без слов понял намерение русского, своего командира и комиссара.
С левого фланга взвода донёсся крик взводного, что-то о Боге, Христе и непорочной Деве Марии, и тогда командир и комиссар метнул свою флягу, жалобно булькнувшую на прощание, примерно в то место, где был вражеский пулемёт, и рывком, будто подброшенный, вымахнул на насыпь, крикнув приказ своим друзьям и подчинённым: «Славяне, вперёд!» Не видя, а чутьём угадывая лежащего перед ним немца, ударил короткой в том направлении, краем глаза заметив, как немца-пулемётчика, лежащего, уткнувши голову за приклад, прошил через всю спину Айтиев, вскочивший на насыпь разом с командиром.
Не задерживаясь, двинулись к городу справа и слева хлынувшие солдаты. Впереди был город, а там – кто знает, смерть или бессмертие?
Из выступления М.Старосельцева в школе
Я призываю нашу молодёжь бережно относиться ко всему, что связано с Великой Отечественной войной, изучать военный опыт, собирать документы, создавать музеи. Но особенно нужно помнить: среди вас живут бывшие солдаты. Относитесь к ним бережно. Я много раз видел, как солдаты поднимались в атаку. Это нелегко – подняться в рост, когда смертоносным металлом пронизан воздух. Но они поднимались! А ведь многие из них едва узнали вкус жизни, 19-20 лет – лучший возраст, всё впереди. А для них очень часто впереди был немецкий блиндаж, извергавший пулемётный огонь. Не оскорбляя гордости, относитесь к ним чутко и внимательно. Это очень малая плата за всё, что они сделали в годы войны.
Михаил Старосельцев
Молодым
Вам всего лишь пятнадцать, ну чуть больше лет,
Но знакомо вам слово «война»?
Почему? Потому, что оставила след
В городах и селеньях она.
Мы встречаем ещё тот зловещий плакат:
«Осторожно, здесь мины!»
И от страха ступив потихоньку назад,
Вспоминаем военные дни мы.
Пред глазами встают те зловещие дни,
И солдат тот, совсем ещё мальчик,
Что упал вдруг, сражённый, в кровавой пыли,
Захлебнувшись в смертельном плаче.
Не хотим мы войны, не мечтаем о ней,
Как мечтают об этом на западе.
Мы желаем счастливых и радостных дней,
А не этих кровавых западней.
Вам всего лишь пятнадцать, ну чуть больше лет,
Но знакомо вам слово «война».
Почему? Потому, что оставила след
На телах ветеранов она.
Михаил Старосельцев
Ветеранам армии в день её рождения
Ворвался к нам фашизм войной,
Мечтая покорять и грабить.
Но встал народ сплошной стеной,
Чтоб землю от чумы избавить.
И грянул бой, смертельный бой,
Не ради подвига и славы,
А ради жизни на земле
И для спокойствия державы.
Мы шли в огонь, сквозь дождь и снег,
Врагов сметая, как бураны,
Заветам Ленина верны,
Войны минувшей ветераны.
Нам каждый день и кровь, и смерть,
Сколь раз в атаки мы вставали.
Мы шли вперёд, а позади
Друзей погибших оставляли.
И день такой нам был не мил,
От горя сохли наши глотки,
Когда у братских мы могил
Снимали каски и пилотки.
Прошла война, бывают дни,
Когда болят и ноют раны.
Мы были Армии бойцы,
Теперь мы – просто ветераны.
А.М.Севрюк
Судьба человека в истории страны
Кириченко Михаил Яковлевич родился 6 января 1918 года в Ставропольской губернии, в большом селе Воронцово – Александровское, в многодетной крестьянской семье. Его родители были родом из этого же села.
В 1963 году село переименовали в Советское, а затем перевели в разряд города, дав название Зеленокумск.
Отец Михаила добровольно передал колхозу весь сельхозинвентарь, распродал большую часть имущества и скота и с семьёй уехал в Казахстан. Но попали «из огня да в полымя» , коллективизация в Казахстане началась в 1929 году. Через год вернулись на Кубань. В 1930 году родители Михаила Яковлевича умирают, не выдержав мытарств «счастливой жизни» нового времени. Хозяином стал старший брат Антон. Теперь на его плечи легли заботы о своих детях и о младших братьях и сёстрах.
После окончания четвёртого класса Мишу отправили учиться в ремесленное училище, но учёба длилась недолго, пришлось с 12 лет идти зарабатывать на жизнь. Надо было помогать старшему брату. Когда в 1933 году на Кубани начался голод, Михаил уехал к дяде в Казахстан. Антон погиб на фронте в 1944 года, на глазах младшего брата.
С будущей женой Михаил познакомился в Актюбинске, куда его направили на курсы лаборантов. Он стал лаборантом на маслозаводе, а потом заведующим лабораторией. 28 сентября 1938 года молодые официально оформили свои отношения. В это время его уже назначили директором завода. Самое время обзавестись хозяйством да детьми.
Но 29 сентября принесли повестку из военкомата, Михаила призвали на службу в армию. Там направили учиться в полковую школу. А 27 октября родился его сын. Не скоро он увидит своего первенца. Придётся Михаилу Яковлевичу служить и воевать долгие восемь лет. Участвовать в освобождении от поляков Западной Украины. Мёрзнуть в заснеженных лесах Финляндии. Освобождать от румын Молдавию. Испытать горечь отступления и окружения 1941-1942 годов. С победными боями пройти по Европе. Придётся полежать и на госпитальных койках – три ранения унесут много здоровья.
Вернётся домой только в октябре 1946 года. И не прожил бы он долго после войны, но спас самоотверженный уход жены, а когда она умерла, дочери Ольги. Да и от предков досталось в наследство крепкое крестьянское тело.
Как и у большинства бывших фронтовиков, его нервная система была до предела расшатана. Особенно раздражали разговоры о войне, вспыхивал от малейшего вранья. Но часто с теплотой вспоминал однополчан, не однажды спасавших его от смерти. Рассказывал о солдатском быте, красоте европейских городов, чистоте и порядке на их улицах.
Полные надежд, но тяжёлые послевоенные годы. Работы было много. Где бы Михаил Яковлевич ни трудился, его везде ценили за ум, справедливость, добросовестное отношение к делу и порядочность. Жил сам и своих детей учил по принципу: «Сделал тебе кто-то плохо, сделай ему дважды хорошо, если это человек, он поймёт!»
В 1993 году Михаил Яковлевич вернулся на родную кубанскую землю, стал жить в семье дочери Ольги в Тамани. До его последних дней дочь и её семья окружали отца и дедушку любовью, заботой и вниманием.
Прожив без малого 93 года, Кириченко Михаил Яковлевич ушёл из жизни
1 декабря 2010 года.
Боевой путь М.Я.Кириченко:
Сентябрь 1939 года. Участие в освобождении Западной Украины от поляков.
Участие в боевых действиях советско- финской войны 1939-1940 г.г. Ухтинское направление, в составе 25-го стрелкового полка 44-й дивизии им.Щорса
Сентябрь 1940 года. Участие в освобождении Молдавии (Бессарабии) от Румынии в составе 25-го отдельного батальона
С 23 июня 1941 г. 95-й отдельный батальон.
С февраля 1942 года по март 1945 года участие в боевых действиях в составе 68-й истребительной дивизии 4-го Кубанского корпуса
С апреля 1945 года в 181-м артиллерийском миномётном полку 4-го Кубанского корпуса.
Был трижды ранен, имеет боевые награды.
Материалы предоставила дочь М.Я.Кириченко –
О.М.Еряшкина
Лариса Андреева
На войне как на войне
А на войне, как на войне,
Оглохли от бомбёжек.
Устали от смертей, потерь,
Сидим в земле - она наш дом,
И голод донимает, кухню ждём.
Земля готова нас укрыть,
А кухня как-то накормить.
Но будем живы ль, ведь опять
Пришёл приказ: «Не отступать!»
А оборону с кем держать?
Смерть забрала уж многих нас.
Поддержки нет, и будет ль вряд,
Но враг не должен это знать!
Приказ «стоять!» - и мы стоим!
А на войне, как на войне.
Сегодня жив, а завтра - нет!
И пусть всех вспомнят нас тогда,
Когда закончится война!
О.П.Воронцова
Сильнее смерти
Мы выжили в той проклятой,
Тяжёлой и страшной войне.
Повержен был враг заклятый.
Что я испытал когда-то –
То век бы не видеть мне!
Можно было бы просто написать, что Пётр Фёдорович Кравченко ушёл на фронт 7 августа 1942 года. Но ведь ему тогда было всего 16 лет, потому что родился 16 июня 1924 года. Это он спустя годы стал Петром Фёдоровичем, а тогда, в августе 1942 года был обычным пацаном, каких много в родной Тамани. Здесь родился, отсюда ушёл на фронт, сюда и возвращался в разрушенную послевоенную станицу.
Пётр Фёдорович происходит из семьи казака, ведущего свою родословную от деда Михаила, высадившегося с запорожцами в августе 1792 года на Таманский берег.
В грозном 1941 году он успел отучиться первую четверть 9 класса, и после закрытия школы поступил на организованные при МТС курсы трактористов. Работал в поле на различных тракторах, обрабатывал землю, убирал выращенное зерно.
В августе 1942 года был призван Темрюкским РВК в ряды Красной Армии.
Началась фронтовая жизнь бойца Кравченко здесь же, в Краснодарском крае. Боевые действия разворачивались под Краснодаром. Фашисты двигались на Ростов. Пётр попал в 339 Ростовско-Таманскую дивизию под командованием генерала Кулакова. Воевал он в 900-м артиллерийском полку ордена Кутузова, артиллеристом-разведчиком.
Дивизия сдерживала движение фашистских войск под Краснодаром. Наши войска сдали Краснодар 9 мая 1942 года. Отступали. Оставили станицу Новотитаровскую, Марьинскую и др. По реке Кубань переправились в Адыгею к хутору Афин – Сил, где практически с марша приготовились отразить неприятеля.
Боец Кравченко получил задачу охранять склад боеприпасов под открытым небом. В одно мгновение массированный артналёт немцев буквально разметал позиции полка, после чего изрядно потрёпанное подразделение приступило к переправе. Видя беспорядочное отступление, боец Кравченко оставался на вверенном ему посту, и только когда связисты, сматывая телефонный кабель обнаружили его, начальник команды сержант Калистратов, видя безысходность положения, забрал его с собой. Впоследствии ещё не раз этот сержант спасал Петра в разных боевых ситуациях.
Нашим войскам пришлось стремительно отступать, оставив станицы Северскую и Ильскую. Вошли в предгорье Кавказа, через Шабановский перевал. Заняли оборону от ст.Ереванской, с.Старое, с. Макрозея, южнее от ст. Холмской. Простояли в обороне горного хребта с сентября по февраль месяц.
После разгрома немцев под Сталинградом наши войска начали вытеснять немцев с Северного Кавказа. 1943 год стал годом освобождения Кубани от фашистской оккупации. 1 января началось наступление северной группы войск Закавказского фронта в направлении Ставрополя, Армавира, Ростова. К началу февраля советские войска вышли к Азовскому морю и отрезали вражескую группировку на Северном Кавказе. Враг поспешно отступал.
После освобождения Ростова, дивизия начала боевые действия со стороны Северного Кавказа. Наши войска освободили г.Краснодар 9 февраля 1943 года. Девять месяцев город был в оккупации. В конце февраля дивизия перешла в наступление. Освободили ст.Холмскую, Ахтырскую, Абинскую. Бои шли страшные, изнурительные. Дивизия понесла большие потери, и была расформирована и отправлена в Воронежскую область.
В июле 1943 года была сформирована новая дивизия. Она была оснащена новыми артиллерийскими пушками, новыми машинами, которые поставляла Америка после открытия второго фронта. В это время от г.Новороссийска до г.Темрюка немцами было образовано кольцо, которое назвали «Голубая линия». И новую дивизию направили для дальнейших боевых действий в Краснодарский край в ст. Красноармейскую. Эшелон прибыл на станцию ночью, и своим ходом бойцы отправились под ст. Славянскую в сад «Гигант». Там дивизия заняла оборону, затем, через неделю была переправлена на передний край в район хутора Экономического на прорыв переднего участка.
Бой длился шесть суток. После боя дивизию переправили в район западной окраины ст. Крымской. Здесь и начался второй этап прорыва «Голубой линии». Командованием дивизии была разработана операция прорыва. Было решено, что артиллерия будет своим огнём расчищать путь пехоте.
14 сентября наши войска перешли в наступление. Артиллеристы быстро расчищали дорогу войскам. Теперь орудия передвигались не на конной тяге, а на механизированной. В 8 часов ясного сентябрьского утра артиллерия начала обстрел. Канонада длилась два часа. Начался бой, не прекращавшийся двое суток. И «Голубая линия» была прорвана. Освободили п. Вышка, п. Молдаванский и вышли по направлению к Абрау-Дюрсо. Затем войска повернули на север и вышли на ст. Гладковскую. В районе ст. Гладковской наткнулись на вторую линию обороны немцев.
Заместитель командира полка подполковник Собченко вызвал к себе молодого разведчика Кравченко и вручил пакет с координатами огневых точек противника и наказал, чтобы вывели орудия на прямую наводку и уничтожили огневые точки врага. Под непрерывным огнём знаменитых шестиствольных немецких миномётов молодой боец перебежками, прислушиваясь к полёту снарядов и мин, преодолел путь в 1,5 – 2 километра. Если снаряд свистит, то перелёт, если шуршит, то срочно ищи укрытие. Здесь разведчик прослушал «свою» мину (сказались бессонные ночи), и при очередном взрыве получил ранение в плечо и в ногу.
Несмотря на ранение, задание было выполнено, пакет вручен адресату. Наскоро обработав раны в санчасти, Пётр Фёдорович вернулся в строй. Командование наградило молодого бойца медалью «За боевые заслуги», а осколок в области плеча и в мирное время напоминал ветерану о его боевой юности.
Оборона немцев была прорвана, и войска дивизии перешли в наступление. Освободили ст. Гостогаевскую и двинулись на Тамань. А со стороны Новороссийска группировка 18-й Морской армии тоже начала движение на Тамань вдоль берега Чёрного моря.
Войска дивизии, в которой служил Пётр Фёдорович, освободили Джигинку, Уташ и стали двигаться на ст. Вышестеблиевскую, Сенную. Особенно тяжёлый бой был за п. Сенной, он длился двое суток. Затем дивизия стала двигаться в сторону косы Чушка. Освободили ст. Запорожскую, Фанталовскую.
За участие в этих боевых действиях по освобождению Кубани боец Кравченко был награждён медалью «За отвагу».
3 октября моряками 18-й Морской армии и 56-й армии был освобождён
п. Сенной. 2 октября войска форсировали Керченский пролив и освободили г.Керчь от немецких войск. 9 октября 1943 года Кубань была освобождена от фашистских захватчиков. В обороне Керчи войска стояли до 11 апреля 1944 года. Полгода велась оборона Керчи. Затем 339 дивизия заняла оборону по берегу Чёрного моря в районе г. Судак. Чтобы немцы не выбросили десант, дивизия стояла в обороне с мая по август.
После освобождения Керчи немцы дошли от г. Балаклавы до Сапун-горы. Войска двигались на Севастополь. С одной стороны от Севаша немцев преследовали войска 4-го Украинского фронта, а с другой – от Керчи шла дивизия Кулакова. Подошли к Севастополю. 1 мая 1944 года начались бои за освобождение Севастополя от немцев. Бои шли две недели.
В этой операции перед артиллерийским разведчиком П.Ф.Кравченко была поставлена задача выявить немецкие огневые точки. За выполнение этой задачи и оборону Севастополя он был награждён орденом Отечественной войны II степени.
С 1 по 8 мая 1944 года дивизия очистила город Балаклаву. Бои велись с левого фланга. Дивизию перебросили в район колхоза «Большевик». Для обороны новой линии была создана группа разведчиков, связистов в количестве 15 человек. Возглавлял группу начальник разведки полка старший лейтенант Бесмельницкий. Двигались пешком. Надо было пройти более 10 километров от с. Кодыковка до колхоза «Большевик». Глубокой ночью на середине пути группа разведчиков попала под артиллерийский огонь немцев. Из этой группы в живых осталось три человека. В этом бою Пётр Фёдорович был ранен и отправлен в госпиталь.
В августе Приморскую дивизию перебросили под плацдарм южней Варшавы. Белорусским фронтом командовал маршал Г.К.Жуков. Им была проведена подготовка к главному удару от Вислы до Одера. 21 января 1945 года фронт перешёл в наступление, и за две недели прошли штурмом 570 километров. 2 февраля вышли на Одер южнее Франкфурта на Одере.
В обороне стояли февраль - апрель. В конце апреля перешли в наступление.
2 мая вышли на окраину Берлина и перешли к штурму. 4-5 мая Берлин пал.
Из-под Берлина полк сняли и отправили на юг. Прошли 200 километров. Ждали Краковскую группировку немецких войск, двигающуюся на освобождение Берлина. А 8 – 9 мая – наша полная Победа!
В Германии дивизию расформировали, стрелковые полки несли комендантскую службу по городам. В г. Амерс-Лебен организовалась 307-я артбригада. Оттуда Пётр Фёдорович попал в учебный дивизион, дослужился до командира разведки. Вначале бригаду вывели из состава оккупационных войск, а потом перебросили в Россию севернее г. Кострома. Там Пётр Фёдорович и дослужил свою кадровую службу.
После войны ему пришлось служить ещё два года. Оттуда он был демобилизован из рядов Советской Армии в звании старшего сержанта.
Среди его боевых наград орден Красного Знамени за освобождение Керчи, орден Красного Знамени за взятие Берлина, медаль «За освобождение Кавказа». В мирное время Пётр Фёдорович продолжает вести активную общественную жизнь, является членом Совета Ветеранов ст.Тамань. Вместе со своими товарищами вспоминает и рассказывает о годах войны, проехал по боевому пути своего полка. На всём этом пути, у каждого памятника – венки и живые цветы, память о тех, кто не жалел своих жизней, чтобы мы мирно жили и трудились.
Когда белобрысым мальчишкой
Ушёл я на фронт воевать,
Слезами меня провожала
В момент постаревшая мать.
Когда во сне проживаю
Картины страшнейшей войны,
Стреляя, людей убивают,
Пробив полосу тишины.
Взрывы, обстрел, канонады,
Пули с визжаньем свистят…
Зачем, кому это надо –
Смерть юных безусых ребят?
Они не вернулись из боя,
Уснули под шелест берёз.
Их матери, в голос воя,
Пролили немало слёз.
Ну что ж, я счастливый, наверно?
Вернулся домой живой.
Сильней оказался смерти,
Изранен, с седой головой.
Т.В.Приходько
Земные мытарства
По мотивам воспоминаний фронтовика В.З.Шпака.
«Зашелестят, волнуясь, плавни,
Плеснёт волна из Темрюка,
Товарища в бою неравном
Прошьёт свинцовая строка.
И волчий вой фашистской «рамы»,
Творящей наглый свой разбой,
И танк в прицеле панорамы,
И лязг его над головой.
Друзья мои, однополчане,
Нам не уйти с передовой,
Пока куют во вражьем стане
Оружье третьей мировой!»
Давид Царевский
Великая Отечественная война… Февраль 1942 года…Сырая, ветренная, блёклая, холодная крымская зима…Пронизывающая изморозь холодит суставы, морозит пальцы рук и ног…
С июня 1941 года идёт война, опустошая душу, убивая радужные мечты о будущем. Ежедневно хороним надежду на её скорое окончание. Большинство солдат на передовой линии стали молчаливы, настороженны, привыкли к ранениям и смертям, стрельбе и гулу орудий, реагируют на каждый шорох, заранее просматривают укрытие на случай бомбёжки с воздуха.
Натиск фашистов ожесточённее с каждым днём. Мы закрепляем оборону. Измученные стрельбами, ожидаем организацию разумного и действенного сопротивления. Уставший, мрачный комбат Кравченко поручает старшему лейтенанту Ступаку подобрать бойцов в разведку за «языком». Выпуклые глаза командира, от бессонницы красные, как у варёного рака, таят в себе тёмные искорки: он что-то скрывает, не договаривает.
Обстановка на линии фронта сложная, непредсказуемая. «Требуется информация о немецком расположении войск и планах наступления противника!» - скупо объясняет капитан.
Кравченко в последнее время ведёт себя необычно, о чём-то подолгу говорит с комиссаром. Тот и вовсе поник, потух, хотя по-прежнему пытается поднять солдатский дух. Психологический нажим идеологического патриотизма, порой, путается в его однобоких, не ярких, как прежде, фразах, оставляя ощущение пустоты и отчаяния. Походка комиссара сдержанная, ответы на вопросы немногословны, но взгляд чёрных с раскосым разрезом глаз задумчив, встревожен.
Штабной комбат Чибисов держится молодцом, даже шутит и не прячется по щелям во время обстрелов, зажигает напористым обаянием. Он дополнительно даёт установку старшему лейтенанту Ступаку.
Ступак, коренастый загорелый южанин, подбирает бойцов под стать себе: лихого сержанта – весельчака разведчика Пинчука, подтянутого, дисциплинированного рядового Сахно, исполнительного старшего писаря батальонного штаба Шпака – то есть меня.
Я нравился начальству спокойным, ровным характером, рассудительностью и осмысленной осторожностью.
Мы подтянули поношенную с начала войны форму, глянули на назначенного командиром разведгруппы Ступака, опытного в таких делах старлея с красивым открытым лицом и большими зелёными глазами, улыбнулись. Смелый, уверенный в себе девичий сердцеед отвечал сейчас за наши жизни. Особая харизма тонкой душевной организации располагала к полному доверию.
Разведчики двинулись к «секрету» на передовой. Ступак точнословен в инструктаже. Задача: изучить местность в тылу врага. Наблюдать, отмечать - в каком количестве и куда движутся войска противника, какое вооружение, найти уязвимое место, где можно ночью пройти незамеченными, какие сигналы связи между собой, и прочие тонкости мастерства в разведке. Изучили путь со всеми подробностями.
Теперь общение друг с другом жестами, мимикой и глазами. Командир разведки пожал всем руки крепким мужским рукопожатием. В нём было передано всё: пожелание удачи, солдатская честь – умереть, но спасти товарища, любой ценой выполнить приказ, постараться вернуться живым, и дружеское прощание на случай гибели.
Мы понимали друг друга без слов. Старший лейтенант сумел подобрать для разведки надёжную группу. Осознавая ответственность, мы ощущали себя причастниками к ходу истории Отечественной войны.
Шли тихо, осторожно, избегая любого шороха, взглядом чувствовали товарища. Я смотрел на крепкую спину впереди идущего лейтенанта и невольно восхищался, подражая ему в повадках, движениях тела, ориентировке. Сахно двигался след в след за мной, замыкал сержант Пинчук, прикрывавший нас с тыла.
Предательская фронтовая тишина с выхлопами винтовочной стрельбы и автоматных очередей. На любой подозрительный звук немцы выпускали осветительную ракету. Мы тут же падали наземь почти одновременно и замирали без единого движения. Световые прочерки чернильной ночи гасли, и группа враз поднималась, продвигаясь вперёд.
Неожиданно Ступак выбрасывает руку – опасность! - берёт вправо. Оказалось, впереди располагалось танковое подразделение фашистов. Я ещё раз поблагодарил Бога, что с нами опытный, решительный и находчивый командир - сумел вовремя отвести группу в сторону. Сокрытые деревьями и кустарниками танки отметились условным знаком в командирской планшетке.
Насколько непредсказуем человеческий организм в момент угрозы жизни! Наш слух обострился так, что мы не только слышали малейшие шорохи, но и слабое эхо от любого приглушённого звука. Отточенно чётко ощущали запах, еле уловимый ветерок окружающей местности, несущий в себе тревожные моменты, малейший скрытый шумовой эффект.
Вновь сигнал вскинутой руки! Нарвались на зачехлённые неприятельские пушки. Прижавшись вплотную к земле, по-пластунски обошли сторожевую охрану элитных немецких войск «СС». Ступак бесшумно прошёл через все препятствия и вывел нас к намеченной цели.
Начинался рассвет. Горизонт быстро освещался, очищался от ночи голубеющим небом. Розовая пелена восходящего зимнего солнца плавно рассеивалась по плотной светлой полосе, пробивая ветвистую резьбу серо-белых облаков.
Оставаться незамеченными в наступающем утре стало невозможно. Мы умело замаскировались в густом бурьяне полыни, чертополоха и обильного полусухого разнотравья низкорослого крымского леса, в пяти метрах от грунтовой дороги. Одурманивающий запах прелого настила вызывал стойкую тошноту.
По проторенному пути двигались машины, мотоциклы, скопления немцев в крытых грузовиках. Фашисты проезжали мимо, не подозревая, что рядом залегли русские разведчики. До чего же умён, находчив старший лейтенант Ступак, заготовивший «языковую ловушку»! Самоуверенность и наглость врага зажигала душу неутолённой местью, лютой ненавистью к непрошенным «гостям».
Внезапно на дороге наступило затишье. Заглох дальний рёв мотоциклов и тяжёлой техники. Лёгкий ветерок погнал по утоптанной земле комочки прошлогодних листьев.
Группа приподнялась, улучив минутку расслабления. Ступак ещё раз проинструктировал, как брать «языка». Я подготовил аркан, пригодилось умение объезжать лошадей. Заготовили верёвку, кляп. Ждём уже довольно долго.
Солнце зависло к уходу на закат. Ласковая прохлада земли обдавала росистым маревом. Конечности немели, деревенели. Игольчатая судорога сводила ноги. Как можно тише и незаметнее мы пробовали переворачиваться с боку на бок, разминая тело.
Дорога оставалась пустынной. Закат приближался, а нужный объект не появлялся. Щемящая тревога давила сердце: не уж то напрасно проделали такой опасный путь?! Не уж то рисковали зря? Нет «языка». Оставаться надолго нельзя, заметят – неминуемая смерть!
Командир настойчиво продолжал смотреть на дорогу в бинокль. Он тоже нервничал, но не подавал вида. Мы поёживались, всматриваясь в солнечную точку отсчёта нашего пребывания в засаде. Вкрадывалась пугливая безнадёжность и отчаяние не выполнить приказ. Опасливо поглядывали на склонившееся к заходу солнце. Неужели столько претерпели и пролежали в сырости впустую?! Красивое лицо Ступака отражало борьбу мыслей за решение - отходить назад или остаться.
И в этот момент командир увидел быстро мчащуюся легковую машину. Выразительный взгляд, жест – внимание, приготовиться! Фашист ехал вальяжно спокойно, словно по территории собственного поместья, в открытой машине, без какой-либо предосторожности. На заднем сиденье, развалившись, подрёмывал тучный офицер, свободно сложив руки на тёмно-коричневом штабном портфеле. Оба немца чувствовали себя, как дома, уверенные в непробиваемом барьере стоящих впереди войск «СС» и танковой линии защиты. Беспрепятственный дневной проезд машин и мотоциклов располагал к полной безопасности.
Вновь знак командира – внимание! Мы напряглись, приготовились мгновенно прыгнуть, казалось, не дышали. Как только машина поравнялась с нами, сухо прозвучал одиночный выстрел. Резко взвыли тормоза. Машина броском уткнулась в кювет.
Офицер не сразу понял, что случилось, почему повалился и убит шофёр. Дремотные грёзы немца не успели развеяться, как кляп вонзился в задрожавшие тонкие губы. Физиономия приобрела цвет борщевой свёклы. Руки ему быстро скрутили за спиной. Для надёжности я прихлопнул кляп в его рту, ловко набросил аркан. Под прицелом, держа за верёвку, фашиста повели в бурьян. Захват «языка» длился несколько секунд.
Чёрная ворона на верхушке приземистого деревца даже не успела слететь, наклонила голову и провожала разведчиков глянцевым оком. Пинчук и Сахно подбежали к опрокинутой машине, оттащили убитого водителя в заросли, туда же закатили легковушку. Откуда у человека берутся силы в экстремальной ситуации, точно ещё никто не сказал!
Опустевшая дорога выглядела по-прежнему безопасной. Бурьян прикрыл следы нападения, только понимающе покачивались высокие стебли полусухой, не погнившей в зиму, травы, распрямляясь, словно и не были помяты. По седеющему небу высоко и бесшумно пролетала стая птиц. Между всхолмьями, припав в ложбину мокрого песчаного откоса, мы позволили короткую передышку. Немец таращил глаза, загнанное его состояние маятно раскачивало туловище, как от ноющей зубной боли.
Ступак объяснил пленному на немецком языке, что гарантирует ему жизнь при условии, что тот будет вести себя спокойно при передвижении, без выкриков и попыток к бегству. Офицер утвердительно закивал лысой головой, выразительно выпучив белки глаз.
Разведчики взяли штабной трофей, надёжно спрятали портфель с немецкими документами. Секундный инструктаж – и мы пошли обратно на свои позиции. Ступак впереди, я с немцем за ним, за мной Сахно, замыкал сержант Пинчук, готовый ценой жизни отразить преследование, чтобы разведчики вернулись в часть.
Бесшумно, осторожно обошли знакомые по первому пути фашистские объекты и дозоры. Пленный вёл себя тихо, думаю, надеялся на избавление при наступлении своих войск или просто старался сохранить жизнь.
Небо пасмурное, без звёзд. Темнело мгновением. Луна где-то плутала, не показывалась. В кромешной мгле усиливался каждый звук, порой пробирались наощупь.
С немецкой стороны усилился обстрел осветительными ракетами. Световые факелы взлетали вверх один за другим, освещая кусками прилесье, влипая неоновыми кругами в степное пространство. Мы падали ниц, прижимаясь к влажной земле, подминая сухостой и кустарник, затаясь, пережидали каскады вспышек. Как только затухали ракеты, группа в полроста шла вперёд, перебежками и ползком.
Оставалось совсем немного до нашей передовой, как внезапно нас засекли. Высветились ли мы в ракетном зареве или хватились штабного офицера, но по разведчикам открыли ураганный автоматный огонь.
Опытный Ступак путал след, брал влево, вправо, наискось, пытаясь оторваться от ливня пуль. Немцы прицелились основательно и довольно точно. Командир дал сигнал нашим, чтобы открыли отсекающий огонь, но облегчение было недолгим. Посланная в погоню немецкая группа неожиданно вышла с фланга, поливая нас пулемётными очередями. Мы залегли и дальше двигались только ползком, под непрерывное оглушительное визжание пуль.
До своих оставалось метров пятьсот. Зависшая световая ракета затухла, съёживаясь комочком. Мы тут же побежали к нашим окопам, спиной ощущая хищно рвущихся по следу преследователей. Уже слышны голоса товарищей за земляным накатом. Ребята кричат: «Давай, давай скорее!» Открывают по немецкой группе бешеный ответный огонь.
Пленный фашист тормозит, спотыкается, подскуливает, пробует оглядываться. Пули свистят вниз, вверх, вправо, влево, почти касаясь. Вдруг Сахно вскрикнул, пошатнулся, но пошёл корпусом вперёд. За ним ранило в ногу Пинчука. Окровавленный Сахно подхватил сержанта рукой. Ступак отстреливался, не давал фашистам приближаться.
Из окопов неслось: «Давай, давай, братцы, ещё немного!» Ребята протягивают руки, пулемёты строчат непрерывно, отсекая пагубный огонь ответным шквалом. Вскрикивает и падает старший лейтенант Ступак. Из последних сил тащу упирающегося пленного. Шальная пуля минует, просвистев над ухом.
И тут, несмотря на двухсторонний огонь, несколько бойцов выскакивают из окопов, бегут нам на помощь. Никогда не думал, что так тяжелы последние метры спасения! Где солдаты берут жизненные силы для бесстрашного сопричастия?
Бросившиеся навстречу бойцы с передовой успели подхватить Ступака, оседавших раненых Сахно и Пинчука буквально из-под носа немцев. Погоня осеклась. Дальше фашисты сунуться побоялись.
Я упал в окоп к своим, грузом тела увлекая фрица. Ребята за шиворот втащили пленного внутрь. Преследовательская группа отбита. Под возбуждённый говор солдат тяжело раненого Ступака и остальных перевязали. Пуля попала командиру в грудь чуть выше соска, что спасло старшего лейтенанта от мгновенной смерти.
Пока санитары перевязывали раненых, я стоял рядом, держал на верёвке пленного, забыв о себе, думал о товарищах. Из разведгруппы только я и фриц остались целыми.
Зелёные глаза Ступака остановились на мне и на сникшем, потухшем немце. Бледное красивое лицо лейтенанта осветила улыбка солдата, исполнившего долг, и он потерял сознание. На носилках поскрипывал зубами Сахно. Пинчук, получивший пулю в ногу, разрешил оказать себе помощь только поле того, как санитары перебинтовали Ступака и Сахно. Раненых отправили в санбат.
Старшего лейтенанта Ступака я больше никогда не встречал и не знаю, выжил ли он в крымской военной мясорубке того времени. Не пришлось увидеть и Сахно и Пинчука.
Штабная землянка с бревенчатым накатом содрогнулась от повального хохота, когда я ввёл на аркане немца. Майор Кравченко взял мне «под козырёк», чётко разделяя слова, поблагодарил за службу. «Ты принёс нам знак будущей победы!»
«Служу Советскому Союзу!» - ответил я. По просьбе присутствующих, подробно изложил, как разведгруппа взяла «языка». Повторить свой рассказ мне пришлось и в штабе батальона. Я был горд, искренне рад за ребят. «Язык оказался важной «птицей», вёз с собой ценные для армии сведения. Меня и товарищей по разведке представили к награде Орденом Красного Знамени. Так как я был старшим писарем в штабе, то сам на себя писал наградной лист.
К сожалению, эти листы никуда не ушли. Уже вечером того же дня комбату сообщили, что немцы прорвали фронт. Не подозревал я тогда, что скоро мне придётся прятать документы от хлынувшей рати противника. Наши труды, героизм и жертвенная кровь товарищей по разведке станут напрасными.
Так я считал долгие годы, вспоминая детали прифронтовой разведки. Забегая вперёд, отмечу: захлопнуть Крымскую армию в «мешке» немцам не удалось. Разбитые остатки советских войск, отступая с боями, бежали к Керчи и берегу Азовского моря в надежде переправиться на Тамань.
Чувство потребности в правде толкнуло меня описать события прифронтового рубежа, где я находился до середины мая 1942 года. Накануне первомая 1942 года, находясь на передовых позициях крымского фронта, я долго не мог заснуть. Комбат Кравченко предупредил всех об особой бдительности. Немцы готовились к очередной провокации
Наш стрелковый полк усилил на передовой дополнительные «секреты». По ротам были розданы присланные на фронт солдатам посылки с подарками. Тыл постоянно направлял на фронт безымянные посылки, которые радовали бойцов. Их всегда ждали. Незнакомые люди собирали необходимые вещи с чистым сердцем, надеясь, что подарки могут попасть родным и близким.
Собранные с сердечной любовью и теплотой принадлежности мужской одежды не только согревали душу, но вызывали до боли стонущее воспоминание о доме, любимых, детской привязанности и просто заботе душевных людей, понимающих военные невзгоды. Запах домашних очагов будоражил память, усиливал ненависть и желание мести за утраченное, поруганное.
Утром батальон отражал наступление противника. Получен приказ продвигаться вперёд. Немцы усиленным огнём всех видов наступательной техники заставили нашу группу залечь. Комбат, комиссар и начальник штаба были позади от меня в окопе метрах в двадцати. Я с бойцами залёг в другом окопе. Назойливый, свистящий вой мин, огненный грохот орудий не давал подняться. Вокруг взрывалась земля, осыпаясь дымовым заревом, не давала сориентироваться.
Я оглянулся в сторону командиров, и в этот момент жужжащая смертью немецкая мина прямой наводкой ударила в командирский окоп, разметала в клочья укрытие и тех, кто там был. Наше убежище не задело. Я и заместитель комбата Кузьменко остались живы.
Идти вперёд, оказывать сопротивление ливневой волне огня было бессмысленно. Солдаты падали подкошенной травой. Воздух прошит пулями. Мы отступили. Командование батальоном взял на себя майор Кузьменко. На меня возложили обязанности начальника штаба батальона.
В перерывах боя наступало пугающее затишье. Наше наступление захлебнулось, погибли лучшие командиры. Немцы также притихли, изменив тактику. С фашистской передовой доносились обрывки триумфальных маршей, весёлых песен, прерываемых обращением «сдаться победоносной Германии». Торжествующие немцы готовились к окружению сопротивляющихся советских войск, пытаясь захлопнуть нас в «мешок».
Наш фланг держался из последних сил, ежечасно ожидая наступления противника. Затишье и демарши психологического воздействия накаляли обстановку. Батальон застрял на занятых позициях обороны.
Крымская весна плавно переходила в начало лета. Звёздная крымская ночь, пахнущая весной и радостью, отогревшейся после зимы жизнью, окутывала притихших бойцов тишиной, укрывала их тёмной, плотной, непроглядной пеленой – особенностью южной природы.
Только редкие прорези автоматных очередей напоминали о линии фронта. Магия ночи скрывала опасные тайны наступающего дня: кто из нас, ныне живой, завтра станет мертвецом? Такая тишина не к добру. Солдаты начеку. Каждый ощущал гнетущую тяжесть неотвратимой беды, витающей смерти, что пряталась за чернильным покрывалом.
Я, Шпак Владимир Захарович, мысленно перелистывал недолгую жизнь. Высокий, чернявый, смотрел на себя со стороны. С улыбкой провёл пальцем по шраму на левой брови – память мальчишечьего баловства: тянул за хвост лошадь, пытаясь сдвинуть с места. Какой переполох случился в доме, когда я упал с окровавленным виском прямо на подстилку стойла! Сейчас смерть намного ближе стоит у моего изголовья.
Из глубины сознания всплывало скорбное лицо матери. Она смотрела на меня, не отрываясь, бессильная защитить кровное дитя от предстоящего ежедневного ужаса перед боем или атакой. Чтобы не потерять видение, я закрыл глаза. Очертания родного лица стали ближе и резче. Они приближались вместе с запахом материнской кожи и парного молока.
«Где ты сейчас, мама? Завтра бой. Никто не знает, останусь ли жив? Прости меня, родная, за то, что порой доставлял горькие хлопоты! Я плачу, вспоминая, как обижал тебя! Прости за вынужденную разлуку не по моей вине! Я целую твои сжатые губы. Где ты, Господи? Спаси, не оставь меня!»
Мать осенила крестным знамением.
Перед глазами уже другой наплыв: взлетают праздничные качели с нарядными молодыми казачками. Девчата визжат, захватывают подолы платьев, чтобы не оголиться. Я норовлю подбросить качели выше и завороженно впиваюсь взглядом в белый ворох девичьего убранства, маятником несущегося надо мной. Смех, песни, веселье и острое желание поймать взгляд любимых чистых глаз! До чего же хороши молодые казачки!
Но всему время и час. С заваленного дынями и арбузами подворья завтра надо везти продавать зерно в станицу Брыньковскую.
Особая жизнь казацких станиц круто изменилась в период коллективизации. Я был подростком, когда нашу станицу окружили войска Красной Армии. С броненосца железной дороги навели пушки и пулемёты, раскулачивали богатеев. Жителей уводили на вокзал, грузили в заранее подготовленные эшелоны. Самих казаков отделяли от семей. Тех, кто пытался прорваться сквозь кольцо, забирали и увозили.
Семью Шпака не тронули, отец был в красных партизанах. Как наяву, я вспоминал: по опустевшим улицам бродили, горько мыча, коровы, мыкались лошади, визжали свиньи, гоготали и кудахтали гуси и куры. Из шестидесяти пяти тысяч населения осталось только три семьи.
Вскоре станицу заселили переселенцами, раздали им дома, скотину. Станица казачьей уже больше не называлась. Не только с нашей так поступили, но и с другими станицами. Казацкий быт и традиции заглохли.
Ещё страшнее воспоминание нахлынуло: голодные тридцатые годы. Отец возвращался с ночного дежурства. Не спавший ночь, усталый, ослабевший от голода, он сел на уличную скамейку и, видимо, потерял сознание. Голодный обморок. Батя был одет в новую фуфайку, сапоги, по тому времени одежда очень приличная.
На его беду, мимо проезжала телега сбора трупов, умерших от голода в домах или прямо на улицах. Возничий – громадный рыжий детина из переселенцев, Сидор, - славился в селе нечистым на руку. Поговаривали – он ел мёртвых детей. Рядом с Сидором пристроился Митька, мой ровесник из соседской семьи. Как потом Митька рассказал мне, Сидор остановил лошадей, бросил в телегу отца, снял с него всю новую одежду. Митьке пригрозил: проговорится – съест живьём!
Когда за селом в общую могилу возчик стал сбрасывать мёртвых, отец очнулся, хотел вскочить, но Сидор сграбастал его и бросил в ров, затем начал быстро набрасывать на него мертвецов. Отец кричал, копошился, но ничего сделать не мог, сил не хватило. Митька всё видел, холодел от ужаса, но молчал.
Мы так и не узнали, в какой яме забросали трупами отца. Яма была не одна, а Митька толком не мог вспомнить, где именно та общая могила. Да и рассказать о случившемся он решился только после смерти Сидора. Бог наказал громилу, не проснулся тот после пьянки.
Я встрепенулся, стало жутко, почему вдруг залистала передо мной моя жизнь? Неужели и меня вот так забросают убитыми в братской могиле, пусть даже я буду уже мертвецом? Страшно…Так я и лежал с открытыми глазами до утра, начисто отогнав сон горестным наваждением.
Майские дни не принесли облегчения на фронте. Обороняясь, полк медленно отступал вглубь Крыма. Частые отлучки командиров, их мрачные лица вносили тревогу и сомнения. Ядовитой змеёй просачивались слухи, скользили незаметно, жалили больно, бередя душу. Натиск фашистов усиливался. Возрастало количество раненых.
На передовой чувствуешь недоброе сердцем и кожей. Беспомощность дать отпор – гнетущая, давящая – испепеляла горькой обидой. В короткие перерывы между боями и перестрелками бойцы собирались на привал. Суровые молчаливые лица освещались улыбками, когда доставляли почту. Она приходила даже в таких сложных условиях. Несмотря ни на что, мы надеялись на чудо, хотя встревоженные, мрачные настроения начальства передавались и нам.
Весна в Крыму особенная, звенящая чистотой воздуха и света, тёплая, с ясным лазурным небом, по ночам усыпанная яркими звёздами. Голубые дымки, сочная зелень – сказочные места предгорий. Только радоваться было нечему.
Ночь с 12 на 13 мая 1942 года запомнилась навсегда. Отдых вповалку, полулёжа, с винтовками наготове. Рядом со мной сидел совсем юный, необстрелянный боец, больше схожий на мальчишку, со старой деревенской гармошкой в руках. Видать, немало исходил с девчатами по околице, подыгрывая протяжные песни, весёлые, задорные частушки.
Говорят, его забрали в армию на следующий день после свадьбы. Коричневые глаза в русых ресницах, постоянно грустные, с глубоко застывшей печалью, казалось, вот-вот из них хлынет сдерживаемая лавина слёз. Но парень не плакал. Потряхивая русой головой с отрастающими после стрижки волосами, гармонист задушевно тянул мотив с неподдельной тоской и болью в надтреснутом голосе взрослеющего парубка.
«Откуда ты?» - спросил я его. «С Кубани!» - ответил тот, набирая аккорд.
«Земляк. А я из Джерлиевской, соседи, значит!» Казак он или переселенец, спрашивать не стал. Вряд ли признается в казацком сословии – опасно, грозное клеймо.
«А я из Полтавской», - доверчиво подсел уже не молодой, с мужественным лицом, крепко сколоченный смуглый солдат. Плавно протянул руку, басовито представился: «Трофим!» Тёмные брови и длинные усы говорили сами за себя, потомственных казаков узнаёшь сразу. Ни в движениях, ни в лице не чувствовалось возраста, разве что был он несколько медлителен. Поняли друг друга без слов и с этого времени держались рядышком.
«На позиции девушка провожала бойца», - пел солдат. Ему нестройно вторили: «Тёмной ночью простилися на ступеньках крыльца…» Суровые, обветренные лица, потемневшие загаром от частого крымского ветра, засветились внутренней нежностью, углубились в себя, вздрагивали еле заметной мимикой затаённых воспоминаний, смотрели куда-то вдаль отрешённым, завороженным взглядом.
Я тоже задумался: сколько человеческих судеб разбила и перевернула война! Разлучила мать с сыновьями, дочерями, любимыми, близкими! Не все дождутся солдата с фронта! Какова моя доля? Что ждёт уже через минуту, если вдруг налетят мессершмитты или посыплются артиллерийские снаряды? Сколько бойцов так и останутся лежать навсегда с недопетой песней на устах! Кровожаждущая смерть всего в прыжке за плечами каждого! А сейчас вот кто поёт, кто вздыхает, кто таится в думах и чувствах.
Я пересел обособленно от всех. Трофим вскинул брови, остался на месте, понял, что хочу побыть наедине сам с собой в нервном, тоскливом напряжении.
Со спины, мимо, крадучись, поёживаясь, в направлении близстоящих кустов, мягко, по-кошачьи, бочком двигалась сутулящаяся фигура, нахлобучив на нос фуражку. На него не обращали внимания. Я, было, хотел окликнуть, но сдержался, искоса провожая ускользающее в кустах, горбящееся тело в потрёпанном обмундировании. «Утёк, - пронеслось в голове, - не побоялся. Поймают – конец! За дезертирство могут расстрелять перед строем! Не уж то поверил немецким листовкам, обещающим блага добровольно сдавшимся в плен!» Брать на себя грех за погубленную душу не стал.
Задушевная песня нестройного солдатского хора проникала глубоко в сердце, волновала разум, выманивала наружу запечатанное внутри, запрещённое долгом присяге. Завтра бой…Мысленно, как многие, прощался с близкими, понимал простую истину: вымуштрованные по одной схеме поведения, которая неожиданно и резко изменилась, бойцы запутались в ситуации, цепенели от невообразимости ожидания, «переваривали» слухи, предчувствия, суетливую нервозность командиров.
Больше всего страшит, гнетёт, нарушает встревоженно напряжённое сознание неизвестность! Военная личина, как бы крепко ни была натянута на солдата, внутри содержала человеческое начало, подчиняющееся эмоциям, чувствам, групповому инстинкту или твёрдой воле и силе.
Устав от тяжести прифронтовых лишений, вымотанные отсутствием чёткой информации о состоянии боеспособности передовой линии, бойцы песней оплакивали тоску по домашнему теплу, страдания о любимых, отсечённых военной разлукой.
Странная тишина на боевых позициях, прерываемая стрёкотом автоматов, глухими звуками приближающихся разрывов, нагнетает прессовый фон, надламывающий психику. Люди чаще общаются между собой без слов – прикосновением, кивками. Бойцы проявляют воистину чудеса сознательности и терпения.
Девять часов вечера тринадцатого мая 1942 года. Ко мне подошёл майор Кравченко. Комбат был бледен. За его спиной прочёркивали горизонт яркие вспышки осветительных ракет. Со стороны огневых позиций противника веяло приближением жуткого, мистического напора, замершего как ярый, кровожадный зверь перед прыжком на добычу.
«Получен приказ немедленно отступать. Немцы прорвались с левого фланга, окружают!» Он передохнул и, через паузу, добавил тоном приказа, что меня он оставляет за себя. Как главному штабному писарю и исполняющему обязанности начальника штаба поручает штабные документы вместе с наградными листами. Дал маршрут следования. Обещал встретить на Акмонайском направлении.
Были отозваны все командиры рот, сняты «секреты» с передовой. Теперь я отвечаю за солдат батальона, всё ещё находящихся в неведении, увлечённых пением под деревенскую гармошку. Не успел я задать майору вопрос, как он исчез. Я понял: пахнет смертью. Поперхнувшись бранным словом ему вслед, я начал читать затаённую в груди молитву:
«Господи, прости, спаси меня, не оставь меня! Ты знаешь, что делаешь, мы не знаем!»
Как только комбат ушёл, песня оборвалась. Вокруг тревожно зашумели. «Похоже, нас предали!» - едко прозвучали слова сорванным до хрипоты голосом. Я оглянулся на говорящего, но промолчал. Как знать, кто друг, кто враг? О том, что фашисты засылают провокаторов, знали все. Я присмотрелся к плотному, высокому парню, бросившему колкое слово. Злые, острые голубые глаза, блеснув холодом, суетливо забегали.
Прилипчатое словечко взбудоражило. Внутренний страх мгновенно передавался в мятежной сутолоке. Никто не предвидел подобного развития событий.
В соответствии с возложенными на меня обязанностями я дал команду – отступать. Срочно снялись со всех позиций и бесшумно покинули передовую, организуя отход по данному Кравченко плану. Это было не отступление, а паническое бегство стада, напуганного волками. Спасались, кто как мог.
Командиров я в батальоне не увидел, даже замполита. Невольно, я действительно один остался во главе встревоженных, разбегающихся солдат, сохраняя доверенные документы. Основное ядро бойцов сформировалось около меня, подчиняясь моим распоряжениям. Мы уходили под покровом ночи. Южная крымская мгла следовала по пятам, укрывая от преследования. За тёмным заслоном оставалась брошенная прифронтовая линия во вздыбленном снарядами, выжженном поле.
Захлопнуть нас в степном мешке немцы не успели. Обороняться дальше мы не могли, да и что бы сделал наш обескровленный батальон вероломному натиску стратегически продуманного наступления фашистов по всему фронту? Запущенный маховик повального отступления быстро набирал угрожающие обороты.
Ранним утром мы докатились до Крымской низменности. На горизонте, в багряном покрывале пробивалось восходящее солнце. Утренний рассвет наполнялся фырканьем лошадей, привычным, обычным шумом, командирскими покриками кавалерийского формирования. По всей низменности, спокойно поедая сочную весеннюю траву, паслись, отдыхали кони. Немало лошадей – сухощавые, лёгкие, выносливые, с упругим шагом и тонкой гривой - напоминали арабскую породу, они отличались от сильных, крупных жеребцов русских конезаводов. В голубоватой дымке наступающего дня кони подёргивали кожу мелкой рябью, встряхивая гриву.
Солдаты воспрянули духом, готовые отражать врага единым строем. Внезапно расцветающий солнцем горизонт просверлили и оглушили летящие силуэты мессершмиттов. Мы даже не успели связаться с нашим эскадроном, как сверху посыпались бомбы и забесились пулемёты. На бреющем полёте, в упор немцы расстреливали кавалеристов. Взлетая, опускаясь и кружась, самолёты беспрепятственно уничтожали конный эскадрон.
Бойцы онемели от растерянности, схватившись, отчаянно пытались стрелять из ружей по проносящимся летающим корпусам, но те насмешливо помахивали крыльями с чёрной свастикой, пикировали на смельчаков. От нашего, и без того неполного батальона, остались единицы. Свершалось страшное, кровавое побоище в дыму, грохоте, огненных столбах взрывов.
Стервятники хладнокровно и целенаправленно косили подряд людей и лошадей. Мы видели в кабинах их смеющиеся, наглые, довольные морды.
Несчастные животные, храпя кровавой слюной, вскакивали на задние и передние ноги, издавая истошное ржание. Казалось, кони хотели взлететь на гривах, как на крыльях, но падали, подсекаясь, подминая под себя седоков, убитых и раненых.
Леденящие душу крики, стоны, вой свистящих бомб, мин, свинцовый треск пулемётов, обрывки команд всадников, пытающихся верхом выбраться из огненно-кровавого пекла бойни, действовали ошеломляюще, ввергали в шок и морозящий ужас. Никто ничего не мог сделать. Бежали от бомбо-пулевого, взрывающегося пламенем ада кто куда, попадали под копыта взбесившихся, крутящихся коней, судорожно хватаясь за их поводья.
Бьющиеся в агонии лошади вращали чёрными глазами, в которых боль перемешивалась с удивлённым недоумением о беспомощности людей, затянувших преданные души животных в смертельную мясорубку. И даже в этом месиве огня и крови немало лошадей понуро стояли около убитого хозяина, ожидая его, не осознавая, что седок никогда не поднимется, а надо спасаться самому.
Надежда на появление наших «ястребков» не оправдалась. Немцы беспрепятственно хозяйничали в небе, обливая пагубным свинцовым дождём беззащитный эскадрон, смешивая воедино землю, коней и людей, переламывая, перемалывая, сжигая и уничтожая всё вокруг. Перепаханная бомбами, автоматными, пулемётными очередями Крымская низменность единой, огромной, незарытой братской могилой солдат и лошадей ещё долго мучительным видением преследовала меня.
Я с детства любил лошадей, холил их, купал в реке, с радостью оставался с ними в «ночное», вихрем проносился по Кубанскому полю на крупноторсом, мощном жеребце, объезжая табун. Трепетное, нежное чувство к этим животным трудно передать, особенно когда понимаешь доверительное дыхание преданного четырёхногого друга, словно конь читает твои мысли. Смотришь в его чёрные умные очи, читаешь в блестящем глянце глаз, в движениях подёргивающихся губ, сдержанном ржании, дрожании кожи и гривы всю гамму человеческих эмоций.
Видеть предсмертные судороги заваленных огнём лошадей я не мог, я плакал скупой мужской слезой, поминая коней и людей истреблённого кавалерийского эскадрона.
Наша группа с боями и потерями двигалась в акмонайском направлении почти всю ночь. Подошли к посёлку Акмонай, остановились, уставшие и обессиленные. Поселение разрушено, наших войск в нём не было. Неожиданно из развалин к нам вышел наш комбат Кравченко. Коротенькая солдатская шинель не по размеру, рваные, старые солдатские сапоги, такая же изорванная пилотка придавали ему вид затерявшегося и обобранного красноармейца. Взгляд недобрых, пугливых выпуклых глаз под опухшими веками то и дело устремлялся под ноги. Мы с удивлением смотрели на запылённого, грязного командира. «Ты принёс нам знак будущей победы!» - вспомнил я бодрый смех Кравченко в штабной землянке. Кто мог тогда подумать, что он сам себя разжалует в солдаты?!
Майор замешкался, но постарался придать себе начальствующий тон. Я решил: камуфляж у него для разведки. Пообещав узнать в командном штабе дальнейшую судьбу подошедшего подразделения, комбат пожал мне руку и исчез в грудах камней и остатках глинобитных жилищ. Больше мы его не видели.
Стоявший поодаль Трофим, казак из Полтавской, крякнул вслед ушедшему мат, басовито и глухо выдавил: «Всё, братки, на себя вся надежда! Айда в Керчь, там переправа на Тамань. Я знаю брод по проливу, на лошадях по нему ездили с Таманского берега. Если не разбомбили этот перешеек, уйдём от немцев!»
«Так, думаю – там должна быть переправа! Многие отступают к Азовскому берегу», - добавил я.
Глотая сухую, колючую крымскую пыль, мы осторожно, где пробежкой, где ползком по-пластунски, обходили опасные места, редко поднимались во весь рост, чтобы нас не заметили фашистские твари, двинулись на Керчь. По пути, для безопасности, не заходили в поселения, помня, что ещё на передовой Кравченко говорил о взбунтовавшихся бандах среди национальностей крымского населения, активно помогавших немецкому наступлению. Досконально знавшие местность, эти организованные группы не только служили фашистам отличными проводниками, но и налётами уничтожали раненых в тыловых госпиталях, разоряли и разрушали до основания детские санаторные учреждения, из которых не успели эвакуировать больных.
За одним из поворотов откосого оврага проходила изрытая бомбами и снарядами грунтовая дорога, упиравшаяся в развалины бывшего армейского склада. Склад дымился после недавней бомбёжки, но я надеялся связаться со своими. После побоища в Крымской низменности были готовы к любым испытаниям и страшным картинам разрушений. Не ошиблись. Кровавые драмы обрушившейся войны неисчислимы! Остатки продуктового склада догорали красноватыми огнями на чёрном пепелище. Кругом валялись разбросанные взрывной волной ящики с маслом, мешки с сахаром, крупой и прочими продуктами, разноформовая тара и даже обгоревшие денежные купюры. Но это уже никого не интересовало. Бежали все, кто остался жив.
На территорию ещё залетали редкие заблудившиеся снаряды. Звуками металлических вибраций снаряды, свирепо свистя и шипя, с истошным воем врезались в чёрные угли. Смертоносные начинки эхом вторили глухим откликам дальних орудий, затихающему рёву улетающих «мессеров». Ошарашенные зрелищем, мы молча наблюдали бегство метающихся солдат, сбрасывающих с себя на ходу порванную одежду, сапоги – всё, что мешало бежать. Находчивый Трофим поднял несколько банок консервов.
И тут мы услышали молящий стон: «Возьмите меня с собой или убейте!» Молодой окровавленный солдат с яркими синими глазами лежал между ящиков. Одежда на нём изорвана в клочья, местами опалена. Обе ноги оторваны, по обрывкам бёдер проходили толчковые судороги, орошаемые алой струящейся кровью. Раненый протягивал дрожащие руки и молил со слезами в голосе: «Не оставляйте меня, не бросайте немцам на муки, лучше пристрелите!»
Онемело мы встали над заживо расчленённым, растерянные и беспомощные, грязные от пыли и копоти, сжимали от сострадания и боли кулаки. Парень понял нас. Его белеющие губы в плаче и рыдании взвыли: «Мама, мамочка, спаси меня!» Слёзы застилали лицо потоком. Боец уже не кричал, а хрипел. Оборванные мышцы ног подёргивались сухожилиями, обильно заливаясь истекающей кровью.
Наверняка где-то далеко содрогнулось материнское сердце, чутьём уловив смертельную беду. Сколько таких молебных зовов наполняло земное пространство беспощадных арен человеческих бессмысленных жертвоприношений всегубящих, убийственных войн, уничтожающих вся и всё – знает только Бог!
«Перевязать надо!» - наклонился над раненым отступающий с нами санитар. Я и Трофим помогали санитару. Остальные бойцы, ощетинившись винтовками, взяли нас в кольцо на случай внезапного нападения. Тяжёлые надбровные дуги санитара сошлись на переносице. Сильное внутренне напряжение передалось всем. Санитар довольно быстро и грамотно обработал култышки, ввёл лекарство. Перебинтованный синеглазый боец куклой лежал у наших ног. Что делать дальше - мы не знали.
Хрип перешёл в булькающий кашель. Санитар наклонился, стараясь разобрать с болью вылетающие, гаснущие слова: «Возьмите адрес, - блуждающий взгляд скосился на грудной карман гимнастёрки, - передайте сыну…у него больше нет папы…у мамы …сына!» «Жена где?» - спросил Трофим у самых губ лежащего. «Умерла при …родах», - скорее прочитал по губам, чем услышал Трофим. Последние слоги затерялись в углах бесцветных губ. «Последний выплеск жизни!» - заключил санитар и отвернулся.
Трофим вытащил из уцелевшего кармана гимнастёрки солдатский простой медальон, прочитал керченский адрес. «Куда тебя брать, браток, - прошептал казак, - мы сами не знаем, что с нами вскоре будет! Где санбат, где госпиталь или хотя бы сборный пункт раненых? Живы останемся – передадим послание, а пока - на вот, пригодится!» Он положил пистолет рядом с перебинтованным телом, по обрубкам бёдер которого гроздьями заалели выступающие капли крови. «Прости, - как эхо отозвалось в нас, - прости за нашу слабость, что дана тебе, как милость!» Я добавил, перекрестив бойца: «Да поможет тебе Бог!»
За нашими спинами всё ближе раздавались выстрелы разовых и групповых расстрелов, видно, добивали раненых. На флангах захлёбывались стрекотанием пулемёты наступающих немецких полчищ. «Добейте меня!» - выдавил солдат, но никто из нас не мог этого сделать. Ускоряя шаг и проклиная самих себя, мы ушли, унося смешанное сомнение и стыд, что сделали что-то не так, оставили парня на медленное мучительное умирание.
Следовало торопиться! По пятам шли немцы. Южный день клонился к закату. Небо залилось красным светом. Леденящая, кошмарная жуть сереющей пеленой ползла за нами. Отвратительный перещёлк автоматов следовал неотступно.
Тогда мы не знали, что после нашего спешного ухода на развалины склада пришла седая, худощавая женщина, вся в чёрном. Она обшарила разрушенный склад, пока, запнувшись, не замерла на месте около перебинтованного солдата без ног. Женщина осела над ним, ласково и трепетно провела рукой по бледному лицу. Парень был без сознания, но выдыхал периодами, хватая воздух: «Мама, ма-моч-ка!» Седая голова вздрогнула, тёмный платок сполз, белые пряди упали на плечи и морщинистое лицо.
Не говоря ни слова, женщина с трудом подняла окровавленный обрубок бойца и лицом к лицу столкнулась с группой немецких солдат. Те глянули на неё, наставив дула автоматов, приказали жестами бросить ношу и поднять руки. Мать не шелохнулась, не оставила тело сына. Глаза в глаза, минутное упорное молчание. Не дрогнул ни один мускул. Не знаю, не видел, но представляю, что было в глазах этой матери. Вдруг она тараном пошла прямо на врагов. Те отступили, пропуская женщину в чёрном… «Бойцовая баба!» - на полуломаном русском языке пронеслось ей вслед.
Мать шла твёрдо, самозабвенно, на руках, как ребёнка, уносила сына из горящих развалин. Наконец, она медленно оглянулась. Фашисты стояли, молча смотрели в её сторону, опустив автоматы…
Наступила вторая ночь мытарства по безводной солончаковой степи. Мысленно зациклившись на диалоге с оставленным в развалинах красноармейцем, мы, не отдыхая долго, шли к Керчи, надеясь: там будет организована переправа на таманский берег – наше спасение. Уставшие, голодные, оборванные, отстреливаясь, с потерями – всё-таки вышли к керченскому берегу. То, что мы увидели, вновь повергло в шок. Похоже, нас действительно предали или в суматохе спешного отступления забыли про переправу на другой берег выведенных с позиций войск. Гримасы боли и отчаяния запечатлелись на лицах бойцов. Берег был забит солдатами, и ни одного командира с отличительными знаками мы не видели. Возможно, кто-то и был в солдатской форме, чтобы избежать немецкого расстрела, но они растворились в этом растерявшемся, истерзанном боями скоплении людей.
Все с надеждой смотрели на таманский берег, где каждый ожидал избавления от чудовищного гнёта неизвестности. Случилось то, что случилось. Переправы не было. Измученная обстрелами и бегством живая масса протягивала руки к противоположному, видимому через пролив берегу, кричали, порой, молили и рыдали: «Братцы, спасите нас!» Но таманская даль молчала, вырисовываясь скалистым холмовым побережьем, казавшимся совсем безлюдным и тихим.
«Может, мы опоздали?» - глухо сказал кто-то рядом. «Неужели столько народу бросили? Глянь, весь берег кишит!» - ответил озлобленный голос. Что можно было возразить? Подходили всё новые и новые подразделения, так же обескураженно мыкаясь. Военные, вымотанные массовым безумством страха перед мощным наступлением врага, напуганные его зверствами и издевательствами, осознавали безвыходность положения. Оставшись без боеприпасов, защиты бронетехники и орудий, люди паниковали.
Бойцы могли бы принять бой, стоило организовать разумное и действенное сопротивление, но их никто не сформировал на оборону, не дал стимул, не препятствовал брожению и ожесточению мыслей. Сложившаяся аномальная обстановка деформировала работу мозга, программировала на полную самостоятельность выработки решений, сужая восприятие до рефлексов самоспасения, вынуждая каждого делать выбор индивидуально, по духовному складу и потребностям.
Осознание полной безысходности, беззащитности, мучительных страданий, вызывало грубое ожесточение, буйство мрачного зла. Ситуация порабощала разум. Набор бурных страстей доводил до безумия. Страх перед фашистами воспринимался страшнее страха перед морской бездной. Отчаянные смельчаки бросались вплавь, другие находили подручный материал, плыли, держась за доски, деревянные обломки. Ориентир один – берег Тамани. Головы солдат усыпали серозеленящую рябь пролива, порой пропадая над поверхностью, иногда выныривая, ошарашенно хватались за воздух. Были и такие, что уплывали вдаль…
Со мной остался Трофим, санитар и ещё двое бойцов. Я никого не удерживал, считал, что не имею морального права мешать человеку спасаться. Я был такой же отступленец, как и они. Попытки образумить метающуюся массу не принесли успеха. Однако, сгруппировавшимся около меня предложил утром искать способ переправы. Маршброски, почти без отдыха, требовали собраться с силами.
Мы ещё не нашли места стоянки, как услышали нарастающий, зловещий, тяжёлый гул. Прорезавшись из глубины неба, на море пикировали немецкие самолёты, в упор расстреливая плывущих солдат. Чередой, одна за другой, от берега к берегу, цепочкой упали тяжёлые, чёрные бомбы, выбивая из пучины столбы огня и воды. Побережье вскипало, покрывалось всполохами взрывов снарядов.
Под ноги заметавшихся людей, по всей линии Керченского берега море грозно выбрасывало высокие свинцовые волны. Растревоженная стихия выкатывалась на пузырящийся от вонзающихся пуль песок, в огненном урагане смешивая водоросли, донный ил, осколки камней, досок, человеческие останки и зализывало за собой прибрежные раны.
Берег дырявился воронками, полыхал полосами пожаров, застилался удушливым запахом едучего, горького тёмно-сизого дыма. Огонь, гарь поглощали, впитывали в себя накал боли очумевших от копоти пожарища людей, потерявших боеспособность. Заполонившие небо немецкие убийцы резко шли на снижение, с охотничьим азартом гонялись за плывущими и разбегающимися бойцами, снопами трассирующих пуль косили кишащую людьми линию моря и суши. Морозящие, цепенящие душу крики, полные беспредельного ужаса, мольбы, грубые выкрики, бессильные угрозы вверх сжатых кулаков - всё мешалось с гулом и грохотом разрывов, где ничего невозможно разобрать. Тотальное истребление всего живого.
Военный ад спустился с небес, стирая с лица изуродованной земли и моря следы человеческого пребывания. Мы видели ад воочию уже не в первый раз. Если бы можно было стервятникам чем-то ответить, а не испытывать дикий, животный ужас от всего происходящего! Как такое могло произойти?! Вдолбленная в солдатские головы идеологическая программа сбилась, мучительные иллюзии рассеивались. Ситуация диктовала свои законы.
Побледневший Трофим прошептал чужим, сдавленным голосом: «Всё, переправу разбомбили!» Прижавшись под выступ щербатой скалы, мы смотрели на взлетающие фонтаны грязной воды в огненном мареве. Розовая от крови морская пена со стоном накатывалась на изрытый пулями берег. Горькая, неприемлемая правда, но это правда…
Спасались под уступом, пока всё утихло. Трофим толкнул в бок: «Идём за камни, где-то тут должна быть пещера или грот. Я бывал раньше здесь, - объяснил, глубоко вздохнув, - на раскопках! Отдохнуть надо и поесть. Утром решим, что делать дальше!» Уступчивый и доверчивый санитар сник, вяло сказал, следуя за нами: «Жизнь сгорела, в сердце пепел!»
Парень отличался красивой, спортивной фигурой. На большом покатистом лбу крепко впечаталась интеллигентность, за что его, порой, недолюбливали солдаты из простонародной среды. Ко всему, у него была уникальная скорость речи, смысл которой не всегда улавливали, это приводило бойца в неловкость, и он предпочитал больше молчать. Представитель потомственной врачебной династии, он добровольцем ушёл на фронт со второго курса мединститута. Талант к медицине выделял парня, его перевязки и первая помощь многим фронтовикам спасла жизнь.
Апатия солдата насторожила, решил – завтра с Трофимом встряхнём парня, сейчас пусть отдохнёт. Отпускать санитара от себя не хотелось, да и группой легче пробиться к своим. Всё равно найдём способ переправиться на Тамань, только бы не попасть в плен и под бомбёжку!
Мы свалились от усталости за первым же каменным нагромождением природной защиты. Искать чего-то другого не было сил, сказался двухдневный переход без отдыха. Товарищи заснули в тех позах, что застал их сон. Один я не мог спать, думал о секретных документах штаба батальона, они были со мной. Превозмогая себя, я пошёл за выступы скалы, искать приметную щель.
Стало уже совсем темно. Бумаги жгли руки, надо срочно и надёжно их спрятать. Глаза слипались, ещё немного – и я свалюсь в кучу с остальными. Соединив расчёт и мужество, я наощупь двинулся тесным проходом лабиринта меж камней и уступов. Ночная мгла красила окружающее в один цвет. Около огромного валуна остановился. В такой чернильной тьме немудрено свалиться в пропасть меж отвесных скал. Отойти далеко от однополчан тоже опасно, можно не найти в темноте. Ломая пальцы, сжав зубы, я вырыл под днищем валуна щель, положил документы, замаскировал. Минутная передышка – и так же наощупь пошёл назад.
Короткая майская ночь наполнялась предрассветным туманом. Сырой морской воздух пронизывал до костей, но я не потерял ориентировку, упал в бессилии рядом с Трофимом. Тот проснулся, уступив мне нагретое место. «Соберу сучья для костра. Суп сварим, два дня не ели!» - тихо проговорил он приятным басом, но я уже не слышал последних слов.
Сколько я спал – не знаю, но точно совсем не много, сбил сонливость. В ускользающих грёзах снилось: в чистом небе мрачно, грузно взлетали, нервно кружили стаи чёрных птиц навстречу загадочному, восходящему из глубины, малиново-красному свечению. Я вскочил, вспомнил: птицы снятся к смерти, так говорили бабки в станице. Всё сжалось и содрогнулось внутри. Не один я, а все поднялись, тревожно прервав короткий сон.
Трофим помешивал в котелке вкусно пахнущий суп, щекочущий ноздри. «Где ты воду взял?» - удивились мы. «В море, солить не надо!» Бойцы даже не засмеялись шутке, испугались за разлившийся по ущелью аппетитный аромат. На запах могли прийти не только оставшиеся в живых солдаты, но и немцы. Понимал это и Трофим, разводя небольшой костёр. Однако, чтобы идти дальше, нужно было подкрепиться, и он решился. «Лучше бы сухим пайком!» - проговорил я, прикрывая зевоту ладонью.
Эхом по округе щёлкали автоматы. Ощущение надвигающейся беды подступило и сжало и без того туманное от сна сознание. «Пока варится, пойду, разведаю!» - быстро проговорил санитар, рывком направился вниз. Я не успел его удержать. Внимание приковывал закипевший в котелке суп.
«Ком…Ком… Ком…» - через несколько минут раздалось со всех сторон. Мы огляделись. Наше убежище на краю ущелья окружено отвесными скалами, укрытие неплохое. Зелень распускающихся деревьев выглядывала из влажной глубины пещерного навеса, куда мы не добрались вечером, свалившись на полдороге. Очумевшие от прерванного сна и немецкого окрика, бойцы стали всматриваться в рассеивающийся туман, пытаясь понять, откуда доносится фашистская речь. Трофим легонько толкнул меня локтем, подал быстрый знак к немедленному бегству. На медленно расползающемся фоне утренней дымки прорезались серые фигуры вражеских солдат с автоматами на взводе. Краем глаза увидел крепкую спину уползающего за камень фронтового товарища. Окликнуть Трофима – значит выдать. Я затаил дыхание, поднялся во весь рост, загородил собой убегающего вглубь ущелья Трофима.
Тут же пронзила мысль: «Хорошо, что успел спрятать документы вместе со своим наградным листом!» Обнаружив документы, фашисты расстреляли бы на месте. Посыл совести констатировал: «Я хранил документы до последнего!» Сознание сузилось до осмысления возникшей ситуации: плен! Вспомнилось одутловатое, цвета борщевого бурака, лицо немецкого штабного офицера. Теперь вот и я испытал страшное чувство внезапного пленения.
Сжимая губы, вместе со всеми проснувшимися у костра поднял руки. Жестокие, неодолимо-жутко отталкивающие физиономии врага несли на себе злой отпечаток. Наглые, агрессивные, самоуверенные, подойдя почти вплотную, они бесцеремонно толкали нас дулами автоматов. Один из солдат, рыжий, с волосатыми руками, развязно чмокнул губами на запах варившегося супа, высоко поднял сапог и пнул котелок наземь. Зашипели горящие угли, залитые консервным варевом желанной пищи, так и не попробованной нами.
Невыспавшиеся, утомлённые невзгодами, голодные, подгоняемые автоматами, мы спускались меж камней к берегу. Со всех сторон неслось: «Русс, Иван, сдавайся! Ком, ком!» Все понимали – надо гримировать душу, чтобы выжить. Нужна Вера и сила воли, чтобы победить. А пока что, сон с птицами, несущими смерть, сбывался.
Гуськом начали спускаться, внезапно остановились…Поперёк тропинки лежало простреленное, красивое спортивное тело санитара в разорванной гимнастёрке. Уткнувшись носом, парень обнимал железный ствол винтовки. Голова проломлена прикладом. Из разбитой раны вываливалось ярко-красное месиво, смятое в складки. Рыжий немец победоносно усмехнулся, объяснил доступными жестами: «С вами то же станет, если побежите!»
Мы перешагнули через труп. Ответного хода нет. Душевная боль подчиняла, подавляла, сковывала. Глаза застилались горькой пеленой. В спину упиралось холодное дуло автомата. Рыжий немец указал волосатой рукой в сторону, где уже собралась тысячная толпа советских солдат. Немцы гнали в кучу обессиленных людей, даже не как скот, а просто живую, ненужную биомассу человеческих форм. Истрёпанные, поникшие, поддерживая раненых, пленные ожидали своей участи в загоне стрессового мешка выброшенных на обочину жизней. Нас толкнули в общую массу уцелевших остатков Крымской армии.
Среди пленных Трофима я не увидел. «Слава Богу, может быть, спасся!» - подумал я, радуясь за фронтового товарища, в котором чувствовал истинного человека. Взгляд упал на сбившуюся, сумрачную группу бойцов нашего подразделения. В драной, окровавленной одежде они поддерживали раненого гармониста. Парень плакал по-детски, навзрыд, растирая по грязному лицу слёзы. Вглядываясь в согнанную массу, я убеждался: солдаты были растеряны, потеряны, ждали чуда со стороны, которое их могло бы вызволить.
По-видимому, истинную ненависть поражения ощущаешь в осознании своего бессилия, среди зуботычин и побоев, на которые не можешь ответить. Конвоиры – чужие, злобные, бездушные, смердящие наглостью, хамством и глумливым презрением к нам - цинично упивались захватническим механизмом безнаказанности, права сильных «казнить или миловать», пожирать морально и духовно слабых, беспомощных, неспособных дать отпор, обнажая всю аморальную суть нацистского произвола.
Немцы куражились, плевались едким смехом под звуки губной гармошки. Пленных всё это злило и пугало, но они сурово терпели, облачаясь в маску покорности. Фашисты вели себя на захваченной территории, как у себя дома, обосновывались уверенно, с подчёркнутой перспективой – надолго, неистовствовали, не считали пленных за живую плоть. Им в голову не приходило, что и они вот так когда-то будут понурыми шеренгами тащиться под дулами автоматов советских солдат.
А пока - фашисты горлопанили, упиваясь пресыщенным садизмом и изуверством. Им нравилось, как пленные вздрагивали от расстреливающих автоматных очередей. Пленённые, порой, даже не оглядывались на эти звуки, знали – убивали тех, кто не мог идти или тех, кто казался немцам евреем.
Сизое утро сменялось седеющей, влажной дымкой. Свинцовые облака загромождали высь.
Нас пригнали в Феодосию, загнали в наскоро сколоченный загон за колючей проволокой. Хлынул ливень, словно небо оплакивало, сопереживало превратностям нашей запутавшейся жизни. Ни навеса, ни каких-либо построек, где можно было бы укрыться. Земля раскисала. Пленные, как могли, разгребали грязь, оборудуя место для сна. Ложились в мокрую жижу, цепенели, прижимаясь друг к другу, чтобы согреться. Зубы стучали от пронизывающего ветра, тело содрогалось в ледяной стуже, конечности сводила судорога, дышать тяжело и трудно. Обессиленные, измученные, вымокшие до нитки, солдаты всё-таки засыпали под дождевым ситом.
Утром не все проснулись, некоторые так и остались лежать навсегда в грязной луже. Вскоре нас погрузили в товарные вагоны и отправили в Шепетовские лагеря. Ещё через время, выживших, голодных, вновь загнали в душные тесные вагоны и вывезли во Францию, на побережье Атлантического океана.
Пленных рабов заставили укреплять атлантический вал, строить доты, дзоты, бункеры и прочие военные сооружения. Кормили баландой, далеко не все выдерживали непосильные нагрузки. Рабская сила пополнялась новыми пленными. Лица падающих от изнеможения товарищей я помню до сих пор. Не забыть штабеля иссушенных голодом трупов, пополняющиеся ежедневно. Мы застряли между жизнью и смертью. Неконтролируемый выплеск эмоции – расстрел. Не выполнишь норму – расстрел. Состояние психики постоянно зависало между ощущением реальности и подкатывающимся безумием.
Ушедшие в вечность не заслужили того, чтобы о них забыли. Разум живых ненавистные убийцы блокировали страхом. Но надежда на освобождение не притуплялась. Внутренний надлом я уравновешивал волей. Искалеченные войной, с поломанной судьбой души тянулись к оставленным очагам далёкой Родины. Все мучительные годы плена мы постоянно смотрели в бездну небытия, а бездна смотрела на нас.
Благодаря казацкой закалке и Вере в Бога я выжил до высадки англо-американского десанта. Перевалочным этапом нас вывезли в Германию. Ощущение жизни вернулось. Я не люблю вспоминать тяжесть лишений тех лет! Что случилось, то прошло. Коварные злонамерения тех, кто взламывает сейчас историю, оправдывая фашизм, и в жутком сновидении не представляет ужасов военных лет! Жаль, что они не побывали там вместо нас.
Душевные раны – как не заживающие стигматы. Жестокий век, проданный век! По моему разумению, точка отсчёта апокалипсиса. Не хватит слёз оплакивать всех павших и пострадавших!
Освободившись из немецких лагерей, я понял: душа моя осталась прежней. Я устоял, не принял заграничную, чужую суету жизни! Знал и понимал одно: Россия мой дом, и я вернулся. Жажда встретиться с родными, близкими, чем я жил в те засасывающие горем и страданием лихолетья, спасала меня.
Однако не всё сложилось в том радужном свете, как я представлял. На Родине ждало ещё непредвиденное испытание на прочность! Благодарю Бога, что душа моя не очерствела, а грелась тоской и воспоминаниями и тёплой, светлой, безграничной любовью к близким! Недолго я наслаждался радостью встречи, солнечными кубанскими просторами, свободно вдыхал чистый воздух, особое, бархатистое, серебристо-малиновое звучание природы в ярких, искрящихся оттенках в переливах цвета радуги.
Победный подъём страны из руин огромных разрушений захватил и меня в своё русло. На стройке, рядом со мной работал бывший вор-карманник, разухабистый, вечно с похмелья, безденежный детина с постоянно небритой, опухшей от хмельного физиономией. Его лопатистые руки были как решето, ничего в них не задерживалось. Весь заработок пропивал, долги не отдавал, зато ко всем приставал с просьбой – занять до зарплаты. Я обходил попрошайку стороной, денег в долг не давал, избегал разговаривать и всячески старался отстраниться, знал ещё одно его пристрастие – карманное мастерство. На скуластом лице маленькие глазки – две растянутые запятые, юрко обшаривали мне спину. Пропойца дышал ненавистью мне вслед.
Как он узнал о моём пленении – не знаю. Может, вытащил письмо от родных, только пьяница донёс на меня в органы. Фискальная система работала наверняка. Правду говорят – чем сильнее обида, тем изощрённее месть. Он отомстил за отчуждение. Меня арестовали. Наивность красочных мечтаний и размышлений уютного обустройства жизни лопалась, как мыльные пузыри. Я снова был зажат и придавлен тяжёлой плитой обстоятельств. Унизительное состояние подминало под себя.
Личностные переживания пришлось опять упаковывать в мрачную скорлупу терпения: смирись, покорись новым превратностям судьбы.
Со мной Бог, войну прошёл и это пройду!
Я попал в камеру, где до суда ожидали исхода следствия такие же, как я , бывшие военнопленные. Режим в политтюрьме строго по расписанию: подъём в семь часов утра. Потом вынос параши. Оправка в туалете, умывание. В восемь ноль-ноль завтрак – жидкая баланда, маленький кусочек хлеба и кружка чая. После завтрака вызывали на допрос.
«Ну,братцы, я пошёл на муки!» - обычно говорил уходящий. Кого не вызывали, целый день сидели на койке – по камере ходить не разрешали. Постоянный вопрос к тем, кто возвращался от следователя: «Били или нет?» Чувство опустошённости омертвляло время между допросами. Общались между собой осторожными, мелькающими фразами, держались сочувственно, дружно.
Правда, был в камере один проблемный человек – Ефим. Говорили, он настоящий бывший полицай – душегуб. Ефим всегда смурной, трясся перед очередным вызовом к следователю. Обрюзгший от прежней пьянки, в тюрьме он лишился привычных вливаний, и потому вёл себя неадекватно. Постоянно махал руками или впадал в депрессию, изрыгал шёпотом проклятья в бессвязной речи. С языка ни одного приличного слова. Тупое, набухшее лицо его гримасами впивалось остекленевшим взглядом в угол камеры, словно видел привидения.
Я пробовал урезонить Ефима, предостерегал: проклятья – огромная, разрушительная сила, они материализуются, возвращаются бумерангом назад к тому, кто его насылал. Стоит ли усугублять положение? Ефим бычился, наклонял к полу тяжёлую голову, на лоб которой врезался клин остриженных, чёрных волос, но затихал только на время.
Мухоморное настроение сокамерника удручало и без того гнетущую, давящую обстановку. К подобным «собратьям по несчастью» большинство заключённых относилось настороженно, обособленно. Бездушно и жестоко после Отечественной войны в тюрьму посадили сотни тысяч советских солдат и офицеров. Но ведь на стороне фашистов, особенно в Крыму и на Кубани воевали более миллиона бывших военнослужащих Красной Армии, ставших пособниками нацистов. Они расстреливали, вешали, душили в душегубках, предавали, провоцировали, шпионили.
Трудно их не отделить от тех, кто не по своей воле попал в плен, не продавал Родину. Того, что вербовали, отрицать не приходится. Оставалась надежда – разберутся…
Уныло тянулись дни моего нового заточения. Наконец, очередь допроса дошла до меня. Надзиратель взял меня под локоть и повёл в кабинет следователя. В коридоре каземата навстречу вели сокамерника Петра, невероятно скромного и трогательного человека, седеющего после допроса буквально на глазах. Мой конвоир поставил меня лицом к стенке, закрыл собой. Так делалось, чтобы избежать контакта. Пётр еле передвигал ногами, лик мертвецки бледен, руки, как плети. Его отвели в медчасть, и больше я его не видел…
Войдя в следственный кабинет, я поздоровался. Майор, сухой, высокий следователь, с уставшим блёклым лицом, тяжеловесно выдвигающейся вперёд нижней челюстью, не ответил, коротко бросил: «Садись!» Я сел на табуретку, невольно подумал: «С неё сразу упадёшь, если станут бить!» Длинными пальцами майор долго перебирал бумаги, искоса бросал на меня пронизывающие взгляды. Я догадался: это один из методов психологического воздействия на заключённого.
Собрав внутренние эмоции в твёрдый комок, я упорно, открыто смотрел на него и думал, что делать, если начнёт бить? Наконец, следователь достал бланк допроса, не спеша провёл по нему тонкими узловатыми пальцами, натянул слабую улыбку и приступил к обычному, банальному порядку. Фамилия, имя, отчество, год рождения, место жительства. Кто отец, мать, судимости, на каком фронте воевал, почему попал в плен, а не застрелился, не бросился в море, не покончил с собой?
Я отвечал с паузами на осмысление. Смелые мысли не безопасны. Грубые окрики, просверливающий насквозь взгляд не ломали моё человеческое достоинство. Частое мысленное обращение к Богу крепило дух. Я знал – всегда есть запасной вариант ответа на наглый натиск незаслуженных обвинений. Я отважился показать, насколько сильна казацкая воля пред муками истязаний. Не скрою: возникало острое желание выплеснуть в болезненное лицо всё, что накопилось в душе, доказать – психология раба не мой удел. Спасала способность удерживать кипевшие мысли и эмоции, сжать сознание невидимой энергией самоуправления. Жизненные мытарства выработали это мощное энергетическое поле, без чего я бы не смог выжить.
Выдвинутая вперёд тяжёлая челюсть неоднократно сжимала в нитку тонкие губы, нервно дёргались желваки, блёклые щёки с синеватым оттенком окрашивал розовый румянец. Неожиданно, привстав со стула, следователь со всей силой хлопнул ладонью по столу, выбросил вперёд корпус, впился глазами в мои глаза, оглушительно рявкнул: «Где, кто вербовал, задание?!» Я опешил, отрицательно замотал головой. Майор грузно осел, хватанул воздух, рванул воротник кителя. Приём не достиг цели.
Мозгоправство продолжалось более трёх часов. В висках глухо стучала кровь, но я выдержал, не сломался в этот и все последующие допросы, честно рассказывал о истинном безвыходном положении на прифронтовой позиции Крымского фронта, где я находился в стрелковом батальоне, в боях отступал с бойцами до Керченского берега…
Иногда заключённых вызывали на допросы и после ужина. Я не путался в показаниях, не увиливал, не сваливал беду на других, никого не подставлял, защищался сам, как мог. Так продолжалось почти три месяца. Последний визит к следователю перед судом запомнился навсегда. На допрос вызвали после ужина.
Стоял долго, руки по швам, пока пригласили сесть. За это время болезненный майор, не спеша, вытащил аппетитно пахнущий пакет, медленно развернул, вынул копчёную колбасу, белую булку хлеба, варёные яйца, смачно чмокнул и начал откусывать маленькие кусочки, долго пережёвывал, как бы не замечая вытянувшегося по струнке. Я стоял и глотал слюни, стараясь держать выражение лица непроницаемым, не выдавать мучительных позывов к еде, но рефлекс раздражения бьющего в ноздри запаха, результат вкусового возбуждения был сильнее моих судорожно зажатых лицевых мышц. Я подавил голодный выпад. Заискивающих манер не проявил.
Майор ухмыльнулся и в упор спросил: «Что бы ты сделал со мною, будь я на твоём месте?» Я насторожился, как можно спокойнее ответил: «Ничего…Со мной вы вели себя гуманно!» Синюшное лицо чуть дрогнуло от неожиданности, углы тонких губ растянулись в косой улыбке. «Спасибо!» - произнёс он и мягче начал допрос.
Через неделю итоговая комиссия по оформлению дела в суд состоялась в просторной комнате того же здания. Разговор проходил подчёркнуто вежливо, в присутствии прокурора МВО СССР по Краснодарскому краю. Прокурор был в штатском, задал несколько дежурных вопросов и резюмировал: «Пора заканчивать!» Сосредоточенный майор подал бланк заключительного допроса, указал мне, где поставить подпись, передал оформленный лист прокурору. Тот поставил свою резолюцию, и дело передали в суд.
Ждать пришлось недолго. Заседание суда состоялось в торжественном помещении с символикой и гербами СССР по отработанному трафаретному образцу. В состав судей входили три майора, так называемая «тройка». Четвёртый – защитник, занял место сбоку от председательствующих, сидел ко мне полубоком. Я молча слушал, как зачитывался обвинительный текст. Именем СССР военная коллегия округа в составе председателя суда и двух заместителей, при защитнике военной коллегии – при последних словах сидящий сбоку тучный майор с нагладко обритой дынеобразной головой повернулся ко мне и тут же снова внимательно ловил каждое слово – приступают к разбору дела гражданина Шпака Владимира Захаровича. Шаблонно, скороговоркой судья спросил, доверяю ли я этому составу разбирать моё судебное дело? Я ответил – доверяю, подумав: а что было бы, если сказать правду? Однако, стоит ли рисковать, да и зачем, если уже и так всё знаешь наперёд? Главное – сохранить достоинство. «Признаёте ли Вы себя виновным?» - спросила судебная коллегия. Я ответил: «Нет». Мой ответ пропустили мимо ушей, так уж, по-видимому, примелькался этот ответ заключённых.
Я слушал, как меня обвиняли в невыполнении приказа «не отступать», «живым врагу не сдаваться». Такого приказа Кузьменко не зачитывал, а, наоборот, приказал сняться со всех позиций и отступать немедленно! Да и какое это сейчас имело значение?! «Посмотрел бы я там на вас!» - вскипело в груди. Законно в душе протестовала справедливость действительности событий. На языке вертелось: «Исправлять надо не следствие, а причину!» Конечно, я проглотил горький комок, надеясь, может быть, защитник что-то скажет существенное в мою пользу. Ведь отступали по приказу, не были трусами, отстреливались до последнего.
Ожидая поддержки, смотрел на крепкий овальный, чисто выбритый затылок дынеобразной головы, мысленно взывал к защитнику повернуться в мою сторону. Защита, ёрзая в словах, практически превратилась в дополнительное обвинение. В голосе с подспудным скрежетом не прозвучало ни слова в мою защиту. Сухие судебные формулировки. Бумажная, словесная лузга подогнанных и подтасованных фактов. Чётко падали, глубоко впечатывались в душу отработанные банальные слова.
Стандартный приговор по статье 58 – «измена Родине» - с конфискацией имущества и наказанием - двадцать пять лет тюрьмы. На память пришли слова: «Бог создал законы, а бесы – юристов». Не успел опомниться, конвоир взял меня за плечо и вывел из зала суда. Практически всем моим сокамерникам вменили статью 58 и двадцать пять лет каторжных работ. Новый пункт назначения моей судьбы – строительство Беломорканала.
Влажный воздух Поволжья просыпался влажным снегом, когда мы прибыли к месту отбывания срока. Зажатые 58-й статьёй, люди поначалу не сразу объединились в братство единомыслия, которое прямо противоположно отличалось от тюремной братвы уголовников. Первое время бандитские сообщества вели себя хозяевами положения. Они не только притесняли «политических», но и отбирали продукты, вещи, всё, что им нравилось. Авторитет свой устанавливали кулаками, унижением, «опусканием» морального достоинства. Изо рта постоянный мат и угрозы. Однажды, собравшись, мы разработали план защиты, сумели привести его в действие и усмирили зарвавшуюся братву, создали вокруг них «мёртвую зону». С того времени «политических» тюремные «авторитеты» не трогали.
Строительство Беломорканала оставило неизгладимый след. Земляные и строительные работы велись примитивно, без наличия современной техники. Сколько раз я поражался стойкости и мужеству многих заключённых, выдерживающих колоссальную физическую и психологическую нагрузку. Конечно, были и такие, что ломались, неистовствовали, порой, сходили с ума, впадали в притуплённое состояние депрессии, жили с надломленной психикой.
Обдумывая реальность положения, я философствовал порой. С виду, вроде, все люди одинаковой человеческой конструкции, но как индивидуальны чувства, эмоции, воля, выдержка и прочие качества стойкости духа, зависящие от интеллекта, этой тайной жизни мозга, с его загадками непознанного. Для меня истинная ценность – Вера, она живёт внутри человека. С ней я выдержал плен и новые обстоятельства. Безусловно, спасала и солдатская закалка. Привык действовать сам, ни на кого не оглядываясь.
Под бдительным оком теперь уже советских конвоиров наш каторжный труд превратил сухостой безжизненной волжской степи в полноводный судоходный Беломорканал, удивительно красивый и живописный. Кто сосчитает, сколько человеческих жизней похоронил он под собой, каким тяжким трудом, как и кем он построен – этот выдающийся памятник, величайшее чудо архитектуры и гениальной мысли, искусственно обеспечивший жизненно необходимые ресурсы Поволжья и страны?!
После смерти Сталина многих освободили, в том числе и меня. Поседевший, выживший, закалённый в жизненном огниве, я мчался на родную Кубань, сжигаемый непреодолимым желанием поскорее увидеть близких мне людей, обрести, наконец, душевный уют, готовый привыкать к новым реальностям жизни.
Зовом памяти проехался по местам боевых позиций Крымского фронта, посмотрел на прошлое со стороны мирного времени, отмечал глазами и воспоминаниями каждый штрих, эпизод былого прифронтового места, удобрённого кровью бойцов. Не видно и следов боевых действий, их скрыла расцветом новая жизнь. Выстоявшую во времени Керчь не узнать. Вместо лачуг, стоявших на берегу в 1942 году, выросли красивые высотные дома – свидетели знакового времени. Представил дальнейшую живописную городскую перспективу будущего.
Невозмутимое небесное спокойствие залито лучами света, меняющего цвет и оттенки в мелодичных переливах зеркально-чистого воздуха в природной гармонии совершенства. Пушистые, мягкие облака плавно, нежно парят в пронизывающем пространстве. Ясное небо изливает искрящийся солнцепад в ласковое, перламутрово-лазурное тёплое море. Оно перемежается волновыми зеленовато-голубыми бликами. Изумрудная зелень в шёлковом шелесте.
А перед глазами всплывали картины бомбёжек, нагромождение трупов, розовые от крови набегающие гребни прибрежных волн.
Внимание привлёк безногий инвалид в коляске на берегу моря. Он бросал цветы в набегающий прилив. Огромный букет разноцветия, преимущественно красных тонов, лежал на култышках. С каждым броском взлетали вверх кустистые брови над печальными ярко-синими глазами или горько сходились на лбу.
Я подошёл. Короткий оценивающий взгляд. Я сразу узнал эти глаза, даже по прошествии стольких лет! Судьба не разлучила отца с сыном. Инвалид тоже узнал меня, улыбнулся. «Мирон» - представился, протянув мне руку. Старый знакомец рассказал мне о трогательном героическом поступке его матери. Несмотря на бомбёжки, мать шла к месту службы сына, не отвернула перед лицом смерти, вынесла сына под дулами автоматов, принесла домой. Она до конца дней вспоминала оккупацию Крыма немцами.
Многие колодцы были переполнены трупами, из них больше никогда не пили воду. Пережила мерзкие пакости соседей, что в момент стали врагами, хотя до войны жили почти одной семьёй. Почему-то умалчивают о том, как уничтожались госпиталя, мирные жители славянской национальности. Разоряли дотла, не жалея детей, детские санаторные учреждения, где лечилось много ребят со всего Союза. Замалчивают, но люди всё помнят!
Мирон до прихода советских войск жил в земляной пещере древней постройки, случайно открытой за стенкой подвала дома. Мать, выкапывая нишу для укрытия сына, неожиданно чуть не провалилась в провал грунта под руками. То была древняя могила довольно большой площади. Археологи до войны проводили в посёлке раскопки захоронений древних цивилизаций.
Вместе с маленьким сыном Мирон прожил в могильном склепе почти два года до прихода наших. Хорошо, что могилу давно ограбили, и она пустовала. Мать обустроила её, как могла, замаскировала провал, он не был виден в подвале, что не раз спасало Мирона с сыном при обысках.
Мирон поведал: после войны приезжал к нему Трофим, проездом в госпиталь. Помнил адрес, прочитанный в медальоне гимнастёрки, хотел рассказать матери о встрече с раненым в развалинах продуктового склада. Изумлению и радости не было предела!
Трофим прошёл всю войну, дошёл до Берлина, расписался на буденстаге от имени всего подразделения, за живых и погибших. После демобилизации долго мучился от ран, лечился в Крыму, год назад умер. Во время отдыха нашёл спрятанные мною документы штаба, наградные листы, отправил всё по назначению.
Я позавидовал Трофиму, пожалел, что не смог быть с ним на войне! Как и Трофиму, мне Мирон стал побратимом.
Воистину – всё прощается, но ничего не забывается! Больше тридцати лет шёл ко мне Орден Красного Знамени и всё-таки дошёл!
Жизненные судьбы и случайности сплетаются на небесах, наша воля и Вера – их перекрёсток. Моё пожелание на горящих развалинах сбылось. Бог действительно хранил бойца. Мирон выжил и никогда не забывал о фронтовых товарищах!
Пройдя через годы мыслимых и не мыслимых испытаний, я горд, что живу в России, делю со своим народом беды и победы, что неотделим от Родины духом и Верой! Что случилось, то произошло.
Как верующий человек считаю: Победа – чудо Божие, ниспосланное с Небес защитить нашу Родину от порабощения и уничтожения. Победить, сломать такую армаду гитлеровской машины ещё не окрепшей советской стране – могу объяснить только чудом православной Веры и верой в Бога всех наций, сражающихся против фашизма.
Татьяна Меташоп
3 октября
Здесь в могиле братской,
В этом сквере,
Лежат, кого не дождались,
Хоть выходили часто за околицу,
С мольбою в даль смотрели:
«Ты вернись...»
Не услышал, не вернулся, не дошел.
У войны свои законы. Без оглядки
Один стоявший против семерых,
Он мертвым звал живых в атаку!
И в этот день, здесь стоя у могилы,
Мы кланяемся в пояс, до земли
За то, что жизнь станицы защитили,
Теперь навеки вы нам земляки.
Погибли, чтобы нам цвела
Сирень в победном ярком мае,
Чтобы рождалась детвора
Фашизма, варварства не зная!
Этапы боевого пути
Очерк о своём отце на основе подлинных документов
составил Валентин Петрович Меташев
Ветеран Великой Отечественной войны, моряк Черноморского флота Меташев (Меташоп) Пётр Емельянович родился 12 января 1916 года в пос. Береговой (ныне пос. Приморский) Темрюкского района.
Призван на военную службу Славянским РВК 30 ноября 1937 года в военную часть 2960 72-го Отдельного Артиллерийского Дивизиона в г. Керчь. Приобретает в части военную специальность – дальномерщик орудийного расчёта с присвоением звания старшего матроса (ефрейтора). Проходил службу на базе ВМФ города Керчи до начала войны с Германией.
С 23 ноября 1941 года служил при штабе 140-го ОАД дальномерщиком орудийного расчёта. Участвовал в боях за город Керчь. Участник десанта на город Керчь в декабре 1941 года (Керченско-Феодосийская десантная операция). Принимает участие в боях на Тамани с февраля 1942 года, в боях за Новороссийск и обороне Цементного завода с 7 по 23 сентября 1942 года. Участник высадки десанта на Мысхако в отряде майора Цезаря Куникова.
В феврале 1943 года ранен и отправлен на излечение в полевой госпиталь.
С 23 февраля 1943 года служит на канонерской лодке «Красная Абхазия». Далее участвовал в боях вдоль Черноморского побережья от Новороссийска до Поти. С 24 ноября 1944 года служит писарем на канонерской лодке «Аракс». 10 января 1945 года лодка погибла от взрыва магнитной мины в порту Одесса. В живых осталось пятеро, в том числе Пётр Емельянович. Во время взрыва он находился на борту, был выброшен за борт, контужен. С 23 января 1945 года – служба на канонерской лодке «Терек», с 14 июня 1945 года на канонерской лодке «Днестр».
Пётр Емельянович демобилизован по окончании службы 21 марта 1946 года, вернулся в Тамань к семье. С апреля 1946 года трудился в Комсомольском рыбцехе.
За боевые заслуги ветеран награждён орденом Отечественной войны I степени, медалями «За победу над Германией в ВОВ», «За отвагу», «За оборону Кавказа».
Ветеран Краснознамённого Черноморского флота Пётр Емельянович Меташоп ушёл из жизни 10 апреля 2003 года, похоронен в ст.Тамань.
История лодки «Аракс»
Шёл последний год войны – 1945. Одесса была освобождена 10 апреля 1944 года, но ещё в начале 1945 года порт был почти пустынный, отступая, враг заминировал все подступы к порту и сам порт всевозможными типами морских мин. Дело разминирования порта было опасно и занимало много времени.
В порту базировалась бригада торпедных катеров и малые портовые средства обеспечения. Кроме того, порт подвергался массированным авианалётам вражеской авиации по ночам, наибольшие разрушения порт и город понёс именно в это время. В 1941 году немецко-румынское командование не разрушало город для своих целей, а в 1945 году, когда война шла к концу, такой необходимости уже не было.
Одесса нуждалась в кадровых минёрах, тральщиках, других флагманских специалистах. В порт из Севастополя был направлен отряд боевых кораблей в составе канонерских лодок «Красный Аджаристан», «Ахтуба» и «Аракс». Последние две канонерки получены от Румынии в качестве трофеев
5 сентября 1944 года. Это были небольшие по водоизмещению корабли – 375 тонн, длина 60 метров, вооружение 1-88 мм орудие, 1-37 мм орудие и 1-20 мм орудие, два пулемёта, два бомбомёта. Экипаж 66 человек.
Эти две канонерские лодки были построены в 1916 году для французского флота и назывались «Фрипоне» и «Мигноне». В 1920 году эти корабли были выкуплены Румынией для своих ВМС и носили названия «Капитан Думитреску» («Аракс») и «Локотенент Командор Евген» («Ахтуба»).
На пришедших из Севастополя кораблях находилось много флагманских специалистов, отпускников и других военных красных моряков. Корабли в военной гавани ждали тысячи встречающих родственников и знакомых. Первым подходил к причальной стенке «Аракс», где также стояла приготовленная для передачи мазута наливная баржа. Непосредственно у причала и наливной баржи произошёл взрыв большой мощности с высотой 60 метров. За пару секунд в облаке дыма, пара, водяных брызг корабли перестали существовать. Сработала немецкая донно-акустическая кратная мина. Весь экипаж и другие военные, находящиеся на борту «Аракса», погибли.
После гибели корабля АСС поднял останки канонерки, но ввиду больших разрушений её не восстанавливали и передали 19 января 1945 года на разборку на металл.
Малоизвестный эпизод: после гибели корабля один из командиров тральщиков, находящийся в Одессе, по своей инициативе провёл специальный кабель на территории порта для подрыва немецких донных магнитных мин, сработала одна из мощных мин, взрыв был огромной силы. Поблагодарить бы командира за инициативу, а его арестовали сотрудники СМЕРШа. Правда, через несколько дней выпустили.
Экипаж вначале был захоронен неподалёку, на Александровском бульваре. Не было известно даже большей части фамилий погибших, тем более не членов экипажа.
Шло время. В шестидесятые годы останки погибших перезахоронили на Слободское кладбище, там и поныне находится мемориал погибшему экипажу «Аракса». Братская могила всегда ухожена, растут живые цветы.
Все прошедшие годы исторической работой по выявлению фамилий погибших занимался по личной инициативе юнга Северного флота (на погибшем корабле были и юнги) Дмитрий Иванович Антонов. Большую поддержку ему оказали в своё время корреспонденты и работники Одессрадио Галина и Людмила Воронюк. Благодаря настойчивой работе удалось установить фамилии и имена всех 64-х членов экипажа и 29 фамилий других флотских специалистов и краснофлотцев.
Сегодня на месте гибели лодки «Аракс» вновь собираются ветераны ВОВ и флота, чтобы почтить память отдавших свои жизни за Отечество.
Светлана Соловьёва
Пролив в огне.
Пролив в огне, взрываются снаряды,
Кипит под взрывами вода.
А кораблям спасаться надо,
Куда ж идти? Везде одна война.
Война бушует над проливом,
Вода и небо, слитые в одно.
И нет конца грохочущим разрывам,
И много кораблей ушло на дно.
Здесь гибнут люди. Стоны, слёзы.
И не спастись от бешенства огня.
Но командиры находили силы
И выводили транспорт из огня.
И всем, кто пал в бою жестоком,
Мы славу воспоём, склонясь.
Венки мы бросим в наш пролив широкий,
Слезу сотрём со щёк мы, не таясь.
И слава тем, кто здесь нашёл погибель.
Венки плывут, и море стало тихим.
Вода чуть – чуть рябит, как будто плачет,
Не хочет потревожить в море спящих.
Мы помним всех героев, мирно спящих в иле.
Венки плывут, плывут на Керченском проливе…
О.П.Воронцова
Гордость потомков
Отец, отец, какую трудную дорогу
Тебе пришлось пройти на жизненном пути!
Ты был одним из тех немногих,
Кому по жизни удавалось пронести
Любовь и стойкость, силу, веру,
Чтоб не сломаться, честно жить,
Чтобы не просто называться человеком,
А и по сути человеком быть.
Давно, когда я сама была ученицей школы № 9, моего отца, Петра Емельяновича, пригласили на открытый урок, урок боевой славы. Он рассказывал моим одноклассникам об участии в высадке десанта на Малую Землю, об обороне Тамани, о службе на батарее под Волной, о своей жизни во время войны.
Я слушала и ощутила гордость за отца. Но в то время я была слишком юна, чтобы оценить его жизнь, его поступки, понять, что мой отец был романтиком, и это скрывалось глубоко в его душе. В то время, в эпоху социализма, считалось, что сознание должно быть коллективным. Жить надо было во имя вождей, партии, идей. Но он жил не во имя идей, а жил, как чувствовал, не по конституции, а по совести.
Да, он тоже был коммунистом во время войны. Но его документы пропали во время взрыва канонерской лодки «Аракс». Восстановить их не удалось, так как соответствующим органам надо было доказывать, почему ты не погиб вместе со всеми, почему не сохранил документы.
В нём был тот особый стержень, который не дал ему сломаться, сохранить при всём этом порядочность, честность, справедливость, скромность. В нём было умение молча делать своё дело, не высовываться и не «якать». В душе он был борец, говорил правду в глаза, не прятался за чьи-то спины, не притворялся и не лебезил ни перед кем. Теперь я понимаю, как же трудно ему жилось, ведь нелегко быть «белой вороной».
Самым главным качеством отца была целеустремлённость. Он всегда добивался всего, чего, хотел. Построил дом, посадил сад, воспитал четверых детей. Был не очень разговорчив, может, даже угрюм. Но это для тех, кто его не знал. Мне, как младшей дочери, досталась вся та любовь, какую он не додал моей старшей сестре, потому что она родилась во время войны, и мальчишкам – моим братьям, потому что в то время мальчиков было принято воспитывать в строгости.
Мы работали рядом с ним на стройке, в огороде, помогали по хозяйству. Лентяев не было, у всех были свои обязанности. Мои родители садились вечером вместе и планировали покупки, папа нам читал статьи из газет. Сам любил читать исторические книги, классику, и нас приобщил к чтению. Уроки мы тоже делали с папой, когда он приходил с работы. Сам он хорошо учился в школе, пошёл учиться с 6 лет и за два года закончил четыре класса.
После войны дослуживал кадровую службу. Из-за ранения частично потерял зрение и вынужден был искать работу физически не тяжёлую. Закончил курсы бухгалтеров. Умел всё делать своими руками – пилить, строгать, выпиливать, делать мебель, ремонтировать машины, проводить электричество, класть и штукатурить стены. Увлечений у отца было много: рыбалка, охота, чтение, по самоучителю научился играть на баяне и мандолине. Умел колировать деревья, разводил пчёл, шил на швейной машинке, стриг овец, чинил одежду. Мог при необходимости сам доить коров и готовить обед.
Был очень степенный, никуда не бежал. И при этом всё успевал. Он умел хорошо танцевать, ведь моряков учили танцевать. С мамой они поженились до войны. Отец служил в армии, потом пять лет войны, после ещё дослуживал. А она ждала его все эти годы. Женщинам во время войны было ох как не сладко! Особенно в оккупации.
Потом, после 70-х, они вместе ездили на встречи ветеранов, встречались с сослуживцами отца. Ходили на огоньки, организованные в честь Победы. Они прожили трудную, достойную жизнь. Я горжусь своими родителями. Только очень жаль, что на их долю выпало так много трудностей и тревог.
Мамина мудрость.
Плачут украдкою мамы, грустя,
Горькие слёзы платком вытирая.
Жалко себя и родное дитя,
То, что любила, кормила, качала.
Сколько бессонных ночей провела
Мать возле детской твоей колыбели.
Вырос ребёнок, и связь та ушла,
Песни забыты, что мамы нам пели.
Мамочка, помню я мудрость твою.
Эти слова я слышу опять.
Малые дети уснуть не дают,
Ну, а большие – свободно дышать.
Мудростью маминой этой живу,
Сколько событий с тех пор пронеслось!
Малые дети уснуть не дают.
Ну, а с большими сам не уснёшь.
С.Н.Соловьёва
За Отчизну, за свободу!
Анатолий Яковлевич Кобзев родился 5 сентября 1923 года в селе
Каменка – Днепровская запорожской области в семье плотника. Мать, Ольга Ивановна, происходила из более состоятельной семьи, её отец был крупным пчеловодом, она закончила 3 класса церковно-приходской школы. А отец, Яков Максимович, был из бедной семьи, закончил только один класс, но читал и писал. А плотник был очень хороший, даже делал музыкальные инструменты. У Анатолия было ещё два брата.
Семья имела земельный участок и небольшой сад. Была и корова, которую Толя пас. Шли голодные тридцатые годы, и, чтобы корову не украли, её держали в доме, надевали железные путы. Эта корова спасла семью от голода. Анатолий Яковлевич помнит, что голод донимал сильно, дети рылись в силосной яме, неподалёку от работы его отца, находили там початки молочной кукурузы и ели их – так хотелось кушать.
Уже в первом классе Анатолий читал «Кобзаря», к чтению его приучила мать, в доме были книги. В селе была школа-семилетка, построенная ещё в царское время. Он хорошо помнит её директора, Романа Васильевича Олексенко, который преподавал у них историю. Уроки были настолько интересны, что дети слушали, затаив дыхание. Анатолий Яковлевич закончил семь классов, а 8 – 10 классы – уже во вновь отстроенной десятилетке.
В июне 1941 года он закончил десять классов и получил аттестат зрелости. А придя домой, услышал по радио, что началась война, что немец напал на нас. На следующий день он уже эшелоном направлялся в Севастополь. На пути следования налетели фашистские самолёты, сначала бомбили, с эшелонов люди стали разбегаться по степи, а с самолётов стали их расстреливать прицельным огнём. И вот тогда он впервые воочию увидел кровь Великой Отечественной войны. Ему командир подсказал сидеть под платформой, а бегущие люди – как живые мишени. С горем пополам добрались до Севастополя.
Анатолия Яковлевича, как грамотного, направили в катакомбы Балаклавы, учиться на радиста. Оттуда он направился в военно-воздушную часть Черноморского Флота, где поддерживал связь с самолётами, которые летали на бомбёжку Плаешты. Там, в этом румынском городе, находились большие запасы горючего для немцев. Вот наши самолёты его и бомбили. Выслеживали и бомбили в Чёрном море фашистские подводные лодки.
В 1942 году, в начале лета, авиация наша была почти вся разбита. Анатолия Яковлевича под Феодосией тяжело ранило и контузило. Потери радистов под Севастополем были очень большие, и ему пришлось несколько раз садиться в самолёт, выполняя роль стрелка-радиста. В его руках была не только радиостанция, но и пулемёт ШКАС. Стрелок-радист отвёз его в бессознательном состоянии в госпиталь в Сочи.
После госпиталя боец попал в бригаду морской пехоты и оказался в горах под Туапсе, где познакомился с другой участницей войны – Ниной Родионовной Широковой. Это было в районе посёлка Кирпичный Завод.
Анатолий Яковлевич вспоминает: «С автоматом на плече и радиостанцией Т-18 на спине я был радистом-асом, и командование отправляло меня на самые ответственные и жесточайшие операции. Мне пришлось участвовать в самых страшных боях за освобождение Туапсе. Это было в горах, высота Семашхо, гора Индюк и гора Перевальная. Шли кровопролитные бои, враг не хотел сдаваться, а приказ был «Ни шагу назад!», только вперёд. В горах бой вести очень сложно. Немцев много, они нас бомбят, а наша авиация почти вся разбита. В горах частые туманы, облачность, прицеливаться трудно. Утром, когда вставало солнце, было видно дно лощины, сплошь укрытое телами убитых. Ценою неимоверных усилий и потерь защитили город.
Я участвовал во всех боях до самого освобождения Тамани».
С Тамани высаживали десант, ведь Крым был ещё у немцев. В Тамани была военно-морская база Черноморского Флота, и с этой базы его высаживали под берег Крыма. Первая высадка была неудачной. Второй раз, в марте 1943 года, боец Кобзев корректировал огонь (батарея уже была установлена на Панагии), и с этого момента, после взятия Керчи, он попал на 743 батарею.
Приходилось ремонтировать радиостанцию, от бомбёжек она выходила из строя. В конце войны с этой 743-й батареей был направлен в Севастополь на железнодорожную батарею, и с ней демобилизовался.
А вот когда война подходила к концу, мы в свободную минуту уходили в увольнительную в Тамань, и я познакомился с моей будущей женой Наташей. У неё отец и брат ушли на фронт и не вернулись.
Демобилизован Анатолий Яковлевич младшим лейтенантом военно-морского флота. За боевые заслуги ветеран награждён орденами Отечественной войны I и II степени, медалями «За отвагу», «За оборону Кавказа», медалью маршала Георгия Жукова, множеством юбилейных медалей.
У Анатолия Яковлевича двое детей, трое внуков и трое правнуков. Сегодня
он живёт в Тамани. Это очень светлый, душевный человек, интересный и грамотный рассказчик. Очень внимательно относится к тем, кто хочет услышать его рассказ, хотя каждое слово отзывается болью и эхом прошедшей войны.
Александр Лялин
Посвящается лётчикам
Мы подбиты, и «ИЛ» наш дымит.
Но мотор пока работает без сбоя.
Стрелок Серёга почему-то мой молчит,
Может быть, он ранен, а может, и убит.
Но ведь ещё не вышли мы из боя.
Вот справа к нам заходит мессершмит,
К дымящей, изрешеченной машине.
Подходит близко, ведь стрелок молчит,
И тот, кто в этом мессере сидит,
Наверно, ухмыляется в кабине.
Серёга мой очнулся и сжимает ШКАС.
Дал по фашисту очередь густую,
И лётчик мессера дал полный газ,
Дымя, ушёл, заваливаясь на крыло вкрутую.
- Сергей, ты сбил его, ты молодец!
Держись, приказ получен – выходить из боя!
Если б не ты, пришёл бы нам конец.
- Командир, я снова вижу мессеров. Их двое.
И снова заработал ШКАС.
Беда бы нам, да «ЯКи» подоспели.
Опять удача, выручили нас,
И мессеры трусливо улетели.
Сопровождали «ЯКи» повреждённый «ИЛ»,
Вели его вплоть до аэродрома.
И лишь когда я «ИЛ» свой посадил,
Ушли, крылом качая, мол – ты дома.
И вот в кабине, на своём аэродроме,
Я повернулся головой к стрелку.
Он, в пулею пробитом шлемофоне,
Шептал мне: «Слава, очень жить хочу!»
- Сергей, - кричу я, - потерпи немного,
Вон санитарка к нам с тобой спешит.
Но крови очень потерял он много,
Вон, алой струйкой по щеке бежит.
Серёгу быстро уложили на носилки
И увезли в ближайший медсанбат.
А я стоял, глядя им вслед, не в силах
Слезу смахнуть. Ведь был он мне как брат.
А сзади тихо подошёл комэска,
Обнял за плечи и сказал: «Держись, солдат!
Я видел всё, и смерть была к вам близко».
- Но ведь Серёге ещё рано умирать!
- Не плачь. Вы полетаете ещё с Серёгой.
Скажу тебе я, лейтенант мой дорогой:
Верь в лучшее, верь мне, что наш Серёга
Жить будет. Он теперь хранитель твой!
Двадцатилетние мужчины
Я был убит под Туапсе,
В районе высоты Семашхо.
Слезой по мне блестит в росе
Пробитая осколком фляжка.
Мой автомат лежит со мной,
Узором ржавым разрисован.
Я так давно закончил бой,
Но всё не демобилизован.
Проходят годы день за днём,
А я всё здесь, на дне лощины,
Где умирали под огнём
Двадцатилетние мужчины.
А ты, коль пулями не сбит,
Ты, мне когда-то руку жавший,
Ты им скажи, что я убит,
Что я не без вести пропавший.
Скажи, что мы убиты все,
Плечом к плечу, на дне лощины,
Собой закрыли Туапсе
Двадцатилетние мужчины.
Имя автора не сохранилось. Стихотворение публиковалось в газете
«Литературная Россия» в 1967 году. На текст была написана музыка,
и песня была очень популярна в Туапсе. Здесь воспроизводится
по воспоминаниям ветерана Великой Отечественной войны,
освободителя Тамани Нины Родионовны Широковой.
Солдаты навечно в строю
Воспоминания ветерана Великой Отечественной
войны Широковой Нины Родионовны
Я, Герасимова (Широкова) Нина Родионовна, родилась 22 марта 1921 года в селе Донском Труновского района Ставропольского края. У нашего отца умерла жена, и он женился на молодой девушке – моей маме. В семье было много детей, но голод и болезни унесли почти всех. Умер и отец. Осталось нас двое.
Мама ходила в соседние сёла, менять одежду на продукты. По дороге их встречали разбойники, всё отбирали и били. Страшнее голода нет ничего на свете. В 1934 году стали ходить на работу в колхоз, я ходила с мамой, чтобы что-нибудь поесть. А весной приехал вербовщик на хлопковые работы в Азербайджанскую республику. Брали одиноких или с одним ребёнком, а нас двое у мамы. Одна девушка записала сестру к себе, а меня записали с мамой. Убирали хлопок, а дети весной собирали совку – вредителя, который портит хлопковую коробочку. Я заболела малярией, и меня отправили в Тамань к бабушке с дедушкой. Здесь была коммуна, и голодали не очень. Вскоре и мама с сестрой приехали сюда.
Когда началась война, мне было 20 лет. 22 июня 1941 года я была в Темрюке на пленуме комсомола. И вдруг объявили, что началась война. Нам всем приказали вернуться домой. Утром, чуть свет, отправились на Тамань. Ещё не дошли до пос. Пересыпь, а с Тамани уже шла полуторка, полная людей – мужчины и одна девушка, медсестра Скляренко Елена Яковлевна. Это были первые мобилизованные.
Нас всех, комсомольцев, стали обучать военному деле и первой медицинской помощи. Учились вечером, а днём копали траншеи, окопы, доты, капониры для самолётов (у нас был аэродром). Всё делали вместе с солдатами. Часто прилетали бомбить немецкие самолёты. В Тамани было всё, множество сельхозпредприятий, все необходимые гражданские и культурные учреждения. Война всё разрушила.
В конце августа 1942 года началась эвакуация солдат с Крыма, а потом дальше, на Кавказ, отступали уже по побережью. Заняли оборону в хуторе Веселовка. Горело зерно на полях – страшно и больно. Я решила уходить с мужем, и моя подружка тоже с мужем, через Анапу. В Раевской заняли оборону, немец сильно бомбил. Приказ отходить. А куда, как? Никто не знал.
Дороги через лес. Нашёлся один морячок, раненый, посадили его на коня, и он провёл нас до Новороссийска. От просёлочной дороги через лес были протоптаны дорожки. И вот на одну из них меня поставили с винтовкой, приказали: если какой шорох – дайте знать. Пока весь обоз с продовольствием и боеприпасами с горы спустился, мне показалось – прошла вечность. При любом шорохе мне казалось, что это немцы, что сейчас ударят меня прикладом по голове или заколют штыком.
В Новороссийск добрались, а там адский гул, корабли и пушки стреляют по немцам. Они уже подступали к городу. И вот нас с подружкой завезли за Новороссийск, где мы вместе с начальником по продовольствию и поваром день и ночь готовили обеды, жарили беляшики и пышки и возили на передовую, кормили солдат. Подружка ждала ребёнка, а её муж погиб в Новороссийске, она не знала и думала, что он живой. Начальник просил нас: «Держитесь, девочки. Если я не накормлю солдат, меня расстреляют. Вот выпейте по ложечке спиртику и вы будете бодрыми». Мы говорим: «Мы не умеем». А он: « Я вас научу».
Когда вывели солдат с передовой, мы с мужем попали под Туапсе. Там расформировали дальнебойную 167-ю артиллерийскую дивизию и формировалась 743-я батарея Туапсинской военно-морской базы. Моряки и вооружение были сняты с крейсера «Коминтерн», который был уже выведен из строя. Мне зам.командира предложил уехать дальше в тыл. Я ответила, что никуда не поеду. Меня оформили как вольнонаёмника на пищеблок. Моя работа – стирка морякам белья, бинтов. Там каждое ущелье было полно раненых с Малой Земли. Кормили, перевязывали их, письма домой писали.
Я была обута в туфельки, они износились. Мне сапожник переделал обувь из больших ботинок, один чёрный, другой коричневый. И никто не смеялся, не обращали внимания, хотя все были молодые. Жила я у дедушки с бабушкой. У них была внучка, которая погибла при бомбёжке, и они меня взяли к себе. На чердаке сушили выстиранное бельё и бинты, и внуки хозяев – мальчишки 10-12 лет – помогали развешивать и снимать.
Однажды, во время бомбёжки, где стояла батарея, в маленьком хуторке Кирпичный Завод, приблудился петушок. Моряки так его полюбили, решили оставить у себя, и он привык у них. Когда выстрел – он сопровождает своим «ку-ка-ре-ку». Всем было весело. Кормили нас хорошо, лишь однажды не было соли, ели несолёное. Однажды даже артисты приезжали.
Враг стремился захватить Туапсе, чтобы господствовать на всё Чёрном море. Там, где стояла наша батарея, рядом была речка небольшая, за ней железная дорога на Белореченскую, а метрах в 50-ти – шоссейная дорога, а по бокам лес и горы.
Наша батарея поддерживала оборону Туапсе и наступление наших войск, освобождала Кавказ, Кубань, Тамань. Когда освободили Тамань, мне сразу бросилось в глаза, что немцы проложили узкоколейку напрямую, через огороды, до Комсомольска, к Чёрному морю. Они все каменные дома, школы развалили, сделали аэродром. Центр Тамани был разрушен, некоторые дома сгорели от бомбёжки. Везде одни развалины. Страшно и жалко смотреть на это было.
После освобождения Тамани дивизион был направлен на Тамань, и батарею поставили на мыс Панагия, откуда хорошо было видно крымский берег. Громили живую силу врага, технику, поддерживали высадку десанта на Керчь. Город брали дважды. В первый раз высадились осенью. Сильный ветер не дал высадить подкрепление. А второй раз в апреле, и освободили Керчь 11 апреля 1944 года.
Потом я перешла работать на аэродром официанткой в техническую столовую. Самолёты летали бомбить Керчь, столовая была в землянке и камбуз. Потом, когда аэродром перевели ближе к передовой, в Крым, я пошла работать воспитателем детского сада, потом заведующей. Я и до войны работала, когда немцы были далеко. В детсаде не было ни кроваток, ни постели. Дети спали на полу, на сене. Рады были, что кормили. Очень трудно было. Всё пережили, всё вынесли.
Мама и сестра оставались на оккупированной территории Тамани, жили у дедушки и бабушки. У них поселились три полицая. Когда напьются, начинали стравливать собак. У дедушки была собака по кличке Туман, очень умный пёс. Когда летит на бомбёжку немецкий самолёт, он уже давал знать, выл, лаял. Никакой еды от врагов не брал, даже колбасу. А у немцев тоже была собака. И вот они потешались дракой собак. Когда Туман побеждал, она хватали его за хвост и держали, чтобы их собака побеждала. Потом дедушка отдал Тумана соседям. Дедушку за это били, говорили, что он партизан. Сестра убегала от них к соседке через окно.
Возле моря было много советских военнопленных. Все были голодные, измождённые. Мама носила им еду, а немцы как увидят, то за это кнутом по спине били. Пленных строго заставляли работать, нельзя было засмеяться или встать отдохнуть, тоже сразу били. А румыны воровали скот, птицу. Так у соседки в сарае с глухой стороны пробили дырку и вытащили телёнка, но у бабушки корова осталась только потому, что румыны боялись полицаев. Заставляли носить молоко, яйца на склад, у кого корова и птица осталась, кормить немецкую армию. У них были и румыны, и чехи, и поляки, в общем, разные нации.
Мама и сестра были в списке на расстрел, из-за меня, комсомолки. Были предатели, которые указали, что я ушла с красными. Но нашёлся хороший полицейский, который уничтожил списки. А так много расстреляли жителей, жён партийных работников, комсомольцев, активистов, забирали всех. Говорили – будем эвакуировать в Крым, вели под конвоем, а сами расстреляли в противотанковом рве под Комсомольском.
До оккупации в каждом дворе должен быть окоп. Когда налёт немецких самолётов, жители прятались. А во время оккупации, если налёт наших самолётов, то немцы их выгоняли, а сами прятались.
После освобождения в Тамани был суд Северокавказского округа над предателями. Они рассказали, где были расстреляны люди, как земля шевелилась в траншеях, не все были убиты, их туда сталкивали, многие сами бросались. Матери детей закрывали своим телом. Потом перезахоронили всех в братскую могилу.
После освобождения Тамани стали приходить раненые, трактористы собрали трактор из лома. Техники никакой не было, один бык как-то уцелел, и вот сделали тележку, он подвозил заправку к трактору. После ухода гитлеровцев начали наживать хозяйство, сеяли вручную. Старики пшеницу разбрасывали по полю, а мы тяпками-сапками ворошили землю. Дождались первого урожая, стали убирать. Ночью рвали руками, потому что она выросла маленькая. Потом смастерили молотилку. Общими силами урожай отвозили на коровах в маленькой тележке в амбар. Тогда зажили, стали давать на трудодни зерно. Все довоенные облигации отдали в фонд обороны, а новые – на восстановление сельского хозяйства. Денег нет, платить нечем. В конце года, сколько причиталось, отдавали за облигации.
И так всё постепенно восстанавливалось, появились косилки, комбайны, строили дома. Жили все дружно и весело.
П.П.Глинько
За труд и подвиг
Нина Родионовна Широкова сейчас живёт в Тамани. В дни подготовки этой книги эта замечательная и удивительная женщина отметила свой 90-летний юбилей. По складу своего характера она и сейчас активно интересуется общественной жизнью, всегда доброжелательна, отзывчива и положительно влияет на окружающую обстановку. У Нины Родионовны дочь, двое сыновей, трое внуков и правнучка. «Все дети и внуки внимательны и добры ко мне и окружающим, - говорит она, - я думаю, мне не придётся за них краснеть перед людьми». За доблестный труд и подвиг ветеран войны Широкова Нина Родионовна награждена орденом Отечественной войны II степени, медалями «За освобождение Кубани» и «За освобождение Тамани», воинским знаком «Фронтовик» и знаком «Ветеран Черноморского Флота», медалью маршала Жукова и медалью адмирала Нахимова, множеством юбилейных медалей
Л. Добровольская
Петух на батарее
По материалам газетной публикации.
Этот снимок подарил мне Сергей Филиппович Спахов, капитан I ранга в отставке, бывший командир 743-й батареи, снятой с крейсера «Коминтерн» и громившей гитлеровских захватчиков на суше. На фотоснимке далёких военных лет – матросы и молодой офицер батареи, тогда ещё капитан-лейтенант С. Спахов.
Шла война, тяжёлая и жестокая. Но лица артиллеристов в пятиминутной короткой передышке освещены жизнелюбием, поражают неистощимым юмором. На снимке запечатлён петух, получивший «прописку» на батарее. Казалось бы, просто шутливый снимок сделал фотокорреспондент Веринчук, не подозревая, что через десятилетия он станет документом, свидетельствующим о духовном оптимизме защитников Родины. С фотографии на нас глядит сама поэзия суровой военной поры.
Петух на батарее. Что там – птица.
Но повод основательный вполне,
Чтоб радость людям заглянула в лица
Короткой передышкой на войне.
Бойцы его прозвали «Пётр Иваныч»,
И в шутку величали старшиной:
Служака-доброволец даже на ночь
Не отходил от точки огневой.
А на рассвете звонким «ку-ка-ре-ку!»
Напоминал, что ждёт, мол, ратный труд.
Уверен был «сигнальщик», что опеку
Матросы и оценят, и поймут.
Бойцы-артиллеристы с «Коминтерна»
В короткий миг затишья на войне
Зарядку доброй шуткой достоверно
Считали очень правильной вполне.
Рассматриваю фото вновь и вновь я:
Как лица их открыты и просты,
Как много в них духовного здоровья,
Как много в них душевной красоты!
Батарейцы.
По материалам музея школы № 9
и школы пос. Волна
Большая война окружила Кубань со всех сторон. Жестокая мясорубка человеческих судеб работала второй год…
Оставив Крым, черноморцы готовили Таманский полуостров к долгосрочной обороне. Под покровом ночи с потопленных крейсеров «Коминтерн» и «Красный Крым» сняли орудия, и так же по ночам, создали непотопляемый крейсер у подножья горы Горелой. Дивизион дальнобойной морской артиллерии пополнился большими калибрами. Уже восемь батарей, рассредоточенных в районе Тамани, ведут артобработку крымского берега, топят транспорт и оттесняют десант.
Фашисты тоже не скупятся, установив батареи за керченскими высотами. Идёт позиционная война по расписанию, с перерывом на авианалёты.
В конце сентября 1942 года немцы бросили очередной десант в район горы Тиздар, что недалеко от рыбколхоза «За Родину». Гора прикрыла атакующих от точного обстрела и дала закрепиться. Следующей ночью, не считаясь с потерями, фашисты попёрли на плацдарм такой силой, что нестройные ряды отрядов обороны отступили. Угроза очередного окружения на узкой полоске суши, после керченской баталии, быстро решила исход операции. Батарейцы остались одни.
К утру немецкие подразделения закрепились на высотках и начали поливать косу Рубан миномётным огнём. Выведенные на прямую наводку батареи молчали. Сообщение с таманским берегом шло посредством флажковой азбуки. Попросили огня. Дальнобойщики лейтенанта Платова (Холодная долина) и батареи прикрытия (Белый обрыв) держали фашистскую пехоту более суток, разметав по степи десантную группировку. Коминтерновцы корректировали огонь.
Под прикрытием авиации немцы бросали на плацдарм подврепления. Самолёты бомбили и батареи. Обстрел с керченского берега и миномётный огонь не давали поднять голову. Брустверные укрепления мало спасали от навесного артогня. Но батарейцы жили и воевали.
На пятые сутки 217-я батарея понесла большие потери. Ночью шестеро матросов перешли на соседнюю батарею. А на рассвете таманцы расстреляли орудия 217-й. прошёл ещё день. Под покровом ночи катерники пытаются снять батарейцев с косы. Но немцы понятливые ребята. Ещё с вечера пристреляли акваторию и не пустили катера к берегу. Тогда оставшиеся в живых отправляют на «большую землю» гонца со знаменем дивизиона с письмами семьям.
Краснофлотец Петька, из местных, шагнул в предутреннюю воду Таманского залива. Начало октября. Вода не холодная, но всё же более восьми километров. Батарея № 117 жила ещё три дня. За это время Петька отдышался. Был зачислен в писарчуки штаба. Провинился по службе, и в наказание был отправлен на НП г.Лысой к своему дальномеру.
Война шла своим чередом. Запорожский плацдарм держался в лице одной батареи. Снаряды и боеприпасы заканчивались. Боеспособных морячков оставалось семеро. С Лысой просемафорили: «Петька». Коса ответила: «Гудыма».
Вялый позиционный огонь продолжался до полудня. С фанталовских высот начала выдвигаться фашистская пехота, подкреплённая тремя танками. Раньше их не было. Похоже, последний бой…
С Рубан косы пошла отмашка: «Прощай, братва!» «Огонь на себя!» «Привет Ольге!» Не забыл старшина Гудыма о кудрявой, белобрысой жене Петьки.
Артобстрел орудий таманского плацдарма был такой силы, что немецкая пехота почти не сдвинулась с места, а танки замерли на южном склоне у
п. Гаркуши навсегда. Наутро, когда местные женщины вдоль берега подобрались к батарее, у разбитых орудий нашли двух тяжелораненых…
На том месте стоит обелиск…
Перед фашистскою чумой
Вы не упали на колени,
Пришли с победою домой.
Вам память наших поколений!
Эти строки написаны на памятнике, установленном на батарее Сергея Филипповича Спахова на мысе Панагия. Ученики школы пос. Волна шефствуют над ним многие годы, и несколько лет назад даже спасли его от разрушения.
Не одно поколение мальчишек и девчонок посёлка Волна и станицы Тамань проводили там всё свободное время, исследуя подземные ходы, блиндажи, собирая гильзы от патронов и снарядов - безмолвные свидетельства той суровой войны.
Н.Н.Романова
Горнист
Участнику Великой Отечественной
войны Сергею Филипповичу Спахову
и его боевым товарищам.
Из газеты «Железнодорожник»,
1983 год. г. Москва .
Трудна военная дорога,
Спешит по ней отряд морской.
В пустой деревне у порога
Кружит один петух живой.
И солнце южное лучами
По спинам потным так печёт,
А тут петух пылит крылами,
Несётся вслед, не отстаёт.
Упрямо мчится за десантом,
«Ку-ка-ре-ку» вовсю кричит.
Отряд глядит на лейтенанта,
А он бойцам так говорит:
«Фашистам Петя ведь не дался,
Успел, как видно, он удрать.
И чтоб один здесь не остался,
Возьмём с собою. Воевать».
Он подхватил к плечу Петрушу,
Смеялся весело отряд…
Ночами спал петух под пушкой,
Днём не боялся канонад.
От Туапсе ушёл Петруша
С морским десантом навсегда,
Шагал с бойцами морем, сушей,
И брал он с ними города.
Бывало, ночью на привале,
Перед грядущим тяжким днём,
Бойцы уставшие дремали.
И вдруг – Петруша бил крылом!
Давал он здесь свои сигналы,
Кричал «ку-ка-ре-ку, ре-ку».
Как мессершмидты налетали,
Уже все были начеку.
Матросы про него сказали:
«Петруша – вахтенный горнист».
Когда до Керчи прошагали,
И сбит бывал не раз фашист.
Шутили все, и в нём видали
Кусочек дома своего,
Что заслужил петух медали,
Не взяв за службу ничего.
«Наш Пётр Иваныч!» - величали,
Мы в Будапеште – как бойца.
И в День Победы вспоминали:
Как грел на фронте он сердца.
И.Таран
Дорогие мои земляки
По материалам газеты «Тамань»
№ 84 за 22 июня 2010 года
Война, несомненно, накладывает глубокий отпечаток в душе человека,
прошедшего её. Но когда я встретила Дмитрия Кузьмича Севостьянова,
подумала, что иногда бывает всё наоборот. В этом человеке нет ни капли
уныния и плохого настроения. На его лице сияет добрая улыбка, а глаза
светятся живым огнём. Дмитрий Кузьмич уже не молод, но по-прежнему
бодро держится и никогда не теряет надежды. В чём же секрет?
Оказалось, что всё просто. По словам Дмитрия Кузьмича, ему помогает
улыбка. Ведь она-то как раз и продлевает жизнь.
Дмитрию Кузьмичу было 15 лет, когда началась война. На фронт его
ещё не взяли, а вот работы в станице было хоть отбавляй. Главной задачей
для тружеников стало производство хлеба для фронта. Урожай удался
хороший, и работать приходилось днями напролёт. Молотили всеми
способами, даже руками.
Пришла осень 1942 года. Почти в 17 лет Дмитрия Кузьмича взяли на
фронт. Попал он в Ярославскую область. Первые два месяца проходили
так: им дали лопаты, пилы, топоры, чтобы рыть землянку. Да не какую-
нибудь, а двадцать на девять метров и глубиной два метра. Одна такая
землянка вмещала в себя 160 человек. Затем солдат стали тщательно
готовить и учить военному делу.
Во многих странах побывал Дмитрий Кузьмич: Польша, Чехословакия,
Венгрия, Германия. Австрия. Всюду свои обычаи и установки. 8 мая 1945
года, ночью, они с товарищами ложились спать солдатами, а проснулись
победителями. Война уже позади, а впереди рабочие будни по
восстановлению страны.
В общей сложности служил Дмитрий Кузьмич восемь лет. Это немалый срок. В Тамань приехал в 1962 году, и вот уже 64 года он живёт здесь. Он ни капельки не жалеет о том, что попал сюда и благодарен судьбе за это.
Дмитрий Кузьмич напоминает Василия Тёркина из поэмы
Твардовского. Он такой же весёлый и заводной. Танцы – его хобби, а
вальс – любимый. Так пускай же поэма его хорошего настроения и
бодрости никогда не заканчивается.
Анатолий Черноморченко
Память о друзьях
Стою у могилы погибших друзей,
Шумит майский ветер над ними.
Больно сердцу от встречи такой,
Видеть вас я хотел бы живыми.
Я цветы на могилку принёс,
А с цветами и горечь свою.
Запах трав приокопных тех,
В них по пояс мы шли в бою.
Мы гнали врага на запад,
С нашей родной земли,
Здесь он нашел могилу,
Hо и холмики наши росли,
Я забыть не могу тех дней,
Вороньё над страной, беды вестники.
Я теперь вдвое старше вас,
В 41-ом мы были ровесники.
Вашу смелость и удаль солдатскую,
Я пронес через пекло войны,
Салютовал в 45-ом вам
У победной Кремлёвской стены.
Седина мою голову тронула,
И морщинки легли у глаз.
Всё, что было, останется в памяти,
Я всегда буду помнить о Вас.
Т.В.Приходько
Таманский самородок
Павел Пантелеевич Глинько – коренной таманец, яркая личность, трудолюбивый, интересующийся человек, энтузиаст, любящий свою малую родину с её древнейшей историей.
Он родился 19 июня 1927 года в обычной казацкой семье. Мать -колхозница работала весь световой день, так что вся хозяйственная работа ложилась на плечи паренька. Свободного времени почти не было. С детства он любил работать с «железом». Закончил 6 классов, в то время это достаточно хорошее образование. Со школьных уроков и через всю жизнь Павел несёт любовь к истории родной земли. Литературным идеалом для него стал Павел Корчагин из повести Н.Островского «Как закалялась сталь». С юных лет выбрал для себя девизы: «Лучше быть, чем казаться» и «Много делать, но мало выделяться».
Школьная программа содержала уроки по военно-патриотическому воспитанию, что дало полезные навыки для службы в армии. Павел Пантелеевич был призван в 1944 году. Первоначально проходил подготовку в Анапе, учился на снайпера. 20 апреля 1945 года его подразделение было направлено в Новороссийск, для отправки на фронт. Но отправка не состоялась, солдат вернули в Анапу, т.к. закончилась Великая Отечественная война. В октябре 1945 года Глинько вместе с сослуживцами был направлен в Иран, откуда демобилизовался в 1951 году и сразу же приехал в Тамань.
Работал в МТС, а затем комбайнёром. Природная любознательность способствовала тому, что Павел Пантелеевич объехал практически весь Советский Союз, побывал за границей. За ударный труд многократно награждался почётными лентами и знаками, а также туристическими путёвками. Не раз становился героем газетных публикаций.
В 1952 году Павел Пантелеевич создал семью с замечательной женщиной, Анной Алексеевной, и рука об руку с ней живёт уже 59 лет.
По сей день Павел Пантелеевич активно участвует в ветеранском движении и всей общественной жизни Тамани. Особая заслуга неутомимого энтузиаста в организации клуба «любителей истории». Огромное множество исторических материалов собрано и систематизировано этим неутомимым человеком. Вместе с советом ветеранов он стал инициатором создания и восстановления целого ряда памятников и мемориалов на таманской земле. Среди них памятник на месте крепости, построенной А.В.Суворовым в 1794-1795 г.г, памятник Ф.Ушакову, памятник на месте высадки десанта советских воинов, стела в честь женщин-виноградарей, памятник советским лётчикам, защищавшим Тамань в годы войны, памятник механизаторам, мемориал «Нет войне». По идее Павла Пантелеевича на здании таманской администрации восстановлен герб Тамани.
Как патриот Тамани, Павел Пантелеевич собрал неоценимые документальные сокровища. В его альбомах хранится память прошлого станицы, и он охотно делится воспоминаниями с теми, кто также любит Родину и хранит её историю. В рассказах и записях этого удивительного человека, как наяву, предстаёт то грозное время.
О начале Великой Отечественной Войны, в Тамани узнали только в полдень 22 июня 1941 года. На следующий день, у памятника Ленину в парке, собрался митинг. Выступали простые труженики, выражая готовность защищать Родину. Добровольцами на фронт записывались всем классом, но брали не всех. В первые дни войны Тамань проводила пять автомашин с таманцами. В общей сложности, не вернулись с войны, пали смертью храбрых, более 500 таманцев. Неудачи, тяжёлые потери осложняли ход борьбы. Враг дошёл до предгорий Кавказа, прорвался к Волге, угрожал Москве. Испепеляющая душу, смертельная опастность нависла над страной. Линия фронта стремительно продвигалась к Тамани. Немецкие самолёты, уже в первых числах сентября 1942 года появились в небе и, без особой опаски, летали над станицей, сбрасывали бомбы на порт и аэродром.
Павел Пантелеевич вспоминает: «С болью в сердце, жители понемногу привыкали к ужасам войны. Понимаю растерянность таманцев, когда оттеснённые гитлеровцами, ушли из Тамани последние советские защитники. Стало ясно: враг вот-вот окажется у родного порога. 3 сентября 1942 года немцы оккупировали Тамань на один год, один месяц, один день.
Первым танковым снарядом был уничтожен памятник В.И Ленину. Сразу же немцы развесили листовки - обращения к населению. Восемнадцать пунктов, каждый из которых заканчивался словом «расстрел». Много страшных картин повидали таманцы. Местные жители прятались по окопам, подвалам домов, везде, где можно было укрыться от опасности. Но нам, пацанам, (мне было тогда 14 лет) в подвалах не сиделось. Сначала робко, потом смелее, стали выбегать на улицы. Проезжавшие мимо автомашины нас не трогали. К вечеру немцы стали занимать квартиры.
На второй день солдаты прошли по станице и на углах перекрёстков развесили воззвания: «Армия Великой Германии принесла вам освобождение от большевистского ига», и далее по тексту: «Для полного уничтожения большевиков, надо помогать своим трудом Великой Германии...» И ниже шёл перечень, что по законам военного времени, надо всем сделать. Сдать огнестрельное и холодное оружие. За хранение – расстрел. И ещё ряд указаний, за невыполнение которых, тоже грозил растрел.Далее следовало: всем жителям мужского пола до 60 лет,
явиться к 9 часам к зданию сельского совета с документами для регистрации
и выборов власти. За неявку, саботаж - расстрел.
6 сентября 1942г. у здания собралась все мужчины. Через переводчика было зачитано распоряжение новых хозяев по всем житейским и организационным вопросам. Затем всех зарегистрировали по возрастным группам и стали выбирать кандидатов на власть. Головой станицы был назначен бывший бухгалтер колхоза «Красный боец» А.А.Черноморченко, начальником полиции – М.Г. Черноморченко, до войны работавший начальником пожарной охраны и дома находился по ранению. Оба коммунисты. Мы были в шоке. Выбрали и полицаев из молодых сельчан, их отделили в сторону, а нас всех, группами по 40 чел., под командой немецких солдат, повели в порт для разгрузки судов и барж.
Выходить на работу мы должны были 6 дней в неделю: три дня на сельхозработы, 3 дня на военные нужды - куда направят с биржи труда. Выходной воскресенье. За невыход на работу без уважительных причин следовало наказание - пять плетей. Собирали молодёжь и отправляли в Германию. Расставания были удручающе тяжкие. Скорбные слёзы, безнадёжность, страх. От молодых матерей с силой отрывали детей. Если ребёнок цепко держался за мать, плача и крича, полицаи с силой оттаскивали, а солдаты пинали кованым сапогом так, что дитя летело не на один метр в сторону и затихало, потеряв сознание, оставаясь лежать недвижимым. На него не обращали внимания».
С горечью и болью, Павел Пантелеевич констатировал: «Фронт от Тамани был далеко, местность наша открытая, спрятаться негде. Так и работали на немцев, которые не очень давали перекурить, всё подгоняли: «Арбайтен!» Каждый боялся нарушить закон и быть угнанным в Германию. Шёл слух, что в управу на коммунистов, комсомольцев идут доносы. 16 февраля всем партийным и активистам Советской власти раздали повестки, где было указано явиться семьями, 17 февраля 1942 г., к 9 часам, в управу, взять с собой только ценное.
Полицаи работали исправно. Прошли утром по станице и под утрозой расстрела на месте, выгоняли стариков, женщин, детей из дворов. Часов в 12 дня, колонну местных жителей, под конвоем, погнали по улице К.Маркса, в сторону ул. Комсомольской. Люди предчувствовали беду, плакали, прощались с односельчанами. Но всё же у них ещё оставалась
надежда вернуться домой. На перекрёстке улиц К.Маркса и Декабристов, бывшая секретать парткома, а затем председатель колхоза Вчерашняя Пелагея, выскочила и хотела затеряться в толпе людей, но полицейские, ударами плетей вернули её в строй. Провожали обречённых все селяне. Одна женщина с грудным ребёнком, улучив миг замешательства, когда полицаи отвлеклись на Пелагею, также выскочила из шеренги в толпу, чудом спаслась, затерявшись среди сопровождающих сельчан.
Колонну вывели за станицу, провели километра полтора и завернули за лесополосу, в сторону противотанкового рва. Там и произошла чудовищная трагедия. Какой ужас испытывали семьи, ешё совсем маленькие дети, но понявшие предсмертный кошмар, как метались взрослые, бессильные спасти беззащитных, сжавшихся в комок детей!
Неиссякаемо сострадание, когда смотришь на фотографию женщины, пытавшейся своим телом защитить дитя. Фото циничной жестокости мерзкого преступления оставил для себя один из карателей. Уже на судебном процессе в 1957 году, который проходил в Тамани, мы узнали подробности того расстрела. Стреляли свои полицаи-односельчане . Они же протыкали штыком живот беременным женщинам, выслуживаясь перед хозяевами».
Уже по прошествии стольких лет, Павел Пантелеевич не может сдержать душевной боли, вспоминая оккупацию немцев, которая длилась с 3-го сентября 1942 года по октябрь 1943 года. Он был свидетелем разбора уникальной, древней ограды церкви, камень которой был вывезен на строительство взлётно-посадочной полосы немецкого аэродрома..
Оккупанты к середине 1943 года заметно нервничали, ужесточили принудительные работы, загнав подростков в два барака пo 500 человек каждый, включая девочек. Бывало, отпускали на воскресенье домой. Тяжёлое бремя непосильных, каторжных работ усложнялось с каждым днём: погрузка, разгрузка барж, вагонов, рытьё траншей и прочие трудоёмкие работы, выполняемые вручную. В то время подросток Павел был ростом 1м. 49 см., но скидки не было никому, даже девочкам. Жёская эксплуатация детского труда не щадила никого. Если подросток не выходил на работу, требовали справку об освобождении, что почти было невозможно получить. Если её не было, несмотря на самочувствие, подростка подвергали экзекуции. Специально для того выделенный «палач» из полицаев, привязывал ребёнка к лавке и с силой бил плёткой не менее пяти раз. В случае, когда подростка не было на работе 3 дня, за ним приезжала машина, забирали полицаи и дальнейшая судьба маленького раба была неизвестна. Поговаривали, что многих увозили на работу в Германию. На глазах населения оккупанты творили свои зверства, запугивали и терроризировали людей.
28 сентября 1943 года советские войска высадили десант, после боёв с которым немцы, практически, покинули Тамань, оставив румынские войска. Утром 25 сентября, ребят построили, и как обычно, повели на
работу, но тут появились наши бомбардировщики. Чёрные бомбы полетели на вражеские позиции, разрываясь по сторонам от шеренги невольников. Ребята разбежались, спасаясь от бомб. Конвоиры так же бросились врассыпную. Несколько детей ранило осколками, остальные спрятались в зарослях и укромных местах. Из всей шеренги осталось только 40 мальчиков и 4.0 девочек.
Домой не пошли, побоялись облавы. Румыны «защищали» станицу, приезжали на машинах, грабили, забирали всё, что попадало под руку. У женщин снимали серёжки из ушей. Зашли и в дом семьи Глинько, искали разбежавшихся детей. Мать в это время держала на руках маленького брата, но успела приготовить тарелку супа Павлу, забежавшему в дом. Подросток шмыгнул под кровать. Офицер остановился у стола, постёгивая сапог плёткой. «Где киндер?» - грубо спросил у матери. Павел сжался в комок в углу под кроватью. Маленький рост свернул паренька в неприметный клубок. Румын лениво нагнулся, но не заметил паренька. Спросил
подозрительно, для кого суп. Мать указала на брата. Пошарив по дому, забрали сломанную швейную машинку, поломанный велосипед. Непонятно, зачем румынским солдатам нужны были негодные вещи.
Люди переговаривались, утешали себя скорым возвращением советских солдат, отдавали всё, лишь бы уцелеть и дождаться прихода Красной Армии. Сводки информбюро, героические победы советской Армии, добываемые с риском для жизни, передавались из уст в уста осторожно, осмотрительно.
К сожалению, у П.П.Глинько не сохранилось фронтовых газет и листовок,
другого информационного материала того времени.
Отрадой для людей было появление, теперь уже, советских самолётов.
К концу лета 1943 года сельчане заметно повеселели. Чувствовалось, что гитлеровцам хозяйничать осталось немного. Окупанты покинули Тамань
4 октября 1943года. Страшная картина опустошения и разрушения предстала перед освободителями.
Глинько вспоминает: «Всё разрушено, особенно центр. В станице ни одного дерева, ни одного магазина. Всё смели на своём пути захватчики, не сумели только вытравить душу русскую, могучую, богатырскую.Прошло уже более 65 лет,но до сих пор снятся ужасные сны об окупации немцев. Ночной холод, грохот разрывающихся снарядов, крики отчаяния и зова на помощь, вечный, никогда не забываемый страх».
После освобождения Тамани, в ноябре 1943 года трупы расстрелянных сельчан перезахоронили в братской могиле, рядом с могилой красноармейцев, погибших в годы гражданской войны. Давящий пресс горькой скорби касается каждого, кто приходит к памятнику безвинным жертвам.
Павел Пантелеевич Глинько часто выступает с воспоминаниями о войне в печати. За творческие успехи и исполнительское мастерство награждён грамотами, дипломами, поздравительными письмами. В увлечении историей и археологией – частица его души, неотъемлемая часть жизни.
Он всегда работает азартно и вдохновенно. Считает, что только труд должен определять положение человека в обществе. Быть патриотом, любить Родину бескорыстно, преданно, быть честным к себе и другим – вот завет ветерана потомкам. Он призывает: «Любите свою Родину, познавайте историю родного края! Не гнушайтесь никаким трудом! Не глушите в себе, на радость Западу, общечеловеческие ценности наследия русской культуры! Не гордитесь, будьте снисходительны к слабым!»
Этому призыву созвучна песнь поэта из оды к русскому человеку О.В.Почтенко:
«Я русский человек – горжусь, я корни древние имею!
Несу по жизни прадедов мечту, творя во благо новых поколений!
Не обольщайтесь, вороги мои, не думайте, что русака унять сумели,
Споить, продать и совратить, заставить хлопать в шутовской манере!
Вам к русской истине тропинку не найти,
Не отравить родник, источник чистый.
Мой род людской наполнен вечным смыслом!
Без человеческих канонов не пройти!»
Татьяна Меташоп
И заплакал солдат
Вот вернулся солдат,
Но пришёл вникуда.
Нет жены и детей
И соседки Федоры.
Вместо хаты его -
Угли, печь и труба.
Да ковыль шелковистый в поле.
Поседела земля от горя и слёз,
От потерь и беды,
От немеряных мук и боли.
Пёрежив всю войну,
Потерявший друзей,
Он вернулся домой,
Но нет уже дома.
И, заплакал солдат,
Не скрывая слезу,
И кричал он от боли душевной.
Только вторило эхо,
Подтверждая беду,
Мелкий дождь
Омывал ему слёзы…
Лариса Андреева
Дань Героям
День Победы встречаем
Мы цветами всегда,
И идём к обелискам
С теми, кто воевал.
С каждым годом редеют
Ветеранов ряды.
Шестьдесят пять минуло
С той кровавой войны.
И кладём к обелискам
И цветы, и венки.
Тем, кто нёс нам Победу,
Не дожив до весны.
Они мало все жили,
Но прожили не зря,
Жизнь отдав за Отчизну,
За свободу отдав.
Долг наш - чтить всех героев
Той священной войны.
В день Победы мы снова
Салютуем всем им!
П.П.Глинько
Всё вынесли женские плечи
Перед Великой Отечественной войной по стране был брошен клич:
«Вся молодёжь за штурвал!» ДОСААФ готовил в те годы авиаторов,
водителей автомашин, трактористов, комбайнёров и др. специалистов.
В Тамани первыми трактористками стали девушки В.Булах, Е.Корецкая, А.Ляшко и др. Водительские удостоверения получили девушки М.Черноморченко, А. Галишевская, К.Павленко, А.Оксанич и др.
С началом войны мужчины, имевшие технические специальности, ушли добровольцами и при первой мобилизации на фронт, две последующих мобилизации опустошили станицу, на хозяйстве остались женщины, старики и дети. Вся мужская работа - в поле, в МТС, на фермах, на лошадях, на волах, на тракторах - навалилась на их плечи.
Осенью 1941г. немецкие войска оккупировали Крым, 7 ноября 1941г.
немцы заняли Керчь, и Тамань стала фронтовой станицей, через пролив.
26 декабря 1941г. под Керчь был высажен десант наших войск. На
короткое время удалось освободить Керченский полуостров, но удержать его не удалось. 3 сентября 1942г. немцы оккупировали Taмань и весь Таманский полуостров. Только через год и месяц, 3 октября 1943г., Тамань была освобождена от немецко - фашистских захватчиков.
Вслед за наступающими войсками в станицу возвращались
эвакуированные в тыл пожилые, непризывного возраста, коммунисты, возвращались с фронта по ранению инвалиды, кому удалось избежать отправки в Германию.
Коммунисты организовали советскую власть, организовали колхозы, МТС, станица начала возрождаться, все начали работать. Колхозники в поле, трактористки ремонтировать и собирать дважды взорванные трактора и комбайны. Работали от зари до зари, часов тогда не было и время было по солнцу. Вот когда пригодились профессии, полученные молодыми девушками в кружках ДОСААФ перед войной.
В возрождающихся колхозах при МТС были организованы женские тракторные бригады, в которых по частям собирали и ремонтировали комбайны и трактора.
Другая часть женщин - жёны ушедших на фронт рыбаков, ремонтировали сети, лодки, байды и ловили рыбу, правда только ночью, так как немцы с Крыма днём обстреливали побережье из дальнобойных батарей, но женщины рыбу ловили, себя кормили, станичников, и сдавали рыбу в воинские части и раненым в госпиталя. Труд был изматывающий, почти на пределе, как его выдерживали женские плечи и руки – непостижимо!
Расскажу только один случай, когда в начале июля 1944г. Марию Ивановну Черноморченко, первого шофёра, после освобождения Тамани послали за ГСМ в Темрюк. Я тогда у неё был стажёром, призывник... Дорога туда и обратно заняла почти сутки, машина ГАЗ-АА только сложена из собранных в металлоломе зап.частей, бензина не было, работали на легроине и керосине. Я думаю, шофера поймут, что это такое, бензин только в маленьком бачке для заводки автомобиля, резина вся на манжетах, подбирали и ремонтировали скаты, выброшенные военными водителями, аккумуляторы тоже из выбракованных и выброшенных военными. Мария Ивановна женщина не очень крупного телосложения, а кривой стартёр при заводке надо покрутить, вкруговую, притом хорошо. Я маловесный был допризывник, крутил только с пол-оборота.
В Темрюк добрались после обеда, тогда на пересыпи и в Темрюке было
два парома, на которые приходилось ждать очереди. После обеда оформили документы, получили ГСМ, а солнце уже было на закате, переправились на пароме в Темрюке с надеждой, что часа через два будем дома. Но только переправились на пароме через пересыпь, правый задний скат лопнул. Пока переставили запасной, а это целая проблема, (специально у нас была доска и вспомогательная верёвка, чтобы затащить в кузов смонтированный скат), уже стемнело. В общем, с Богом, тронулись в путь, домой. Только переехали железнодорожный переезд в пос. Сенной, лопнул другой скат, мы начали перемонтировать.
К нам подошли пять женщин таманских, в большой надежде быстрее добраться в Тамань. Они ходили в Юровку, менять соль на кукурузу. Мы быстро перемонтировали скат (была запасная камера) и опять, с Богом,
отправились в путь на Тамань. Но только проехали посёлок Приморский, опять лопнул скат. Остановились, вышли. Все запасы израсходованы, и вдобавок, кончился бензин для заводки машины. Я подумал: «Всё, здесь нам и ночёвка».
А ночь – благодать, тишина, полная луна в зените, стрекочут цикады, сверчки, да вдали под комендантской и на волчьих воротах подвывают волки. Примерно одиннадцать часов ночи. Но Мария Ивановна принимает решение: надо идти на полевой стан за бензином, чтобы завести машину. Спрашивает меня: «Ты не боишься сходить на полевой стан, что на седьмом километре?» Страшновато, но что делать? Я один мужчина среди женщин, и притом, допризывник. Конечно, сказал: «Не боюсь». Взял канистру и пошёл.
Тогда на двух балках были два деревянных моста, по балкам были заросли шиповника, тёрна, и было как-то жутковато. Но я дошёл, вместе с собаками разбудил сторожа. Он дал мне литров пять бензина. Мария Ивановна за это время сняла с машины скат. В ожидании моего возвращения машина стояла на дисках задних колёс. В то время на задних колёсах были переварены диски автомашины ГАЗ на диски ЗИСа, поэтому задние колёса имели по одному скату.
Мы залили бензин, завели машину, и с Богом, на первой – второй скорости, потихоньку, с остановками, тронулись в путь. На полевом стане сбросили бочку керосина и в четыре часа утра добрались до мастерских колхоза «Красный Таманец». Утром заправщики развезли ГСМ по тракторам.
Вот в таких жутких условиях приходилось работать милым женщинам. И всё это делалось, сцепив зубы, без слёз, наверное, в яростной надежде на лучшее будущее. Помню и назову поимённо тех, кто без стонов и жалоб, что называется, на разрыв, работал, тянул лямку непосильных обязанностей тыловых тружениц: Меланья Задорожная, Анастасия Камышан, Елизавета Пушкарь, Мария Черноморченко, Анна Оксанич, Евдокия Корецкая, Анна Галишевская, Мария Оксанич, Анастасия Ляшко и многие, многие другие.
Хотелось бы, чтобы дети и внуки узнали, вспомнили своих бабушек –
живых, а ушедших помянули добрым словом.
Татьяна Меташоп
Дорогое письмецо
Плачет сгорбленная старушка,
Читая весточку с войны –
Треугольничек потёртый,
Катятся две горькие слезы.
Целует каждое словечко,
И гладит дорогое письмецо.
Заучено давно уж всё до точки,
А между строк ей видится лицо.
«Кровиночка, сыночек дорогой…»
Не знает, где он и в какой могиле.
Но в сердце у неё такая боль!
А в памяти ещё он жив поныне…
Татьяна Меташоп
Вдове
Соседская баба Марфуша
Сидит на скамейке у нас,
Былое своё вспоминая
В руках платок теребя.
Не успели пожить, полюбиться,
Детишек себе нарожать,
Труба протрубила «тревогу»
Ушел на войну воевать.
Вовка родился зимою,
В сорок втором году...
Не знали они друг друга
Умер отец в бреду...
«Дорогой мой сынок,
За тебя воевал,
За родную станицу свою,
За родимую мать, за жену.
Ты прости, что не выжил,
Что к тебе не пришел,
Не вернулся с войны той
Страшной и очень жестокой.
Ты будь честным, достойным расти
Живи жизнь свою светлую
За меня, за сотни таких,
Кто погиб за тебя и за Родину!»
Суровые годы войны
О тружениках тыла по материалам
музея пос. Волна
«Я, Юськина Нина Андреевна, расскажу о моей жизни до и после войны.
Я родилась 12 марта 1925 года в Сошихинском районе Псковской области. Когда началась война, нашу семью эвакуировали в городок Тавда Свердловской области. И хотя боевые действия там не велись, всё было тихо, но условия жизни были ужасными. Продукты давали по карточкам, но паёк был очень маленьким. Нам приходилось тяжело. Работали по 12-16 часов на комбинате в две смены. Опаздывать на работу нельзя, за опоздание на одну минуту, даже судили и сажали в тюрьму. Сначала я работала контролёром в цеху по изготовлению ящиков для мин. Для меня папа был всегда героем, особенно, когда его призвали служить.
Мы жили в общем бараке. Чем дольше продолжалась война, тем хуже была ситуация в нашей семье. От холода мама не могла ходить, и она просила по её карточкам получать хлеб и отдавала его нам, детям. Я умоляла её поесть мой паёк, но она не ела и умирала голодной смертью, чтобы мы могли жить. Холода длились долго, я и мой младший брат весной ели траву, амброзию, выкапывали замороженную картошку, ели её сырой, так как голод был очень сильным, и не хватало сил, чтобы её приготовить.
Брат ушёл на войну и вернулся контуженным. Отец погиб в шахте во время аварии. Это стало для меня ударом.
Всё, что я пережила, я никогда не забуду».
О своей прабабушке Ирине Ивановне Старкиевой рассказывает Александр Бугаев.
Ирина Ивановна родилась 16 ноября 1931 года в г. Грунтель Дзержинского района Донецкой области. По национальности она немка. В 1942 году вместе с семьей была репрессирована в северный Казахстан в Акмолинскую область. Поселили их в маленьком казахском посёлке посреди степи. Казахи жили отдельно. У них был свой колодец, а переселенцам туда не разрешалось ходить по воду, они брали воду в колодце, который находился в километре от посёлка. Кроме того, что было голодно, ещё все вокруг считали их фашистами. В 12 лет бабушка пасла скот. Было очень страшно, особенно ночью. Однажды она провалилась в яму. Было ветрено, холодно, моросил мелкий дождь, и не хотелось вылезать, так как яма хоть немного защищала от непогоды. А утром оказалось, что эта яма – казахская могила.
С 14 лет начался её основной трудовой стаж. В 1950 г. вышла замуж. В 1964 году переехали на Кубань, а в 1970 году, когда организовался совхоз «Волна» в июле уже работали здесь в строительной бригаде, потом комендантом. Имеет шестерых внуков, четырёх правнуков. Является «Тружеником тыла».
Светлана Соловьёва
Войне никогда не бывать
Я помню, как небо горело,
Взрывалась, дрожала земля.
О, как пережить ты сумела,
Родная моя сторона?
Все страхи, все боли, все слёзы,
И голод и холод войны,
Косые дожди и морозы –
Сумела всё выдержать ты.
И кланяюсь низко я в пояс,
За то, что меня сберегла.
Чтоб я о войне рассказала,
Как трудно нам было тогда.
И выстоять всё же смогли мы,
Свободу свою отстоять.
И миру всему заявили:
«Война никогда не бывать!»
Воспоминания
Валентины Илларионовны Пересада (Бедаковой)
о своём военном детстве
Я родилась в ст.Тамань в 1934 году. Отец - Илларион Аврамович Бедаков,
мать – Печериченко Варвара Илларионовна. В семье было четверо детей. Отец работал бухгалтером в сельсовете, мама работала поваром. Я и маленькая сестра Лариса ходили в детский сад, а Мария и Михаил в школу.
У отца было четверо братьев, которых по очереди забирали в НКВД и никаких следов не осталось. Мы своего отца нашли через КГБ, откуда получили справку о его реабилитации и много документов. Отцу было предъявлено обвинение об «участии в белоказачьем движении на Кубани». Он был расстрелян в 1941 году в г.Краснодаре.
В 1943 году при прямом попадании бомбы в дом погибли мама и брат Михаил, которому было 14 лет. Я была тяжело ранена, а маленькая Лариса, которой было всего 2,5 года, была контужена. Долго не разговаривала и плохо слышала, но со временем слух и речь восстановились. Хата была разрушена до основания, и нас приютила папина сестра Морозова Ольга Аврамовна, у которой было трое своих детей.
Все были голодные и с завистью смотрели, как питались немцы. У них был хлеб, запечатанный в целлофан и коробки с герметичными крышками со сливочным маслом и мармеладом. Мы вспоминали наших солдат, у которых не было никаких продуктов, и местные женщины варили им борщи, картошку и делали салаты из овощей. Только сейчас, вспоминая всё это и сравнивая две армии, понимаю, какой ценой была достигнута Победа.
Немцы были в Тамани, а наши бомбили днём и ночью, выкуривая их с Кубани. У тёти Оли был большой дом по тем меркам. Большой зал заняли немцы, а нас семь человек выгнали в маленькую спальничку, где я лежала на двух стульях, а остальные дети спали на полу, на соломе. Лечения я никакого не получала. Когда появились пролежни и загноились раны, тётя Оля где-то нашла медсестру, которая приходила каждый день, промывала раны марганцем и вживую пинцетом вытаскивала осколки, которые с гноем выходили наверх. От боли я теряла сознание. Ко мне днём заходил немецкий солдат и давал сухарики и шоколад, но я не могла ничего в рот взять. Воздух мне казался удушливым, я не могла есть, при виде пищи открывалась рвота. Врачи потом говорили, что у меня было сильное сотрясение мозга.
Из военного детства помню только рассказы брата Миши, который ничего не боялся и всем интересовался. Идёт воздушный бой – он залезал на крышу дома или на дерево, наблюдал за боем и нам сообщал, кто кого сбил. Когда наши отступали, солдат грузили на баржи, и тут же налетали «бомбовозы» и топили баржи с людьми. Миша бегал с ребятами на обрыв смотреть и маме рассказывал: «Мама, если бы только видела, что на море и на берегу делается! Весь берег усеян нашими солдатами, но немцы стоят с автоматами и никого не подпускают».
Помню, как местное население вели на расстрел. Я лежала возле окна. Мне подняли повыше подушку, и я видела, как гнали очень длинную колонну по ул.К.Маркса. Им было приказано, чтобы взяли продукты на два дня. Так они все шли с узелками на смерть. Потом мы узнали, что их расстреляли, не щадили ни детей, ни стариков. Больше всех свирепствовали наши местные молодые полицаи. Потом их всех половили и расстреляли по решению местного населения.
Как только освободили Тамань, нас сразу отправили в детдом. Отвезла нас старшая сестра Маша. Нас сразу помыли, остригли, надели длинные платья и вывели прощаться с сестрой. Мы все трое рыдали. Я обняла сестру за колени и потеряла сознание. Директор, видно, сжалился над нами и оставил Машу, которой было 18 лет, работать в детдоме. Она за нами присматривала и подкармливала, когда у самой было, что поесть.
В 1947 году меня отвезли в Краснодар на операцию, т.к. нога неправильно срослась и я еле-еле передвигалась с помощью палочки. Но оперировал меня молодой неопытный врач, и операция не дала никакого улучшения. Три раза меняли гипс, но ни в чём не было прока. Наоборот, нога стала сохнуть и сильно болеть.
В детдоме тоже была разруха, голод, холод, не было ни одежды, ни обуви. В школу мы не ходили, мне уже было 10 лет, а я только пошла в 1 класс. Учебников не было, писали на газетах, и тех не могли достать. Учителя давали свой учебник, а мы садились вокруг стола, и кто-то один читал, а мы слушали и отвечали на вопросы. Ложились спать голодные, т.к. не было дров и продуктов.
Старшие ребята летом работали в колхозе и за это иногда привозили нам зерно, кукурузу, овощи. Дети по очереди мололи зерно на самодельной мельничке. Зерно просеивали, крупное шло на супы и кашу, а мелкое на пышки и всё равно мы были голодные. Только в 1949 году к нам стали поступать американские подарки – одежда, обувь, продукты. Всех истощённых и обессиленных детей перевели на усиленное питание. Намазывали на хлеб масло и джем и давали сладкое какао. Но я не могла ничего есть, и воспитатели стояли надо мной и силой заталкивали мне в рот еду и заставляли жевать и глотать. А дети, у которых был аппетит, ползали под столом и ждали, когда им кину кусочки.
В детдоме я находилась до 1953 года, закончила 8 классов. Все мои ровесники учились в ФЗУ, но меня комиссии всё время «забраковывали» из-за моей инвалидности. Воспитатели были молодыми девчонками, уходили на танцы, а на меня оставляли детей. В общем, я очень уставала и нервы у меня стали сдавать. Решался вопрос, куда меня определить. Тогда я написала письмо тёте Оле, и она разрешила мне приехать к ним. Так я оказалась на своей малой родине.
Спасибо всем, кто увидел во мне человека, и взяли в ясли воспитателем. Каждые пять лет меня посылали на курсы повышения квалификации, где выдавался документ, который давал мне право заниматься воспитанием детей.
В 1960 г я вышла замуж за керченского парня Степана Пересаду, который работал здесь на строительстве хлебозавода. С ним мы вырастили двух дочерей.
Вышла на пенсию в 1989 году из детсада № 34 рыбколхоза им.Хвалюна.
Сейчас внуки окружают меня теплом и заботой, стараются радовать во всём, а я что в силах сделать, помогаю им. Так продолжается моя жизнь.
В честь 60-летия Победы нас признали инвалидами войны, немного увеличили пенсии. А в честь 65-й годовщины снова увеличили и дали автомобиль «Лада», привезли прямо ко двору подарки и поздравления.
Я обливалась слезами и не знала, какие слова подобрать для благодарности. Спасибо всем, кто принял этот закон, дай Бог им счастья и здоровья, что они хоть в старости дали нам возможность считать себя не отбросами общества,
а полноправными гражданами своей страны.
Когда из школы ко мне приходят дети, чтобы поздравить с праздниками, я им желаю мира, счастья, чтобы они никогда не увидели этого кошмара, что пришлось пережить нам.
Люди, берегите мир и благополучие нашей Родины! Не позволяйте разрушить нашу сплочённость.
Ольга Воронцова
Нет войне!
Не люблю я писать о войне,
Я её никогда не видала.
В жизни так посчастливилось мне,
Что я тягот войны не узнала.
Воевал мой отец, мамин брат,
Мама горя хлебнула немало.
Мамин брат не вернулся назад,
Чтобы жизнь и страна процветала.
Не узнав, что такое любовь,
Не проснувшись вдвоём на рассвете,
Умирали они за страну,
Ту страну, где преданы дети.
Мы ведь дети земли, он и я,
Не они жизнь давали на свете,
Мать давала и наша земля,
Чтоб любили, рождались бы дети.
Жаль, что этих безусых ребят
В пекло смерти машина бросала.
Та машина, верней, аппарат,
В жерновах людей убивала.
Не виню ни дедов, ни отцов,
Что сражались за чьи-то идеи,
Сберегли от фашистских оков,
Но себя уберечь не сумели.
Память, вечная память родным,
Ведь родные они нам, поверьте!
Я надеюсь, что детям Земли
Никогда не попасть в сети смерти.
С.А.Андреев
Далёкие отзвуки войны
Я родился в Сталинграде в апреле 1941 года. А уже в сентябре 1942 года на штурм города пошли 50 отборных немецких дивизий. Немцы имели подавляющее преимущество в авиации. После бомбёжек в городе не осталось ни одного уцелевшего здания. Город обороняли 62-я армия Чуйкова и 64-я армия Шумилова.
Перед Волгой длинной чередой тянулись заводы, их разрушенные цеха превратились в баррикады, непреодолимые для танков и пехоты. Рабочие дружины защищали свои заводы, ремонтировали танки и орудия.
За два месяца изнурительных боёв немцам так и не удалось прорваться к Волге. А уже 20 ноября в окружении оказалось 330 000 врагов. О том, что Сталин запретил эвакуацию Сталинграда, я узнал через 50 лет из газет. Мама рассказала мне, что во время бомбёжек я бросался с кровати на пол. Мама сумела меня вывести с ранеными бойцами через Волгу, под немецкими бомбёжками.
После окончания Сталинградской битвы авиационную часть, где служил папа, перебросили в Грузию для защиты г.Тбилиси.
В 1997 году перед переездом в Тамань пошёл к Волге у завода «Баррикады». Кое-где ещё виднелись руины. Иду вдоль берега, крутые обрывистые берега напоминают таманские. Подхожу к обрыву, от него до полоски воды не более 30 метров. У обрыва обелиск, на нём семь фамилий защитников, которые здесь вырыли блиндаж, их позывной был «Ролик». Чуть далее ещё один обелиск, указаны четыре фамилии воинов, чей позывной «Сверчок». Так небольшая группа бойцов не позволила немцам даже подойти к Волге.
Летом 1942 года немцы рвались на Кавказ, и при этом отрезали пути снабжения армии топливом из Баку. Тогда за Волгой в срочном порядке был построен новый железнодорожный путь, снабжение армии топливом восстановили. Вот здесь мы видим, что Сталинградская битва имела не только важное значение, но и сверхважное, о котором мало кто знал.
В 1992 году в Тбилиси умерла мама, затем папа. Оказалось, что грузинские власти запретили хоронить русских на городских кладбищах. Но в это время в Грузии ещё оставались отдельные воинские части, и моих родителей похоронили на территории части.
В январе 2011 года услышал новое сообщение из Грузии: власти запретили петь русские песни и вообще песни на русском языке.
Стихи Валерия Катюшина
И гонит в шею русского грузин,
И предаёт Россию Украина.
Вы все познали бы один
Собачий лай остейца господина.
Кем без России были б вы сейчас –
Болгары, чехи, венгры и поляки?
Спасённые от гибели не раз,
На русский штык рычите, как собаки.
Прав Эйнштейн, что только два явления в мире бесконечны, это наша Вселенная и человеческая глупость. Остаётся только надеяться на то, что человечество вспомнит заветы Бога и всё-таки поумнеет.
Лариса Андреева
Ах, как много, много обелисков
Ах, много, много обелисков!
Ещё больше холмиков, могил,
Где лежат российские солдаты,
Родину собою заслонив.
Ах, какие были бы кормильцы!
Только фотографии висят,
Да гуляет ветер по могилам,
Тех солдат, что вечно будут спать.
День Победы празднуем весною,
Ветеранам честь мы воздаём,
И цветы приносим к обелискам,
Где так много видим мы имён.
Светлана Соловьёва
Родина – Мать
Посвящается защитникам Сталинграда
Родина – Мать на кургане стоит,
Будто нам всем она говорит:
«Люди, я вас защищала в войну,
Так не спугните опять тишину.
Сколько сражалось солдат за меня,
Красной от крови была вся земля.
Вспомните годы суровых боёв,
Мы не хотели немецких оков.
Буду я в память солдат тех стоять,
Буду могилы я их охранять.
Помните это, помните, люди!
Память поможет, и войны вновь не будет».
Г.Погибель
Таманская трагедия
Предатели народа предстали перед судом.
По материалам газеты «Красный таманец»
№ 76 от 27 июня 1958 года
У самого берега моря, неподалёку от пирса, стоит братская могила. Её история ещё не написана, и немногие знают, какую трагедию пережили люди, захороненные в ней. Трупы погребённых были обнаружены в противотанковом рву, что в трёх километрах к западу от Тамани, и перенесены сюда после освобождения станицы от немецко-фашистских захватчиков. С тех пор прошло 15 лет, ров давно запахан, а по всей округе морем колышется пшеница. Зелёными кронами одеваются сады, тянутся к солнцу молодые побеги винограда. Частенько сюда приходят малыши из детского садика, и несётся кругом беззаботный, радостно-восхищённый лепет. Но видится и иное. С посохом в руке идёт за околицу старик. Юноша выходит за станицу и подолгу простаивает там в глубоком молчании. Заходят сюда пожилые женщины, чернобровые девчата, дети. Разные люди, и только сухие, потревоженные жуткими воспоминаниями взгляды одинаково печальны, одинаково полны горя.
Как это было?
В Тамани 19-20 июня 1958 года состоялся открытый судебный процесс военного трибунала по делу бывших полицейских В.Ф.Буринского и А.Р.Дороганя, непосредственных участников массового расстрела советских граждан. Суд раскрыл картину зверской расправы гитлеровцев и их пособников над советскими людьми.
Стоял февраль 1943 года. Фашистская армия теряла один рубеж за другим. Советские люди, оставшиеся в оккупации, считали дни, когда придут свои. Но тем более остервенело вели себя оккупанты, жестоко расправляясь с каждым «подозрительным» человеком. Усердствовали и их слуги – полицаи. Вечером 16 февраля состоялось совещание в полицейском управлении Тамани, на котором был оглашён список семей советских граждан, подлежащих аресту.
- А чтобы не было лишнего шума, говорите, что они будут эвакуированы в Крым.
Утром следующего дня полицейский Дорогань пошёл арестовывать семьи. Люди знали, чего стоят слова фашистских наёмников, и не поверили ни в какую эвакуацию. Дети подняли страшный плач, рыдали женщины. Слёзы прошибали видавших виды стариков. Но мольбы и крики отчаяния не пересилили рабского усердия полицейского. Дорогань силой выталкивал женщин и детей из хат и под угрозой применения оружия доставил к месту сбора. Тут только он хватился, что нет Коли Колесникова, девятилетнего мальчишки. Прасковья Фёдоровна Шахова рассказывала на суде:
- Коля прибежал к нам и говорит: «Бабушка, я убежал от них, а то они меня убьют». Я его спрятала за печкой. Думаю, может, всё утихомирится, и мальчонка останется жив. Вдруг приходит Дорогань. «Не видала, - спрашивает, - хлопца?» Нет, говорю. Он тогда стал заглядывать под стол, под кровать, залез за печку. Мальчик в испуге закричал. Полицейский схватил его за шиворот и вытолкнул в дверь. Коля упал, на лбу выступила кровь.
Дорогань доставил свою жертву к месту сбора.
В это же самое время Буринский арестовывал семью Зубко. 17 февраля 1943 года было арестовано около ста жителей Тамани. Пополудни всех их направили за станицу.
Шествие насильно поднятых в путь людей представляло собой чудовищное зрелище. Над станицей не смолкали вопли и стоны потерявших надежду на жизнь людей. Некоторые матери несли на руках грудных детей. Вся колонна была оцеплена полицейскими, которых было около двадцати. Сзади с автоматами наперевес шли четыре фашистских солдата.
Как же происходило убийство? Мёртвые не говорят.
- Подсудимый Буринский, расскажите, как расстреливали людей, - спрашивает председательствующий военного трибунала.
Буринский встаёт. Тщедушное лицо, впалая грудь, глубоко запавшие пугливые глаза. Овечка? А его жестокости позавидовали бы самые лютые звероподобные существа. Буринский и другие полицейские, отделяя от колонны по пять-шесть человек, насильно подтаскивали людей к траншее и тотчас отбегали, освобождая фашисту цель для автоматной очереди. Некоторые матери (Колесникова, Черноморченко и другие) сами бросались в траншею с последней надеждой спасти детей. Они прикрывали их своими собственными телами. Так и погибли матери – с грудными или малолетними ребятами на руках.
- Подсудимый Дорогань, - спрашивает председательствующий, - правильно рассказывает Буринский?
- Да. Правильно.
Мужчин подвели ко рву немного позже. Конец расстрела женщин и детей происходил на их глазах. Они не сомневались и в своей участи, к тому же полицейские наскоро сдирали с них одежду, обувь. Но советские люди не пали духом и смело смотрели смерти в лицо. Мужественно принял смерть комсомолец Сергей Скляренко. В лицо фашистам и их прислужникам он крикнул: «Советский народ отомстит вам за нашу кровь». Раздалось два выстрела – немца и полицейского Буринского, у которого были особые основания полагать, что слова патриота относятся прежде всего к нему.
Отгремели автоматные очереди, а в траншее всё ещё слышались стоны и хрипы людей, последние просьбы детей о помощи. Буринский и другие полицейские начали достреливать свои жертвы. «А где Скляренко?» - спросил он у своего сообщника. Он хотел убедиться, не жив ли тот, и сделал в труп Скляренко несколько винтовочных выстрелов.
Некоторых закапывали заживо. Матери ещё сильнее прижали своих детей, мужчины, обессиленные ранениями, сплелись друг с другом в последнем братском объятии.
Подсудимый Дорогань показал на суде:
- Засыпали убитых слоем земли сантиметров в двадцать. Слышны были стоны. Кое-где земля под погребёнными ворошилась.
После расправы над советскими гражданами полицейские пошли по домам замученных и начали грабить их имущество. Массовый расстрел советских граждан не первый и не последний эпизод в преступлениях Буринского и Дороганя. Об этом в качестве свидетелей рассказали на суде выжившие граждане. На их глазах творили своё гнусное дело эти мерзкие отщепенцы нашего народа. С кем и с чем их сравнить, когда перед совершёнными ими злодеяниями меркнут самые зверские примеры расправы с людьми. Прав был великий Горький, писавший: «Сравнить предателя не с кем и не с чем. Я думаю, что даже и тифозную вошь сравнение с предателем оскорбило бы».
Изменить Родине Буринский решил ещё до того, как в станицу пришли фашисты. Около 11 месяцев скрывался он в сарае, на чердаке, в яме под полом хаты, лишь бы только не попасться на глаза советским людям, которые могли спросить, почему он, здоровый молодой человек, сидит дома в то время, когда воюет вся страна. На второй день прихода немцев Буринский вылез из подполья. Свидетельница М.М.Деревенец рассказывает на суде:
- Как-то иду по улице и вижу Буринского. Бледный, на солнце смотреть не может, и на костылях. Я-то не знала, что это у него от долгого сидения под полом, ну и говорю: «На фронте тебя поранило?» «На фронте», - отвечает. Пожалела я его. А через несколько дней вижу, Буринский уже надел полицейскую форму, стал заместителем начальника таманской полиции.
Однофамилице Марии Максимовны Деревенец – М.В.Деревенец – пришлось повстречаться с Буринским непосредственно «на службе». Полицейский аретовал её, в кровь избил кулаками.
Полицейские Буринский и Дорогань зверски расправились с братьями Александром и Николаем Шаховыми. Было это в марте 1943 года. Кругом стояла непролазная грязь. Вместе с немцем полицейские вывезли Шаховых за станицу. Затем линейка остановилась, и арестованных повели в сторону от дороги к глубокой воронке.
- Кто их вёл? – спрашивает председательствующий.
- Я и Буринский, - отвечает Дорогань.
- А немец?
- Немец остался у линейки. Говорит: грязь, идите сами.
Шаховых заживо столкнули в воронку и там уже пристрелили.
Семидесятилетний старик Г.В.Сластёнов видел, как подсудимый Дорогань и другие полицейские «брали» Ольгу Залознюю. Девушка отчаянно защищалась.
- Тогда они начали выкручивать ей руки, - показывает Г.В.Сластёнов. – Уложив Залознюю на линейку, полицейские накинули на неё брезент, а сами уселись сверху.
На суде присутствовала В.А.Залозняя. Ей лишь одной удалось спастись от расстрела, которому подверглись жертвы памятного 17 февраля. В отместку за это была арестована дочь.
- Гады вы! Паразиты! – гневно бросает в лицо преступникам потрясённая горем мать.
На суде вскрылись факты беззастенчивого мародёрства подсудимых. Однажды Буринский участвовал в расстреле группы стариков – бывших партизан гражданской войны. Среди вещей, взятых с убитых, оказался и протез. Буринский присвоил его себе. С операции по расстрелу коммуниста Колесникова Буринский вернулся с парой сапог.
Отвратительное зрелище представлял делёж вещей, конфискованных у жертв массового расстрела 17 февраля. Л.М.Игнатенко, в доме которой был сборный пункт полицейских, рассказывает:
- Полицаи тащили себе то одеяло, то полотенце, то дамские туфли. Каждый хотел захватить побольше, а под конец передрались.
Жестоко вели себя немецко-фашистские наймиты в канун отступления гитлеровских войск из станицы. Репрессиям и диким расправам подвергались невинные люди, женщины, старики, дети. И уже совершенно закономерно было, что полицейские бежали в фашистское логово вместе со своими хозяевами. Буринскому и Дороганю много лет удавалось скрывать свои тягостные преступления перед Родиной, приходилось менять фамилии, имена, места жительства. Но от кары народной, от возмездия Отчизны не уйти. Преступники пойманы органами госбезопасности. Буринский и Дорогань осуждены и приговорены советским судом к высшей мере наказания – расстрелу.
Многое из того, что выяснилось на суде, не вскрывает ещё подлинной картины всего, что было в Тамани во время оккупации. Ещё в январе 1943 года была арестована, а затем расстреляна группа таманских рыбаков. Некоторые свидетели рассказывают, что рыбаки были связаны с керченскими партизанами, скрывавшимися в каменоломнях. В числе замученных гитлеровцами и их прислужниками – красные партизаны, бойцы истребительного батальона.
Ничего пока не известно о работе в тылу комсомольца Сергея Скляренко, мужественное поведение которого навлекает на мысль о его принадлежности к подпольной патриотической организации. Всё это требует тщательного исследования.
Пройдут годы. Небывало расцветёт жизнь. Но никогда не перестанут люди приходить на братскую могилу, что на крутом берегу Таманского залива. И склонив головы перед прахом замученных, люди никогда не перестанут думать о том, как величава и прекрасна душа советского народа, ставшего во главе человечества в борьбе за мир на всей земле.
Т.В.Приходько
Под прицелом
С восьмимесячной Анюткой Ольга приехала в Тамань к мужу. Из письма она узнала, где находится солдат, но не знала, что уже в начале сентября в Тамани не было войсковых подразделений. Тетя Нюра, у которой квартировал муж, боязливо вглядываясь, посоветовала Ольге поскорей перебраться в тыл, к своим. Немцы расстреливали семьи военнослужащих и тех, кто их укрывал, а в анархии временного безвластия невозможно было знать, кто враг, а кто друг.
На беду заболела Анютка. «Зубы режутся», - заключила Нюра, осматривая температурящую девочку. Сосед Пашка нагло заглядывался на приезжую молодку и вдруг в упор спросил: «Отец у мальца где?». Оля растерялась, побледнела, похолодела, выручила Нюра: «Да нет его у Анютки, коммунарская она!». Парень хмыкнул, протянул было руки, чтобы облапать молодуху, да жена его, плотная, круглобедрая Настя, зная пакости блудливого мужа, зло прикрикнула: «Опять за свое, кобель!». Парень отошел, хлопая тусклыми желтками глаз, но по виду стало ясно - не отступится.
На следующий день, 3 сентября 1942 г., в станицу вошли немцы. Впереди скрежетавший танк двумя снарядами разбил памятник Ленину в сквере. От ухнувшего гула Нюра присела, схватившись за голову, закричала, заметалась по маленькой выбеленной саманной хате.
За окнами раздалась немецкая речь. Захватчики прочесывали селение. «Зольдат, коммунист, юде?» - отрывистые восклицания слышались вперемежку с автоматными очередями. Ольга кормила девочку, беспомощно оглядываясь по сторонам. В ее сознании не прояснялся выход. Хозяйка быстро набросила платок ей на грудь: «Прикройся, немцы тебе не Пашка!». Женщина едва успела застегнуть кофту, надвинуть на специально запачканное лицо косынку, как в хату вошли два рыжих немецких солдата. Беглым взглядом окинули скромный скарб, иконы в переднем углу, обрывочно перекинулись словами. По всей видимости, им не понравилось жилье. Задержав на несколько секунд взгляд на побелевшем лице Ольги, они ушли, предварительно прошныряв двор.
«Прятаться надо по окопам или к нашим пробираться, - плача, настаивала Нюра, - хоть бы температура у Анютки скорей спала! Лекарств-то нет!». Ольга наспех начала собирать вещи, но осела, ребенок «горел». Появился Пашка. Вожделенно глядя на Ольгу, заявил хозяйке: «Надо разобраться с твоей жиличкой». Наглый тон разъярил Нюру: «Чего с ней разбираться?! Ты сам с собой разберись!» - «А я уже разобрался! На вот листовку, здесь написано: великая Германия принесла освобождение от коммунизма, свободу, и мы должны помогать Германии! Я помогаю, составляю списки коммунистов, комсомольцев, семей военнослужащих Красной Армии, туда же Ольгу твою внесу!» - «Бесов сын, - поднялась Нюра. - Я те внесу, я те внесу!» - и выставила Пашку за порог. Ольга передернула плечами. «Завтра, к девяти часам утра, чтоб были у сельского Совета, то бишь управы!» - успел выкрикнуть Пашка, похабно выругался, закурил в долгий стяг, но ушел, ибо Нюра опять пригрозила позвать жену.
Ситуация осложнялась. Ольга не сомневалась: сосед будет добиваться своего всеми способами. Не дай Бог, прознает про Андрея, тогда не миновать беды и самой Нюре. Утром они пошли к бывшему сельскому совету, где столпились местные жители, осторожно шушукаясь, опасливо поглядывая по сторонам. Несколько молодых парней записались в полицаи, среди них был Павел. Выбрали старосту, бухгалтера колхоза. Возглавлять местную полицию назначили его однофамильца, бывшего начальника пожарной команды Тамани. Станичники ахнули - оба были коммунистами. Что же надо было сделать за столь короткий срок, чтобы заслужить доверие немецкой администрации?..
Пашка, театрально подбоченившись, таким взглядом затаившегося хищника окатил Ольгу, что она словно приросла к земле, прижимая всхлипывающую больную дочь. Мирок злобных, мелких мыслей проявлялся на надменном лице новоиспеченного соседа-полицая... Очнулась Ольга от окрика охранника. Разбитых по возрастным группам односельчан погнали в порт разгружать баржи. Не сразу узнали селяне цену предательства. Ольга научилась запирать свои мысли о человеческой мерзости в дальний отсек мозга. Чувство неотвратимой обреченности не покидало, она засобиралась бежать из села, несмотря на еще больную дочь. Накануне всем семьям, внесенным в «черный список», разнесли повестки - явиться к девяти часам утра в управу. Нюре Пашка, торжествующе кривляясь, преподнес смертельную заяву: «Теперь вы узнаете, кто такой Пашка Огрыза! Я из вас кишки через рот вытяну! На коленях о пощаде просить станете!». Он демонстративно плюнул в сторону Ольги, овладеть которой так и не сумел.
К тому же, молодая женщина не только грязнила лицо, но и специально старалась, чтобы от нее пахло потом.
Враз постаревшая, осунувшаяся Нюра, как подкошенная, опустилась на стул. «Конец это, Оля! Рано утром беги, если сможешь... Надо же, - рыдала Нюра, - сколько лет рядом жили, дружили, в гости ходили, а душу его не рассмотрела. Господи, спаси нас!» - она упала перед образами, долго и горячо молилась, не утирая слёз… Убежать Ольга на смогла, Пашка караулил, поймал у выхода, пригрозил пистолетом, выгнал из хаты и Нюру. «А Нюру-то за что?» - попыталась заступиться Ольга. «За тебя!» - нагло отрубил Пашка...
Утро насупилось хмурым небом, криками, стонами, мольбами выгоняемых из жилищ людей: женщин, стариков, детей. Собранную колонну немцы и полицаи погнали по селу под поникшими взорами вышедших односельчан. Вдруг Пелагея, в прошлом председатель колхоза, выскочила из шеренги и бросилась бежать в скопление народа. Несколько полицаев с плетками и прикладами кинулись следом, побоями загоняя обратно в колонну. Загоревшийся было взгляд женщины потух. Нюра толкнула Ольгу, выпихивая из строя. Ольга резко нагнулась, прижимая дочь, и юркнула вглубь стоящей толпы. Селяне сомкнулись, поглощая убегающую с грудным ребенком. В суматохе побега Пелагеи исчезновение Ольги не было замечено. Толпа колыхалась, металась, закрывая собой беглянку...
Словно высшие силы помогали женщине - ребенок не плакал, но в глазах Анютки застыл ужас. Ольга ныряла по дворовым закуткам, на окраине поползла по окопу, не поднимаясь во весь рост. За околицей внезапно поняла: она движется параллельно с колонной, из которой сбежала... Дрожа от страха, женщина присела за остатки наката блиндажа, сунув грудь малютке, чтобы та случайно плачем не выдала их. Сквозь толщу вала кто-то пытался прорыть проход, но наткнулся на песок. Песок, осыпаясь, наполовину завалил отверстие, образовалась глубокая нора, в эту нору и забралась Ольга с Анюткой...
Плачущая скорбная колонна обреченных в предощущении скорой смерти, с застывшими на лицах ужасом и болью, двигаясь под темными тучами серого неба, остановилась перед танковым рвом. Сжавшись в комок, женщина
наблюдала сквозь бревенчатую прорезь последние минуты жизни таманцев, подготовляемых к расстрелу, - женщин, стариков, детей. Из сгрудившихся у рва сельчан вырвалась женщина в темном платке, под телогрейкой прилипший к ней ребенок зарывался головой под плечо. Его русую макушку женщина старалась защитить рукой. Пашка быстро догнал выбежавшую из строя и хладнокровно несколько раз выстрелил в спину. Когда жертва, споткнувшись, упала, продолжая телом укрывать малыша, полицай выстрелил в русую макушку ребенка. Алая кровь выплеснулась на грязный след немецкого сапога. Избранные полицаи начали расстреливать своих односельчан. Металлический стрекот автомата продолжался недолго. Нюра упала рядом с Пелагеей, их, еще живых, дострелили Пашка и его подручные. Сжав зубы, притихшая Ольга старалась остановить дрожь тела, молила Бога о спасении.
Непредсказуемо меняется человек перед лицом смерти! Под пулями жизнь ценится совсем по-другому, Какой сладкой радостью казалось предвоенное бытие, врезавшееся ностальгией в это мрачное время. Она словно ощущала
улетающую душу расстрелянной Нюры...
Голодная, отчаявшаяся, грязная, в лохмотьях, потерявшая веру в людей, Ольга не заходила в селения, питалась остатками брошенного неубранного урожая. Надрезав сосок, питала дочурку кровью. Молоко исчезло в ужасные минуты расстрела. Судьбе было угодно, чтобы она встретила Андрея в группе пробивающихся через линию фронта солдат Красной Армии...
После войны Ольга узнала, что расстрелянных таманцев похоронили в братской могиле рядом с красноармейцами, погибшими в годы Гражданской войны. В Тамань, на эту могилу, Ольга несколько раз приезжала возложить цветы. Приносила она ярко-красное чудо лепестков и к барельефу Ленина
в сквере. Памятник восстановили в годы советской власти.
Эстафету вечной памяти о погибших земляках Ольга передала дочери, а та – своим детям. До сих пор перед их глазами дуло прицела, заслонившего мир.
Татьяна Меташоп
17 февраля
Постоим, помолчим, поразмыслим...
Кто жестокость ту породил?
Что подвигло его на убийство,
Ни мальцов, ни седых не щадил.
Полицай, немецкий прихвостень,
Носивший фашистам донос:
Кто была женою комбата,
Председатель кто и комсорг...
Девчонок невинных, детей неразумных,
Всех под пули и в ров;
Кто комсомолец и пионерия,
Да и этих давай, готовь!
Ничего, что ещё он малый,
Почитай что ещё сосунок,
Тоже в ров, за станицей Таманью
Уложил фашистский урод.
Природа сегодня плачет.
Мы помним, скорбим и молчим.
Семнадцатое, скорбная дата
Невинным жертвам войны.
Н.Жукова
Героические дети войны
В канун праздника Победы я хочу рассказать о маленьком мальчике,
которого звали Володя.
В 1944 году, когда немцы оккупировали Тамань, ему было шесть лет. Жил
он вместе смамой, бабушкой и младшим братом в начале станицы:
ул. К.Маркса №1. Заняв Тамань, фашисты стали расселяться в
понравившиеся дома. Выселив семью Володи в кухню, захватчики
поселились в их хате. На пустыре, сразу за домом, оккупанты развернули
строительство продовольственных складов и железнодорожных станции.
Согнали военнопленных, станичных женщин и начали тянуть железную
дорогу в 10 километрах от дома Володи.
Хотя мальчику было всего шесть лет, он сразу почувствовал атмосферу
войны. Он видел как мама и бабушка ненавидят фашистов, а также ощущал
враждебность врагов.
Однажды немцы подстрелили соседскую кошку. Раненое животное
жалобно мяукало, Володя её подобрал и стал жалеть. Проходивший мимо
немецкий солдат отпустил ребёнку подзатыльник за жалость к кошке. Всё
это видела из кухни мама Володи - Мария, женщина горячих казацких
кровей. Она схватила табурет и огрела врага прямо по голове. От удара старый табурет рассыпался на кусочки. Немец, ошалевший от такой смелости, схватил Марию за горло и стал душить. И тут Володя, на
правах защитника своей матери, впился зубами в ногу врага. Мужчина
кричал и брыкался, а Володя грыз и грыз его ногу с такой силой и яростью,
что еле вырвавшийся немец побежал со двора, забыв на полу свою пилотку.
Немцы очень боялись бомбёжек русской авиации, но для Володи это были
долгожданные радостные минуты: оккупанты убегали прятаться в подвал, а
смельчак тем временем пробегал в хату и набивал карманы сухарями,
кусочками сахара, картошкой для своих родных. Ребёнок был уверен, что
советские летчики не будут бомбить его родной дом, что они стреляют
только в немцев, а его, Володю, видят, поэтому он не боялся бомб и
не прятался от них.
В конце 1943 года советские войска стали гнать фашистов с Кубани. Немцы начали спешно покидать станицу. Целыми днями по грунтовой дороге мимо двора проезжали грузовики, груженные продовольствием и солдатами. Володя понял из разговора старших, что наши наступают. Гордость охватила маленького мальчика за свою Родину, советскую армию, что заставила немцев бежать, и он решил помочь своим. Оружием мальчика были
булыжники. Позвав своего приятеля, пятилетнего Колю Олейника, они натаскали две горки камней по обе стороны от дороги, по которой отступали немцы. Заняли каждый свою позицию, и когда первый грузовик показался, закидали его булыжниками. Послышался звон разбитого лобового стекла и крики военных, но грузовик не мог остановиться, за ним шла колонна, и мальчишки продолжали безнаказанно бросать камни в драпающих немцев. Замыкала колонну легковая «Эмка», где сидел командный состав. Володя размахнулся, и увесистый булыжник полетел в голову генерала. Фуражка слетела, немец схватился за голову, между пальцев потекла кровь. Мальчишки кинулись в разные стороны. Охрана выскочила из машины, побежала вдогонку, стреляя из пистолета. Володя бежал к родной хате через соседку Бугайку, а за спиной свистели пули. Смельчак забежал в комнату, забрался под кровать и просидел там три дня, пока разъяренные преследователи не уехали.
Через некоторое время засобирались в дорогу и Володины постояльцы, несколько офицеров и солдат. Вывезя продовольствие со складов, они заминировали и взорвали железную дорогу. Мальчик юрко шнырял мимо спешивших немцев, и один из них схватил его за руки, поднял и забросил в кузов, где сидели солдаты. Те держали его крепко на коленях и не отпускали. Грузовик тронулся, мимо мелькали кукурузные поля, покрытые искореженными рельсами и шпалами, оставшимися после взрыва. Проехав метров сто, ребёнок почувствовал неладное, немец крепко держал его, не давая возможности встать. И тут Володя решился. Резко повернувшись, он укусил охранника за руку, а потом за лицо, дернув зубами за усы. Немец вскрикнул и выпустил пленника. Володя перепрыгнул через борт грузовика и оказался в родной пшенице. Вихрем полетел домой, где застал плачущих бабушку и маму, которые решили, что немцы увезли его в Германию. Но он вернулся!
Затем был великий праздник Победы. Радость со слезами на глазах. Потом голодные послевоенные годы, когда спасла их Таманская соль, которую мама грузила на плечи и несла пешком 25 км до железнодорожной станции в Сенной, там садилась на поезд, ехала в сёла, где не было соли, но было зерно, мука, кукуруза. Продукты везла своим двум малолетним детям.
Я не представляю, как можно было тогда выжить, но они жили, они выстояли! Когда въезжаю в Тамань со стороны пос.Сенной по ул. К.Маркса, я смотрю на то место, где когда-то жил Володя, задумываюсь: «Не выживи тогда, в те годы Володя, не спрыгни с грузовика, не было бы сегодня и меня - его внучки, так как Володя - Скрыник Владимир Тимофеевич – это мой геройский дед. И пусть у него нет орденов, но я знаю, что он
герой! Будь ему не шесть, а хотя бы шестнадцать, перебил бы он всех фашистов в родной станице. Низкий вам поклон, дорогие мои старики - героические дети войны!
Виктор Сапожников
Хлеб фронту
Из колхозной кладовки подростком,
Надрываясь, таскали мешки.
Одобрял их, как мог, по-отцовски
Твёрдый голос: «Держитесь, сынки!»
Дядя Миша в военных был брюках,
Расправляя мешков уголки,
Помогал пацанам одноруко.
Под мешками качались сынки.
По дороге на хлебоприёмный,
Под пронзительный посвист пурги,
Согревал детвору неуёмный,
Тёплый голос: «Доедем, сынки!»
А когда на раскатах застылых
В снег катились мешки, как снежки,
И, теряя последние силы,
Спотыкались под грузом сынки,
Дядя Миша страдал и невольно
Потирал свой обрубок руки.
И звучал, как набат колокольный,
Тихий голос: «Спасибо, сынки!»
Н.Гладкая
Никому не нужная война
О времени оккупации Тамани немцами
рассказывает Анатолий Назарович Гладкий
Сам рассказчик этих эпизодов принадлежит к уже послевоенному поколению. Но в памяти скольких поколений живёт и отдаётся эхом то лихое время!
Семья Гладких принадлежит к старинному казачьему роду, ведущему начало от тех запорожских казаков, что высадились на Таманском берегу две сотни лет назад. Сколько вражеских войск познало силу казацкой шашки, сколько войн прошли эти доблестные бойцы, защищая своё Отечество! Довелось сойтись и в боях с фашистской Германией.
Отец Анатолия Назаровича, Назар Иванович Гладкий, за неделю до войны ушёл на военно-полевые сборы, откуда прямиком отправился на фронт. На Перекопе попал в плен, и был отправлен в лагерь в Магдебурге, в западной Германии. Там военнопленные работали в шахте. Эта территория освобождалась американцами. Советским солдатам они сказали: «Дома вам – тюрьма». Так оно и было тогда, освобождённые из плена люди попадали из огня да в полымя. Особенно офицеры. И многие освобождённые из того лагеря уехали с союзниками в Канаду или США.
А Назар Иванович хотел вернуться домой, к семье, в родную Тамань. Казака после боёв всегда ждёт земля. «Я рядовой, - рассудил он, - если что, много мне не дадут». Когда союзники обменялись освобождёнными пленными, он поехал со своими. И прямёхонько из немецких лагерей попал в сталинские. Узников отправили на восстановление Сталинграда. Жене, Марии Григорьевне, удалось навестить мужа в этих лагерях. Теперь она знала: живой и домой вернётся. А казачке ждать – не привыкать.
Но тогда, в 1943 году, в хате лежала похоронка. Мол, погиб Назар Иванович. А у неё трое детей. В станице распоряжаются враги, а несколько их живут в хате. Эти были из охраны немецкого аэродрома. Старший из них по званию оказался сентиментальным малым. Сын Марии Григорьевны показался ему похожим на его собственного сына. Фрицы жили в больших комнатах, оставив хозяевам закуток.
Румыны, воевавшие тогда заодно с немцами, были известные разбойники и мародёры. Услышали, что в сараюшке мычит корова, и ночью давай тащить её, чтобы забить на мясо. Корова упирается, мычит. Услышал этот офицер, выбежал, наставил пистолет на румына, велел оставить корову. А хозяйке сказал: «Матка, у тебя киндер. Тебе надо их кормить. И у меня есть киндер. Зачем нам война? Гитлер надо пух-пух, и Сталин надо пух-пух, чтобы не было война».
Как-то рассказали, что с аэродрома сбежал советский лётчик. Пленные работали на аэродроме, и он угнал немецкий самолёт. Таких случаев было тогда около трёх. Впоследствии встретилcя в литературе очерк о таком случае на таманском аэродроме, где рассказывалось, что бежавший лётчик попал к нашим, а затем в лапы СМЕРШа. Не выдержав издевательств, спровоцировал побег, и был расстрелян. От чужих ушёл, а от «своих» - мудрено уйти.
Сына Марии Григорьевны, Гришу, как-то укусила собака. За ногу, под коленом, началось заражение. Мальчик мог остаться хромым или совсем погибнуть. Тогда на углу улиц Революции и Энгельса был немецкий госпиталь, хирургическое отделение. Сентиментальный немецкий постоялец отвёл Гришу в этот госпиталь. Там работали трое хирургов, которые и сделали мальчику операцию. Им это было интересно в виде опыта, эксперимента. Больной пошёл на поправку. До сих пор шрам под коленом напоминает Григорию Назаровичу ту давнюю историю.
В дальнем конце огорода, где теперь цветут вишни и зреет виноград, был когда-то колодец с удивительно чистой и вкусной водой. А во время оккупации по этому месту не раз проходили и танки. Немцы хозяевали на нашей земле и дорог не разбирали. А ещё здесь у них был какой-то бункер, который, отступая из Тамани, они взорвали. Долгое время была там воронка, примерно метров восемь на пятнадцать. Колодца, конечно, как не бывало.
Неожиданный привет от тех немецких постояльцев я получила в 2008 году, обратив внимание на странную мусорную корзину во дворе. Не то бидон, не то чайник, с ручкой и носиком, металлический. Анатолий Назарович пояснил, что это, оказывается, вещь немецкая, осталась с тех самых пор.
Был в этом обширном роду и свой герой, настоящий Штирлиц! Звали его Александр Прасол. Он был мужем Доры Григорьевны, сестры Марии Григорьевны. Кадровый военный, офицер. До войны служил на Камчатке.
В совершенстве знал немецкий язык, и его постоянно забрасывали на оккупированные территории. В бытность свою в Тамани был ещё в чине старшего лейтенанта.
В Тамани у него была, наверное, самая лёгкая «легенда», поскольку он жил у себя дома, с женой. Немцам рассказал, что когда советские войска стали отступать, он, якобы, бежал, так как не хочет воевать. На оккупированной территории свои, мол, его не достанут. Работал в рыбацкой артели, которая, как и всё тогда, работала на немцев под страхом смерти.
У него была подпольная радиостанция. Следил за немецким аэродромом, часто уходил ночами куда-то, к нему кто-то приходил. По заданию нашего командования записался в полицаи. Это было не редкость в годы войны. Приходилось терпеть презрение и ненависть односельчан, которые считали его настоящим предателем. Не скажешь ведь: «Уважаемые, родные, так надо!» Удалось ему украсть списки станичан, обречённых немцами на расстрел. Известно, пока новые списки напишут, глядишь, кого-нибудь да забудут, чья-то жизнь будет спасена. А то и освобождение придёт вовремя.
Но был у таманского Штирлица момент, близкий к провалу. Заболела родственница, необходимо было какое-то лекарство. А какие уж там лекарства в то время! Александр решил пойти в тот самый госпиталь, где Гришу оперировали. Да на беду лекарство назвал по-немецки. Для верности, может, хотел, чтобы точно дали то, какое нужно. Ну и сразу пришли трое немцев, офицер с ними. «Откуда знаешь язык?» Всех родственников допросили, паспорта перепроверили. Кое-как удалось замять дело. Сыграло, конечно, и то, что в полиции служит.
Когда освободили Тамань, его опять забросили на оккупированные земли. Погиб Александр Прасол, уже майор, в 1945 году под Берлином. Подробные обстоятельства в виду его секретной службы и условий военного времени не известны. Но о его заслугах говорит и то, что вдова, Дора Григорьевна, получала за погибшего солдата хорошую пенсию.
Что ты этим Богу доказала,
Никому не нужная война?
Сколько ты невинных расстреляла,
Сколько скорби выпила до дна!
Сколько жизней жадно поглотила,
Разных наций, разных лиц и вер!
Павшие, лежащие в могилах,
Всем, в живых оставшимся, пример.
Только ничему война не учит
Дураков, что снова рвутся в бой.
Нам опять грозят снарядов тучи,
Заслоняя Небеса собой.
М.Саглай
Рассказ о настоящем человеке
По материалам газеты «Город Тамань»
О Великой Отечественной войне я знаю из рассказов моей бабуни –
Нетребченко Евгении Григорьевны, из книг, кинофильмов, из материалов,
собранных в школьном музее Боевой Славы Черноморского Флота,
руководителем которого многие годы была Мария Семёновна Мостовая.
Эта маленькая, худенькая женщина всегда удивляла своим мужеством,
стойкостью, решительностью и необыкновенной добротой. Родилась она
25 февраля 1921 года в селе Донское Ставропольского края. В 1934 году
приехала с семьёй в Тамань. Очень часто Мария Семёновна рассказывала
о своём детстве. Школьники помогали взрослым собирать на полях
хлопок, вырывать сорняки, убирать фрукты и виноград. Закончила школу
Мария Семёновна в 1940 году, все экзамены сдала на «отлично».
Поступила в институт виноделия и виноградарства. Через год началась страшная война. Марию направили на курсы преподавателей. После их окончания она работала учительницей в пос. Приморский. Летом 1942 года все школы были закрыты, а здания использовались под временные госпитали. Мария Семёновна возвращается домой, и, как все станичники, оказывает посильную помощь советским войскам, расквартированным в Тамани. В августе, при отступлении наших частей её предупредили, что надо уходить, её, как активиста комсомольского движения могут расстрелять фашисты. Её забрали с собой, в свою часть, уходившее медподразделение.
В сентябре 1942 года она попала на корабль.
Из геленджикского госпиталя забрали раненых, погрузили на корабль,
взяли курс на Батуми. Не успели выйти из бухты, как послышался гул
немецких сомолётов, которые начали бомбить корабль. Раненые
встревожились, а медсёстры, в числе которых была и Мария Семёновна,
успокаивали их. До самого Туапсе фашисты не оставляли их в покое –
в море спрятаться негде.
Люди ежеминутно совершали подвиг. Мария Семёновна часто
вспоминала одного раненого. Он был в тяжёлом состоянии, весь обгорел.
При налётах фашистов ругал их и обещал: «Ах вы, гады! Ну, погодите!
Дайте только встать на ноги. Я вас опять буду молотить, почём зря. Я вам
за всё отомщу!»
При одной из бомбёжек Марию Семёновну контузило. После выхода из
больницы она работала на оружейном заводе в Батуми. На одной из её
смен взорвался котёл с металлом, всех сбило огненной массой, осколки
попали в глаза. Два месяца она была без движения, но жизнь и молодость
победили. Работая на оружейном складе, она узнала, что у неё погибли
брат и отец.
В 1944 году Мария Семёновна вернулась в Тамань. Замечательный
жизненный путь, яркий и честный, прошла эта женщина. Где бы она ни
работала, она к каждому находила подход и заряжала своей энергией.
Огромная работа проделана ею в клубе «Поиск», благодаря ей, школьному
музею присвоено имя «Музей Боевой Славы Черноморского Флота».
Тысячи людей и по сей день благодарно преклоняются перед её именем.
Татьяна Меташоп
Опять поют о войне
Опять зазвучали стихи и песни
Далёкой той, грозной войны.
И снова чествуем мы ветеранов,
Героев нашей страны.
Нельзя забыть тот подвиг великий
И то, через что мы прошли.
Девчонки, мальчишки под пули в атаку,
Хоть было им страшно, но шли.
Кричали: «Ура!» и на амбразуру,
Под танки, состав под откос,
Хранили все свято военную тайну,
Как ни был жесток допрос.
И вы победили в неравной схватке,
Теряя близких друзей,
Давайте их вспомним, поклонимся низко
В победный святой юбилей!
А девчонки, мальчишки 21 века
Пусть поют о войне,
Где погибли родные их деды,
Отстояли мир на земле.
Долг перед павшими и живыми
Мы знаем о войне по фильмам и по книгам,
По снимкам пожелтевшим на стене.
Мы не страдали под фашистским игом
И потому ответственны вдвойне
Мы перед ними, кто во имя жизни
Сберёг нас от коричневой чумы.
И мы клянёмся, что своей Отчизне,
Как наш Покрышкин, будем мы верны.
В.Драгунов
Вторая мировая война оставила неизгладимый след в истории человечества. Народы всего мира помнят о миллионах жертв фашизма, который угрожал самому существованию человечества. Война по своему существу – это зло.
И очень важно, чтобы люди помнили об этом.
Есть особый вид человеческой памяти, сложившийся у людей, молодость которых была озарена пламенем Великой Отечественной войны. Память тех, кто видел, знает и прочувствовал на земле, что такое война. Но, к великому сожалению, уходят из жизни те, кто шестьдесят с лишним лет назад отстоял свободу и независимость Отечества. Вот почему так важна сегодня любая подробность жизни людей в те далёкие грозные годы.
На основе воспоминаний ветеранов, переписки с родственниками погибших, собранных материалов создаются школьные музеи.
Поисковая работа в школе № 9 началась с 1976 года по инициативе учителя истории Лидии Павловны Ерковой. Руководителями музея в разное время были преподаватель русского языка и литературы Татьяна Григорьевна Давыдова, учитель истории Александра Ивановна Афанасьева. Долгое время с детьми работали Мария Семёновна Мостовая и ветеран войны в Афганистане Валерий Николаевич Камышан. В настоящее время руководит музеем Евгения Валентиновна Руссо.
В результате поисковой работы школьников было найдено 15 воинских частей, носящих звания «Таманская», установлены имена всех участников обороны и освобождения Тамани, была дописана 41 фамилия на памятник «Танк» и 25 на «Мемориал». Собраны биографии погибших, впоследствии занесённых в районную Книгу Памяти, установлены фамилии 132 –х таманцев, расстрелянных в 1943 году. Кроме того, члены клуба «Поиск» принимали активное участие в поиске и перезахоронении останков воинов в пос. Веселовка.
В 1981 году по ходатайству Севастопольского Совета ветеранов Великой Отечественной войны школьному музею было присвоено звание «Музей боевой славы Черноморского Флота».
В настоящее время поисковая работа продолжается. Каждый класс представляет собой поисковый отряд, ведётся переписка, ветеранов поздравляют с праздниками.
В год празднования 60-летия Великой Победы, 6 мая 2005 года, состоялось торжественное открытие музея в школе № 28. Открытию музея предшествовала огромная подготовительная работа. Общее руководство работой осуществляла директор школы Маргарита Евгеньевна Воропаева.
Центральное место в школьном музее отводится нескольким экспозициям, которые делятся на разделы. Экспозиция «Великая Отечественная война» состоит из пяти больших разделов: «Наши земляки-ветераны», «Боевой путь 743-й батареи», «Тамань в годы оккупации», «Освобождение Тамани» и «Поисковая работа учеников нашей школы».
Экспозиция «Солдатская слава» посвящается ученикам школы, которые выполняли интернациональный долг в Афганистане и участвовали в антитеррористической операции в Чечне.
В школьных музеях ведётся оживлённая работа, регулярно проводятся лекции и экскурсии для учащихся, жителей Тамани, гостей станицы. Поисковцы систематически ухаживают за памятниками воинам.
Школьные музеи являются поисково-творческой лабораторией, способствуют сохранению исторической памяти о прошлом нашей Родины. А историческая память – прямое продолжение былого немеркнущего подвига, исполнение долга перед павшими и живыми.
Татьяна Меташоп
Пусть дети смеются
Пусть всегда будет мир,
И пусть дети смеются,
И на всю земного шара ширь
Дожди добра пускай прольются.
Чтоб не взрывались города,
И не страдали наши дети,
Возьмёмся за руки, друзья,
Теперь за мир мы все в ответе.
В прошлом останутся войны,
Мир всем народам земли.
И если прольются слёзы –
Слёзы счастья и светлой любви.
Голуби в небе летают,
Солнца искрится заря.
Пусть дети войны не узнают,
Красивой пусть будет земля!
Т.В.Приходько
Медаль
«...Хотя прошло уже много лет после
описываемых событий, наверное, и сегодня
ещё нельзя точно сказать, что именно из
пережитого и виденного, несет на себе
отпечаток вечности...»
«Воспоминания и размышления о
Великой Отечественной войне».
Маршал Советского Союза Г. К. Жуков.
Ребёнок усердно грыз боевую медаль, которую нашел среди многочисленных игрушек. Розовые десны малыша жевали металлическую поверхность, расчесывая прорезывающиеся зубки. Обрадованная, что сын успокоился, Надежда пошла было на кухню, но вернулась, быстро забрала нагрудный знак, спохватившись, что дитя может повредить себе ротик. Желтая, неухоженная медаль глухо стукнулась о дно ящика серванта. Мальчик тут же издал капризный рев.
- В чем дело? - спросил вошедший Евгений.
- Да вот, опять орденами прадеда играл. И где только он взял эту медаль?..
Я награды Ивана Федоровича вроде бы все убрала в сервант, - раздраженно
пояснила жена.
Евгений поднял медаль. Ослюнявленный жёлтый блеск больно кольнул сердце. Внук солдата чтил память деда о войне. Он достал из книжного шкафа самодельный переплёт пожелтевших страниц воспоминаний деда о самой кровавой и тяжёлой войне в истории страны…
- Награды, как иконы, святы для деда, а ты ребенку в игрушки дала, -
укоризненно покачал головой муж, листая рукописную книгу, - на, почитай, что писал наш дед об этой медали! - Муж сунул замешкавшейся жене переплет, а сам пошел успокаивать сына.
«Суровым зимним месяцем 1942 года, выполнив задание, мы возвращались к своим в перегруженном бомбардировщике довоенной конструкции, большом и тяжелом, которые могли летать только ночью. Среди нас было четверо раненых десантников. Они поражающе спокойно переносили боль, изредка поскрипывая зубами. Две молоденькие медсестры с лицами, потемневшими от многодневного холода, сидели рядом, одетые в полушубки, перехваченные тонким солдатским ремнем. Катя, с большими синими, как васильки, загадочными глазами, в которых, казалось, скрывалась какая-то тайна, и Соня, огненно-рыжеволосая, с веснушками на курносом носу, подремывала, прикрыв глаза длинными белесыми ресницами, вздрагивающими, как у ребенка. «Им бы еще учиться да с парнями гулять, а они под пули пошли», - подумал я тогда...
Между девушками полулежал коренастый десантник, по- мальчишечьи порывистый, с обветренным лицом в порезах поспешного бритья. Синеглазая Катя ответила на мой вопросительный взгляд:
- Это Степа, наш командир. Его несколько раз ранило. Вначале в ногу, сам в бою рану перевязал, продолжал стрелять... Потом его ранило вторично, но он продолжал руководить боем!..
- Если долетим с перегрузкой - спасемся, - густым басом проговорил другой раненый. Пуля, пройдя по касательной, рассекла ему губы. Наспех уняв кровь, Трофим стрелял в фашистов, отказавшись от медицинской помощи.
В полузабытьи тихо лежал сержант с перебинтованной широкой грудью.
- Ванечка! – наклоняясь к нему, нежно сказала рыжеволосая. Ласкательное имя мало соответствовало богатырскому сложению парня, с мужественной стойкостью бойца познавшего тяготы войны, второй год сжимавшей страну. Решимость и отвага печатью легли на его красивое открытое лицо, где
на висках пульсировала синяя жилка. Когда тяжело ранило командира взвода, он принял командование на себя, умело развернул взвод и выбил немцев с рубежа. Контратака превосходящих сил противника была отбита. Четвертый десантник, раненный в голову и руку, деловито-рассудительно заметил:
- Тяжело летит самолет, облегчение требуется. Прилететь надо тем, кто не ранен, чтобы бить гадов дальше. Бомбардировщик может не дотянуть за линию фронта!
Прихрамывая, вошел бортмеханик, оглядел всех сожалеющим взглядом и негромко, но твердо произнес:
- Немецкие зенитчики бьют с расчетом на скоростные машины, поэтому наш старый Т6-3 на более низкой скорости до сих пор оставался невредимым. Однако, зенитный обстрел повредил один мотор. Мы сможем дотянуть за линию фронта, только освободившись от пассажиров!
Десантники переглянулись. Простуженный командир сипло дал команду прыгать всем, кроме раненых.
...Подваливая на один бок, бортмеханик вернулся в свой отсек, открыл бомболюк, дал знак прыгать. С рюкзаками и парашютами поспешно нырнули вниз четыре человека, и тут летчик объявил:
- Остальные могут остаться!
...Неожиданно выяснилось: выпрыгнули раненые, чтобы спасти живых, годных для фронта. Через минуту в самолете не осталось ни одного десантника. Все они пошли вслед за ранеными. Вместе со всеми спасать товарищей выпрыгнул и я.
Тупым ударом чернильная, холодная бездна встретила бросившихся в нее людей. Перехватывающий дыхание воздух зазвенел в ушах, обжег лицо, кидал, кувыркал, растягивал в разные стороны. В переливах темно-серого неба прожекторными лучами вспыхивали сполохи зенитных обстрелов. Хрустально чистый воздух усиливал звуки так, что казалось, люди стремительно всасывались землей под гигантским стеклянным колпаком. Полусферы белых парашютов затормозили падение. Слепящий глаза снег, освещенный розовым пламенем разрывов, принял в себя солдат меж запорошенных деревьев. Поземный, морозный, безжалостный ветер остро колол ледяными иголками, обмораживая кожу. Снежные барханы проваливали по пояс, ноги с трудом передвигались, оставляя за собой глубокие следы. Их заметала невесть откуда набросившаяся метель, выплескивая клубки вихревой жесткой стужи. Спирально кружась, подсвистывая, они сбивали с ног, лепя порошей, поднятой с сугробов. Сковывающая, холодная, пронизывающая ночь кружила ледяные блестки в буйной пляске метели, затрудняя поиск.
Раненых нашли, но один из них, богатырь Ванечка с перебинтованной окровавленной грудью, умирал на руках нашедшей его первой рыжеволосой Сони. С белеющим лицом, сжимая зубы, слабея от потери крови, сержант тихо выдавливал слова:
- Все, конец! С ног холод дошел уже до груди... Прощайте, ребята, и ты, Сонечка, рыжик мой!
Медсестра крепко прижалась к нему. Расстегнув полушубок, согревала своим телом. Оба словно слились в одно целое. Соня, преодолевая девичью робость, шептала на ухо солдату нежные слова признания. Тот слушал, улыбался углами губ, лицо осенялось ощущением безграничного счастья. Боец нежно смотрел на девушку угасающим взором. Синяя жилка на висках замедляла пульсацию. Свистящее, слизистое хрипение заглушало с трудом вылетающие предсмертные слова:
- Жаль, запасной жизни нет, рыженькая!
Соня сильней и сильней прижимала к себе слабеющее тело, как бы пытаясь влиться в него, заслонить от неминуемой гибели... Война убивала любовь! ...На белесых пушистых ресницах медсестры морозным жемчугом замерзали слезинки…Жизнь солдата оборвалась, унося с собой мечты и надежду…
- Мы встретимся, Ванечка, обязательно встретимся, ты только там подожди меня!
...Она верила, что смерь всего лишь переход из одного состояния в другое, в иной мир, который живет по своим законам, недоступным пониманию земного человека...Десантники молча стояли, слушали душевные откровения девушки, бессильные помочь. Чувственный протест печальному знаку смерти был способен заставить кровоточить каменное сердце... Над ними, искрясь и мигая тускнеющим сверканием звезд, тихо уплывал сумрачный небесный поток отступающей ночи.
Вырыть погребальное углубление в застывшей как камень земле было почти невозможно. Остервенелая метель засыпала мерзлую могилу, но солдаты продолбили смертное ложе, с честью похоронили бойца... Он остался навсегда слитым с этими белыми деревьями, спрятавшими богатыря от беснующейся вьюги под снежными покровами родной земли... Блестящие розовато-красные отсветы глухих зенитных разрывов стали салютом его подвигу. Дальний стрекот автоматных очередей, звуки орудийных залпов провожали героя.
Смастерив самодельные санки из веток деревьев, связанных ремнями, бойцы положили на них раненых. Раненые сильнее страдают от холода, поэтому их тепло укутали, сняв с себя теплые вещи, и пошли через лес к своим.
Завихряющаяся поземка утихла, хмурое небо прояснилось, разгоняя торосы облаков. Стойко и мужественно люди шли вперед, подбадривая, помогая друг другу. Ни паники, ни одного слова жалобы на судьбу в этой морозной
сугробной лесной чащобе, и только одна мысль: вперед, за линию фронта... Мучительно страдали от холода конечности. Мы чувствовали, как немели кончики пальцев. Острые иголочки кололи деревенеющие мышцы. Икроножный спазм столбил в сугробы. Движение спасало. Напряжение сил и мускулатуры согревало, но только до очередной остановки. В передышках мороз напоминал о себе с удвоенной силой.
Упрямо, скрипя зубами, мы шли вперед, увязая в снегу, понимая: если задержимся надолго в отдыхе, можем замерзнуть. Смежая веки под вой стихии, я вспоминал запах согретого солнцем разнотравья родной Кубани. Слушая смешанное завывание и холодное, неразборчивое бормотание вьюжных стонов, силой мысли подменял их серебристо-малиновой россыпью степного ветра. Становилось теплее и легче. Думаю, и остальные находили в себе силы противостоять обстоятельствам...
Короткий привал - и мы жались друг к другу, согревая себя и раненых... Преодолевая коварное желание «еще немного поспать», подбадриваясь шуткой, встряхнувшись, шли дальше...
- Береги себя, - шептала рыжеволосая медсестра коренастому пареньку, - тебе надо воевать до победы!
...Солдат пытался облегчить бойцам тяжелую ношу... Я шел следом, поддерживая Катю. Она подвернула ногу при приземлении с парашютом. Обморожения на ее миловидном лице въелись черными точками, к лицу было больно притронуться… Девушки безропотно переносили обрушившиеся тяготы, изредка растирали замерзшие места, улыбались раненым, при этом удивительным светом лучились их чистые глаза. Если бы только можно было описать, как заботливо-трогательно, целомудренно обращались с ними бойцы... От обморожения лица мужчин спасала щетина. Окрашенная ледяными узорами, она походила на бороды полярников.
Вспарывая снежные заносы, выбросившаяся группа прошла уже более 30 километров. Изнуренные люди останавливались все чаще и чаще.
Утихшая метель притаилась за припудренными снегом стволами деревьев, внезапно выбрасывая выхлесты в усталые лица.
Откинув голову, черноволосый Степа полушутливо - полусерьезно подбодрил товарищей простуженным голосом:
- Такой вот сгустинкой куется несгибаемая воля солдата! - Он вывернул из кармана крошки черных сухарей, хранимые на самый крайний случай:
- Поделите всем поровну, - и прикрыл веки темных, маслиновых глаз...
Предутреннее небо мигало прячущимися, потухающими звездами. На востоке небосклона кучами медленно и степенно выплывали облака. Посасывая крошки сухарей, как конфету, десантники смотрели в небо, думая каждый о своем, но с общим щемящим желанием скорее добраться до своих... Светлые плывущие каскады прорезывались очертаниями людских фигур, знакомыми земными картинами домов, гор, безбрежных долин. Обостренное воображение рождало сотни миражных видений...
- На нас смотрит Богородица! - вдруг радостно воскликнула Катя. Все устремили взоры в ту сторону, куда указывала медсестра... Красивые, плавные, молочно-белые очертания действительно напоминали священный женский образ. Вокруг него светлело небо. Комочки живого, прозрачно - голубоватого, мягкого, доброго света легкой неторопливой невесомостью озарялись изнутри небосвода венценосным ореолом, словно сонмом святых. Небесное явление общалось ускользающими жестами, двигалось внутрь и наружу, не теряя очертаний. Богородицеподобный образ обратил лик на полузамерзшую горстку жизненной плоти человеческого естества в оледеневшей резьбе застолбленных деревьев... Солдаты перекрестились, не все правильно, но искренне... Старший из них, Трофим, начал сбивчиво читать молитву «Отче наш»...
Отчаянный зов к Богу шел из глубины каждой клеточки людской сути в безыскусном стремлении воздать славу Богу и святым Его.
Солдаты черпали силы из бесконечности Вселенной, поверив в заступничество Богоматери, ее благодатную помощь. На войне, как и на море, неверующих нет!.. Это был единый, цельный порыв воли духа и души!
Окрыленные надеждой десантники двинулись к линии фронта, таща за собой раненых по снежным рытвинам меж безмолвных рослин. Провисшие оледенелые сучья цеплялись за одежду, хлестко били лоб, лицо, грозились выколоть глаза, но никто на это не обращал внимания...
С верой и надеждой бойцы прошли еще несколько километров, оставляя за собой ветвистый след самодельных волокуш.
Из глубины леса донеслось надрывное, долгое, протяжное завывание, тоскливо сжавшее сердце...
- Волки! - вскрикнула Катя, прижавшись ко мне. В ее чудесных синих очах впервые за эти дни лесных скитаний появился страх...
Снежинки, ослепительно-белые, с бледно-голубым оттенком, ажурные кружева, трепетное чудо, запуталось в выбившихся прядях её золотистых волос… «Снежная красавица...» - пронеслось в моей очарованной голове. Соня хлопнула длинными белесыми ресницами и больше ничем не прореагировала на выкрик. После смерти Ивана она стала безразлично относиться к своей жизни, как будто похоронила душу вместе с любимым, бренное ее тело двигалось, послушное разуму... Бойцы замерли, закрыв спиной раненых, готовые к рукопашной.
- Не волки, а одичавшие собаки из разоренных немцами селений, - констатировал я, успокаивая Катю.
- Они пострашней волков, - добавил густой бас Трофима, - учуяли кровь на перевязках!..
Угнетенное психологическое состояние усугубилось зловещей тревогой опасности. У Трофима сработал подсознательный сигнал к действию. Вздрагивающими пальцами с наискось сжатым ртом, с болью и гневом он спустил курок в сторону скулящей набеленной дали и упал на снег.
Маслянисто-пороховой запах ударил ему в нос. В голове кипело, бурлило, казалось, лопались мелкие пузырьки в горячих висках... Матовый мороз поглотил жалобный, стонущий, протяжный визг... Зависшая мимолетная тишина разодралась заблудившимся взрывом. Красный шар впереди вздыбившейся земли волной ударил в уши. Вдалеке лес засветился россыпью падающих огоньков. Приглушенным эхом прокатился дальний гул пушек...
- Ребята, дошли!.. До линии фронта - рукой подать!.. - сдерживая кашель, ободрил командир голосом, тону которого подчинялись. Горячность нервного раздражения отступила перед всеобщей радостью...
Двое суток во рту бойцов не было ни крошки хлеба, но люди шли вперед, поддерживая друг друга, поправляя одежду и бинты на раненых, не позволяя себе расслабиться. Усталое молчание прерывалось приступами кашля... Сила
духа и борьба за выживание в сложившихся обстоятельствах порождали удивительную выносливость в суровой действительности, непоколебимую веру в достижение цели. В экстремальных ситуациях понимаешь, что обретение защиты и работоспособности дается чувством локтя, дружелюбным настроем человеческого духа, всепобеждающей волей к жизни!..
Полузамерзших, исхудавших, обессиленных, нас нашли прифронтовые разведчики. Мы пробирались к своим почти три недели... Позже десантники узнали: самолет все-таки перелетел за линию фронта...
В героические военные дни совершалось много человеческих подвигов, поступок десантников был отмечен медалью «За отвагу». Правда, медаль Иван Федорович получил уже после войны и очень дорожил ею. При получении наградного знака на вопрос, почему так долго шла к нему медаль, солдат скажет: «Мы сражались за Родину, а не за награды! В каждом из нас было стремление идти только вперед, о себе не думали!»...
Надежда закрыла записи. По ее лицу растекся румянец стыда. Она молча достала коробочку с наградами деда, прикрепила их на багряно-красную бархатную ленту и повесила наградную доблесть солдата под фотографией умершего деда на самом видном месте, как святыню семейного очага.
- Надеюсь, нашему примеру последуют потомки и других ветеранов войны! Дети и внуки должны помнить отвагу и героизм своих предков, - сказал подошедший Евгений.
Когда семье становится трудно справиться с тяжестью неприятностей, Надежда с мужем вспоминают деда, стойкость и мужество прошедших войну людей и до боли в сердце становится стыдно за свою слабость.
Фотография Ивана Федоровича и награда призывают настойчиво добиваться намеченного, идти только вперёд!
Валентина Ясинская
Благодарение
Как мне найти слова, чтоб отразили
Всю боль, весь ужас страшной той войны,
Когда на бой кровавый уходили
Страны огромной лучшие сыны.
Шли наши деды и отцы, и братья,
И юные мальчишки шли тогда...
О, господи! Откуда ж было знать им,
Что многие уходят навсегда...
Что матерей им больше не увидеть,
Своих любимых больше не обнять,
Весёлый детский смех им не услышать
И лаской слёзы жён им не унять.
Что многие из них найдут навечно
В могилах братских свой покой и сон,
Чужие матери и жены, и невесты
Придут с букетом поминальным на поклон.
Вокруг война пожаром полыхала,
Леса горели, села и поля,
Под грохотом орудий содрогалась
От горя почерневшая земля.
В промокших сапогах, в изодранных шинелях
Вы подвиг свой вершили день за днем,
Защитники страны, любимые мужчины,
Спасибо вам за то, что мы сейчас живем.
Спасибо, что не стали на колени,
Пред лютым ворогом вы не склонили головы.
Как больно, что не все вы уцелели
В кровавой мясорубке той войны.
Спасибо, что дошли вы до Берлина!
В жестоких схватках был повержен враг.
Что над Рейхстагом гордо водрузили
Тогда еще Советский красный флаг.
Спасибо, что страну восстановили
В разруху - снова в бой, плечо к плечу.
Спасибо вам, любимые мужчины;
Пред вами преклониться, я хочу
За подвиг Ваш, за смелость, за отвагу,
За мужество и за мужскую честь,
За ваше благородство и упрямство!
Мы любим Вас такими, как вы есть.
Александр Лялин
Неизвестный солдат
Когда пробили набаты
Тревогу в родном краю,
Он так же, как все солдаты,
Ушёл рядовым на войну.
И стал солдатом Отчизны,
Солдатом родной страны.
Привык он к военной жизни
И запаху жжёной земли.
Он пуль пересвист не боялся,
Под грохот снарядов шутил,
В атаку первым бросался,
Из ада живым выходил.
В боях рукопашных бывал он,
В боях он громил врага.
И враг отступил, проклиная,
Что сам он пришёл сюда.
Однажды, в бою сражённый,
Упал на сырую листву,
Солдат, защищавший Отчизну,
Солдат, защищавший Москву,
Но подвиг свершив, он приблизил
Победы радостный день,
Когда над горящим Берлином
Фашизма исчезла тень.
Он пал, но герои безсмертны,
Безсмертны, как их дела.
Так пусть же помнят потомки
Их подвиги и имена.
Александр Лялин
Победа
Берлин горел, и до Рейхстага
Всего осталось сотни две шагов.
Вперёд пошли солдаты с красным стягом,
Победным стягом матерей и вдов.
Мы шли к нему четыре года,
Четыре года боли и утрат,
Прошли сквозь пули мы, лишенья и невзгоды,
Прошли сквозь годы, чтоб увидеть свой парад.
Парад Победы, радостный и скорбный,
Не все вернулись, но ведь надо жить.
Фашизм поверженный пал на гранит холодный
У мавзолея. Вспомните тот миг!
Мы победили, из разрухи встали,
Подняли сёла, возродили города.
И мы хотим, чтоб на земле не знали
Такого слова, как «война».
Светлана Соловьёва
Победа
Тот май бушующий,
Тот год Победы
Запомнят все отцы и деды,
Кто за Отчизну воевал,
Кто кровь за правду проливал.
Кто нашу Родину любил,
До этих дней кто не забыл
Большой Победы вкус пьянящий,
Цветеньем буйным май кипящий.
И до сих пор за мир планеты
Солдат России все в ответе.
Светлана Соловьёва
Потомки, помните о них!
Вглядитесь в глаза боевых ветеранов,
Каждый в сраженьях великих был ранен.
Кто телом, кто духом страдал на войне,
И слёзы рекою – вдруг вспомнят о ней.
Им было по двадцать, по тридцать – не боле.
Их сколько легло на родном русском поле?
И в дзотах взрывались, и в танках горели,
Людьми в этом пекле остаться сумели.
Ведь молоды были, хотели ведь жить,
Хотели смеяться, хотели любить.
В войне потеряли надежду на радость,
Согрейте их души заботливым взглядом.
Сейчас они слабы, беспомощны, бедны,
А души по-прежнему к миру их щедры.
Нуждаясь в защите, вниманье, заботе,
Они до сих пор ведь в строю и в работе.
Ведь Родину нашу они отстояли,
Захватчиков грозных долой всех прогнали,
Давайте поклонимся в пояс им ниже,
С героем войны познакомимся ближе.
Потомки, согните пред ними колени,
Они подарить нам свободу сумели.
Светлана Соловьёва
Сквер памяти
Имена на посмертной доске чередом,
Здесь увидим мы много знакомых имён.
Сколько пало вас здесь, дорогие друзья?
Ваши подвига нам не забыть никогда.
От врагов свою землю вы защищали,
За родную Тамань вы грудью стояли.
А теперь вы лежите здесь в братской могиле.
Помним о вас, мы о вас не забыли.
В сквере памяти каждый, склоняясь головою,
Вспомнит грозные годы, что как смерч над страною.
Все живущие помнить об этом должны,
Чтобы вновь не увидеть жестокой войны.
Так давайте всем тем, кто вот здесь, под венками,
Кто прошёл ту войну и живёт вместе с нами –
Низко-низко поклонимся им,
Чтобы было напутствие ныне живым:
За свободу, за Родину грудью стоять,
Свою Родину – мать от беды защищать.
Светлана Соловьёва
Память
А память о товарищах военных,
Всех тех, кто не вернулся с той войны,
Останется живою и нетленной
Для нас, для всех, для нашей всей страны.
Далёких лет войны мы оживим мгновенья,
Живым и мёртвым славу воспоём,
Великий подвиг их не предадим забвенью,
И в сердце место для него найдём.
Воспоминанием о них мы всем поставим
Солдатам той войны по монументу славы.
Послесловие
Эта работа ни в коем случае не претендует на историческую книгу. Чтобы
охватить все события и все имена Великой Отечественной войны, пусть даже
связанные с одной лишь Таманью, потребовалось бы серьёзное историческое
исследование и несколько томов издания.
Мы не историки, мы только поэты и граждане своей страны. Нам хотелось бы, чтобы каждый человек, прочтя эту книгу, почувствовал всю боль, печаль и скорбь людскую, принесённую войной. Чтобы перед вашим взором встали все те, кого навеки забрала война: родные и близкие, отцы и братья, матери и сёстры, жёны и дети. Страшно подумать, какой жестокой ценой нам пришлось заплатить за Победу!
Помните это, люди, и расскажите своим детям, внукам и правнукам. Чтобы нить памяти протянулась ко всем, кто будет жить на Земле, и они берегли бесценный дар – чистое мирное небо. «Сколько в человеке памяти, столько в нём и человека», - сказал писатель Валентин Распутин.
А закончим книгу вновь словами Егора Исаева:
И ходит по Земле
Босая Память – маленькая женщина.
Она идёт, переступая рвы,
Не требуя ни визы, ни прописки.
В глазах – то одиночество вдовы,
То глубина печали материнской.
Она идёт, покинув свой уют,
Не о себе, о мире беспокоясь.
И памятники честь ей отдают,
И обелиски кланяются в пояс.
Мы выражаем сердечную благодарность всем, кто оказал помощь в издании этой книги.
Нас поддержали:
Генеральный директор ЗАО «Таманьнефтегаз» А.М.Меткин
и М.Н.Кротенко,
Глава администрации Таманского сельского поселения М.А.Басловяк,
Председатель совета ветеранов Тамани Г.Е.Вишня,
Руководитель музея школы № 9 Е.В.Руссо,
Руководитель музея школы № 28 О.В.Говоров,
Ветераны войны и родственники погибших.
Творческая группа издания:
Т.П.Меташоп В.В.Ясинская
О.П.воронцова Г.А.Мазуренко
Л.В.Андреева В.Д.Куртуков
С.А.Андреев В.П.Сапожников
Т.В.Приходько А.М.Севрюк
Н.А.Гладкая Т.В.Дутова
Руководитель группы – С.Н.Соловьёва
Нет права на забвение
© Copyright: Лпо Вдохновение, 2015
Свидетельство о публикации №115111907231
Свидетельство о публикации №115111907231
Рецензии