Возвращается зрение в ту частоту

Виктор СОСНОРА


Сначала был Вознесенский.


Его поэма «Мастера», напечатанная чудом в «Литературной газете», была как удар бомбы по всей советской поэтике. Соответственно, как штыки, встали громоотводы, миллионы штук – от «серых кардиналов» до «трудящихся», – все обрушилось на него. Я уж не говорю о поэтах, эти, как всегда, шли в теневом авангарде, создавая вокруг «Мастеров» истерику. Даже Слуцкий, тогда самый знаменитый поэт и любитель молодых... мой друг.


И тогда встал Асеев. Он опубликовал статью «Что же нам делать с Вознесенским?». Всей сутью статьи он взял огонь на себя, этот старый и опытный боец футуризма. С Асеевым были шутки дурные – в его руках сверкали провода в самый Верх, недоступный тем, кто гавкал. 
И тогда Слуцкий, как бы в противовес, принес Асееву мою свежую поэму «Слово о полку Игореве». Тоже история, но как бы без идеологических выпадов. Но вместо противовеса Асеев сплюсовал эти поэмы, и его понесло. В чем дело? Разве кто-то кого-то обидел? Или же восставал против их излюбленной Системы?

Эти могучие старики ждали своих детей, их не было.
И так прошло мучительных 30 лет. И вдруг, как бы в один миг взошло множество талантливейших внуков.

Старые львы оживились и бросились пестовать юных львят. Эти внуки прошли блокады, войны, и к 23-м годам это уже были зрелые и непримиримые мужи. С нами ожили Шкловский, Сельвинский, Каменский, Крученых и даже такие, как Катаев, Паустовский, Твардовский и пр.


И вот я сижу в своей коммуналке, после рабочей смены (я зарабатывал на хлеб на заводе). Звонок. В трубке: «Говорит Асеев! – (как «Говорит Москва!») Это был октябрь 1959-го. – Немедленно приезжайте в Москву. Я занимаюсь вашим "Словом"».


И он занялся. К Новому году он уже выступил по всесоюзному радио и дал интервью Герберту Маршаллу (Англия), Иржи Тауферу (Чехословакия) и другим крупнейшим поэтам Европы, да и культуртрегерам, в том числе и Арагону. Началась война. Он собрал всех. И перечисленных мною выше, и тех, с кем поссорился 30 лет назад, он стал мириться и подключил Лилю Юрьевну Брик со всем ее громадным международным фейерверком, и А. Л. Дымшица, очень влиятельного и неоднозначного. Тот был после войны фактически министром культуры ГДР, а затем, в Москве, в самом реакционном журнале «Октябрь» «серым кардиналом», но он же был и эстетически чуток – первый издал О. Мандельштама, вел тонкую линию и с поэтами, и с юным живописным авангардом. Затем Асеев взял в когти члена правительства Поспелова, академика Д. Лихачева, личного секретаря Хрущева Лебедева и зятя Хрущева – редактора «Известий» Аджубея, гл. редактора «Огонька» Софронова и др.

К чему я? Время!

Ни Запад, ни современные молодые слюни не поймут. Почему ради мальчика такой государственный шум? Да потому, что Хрущев разрушил сталинский ГУЛАГ, но отнюдь ничего не хотел менять в своем ГУЛАГЕ, что и доказал через 4 года – позорной войной с культурой, до судебных процессов и тюрем. Но по самодурству характера, по какому-то неписанному двойничеству он дал «щелочку» все ж свободы, и старые воины понимали, что эта «оттепель» вот-вот заледенеет и нужно пользоваться каждой минутой, чтоб подышать. Вот и шла война за молодежь. За четыре месяца я стал знаменит, распечатан в самых верхнепартийных изданиях и вошел в первую четверку поэтов страны. Что еще ему удалось? Выпустил первую книжечку моих стихов и буквально бичом загнал в Союз писателей. По тем временам неслыханно много, хотя он считал, что ничего не сделал.


А потом начались другие дела. Асееву готовили Полное собрание сочинений, он был выдвинут на Ленинскую премию, он был полон энергии и абсолютно убежден в этих штуках. И в 62-м году все это рухнуло. Сочинения выбросили из издательства, премию не дали, и на него полетели листья во всех газетах, хамили, как умеют. Между тем он был уже двадцать лет серьезно болен туберкулезом – две пункции в неделю, он не выходил из дома 20 лет, даже форточку не открывал. Тюрьма. Полный пыла и надежд, после удара он сник. Если прежде он был одинок косвенно, телефон звонил без конца и его голос раздавался во всей стране, то теперь он стал одинок реально, как и бывает со всеми в таких случаях: телефон замолк, печать закрыта, tbc-процесс вспыхнул, и он сидел, большеголовый, с зеленым хохолком на макушке, и бледные глаза уж не метали громы, сидел старый, смертельно больной человек с чашечкой бульончика, он даже перестал играть в свой любимый тотализатор (скачки). Он отставляет своего редактора С. Лесневского, пишет статью против Вознесенского (не звонил, видимо, тот, не заходил), за один мой случайный неприход написал письмо, где, собственно, простился со мною, и я ничего не мог ответить, он сам поставил точку. Через месяц он попал в больницу уже с легочным кровотечением и через два – умер.


В книге «Дом дней» я уже писал о нем. Но это – книга. Сейчас я пишу статью. Но это – статья. А единственный человек на земле, который увидел в ребенке не только ребенка, – в земле. Что значит увидел? Он был бездетен, он любил. Что я могу сказать? Какие уж тут львы и львята... Конец словам.

2 марта 1998 г.

Виктор Соснора

Марина Сергеева-Новоскольцева   04.01.2023 20:07   •   Заявить о нарушении