Начало марта в лесном краю

День, казалось, целиком таял в небесной голубизне. Яркое мартовское солнце лучилось и ярилось так, что сугробы на пригреве испустили первую слезинку.
  Команда собралась на окраине поселка, дальше дорога вела в лес.
  В воздухе чувствовалось оживление, тинькали синицы, гомонили грачи, даже собаки не оставались в молчании. Ватажились воробьи - почуяли вешнее дыхание. Потели крыши домов, обращённые на юг, ожили сосульки - запахло талой водой. Ранневесенний полдень набирал свою силу, распахивал лучистые просторы, хотелось по-мальчишески идти хоть на край света. Весенний хмель будоражил кровь, кружил голову, каждый дышал в полную грудь.
  Высоко в небе над опушкой кружила пара воронов - справляли свои птичьи свадьбы. Впереди - зубчатый частокол еловой стены вонзался в небесную синь. Свежий ветер едва касался хвойной преграды.
  Мы поправили рюкзаки, одели лыжи, и вошли под сень марийской тайги. Зима ещё царствовала в Марий Чодре, вокруг нас лежали нетронутые снега, отдавало ночным морозцем, на еловом подлеске лежали и висели грузные шапки, оставшиеся от метелей и снегопадов. В ложках и овражках затаились матёрые таёжные сугробы, которым март и апрель нипочём - только в мае они растают.
  Но только стоит выйти на лонную санную дорогу, как в колодец оснеженных крон врывается солнечное светоликование, напоминая о начале марта. Сил было с избытком, народ легко шёл по зимнику, отдыхая от городской суеты, слушая редчайшую тишину хвойного бора.
  Глаза разбегались по стройным кондовым стволам сосен, их шапки уже сбрасывали снежный прах и распахивали свои малахитовые кроны навстречу полудённому светилу.
  А вот на ослепительном снегу посорки от дятловой трухи, чуть выше и он сам на наклоненной сушине, стучит клювом на весь окрестный лес, только красная шапочка качается.
  Выходим на полянку - снег искрится от солнышка так, словно весь соткан из тысяч самоцветных блёсток. От такого избытка света невольно жмуришь глаза. Голубизна небес необычайная, она обнимает собой весь небосклон от горизонта до зенита, и только около солнца размешивается с золотым потоком, льётся через ветви и лапник. Глубина пространства поражает зрение, кажется, оно упирается в хрустально-сапфировый свод мироздания, где властвует солнечное безумие.
  А лыжня всё дальше ведёт нас вдоль опушки старого сосняка, вот она ныряет в лог под наклоненную валеженку, пробирается сквозь подъёлыш с нахлобученными снежными шапками. В подлеске светло и торжественно, на снегу сучклявые голубые тени перемежаются с золотизной солнечного сияния. Солнце, казалось, достигло максимума своего блеска - в небе разливалось настоящее световое половодье.
  Сил много - в теле и в душе избыток всего, так можно идти многие вёрсты и любоваться нетронутой лесной красотой. Смотреть на последние зимние причуды - вот висят снежные переклады на могучих плечах пихт, а дальше под копной сугроба непробудно спит огромный муравейник. Вот среди тайги будто светлица - стройный березняк, в полдень он блестит берестяными боками и покачивает темными ветками. А огненный колоб за древесным станом сочится желтоватым огнём - льёт потоки лучей на просыпающийся от февральской спячки лес.
  Весёлыми зеленоватыми колоннами выделялись вдоль дороги осины, на их сочной коре выделялись моховые заплаточки.
Чу, лыжню пересекает свежий заячий малик - кормился косой этой ночью в осиннике, а рано утром ушёл в глухую чащу отсыпаться.
  Лапчатый след русака выделялся золотистыми провалами на чистом девственном снегу. А слово "малик" - наше, татарское, оно означает след любого зверя (мал - с татарского, животное), а вот в русском языке это заимствование закрепилось именно за заячьим следом - об этом рассказывает словарь Даля (татары ставят ударение на первом слоге, а русские – на втором слоге).
  Пройдя несколько вёрст, отдыхаем, присев на рюкзаки. Холода совершенно не чувствуется, снег хрустит и не липнет к лыжам. Глядишь ввысь - там, в лазурной глубине, тают переплетенные вершины сосновых исполинов. Их хвойная зелень ярка и сочна, словно только что родилась на свет. Лучистые грани мироздания сочетаются в запредельной горней высоте. Достаём термосы с чаем и со смаком глотаем травяной отвар. Усталость как рукой снимает, а лесная дорога снова зовёт нас в путь.
  Проходим через старую вырубку, засаженную сосновым молодняком. Снежный наст горит от солнечного света, лазурная высь чиста и неколебима, в небе ни тучки. С края вырубки просматривается лесная даль и ничем не утесненные окоёмы. Марийская тайга вольно раскинулась на холмах и в поймах равнинных рек, вдалеке синеют накаты Кленовой горы.
  Внезапно южным дыханием дохнул ветер-тепляк, сорвал с деревьев снежную пыль - по просекам и в лесных глушицах засверкала осыпающаяся с верхотуры кухта. Кухта - это снег на деревьях - устаревшее слово, но охотники и туристы часто им пользуются, ибо слово красивое, настоящее, народное. Снежная пыль, подхваченная ветром, вьётся в подлеске, лучи раскрашивают кухту в разные цвета, а лесные тени скрадывают это буйство красок и оттенков. Тысячи золотых зыбулек кружатся в воздухе, оседают на подрост, водят хороводы вокруг ветвей и стволов. Кажется, сама Зима-пурговинишна от избытка весеннего сияния чихнула в свою пудреницу - подняла снежный прах в воздух! Красота неописуемая!
  Наконец, лыжня вывела нас к сугробистой пойме лесной реки. Вдоль берега просторная поляна, где мы решили поставить лагерь и переночевать.
  С высокого яра оглядывалась просторная речная долина, только около нашего берега виднелась струйка стремнины, всё остальное русло было покрыто льдом и снежными застругами - следами последней заплутавшей вьюги. Слева от нас частило, сбегая к речке, липовое чернолесье, оно было прорезано оврагом. В заречной стороне в полуденном сиянии неприступной оградой встали еловники и таёжная глушь.
  А завтра уже была масленица - будем жечь чучело ушедших стуж и холодов.