Роза и Красная площадь 3-ий отрывок

- Где же такой мост тебе попался?
- В Архангельске. Через Двину.
- Вот оно что, - сказала кассирша. – Мне тоже порой скучно бывает, будто не хватает чего-то. Сижу, билеты продаю. Все куда-то едут, едут, торопятся, а ты сидишь на месте и завидуешь только. А куда поедешь? Хозяйство на кого оставишь? – она вздохнула. – Вот так жизнь мимо тебя и проезжает… Сейчас автобусы подойдут. Шумно будет. Так что сиди, наслаждайся пока тишиной-то. Три часа ещё до поезда. Тёмно будет, как поедешь.
- А мне не привыкать, - улыбнулась Розка, - у нас в деревне фонарей-то раз-два и обчёлся. Я всё с фонариком хожу.
- Ну, сиди, - сказала кассирша. – Пойду я. Увидит меня тут начальник вокзала, заругается. Он из военных, дисциплину ему подавай! Ходит такой, всё шутит: «Погляди-ка, Люся, какой у меня зачёс?» - и по волосам расчёсочкой проводит. «Какой?» - спрашиваю. «Сталинский, - отвечает. – Так что дисциплину у меня блюди!»
Ушла кассирша. Сидит за окошечком, даже головы не видно. На ёлочке стеклянные игрушки переливаются. Ленин с картины смотрит, опёрся на деревянную изгородь, так что жердина прогнулась, и с прищуром тоже в окошко глядит. Будто сам поезда ждёт.           Тихо. Думает Розка о деревне: как там Галя, Лина? Наверно, с Марфой Ивановной чаи гоняют, о ней судачат – недаром, у Розки сейчас все уши горят. Колька Сундуков в провожатые набивался – не разрешила! Нечего тут провожанья принародные устраивать!
 Ждёт Розка поезда. Солнце за вокзал ушло. У башни только макушечка светится. Перрон и пути будто синькой залиты, а за синькой поле – белое-белое, тихое-тихое, спит под снегом. Розке тоже спать хочется. Сидит, клюёт носом. Разморило у батареи. Вздрогнула – двери стукнули. Новые пассажиры пожаловали. Громкие, смешливые. Натащили морозной свежести. К валенкам сено прилипло – наверно, в санях ехали. За окном синё уже, синее синего. Семафоры зажглись, в правую сторону приветливо зелёным светятся, в левую – строго, красным. И башня - вся жёлто-красная от огней станции.
Вспомнила Розка: Танька снилась! Всегда так у Розки: о чём  и о ком подумает, то и приснится.
- Монетки взяла? - спрашивает во сне Танька.
- Взяла, - отвечает Розка. Жалко, конечно, монеток, но интересно, что получится.
- Какие взяла-то?
- Две копейки.
- Мелкие они, - морщится с неодобрением Танька и говорит, как знающая, - ускочат, и не найдёшь! Или к колесу прилипнут. Пожалела других-то! Опять на конфеты копишь?
- Пять копеек ещё есть, - Розка, жалея, вытаскивает из кармана жёлтую широкую монетку, не хочет с ней расставаться, а придётся – не обманешь Таньку.
Смеётся Танька, показывает  щербинку между зубами. Нос её весь облупился, в веснушках, в царапинах.  Глаза  голубой водицей разбавлены, хохочет над Розкиным горем, прыскает счастьем:
- Жалеешь, да? Жалеешь!
Подходят они к насыпи, она невысокая, но Танька всё равно ищет, где пониже. Нашла, встала на коленки, приложила ухо к рельсу и слушает, потом, улыбаясь, смотрит на Розку снизу и говорит радостно:
- Поезд идёт! Послушай!
Страшно Розке, подползла к Таньке, пристроилась рядом, глядит в глаза её синие. Так они близко, что саму себя Розка в них видит, и слушает, слушает старательно. Больно уху, холодно! Терпит! Изо рта белый парок летит. Вдруг услыхала, глаза расширила: звенит, гудит, поёт в рельсине, хором завывает. Уху щёкотно. Отпрянула Розка: а ну налетит поезд, раздавит, господи!
Смеётся, хохочет Танька, перебирает ногами.  Камешки вниз  катятся, постукивают.
- Бояка! Бояка! Чего боишься? Сейчас поезд будет! Клади монетки на рельсу да примечай, куда упадёт!
Разложила свои монетки Розка, а поезд из-за поворота - выскочит, как выпрыгнет, вскричал звонко, ударил наотмашь сырым ветром и загрохотал мимо зелёнушной стеной. Ту-дум, ту-дум! Ту-дум! Смотрит Розка, как по монетке  колёса мелькают, глаза слезятся, от гуда уши закладывает. Сила какая-то за поездом тащит. Жутко! Вдруг подскочила монетка, как выстрелила, звякнула и пропала – сдуло! Ахнула Розка - нет и второй!  Упрыгнула! Скосила глаз: Танька рядом скукожилась, рот раскрыла, глядит, как накатываясь, колёса, проносятся. Ручонки красные в гравёшник вцепились.
 Отгремел поезд, как оборвался, и тихо стало, и непривычно. Встряхнулась Танька, как собачонка:
- Ух, как в ушах звенит! Пошли монетки искать!
Бродит Розка по шпалам, ищет глазами родной пятачок. А Танька уж свой нашла, дует, морщится, перекидывает с ладошки на ладошку, как уголёк, и кричит:
- Ты в руки-то не бери! Обожжёшься! В снег закати! – и хохочет. – Гляди, какая медалька получилась! Тоненькая!
 Бродит Розка, в коленки руками упирается, ищёт свою пропажу, чуть не плачет: ни медальки, ни конфет! Вдруг блеснуло с краю.
 - Нашла! У меня золотое яичко! Курочка Ряба снесла!
Бросилась Танька к Розке, глянула: и вправду Розкин пятачок в золотое яичко раскатался, лежит на ладошке тёпленький!
«Роза, Розочка! – шепчет вечером воспитательница.- Мы оттого тебя Розочкой назвали, что попала к нам такой кругленькой, розовенькой. Щёчки такие румяные. Розочка, Роза – это любовь. Слышишь? В жизни твоей будет много любви, и ты всех любить будешь, запомнила?» «Запомнила», – шепчет Розка. «А если запомнила, то не ходи на насыпь, затащит под поезд, что делать будем?» «Не пойду больше», - шепчет Розка.
За окном проносится скорый. Такую вьюгу до небес поднял.
Грустно Розке: скорей бы и самой поехать, вытащила из сумки шанежки Марфы Ивановны да молока бутылку, стала подкрепляться. Марфа Ивановна добрая. Поищешь ещё такую хозяйку! Сразу троих на постой взяла. Сказала:
- Дочки-то у меня большие, по городам разъехались, только на лето и приезжают. Так что живите заместо дочек, весь перёд вам отдам! А мне и горенки дородно.
 Чистенько у Марфы Ивановны, красиво. Скромненько! Дорожки стелятся – сама ткала. Занавески вышитые – сама, девушки, вышивала, пока глаза не выглядела. Печка русская. От тепла занавесочка над шестком ходит. Завивается. На солныше целая охапка лучины, дратвой перевязана. Смолкой тянет. И лампочка над столом не голая, как в общежитии, а в абажурчике вязаном. Растерялась Розка, а ночью расплакалась: никогда в таком доме не жила. Да и был ли дом какой? Не было… Даже простыночка, наволочка у Марфы Ивановны по-другому пахнет, по-настоящему, как только в доме родном пахнуть может…
 - Розка, ты чего ревёшь? Чего носом хлюпаешь? – всполошилась Галя.
 - Да ничего, девочки, хорошо-то как!..
Устала Розка ждать, а как устала, так и поезд прикатил. Бежит Розка по перрону, сумка на лямке длинной по ногам бьёт.
- Девушка, какой вагон? – кричит, свесившись из тамбура, проводница.
- Шестой! – откликается Розка, путаясь в сумке.
- Поторопитесь! Стоянка три минуты.
- Ну!
Добежала, закинула сумку в тамбур, пыхтя залезла следом – такая подножка высокая. Смотрит на проводницу и сказать ничего не может, всё дыхание сбила. Наконец выпалила:
- С новым годом, девушка! У меня двадцать первое, кажется!
- Какая я вам, девушка? – сказала проводница. – Я уж тётенька давно.
Пробежала глазами билет, надорвала краешек.
- Подите давай! Бельё я сама принесу.
Села Розка на своё сиденье. Тихо в вагоне, темно, тепло, нет почти никого. Лампочка тусклая на потолке светом дёргается. Глянула на часики: пять часов. Завтра утром в Москве будет. И сразу сжалось от радостного нетерпения сердце! Закрыла Розка глаза, уткнулась лбом в холодное стекло и замерла: так ныло всё в груди от счастья. А поезд уже пошёл, пошёл, пошёл, набирая скорость, и побежали навстречу столбы, деревья, будочки, сарайки..