В темноте или Камера обскура

 Люблю летним утром выйти на балкон. Совсем рядом небольшая тополиная роща. А если это утро ещё и воскресное! Можно беззаботно слушать шуршание листьев,гомон птиц, смотреть на солнце.Оно медленно всплывает из-за деревьев и тёплые лучи касаются рук, лица...А вечером мы пойдём с Мишей слушать симфонический оркестр.
Всё же воскресный день - это блаженство...

  -Лиля,- тебя к телефону, - прерывает мою идиллию муж.
 
Вполне реальный и неисправимый альтруист, и мой бывший однокурсник, Марат Беридзе, просит меня прийти к нему в хоспис.
 
- Лиль,мне очень нужна твоя помощь! Здесь такая ситуация... Ты же не совсем закоснела в своём управлении и можешь ещё проявить человеческое сочувствие. Приходи, пожалуйста. Я всё объясню на месте.

 Знаю его всю свою сознательную жизнь: садик,школа,институт... Михаил всё это прекрасно понимает и любит Марата - заводилу всех наших посиделок,помощника в любых затруднениях. Но сегодня мой муж, вдруг, теряет самообладание и возмущается. Куда делась его рассудительность.

- Я пойду с тобой! Мне надоел этот твой Марат. Я хочу посмотреть в его наглые глаза. В воскерснье, он бы мог и не беспокоить тебя.

- Пойми, Марат не будет просить без крайней нужды. Ну, Миш..,- встав на цыпочки, обвиваю руками шею мужа.
- Хитрюга, ладно, беги,- меняет гнев на милость мой благоверный, но не пропадай надолго, помни обо мне.
- Пока-пока, любимый! Я всегда помню о тебе.
...

Марат встретил меня у входа в хоспис. Курил на крыльце.
  Как оказался, этот блестящий студент, главврачом  печального заведения... До сих пор удивляюсь. Ему светила аспирантура.  Сам он отшучивается, говорит, что отдаёт долг своим родителям и геронтологии. А о деталях я и не расспрашиваю.
Захожу к нему иногда, слушаю душещипательные истории. Случаются и дружеские отношения. Именно такие сложились у меня  с Эммой Игнатьевной.
 Одинокая женщина, восьмидесяти лет, на удивление моложавая, оказалась здесь по направлению Управления Культуры. Долгие годы руководила этой славной структурой.
 В хосписе она держалась особняком. Ни с кем дружбы не водила. Соседкам очень не нравилось, что она тщательно ухаживает за собой. Умудряется всегда быть со вкусом подкрашенной, причёсанной, аккуратно одетой.
 Марат, чутко понимая взрывоопасность ситуации,познакомил нас. И я стала регулярно к ней заходить. Мы беседовали о литературе, музыке,театре, философии, моде. Я приносила ей иногда косметику, фрукты.  Только никогда мы не говорили о её тяжёлой болезни и о её семье.

 Сегодня мой друг особенно взволнован. Мы сидим в его кабинете. Марат вынимает из пачки сигарету и засовывает торопливо обратно, неловко обламывая.

- Лиля, Эмме Игнатьевне ночью было очень плохо, сегодня с утра она уже несколько раз теряла сознание. Пришлось перевести  её в отдельную палату, накачали её лекарствами... Я, да и она, по моему,понимаем, что часы её сочтены. Она просила пригласить
тебя. Ты уж извини, что нарушил твои планы... Я не мог ей отказать.

- Конечно, Марат,- спешу я прервать его. - Ты всё правильно сделал.

- Подожди, - Марат даёт мне какую-то таблетку, - миссия не из лёгких, это немножко тебя успокоит...

 Я сначала отмахиваюсь, но всё же глотаю таблетку, набрасываю на плечи халат и решительно направляюсь за Маратом к палате. Только у самой двери самообладание покидает. Тогда Марат легонько подталкивает меня и мы входим вместе к Эмме Игнатьевне. Впрочем, убедившись,что в палате всё в порядке,он оставляет нас одних.
 Я вижу насколько слаба Эмма Игнатьевна и не знаю как себя вести. Но она берёт инициативу в свои руки, как бы ни странно  это выглядело в её положении. Я чувствую, что её сжигает нетерпение.

- Лиля, спасибо,что пришли, говорит она слабым голосом, но я слышу решительные нотки и не прерываю её.

- Никому не нужны чужие секреты,- продолжает она,- и я рискую
вызвать Ваше недоумение, но всё же хочу рассказать Вам то, о чём не знает ни одна душа на свете. Я не верю в исповедь, но верю в закономерность случайностей. Не верю в Бога. Никогда не ходила в церковь, не носила крестика.  Вы пришли ко мне в трудные дни моей жизни, теперь жизнь покидает  меня и я не могу уйти с грузом на душе. Я чувствую в Вас терпимость, великодушие, верю в Вашу способность услышать меня.
Наберитесь терпения и не перебивайте мня, пожалуйста. Много раз проговаривала всё в себе. Больше нет сил...

- Я присела на стул рядом с кроватью Эммы Игнатьевны. Чтобы успокоить, положила ладонь на её руку...Эмма Игнатьевна продолжила.

...
  -Я обожала своего отца. Не маму, что было бы более естественно, а именно его я боготворила за ум, красоту. И он относился ко мне бережно и нежно. В его карманах всегда находилось какое-нибудь лакомство для меня, а для размышлений и обсуждений - не одна сотня историй. А мама вызывала во мне отрицание. Мне казалось,что она недостаточно любит папу, не понимает его. Она часто уезжала на гастроли, оставляя нас одних. Любила наряжаться и постоянно критиковала его, то - за небрежный костюм, то - за не тщательно выбритые щёки, за подгоревший кофе...Когда мама однажды объявила,что уезжает в Москву, я не удивилась и решительно отказалась ехать с ней. Уж на пороге, с чемоданом в руке и дорожной сумкой через плечо, она громко обвиняла его, даже не пытаясь скрыть от меня своё раздражение. Я уже привыкла к разным её обвинениям в его адрес, но на сей раз всё звучало особенно ядовито. Она назвала его и его маму сумасшедшими...

  - Ты поступил со мной нечестно, ты не имел права меня обманывать! Ты -преступник! И это ещё аукнется твоей любимой доченьке.

Меня поразили эти её слова, а особенно реакция отца. Он не возражал, только растерянно смотрел, словно виноват во всём на свете, даже в том, что существует...

 С тех пор я ничего не хотела знать о маме.Я старалась взять на себя все обязанности по дому, пока к нам не приехала бабушка, папина мама. Мы часто ходили с ним гулять, ездили на велосипедах по окрестностям. Это было счастливейшее время  моего детства. Но одна ночь перевернула всё с ног на голову...

  Эмма Игнатьевна так заволновалась, что я предложила ей прервать рассказ и позвать доктора.Но она решительно отказалась, полежала несколько минут, откинувшись на подушку и продолжила.

  - Отец был увлекающейся натурой. В это время он купил фотоаппарат и дом наполнился фотографиями, плёнками, реактивами.
 В маленькой ,кладовке, в своей комнате он оборудовал что-то вроде лаборатории и долго меня не пускал в неё. Но в этот вечер запрет был снят. Я смотрела как на чудо на эти ванночки,где на белой бумаге, погружённой в раствор, проступали очертания пейзажей, людей. На фотографиях было много девушек и даже моих одноклассниц. Я порадовалась, что смогу их удивить, похваставшись, что сама печатала их фотки. Мы так увлеклись, что я никак не хотела уходить спать. Бабушка уже несколько раз стучала в дверь, напоминая мне, что завтра в школу. Но мы отнекивались. И только за полночь, отец сказал,что надо всё же отдохнуть. Чтобы не будить бабушку, предложил мне лечь с ним на его кровать. Я быстренько разделась до трусиков и забралась в постель.
 
  - " Ты становишься похожей на свою маму ",-заметил тогда отец.
 Меня эти слова резанули, я подумала,-мама его предала, а он всё ещё любит её.
 Только значительно позже я поняла, что взгляд его задел меня чем-то ещё.
 Эти чёртовы фотографии, этот волшебный фонарь и камера!..

  Эмма Игнатьевна умолкла. Смотрела отрешённо, словно меня не было рядом. Она говорила уже минут пятнадцать. Я снова предложила ей прерваться, но она остановила меня нетерпеливым жестом.

 - Лиля, не прерывайте меня, пожалуйста. У меня осталось очень мало времени,и отойдите к окну. Мне так будет легче.

  Я подчинилась ей, настолько властными были её голос и жесты. За окном разгорался яркий летний день и мне захотелось распахнуть окно, вдохнуть свежего воздуха, но голос Эммы Игнатьевны вернул меня в ту ночь, которую вспоминала она,

 - Я уснула мгновенно. Очнулась ото сна, ощутив какой-то ужас... Я всю жизнь помню этот ужас,охвативший меня. В темноте я ничего не могла видеть, но я слышала сопение отца и ощущала касание чего-то непонятного. Я ощутила его руки, снимающие с меня плавки и подскочила с кровати от ужаса и омерзения. Я не помню как я оделась. Помню  как летела по лестнице, а бабушка с верхней площадки кричала что-то вслед... Только на улице я опомнилась. Едва занималось холодное октябрьское утро. Я без пальто,без чулок, в одном платье и ботинках прибежала к школе. Двери были открыты и уборщица тётя Нюра гремела вёдрами. Это меня и спасло, наверное. Но в больницу с воспалением лёгких я всё же попала...
  После события закрутились как в калейдоскопе. Менялась жизнь вокруг меня с сумашедшей скоростью, менялась я сама. В свои четырнадцать лет я узнала,что мир вокруг зыбок и иллюзорен. Я почти не бывала дома. Часто оставалась на ночь у подруги.
  Однажды в наш дом пришли какие-то люди. Что-то искали в комнате отца. Забрали пачки фотографий и увели его. Оказывается, родители девочек, которых фотографировал отец написали жалобу. Его судили за порнографию и отправили куда-то отбывать наказание. Он писал мне письма, но я их не читала. Бабушка рассказывала, что его признали больным и отправили в специализированную больницу. Она говорила,что у меня жестокое сердце. Оно у мня и правда окаменело. Я вычеркнула из своей жизни теперь и отца.
  После школы я уехала из этого города, бабушки к тому времени уже не было.Ничто меня здесь не держало. Когда поступала в институт поменяла все документы: имя,отчество,фамилию. На мужчин смотрела с презрением, особенно на ровесников. Без сожаления расставаясь после нескольких встреч. Заметила, что все мужчины, которых я выбирала, были похожими чем-то на моего отца и значительно старше меня. Я даже прибавляла себе годы, при знакомстве. Мне казалось, что это оградит меня от лишних вопросов.
 Только однажды мой роман затянулся на год и я даже решилась на ребёнка. Я представляла себе дочку, с которой мы будем подругами, но родился мальчик. Я оставила его в роддоме...
 Вот - итог одной странной жизни. Я не знаю где сгинул мой отец, не знаю - где сын. Я по сути не знаю, кто я сама... Фамилия матери слишком громко звучала в театральных кругах Москвы, что бы не знать, где она...
 Но я ни о чём не жалею. Жизнь у меня была насыщенной и интересной. Со стороны, она, наверное, даже казалась блестящей. Я строила её как хотела, ни кого не подчиняла себе, но и не подчинялась никому, потому, что это - слишком больно и страшно.
 Эмма Игнатьевна умолкла, а я сидела ошеломлённая
и не могла вымолвить ни слова.

 - Теперь Вы, Лиля, можете назвать меня монстром и даже презирать,- услышала я сквозь туман в голове,слабый голос, почти шелест,- но это совершенно ничего не значит...

 Эмма Игнатьевна лежала с закрытыми глазами, на её красивом лице, мраморной белизны, застыла улыбка умиротворения. Приблизившись к ней, я ощутила лёгкое дыхание.Эмма Игнатьевна уснула.
Тихо выйдя из палаты, я пошла в кабинет главврача. Мне казалось прошла вечность. На самом деле прошёл всего час. Говорить ни о чём не хотлось. Я попрощалась с Маратом и пошла домой. В вестибюле он меня догнал и вручил небольшой свёрток.
 
  - Совсем забыл, Эмма Игнатьевна ещё вчера просила передать тебе...
  Я взяла свёрток и пошла на остановку. В автобусе развернула подарок. Даже не удивилась, увидев сборник Владимира Набокова.  "Лолиту" я читала и никогда не разделяла восторгов, а вот "Камера обскура" как-то не попадалась на глаза. Открыла страницу, отмеченную закладкой.
Ярким фломастером  отчёркнуты слова:

"...жизнь мстит тому, кто пытается хоть на мгновение ее запечатлеть, – она останавливается..."
 
   Я поспешно закрыла книгу. Нет никаких сил сейчас вдумываться в эти слова. Скорее бы домой.