Как я не люблю природу

Как я не люблю природу!
Эти вечные овраги
косогоры, буераки,
выкорчеванные пни!

Эту нудную траву,
полудохлую листву,
там где клещ энцефалитный
вдруг падет на голову,

муравьи в штаны ползут,
комары лицо грызут,
гнус с мошкою из лодыжек
смачно кровь мою сосут.

и ни душа, ни сортира,
ни компьютера с инетом...
кто бы как бы объяснил мне,
что здесь делают поэты?

И эти ягодки-цветочки,
Тра-ля-ля-ля!
короче, "ля-минор".

Шишкой в темя,
Веткой в глаз -
Извините,
но я - пас.

Я бы лучше гуляла пешком по осенним бульварам,
где мамаши с детьми наконец убрались восвояси,
сигареты куря с мундштуком или лучше сигару
что продаст мне на Сретенке в лавке старик долговязый,

где лимонного цвета огни отражаются в масляных лужах
где шумит казино, и поэтому за полночь пробки,
где заведомо ты - не гони! – никому здесь не нужен
ни бомжу, ни менту, ни последней карманной воровке.

На путанок раскрашенных Крупская смотрит смущенно
с высоты монумента бесплодной нелепой карьеры…
Кем была бы ты, дева с косой и лицом непреклонным,
в этой постмодернистской нахальной раздерганной эре?

…Я б в пальто завернувшись, сидела на лавке сиротской
постеливши газету на терку облупленной краски
и глядела на даму в плаще дорогом и неброском,
что альфонсу бывалому строит напрасные глазки.

А потом - в пропыленный тенистый зачуханный дворик,
где, нахохлившись драной вороной в шинели измятой,
непарадный, безумный, сидит, завернувшись в свой морок, 
самый странный и самый несчастный российский писатель -

Пляшет пламя в зрачках. Он в полшаге от самоубийства.
Он сжигает Поэму, он жизнь свою в дым превращает.
Он поспорил с потомком – и выиграл. Как не витийствуй,
но горят, даже слишком. И пепел  в груди не смолкает.

Я бы может на площадь Болотную вышла к рассвету,
иль на странном пространстве, в конце неизбежной Солянки,
я б лицом повернулась к осеннему острому ветру,
что, как мальчик-дебил, все гоняет пустые жестянки.

Я бы шла меж домов, что хранят в чердаках и подвалах
нераскрытые тайны давно распыленных хозяев.
Здесь «из бывших» пока еще больше чем просто «бывалых»,
Здесь еще не рассеялось эхо гремучих трамваев...

Я б слонялась бесцельно - как волк, презирая границы,
просто так, по привычке, бредет по предзимнему снегу,
не печалясь о том, что подскажут следы человеку
где найти его лежку: там нет ни волчат, ни волчицы.

Но когда все сломается, станет больным и бесполым,
И поманит река, под мостом извиваясь муреной,
Соблазняя далекой прекрасной страной Ойкуменой,
и покажется вдруг, что исполнен мой долг, ох, исполнен,

жирный блеск темных рельсов под слоем разлитого масла
поздней ночью на Чистых прудах примерещится смутно
и луна, над Макдональдсом щерясь, кивнет мне распутно
- мол,  вперед, что ж ты медлишь? – ведь я же еще не погасла!

И когда невозможной становится жизнь и несносной
то болячки травою лечить и зализывать раны
убегаю туда, где дубы, и березы, и сосны,
и как волк одинокий в осеннем лесу растворяюсь

и сливаясь с опавшей листвой, и неспешно вдыхая
прелый запах пьянящий, шепчу в тишину осторожно
«к праху - прах, к плоти – плоть, к морю – капля».
Поколдую немного, и кажется - жить уже можно.
 
И – назад, в бетонный ад,
Где огни всю ночь горят.
Каин, Каин, где твой брат?
Он уехал. В Ленинград.