яхта асоль

Глеб Светлый


повесть




      Яхта  Асоль




                1



Очнулся я от того, что ко мне просилась белая сирень. Её белые гроздья стучали в окно, стряхивая на стекло дождевые капли. Где-то громыхнуло.
Проведя рукой по груди, я почувствовал себя, как в пруду с лягушками.
Такой я был склизкий и мокрый от пота.
- Приснится же такое…- прохрипел я и провёл другой рукой по мокрому лбу.
- Нет, это невозможно, – добавил я, – кажинный день одно и то же…
Полюбовавшись сиренью и отступающей грозовой тучей, я потянулся.
Однако надо было вставать. Сунув ноги в тапешки, пошаркал к умывальнику.
«Да-а-а-а… И как жить дальше? – думалось само собой – денег нет, жизни нет, здоровья нет. Только белая сирень бьёт в стекло. Сны ещё эти дурацкие… - это я уже умывался – и чего надо?..»
Подогрев воду в электрочайнике я даванул блендамеду и рот заполнился пеной.
« И когда это всё кончится? Вечная нехватка того, того, этого… У кого-то приходится просить… Пусть у родни, но от этого не легче.
Потом они ведут себя, как индийские падишахи. Ну, как же?! Ведь они лучше. У них вот, в данный момент есть деньги, а у меня нет.
Раньше работал… Но разве можно это было назвать работой? Приползаю на работу, в электрогруппу, к восьми – там уже наливают.
- Ну, ребятушки, поимейте совесть, ведь мы ещё за вчерашнее не отсидели…
Нет, наливают. Причём не Шардене, ни Бордо, ни Мазаретту…
«Хвоинку!» - очиститель воздуха на спирту.
- Ребятушки, поимейте совесть… Начальник щас придёт. Мы ж ни хрена ваще не делаем…
- Не обижай – гундосит бригадир – ты чо стукачом заделался? – вопрос конечно на засыпку.
- Блюю ведь я… - последний писк.
- Не баламуть. – это уже басит Витёк. - Помалёху ля, и водой её, водой.
- Ён сказал «Поехали!» и запил водой, – философски изрекает Егор.
И вот, трясущейся рукой направляю в себя грамм десять «Хвоинки» и быстро, быстро запиваю водой.
- Носом дыши! – буровит бригадир, знаток зелёного змия. – Да поглубже, поглубже.
Рабочий день начался. ( Здесь надобно сказать, что мы вообще-то электрики ).
Приходит главный энергетик (наши глаза уже блестят, как отполированные яйца. И непонятно чего в них больше: блеску, мути, красноты, или желтизны… Видимо это, как-то индивидуально). Начальник начинает крыть матом:
- Да вы чо все о… - орёт он. - Вы чо все е… Вы с утра ля лыка не вяжете! Гнать вас к … матери! К отцу! К чёртовой бабушке!
- Не гунди, – гундосит бригадир, - дело мы делаем. Работа продвигается.
- Какая работа продвигается? Вы даже вчера до участка не добрались!
- Кто сказал?!
- Не важно кто! Работа вообще не идёт! Я сам там вчера был!
- Ладно, не буровь, - буровит бригадир.
А я чувствую, как дьявольская жидкость разливается по телу, согревает… И с тяжёлого бодуна я постепенно прихожу в себя… Всасываю горькую «Приму», поплёвываю табачок… Кайфуха начинает овладевать членами... Причём не только моими: вот, у Витька со стола сорвался локоток, Егор обтёр одеревеневшее лицо и причмокнул язычком.
- Ну, всё. Пошли работать, – команда бригадира.
Мы бодро встаём и шествуем к выходу.  Я даже соплю носом – типа трезвый. И так вот, бодро шествуем до ближайшей пивнухи.
Взяв пива, я начинаю его подсаливать по кромочке кружки с видом знатока и втягиваю в себя тёплую пену – окуная в неё даже нос.
Хвоинка плюс пивко совершает переворот в организме, и хунта приходит к власти!
Все лица, как-то искажаются… Да и вообще все чувства искажаются!
Всем дохлым и тщедушным тельцем овладевает, какой-то задор! Задор богатырский! Мол, любые горы сверну! Да и вообще, живём один раз! И надо жить одним днём! Один день живём! Сей - час!
И прочь всё! Прочь! Есть только сейчас! Сейчас!
- Кто же стучит? Какая падла? – глубокомысленно произносит бригадир.
- Да чо бугор! – с удивлением слышу свой голос. – Пойдем, разберёмся! Ну, чо в натуре! – продолжаю я с удивлением внимать своему голосу. И рукой так – опа! Так мужественно! Лихо! Ну, так, как самые крутые делают.
Вот ужо действительно заселение бесами, а без бесов так… Одно дрябленькое тельце – болезненное и дохленькое. И далее всё: что говорить, что делать – диктуют только бесы. Живём только сейчас – один день!
- Да есть у меня одна мысль, – буровит бугор. – Ладно, пойдём. Допивай пиво.
Мы допиваем тёплую бесовскую мочу и шествуем: по снежку скрипя полусапожками, по траве своими сандалетами – да не важно сие…
Круглый год было одно и то же. День сурка – только в русском варианте.
Вот подходим к стройке – народ трудится.
- Где прораб?
- Иваныч? Да он в вагончике.
- Стой ребята, у нас же нигде света нет. Да постойте!
- После, – отрезает Витёк.
Заходим в вагончик.
- Кто моему начальству постоянно стучит? – это сходу валит бугор.
- Ребятушки, - привстаёт прораб, - мы вас уже неделю ждём. Без света сидим.
И получает удар под дых. Бедный сворачивается и падает на пол.
- Ты чо, бригадир, одурел? – хрипит прораб.
- Следующий раз сломаю кости, - отрезает бригадир.
- У вас совесть хоть какая-то есть? – это бедный прораб. – Стройка неделю без света.
- Да я плевал на твою стройку и на твою совесть!
Мы выходим из вагончика и идём от стройки. Попадаются ещё строители.
- Э! Э! Э! Вы куда? А свет делать?
Это меня взрывает! Ведь от бесовской мочи я весь такой возвеличенный! И сходу так хрясь по зубам здоровяка!
Тот сгребает меня в охапку.
- Ах ты ошпырок занюханный, - и втыкает головёшкой в снег.
Это производит на моих бесов такое впечатление ( что кто-то не целует сандалю фараона!?), что я ищу нож в сумочке для инструментов продолжая втыкаться головой в снег.
- Эй ты, козёл! – по голосу Егор.
 Явно наносится удар. Лапы медведя меня сжимающие слабнут и я ловлю ртом мороз… Иначе просто бы задохнулся.
- Гад… Гад… Гад… - нащупываю я нож трясущимися руками (попёр адреналин).
Здоровяк уже вцепился в Егора и валит его в сугроб.
- Гад… Гад… Гад… - сжимаю, что есть силы нож и втыкаю его в бочину здоровяка.
Дальше смутно. Помню, дерутся все – строителей тоже четверо.
Мой нож хоть и входит в амбала: но бушлат, спецовка и свитер делают своё дело и нож лишь царапает тело.
Но бугор прикладывается к нему своим пудовым кулаком и амбал падает наконец, как подкошенный. От такого кулака у него явная контузия. Остальные благодаря Витьку и бригадиру отбегают с разбитыми физиями. Ну, они оба по сто килограмм и не в жире.
- Ещё мне, с-с-с-суки… - орёт бугор.
Я подбираю сумочку с инструментом, и мы дворами, дворами.
- Слушай бугор, - трясёт меня всего от адреналина, - а ничо мы им дали?!
- Да, – заключает тот. – Где здесь щитовая?
Вопрос бугра совсем не лишён смысла. И я объясню, благосклонному читателю, почему. Дело в том, что когда мы непонятно за что получаем аванс, или получку, то мы, как белые люди берём белую, или гнилуху и культурно отдыхаем в электрощитовой. В антисанитарных условиях, сидя на каких нибудь ящиках выпиваем содержимое, закусывая иногда килькой пряного посола. Ну, это когда совсем нам жить в кайф. Ну, и как культурные люди стеклотару (или бутылки) оставляем в электрощитовой – так сказать на чёрный день.
А так, как домов, которые мы обслуживаем сотни, а пьём мы кажинный день без выходных, поэтому в какой щитовой и сколько бутылок остаётся, сказать очень трудно.
Ну, и естественно, что когда наступают чёрные дни безденежья, мы идём по щитовым, собираем бутылки, и сдаём их на рубель, два, а то и три. И на вырученные деньги покупаем одеколон, БЛО, хвоинку и т.д. и т.д. Иными словами никогда нам не жить без огненной воды, так, как всегда можно прошвырнуться по щитовым! Ну, это всё естественно было в СССР.
Дойдя до ближайшего нашего дома, мы открыли электрощитовую, пошарили по углам и нашли десять пустых бутылок! Быстрый в голове расчёт (не зря же в школе учились!) привёл нас к такому заключению, что хватит на шесть хвоинок! На четверых это было не плохо.
Вдвоём с Егором мы мухой летим в посудный (где у него знакомая Зинуля) и в хозтовары, где отовариваемся огненной водой.
По пути я восхищаюсь его смелостью, героизмом, как он спас меня от смерти… Егор улыбается, мурлычет чтой-то под нос… Фронтовое братство!..
Рассаживаемся - кто на ящик, кто на ведро, кто на корточки и начинаем всаживать в себя допинг. Хорошеет прямо на глазах!.. Я закуриваю «Приму» и с наслаждением втягиваю в себя лошадиные дозы табака.
Густо и смачно пахнет хвоей. В пьяном угаре вспоминаем драку. Ржом, как фронтовые победители.
- А чо бугор, - это я, - а медведя завалишь кулаком?
Бугор флегматично поводит бровями.
- Если попаду – не устоит.
Кайф прёть от всего. Вот махнул рукой – кайф!.. О как красиво и мужественно я это сделал! Чой то ляпнул, какой-то идиотизм – о кайфуха, от одного токмо голоса!..
Причмокнул языком, затянулся сигаретой – кайф!..
- Вить, а ты то, этому рыжему! Так только хрясь! И носопырка насторону! Так и будет жить с носом на сторону! – это я так ржу и тащусь ото всех своих жестов!..
Дальше опять смутно. Помню, ходили ещё по щитовым, ещё искали бутылки, сдавали…
После завалили к подруге Егора Нюре – ну, чтоб какая никакая закусь… Отжимали поролончики… (Для юных читателей – в СССР, в   
«Хвоинку» вставляли полоску поролончика и постепенно вытаскивая поролончик из бутылочки в комнате освежали воздух).  Утром это вспоминать особенно блюворотивно.
После, уже на улице, я просто кидался на прохожих с кулаками и хотел всех убить. Хорошо кто-то убегал, а от кого-то защищали мои не такие пьяные и здоровенные кореша… Но это уже не столь важно. Важно, что всех бы я убил бы, если б смог. Ну, всех прохожих!


                2


Похмелие… О Боже, как это живописать?! Но не имею я таких талантов, чтобы опысывать этот ад. А  точнее так – не хочу.
Когда пришёл в себя, то долго не мог понять, где я?..
Оказалось меня допёрли до мастерской и бросили на полу, чтоб не замёрз на улице. Русские своих не бросают – это закон.
Кто я? Это был вопрос вопросов. И как я докатился до такой жизни?
Все мои воспоминания – ад. Чтобы я вчера не делал – полное оскотинение скота. Животное. Ублюдок.
Когда-то я считал себя тонким и чувствительным…
И что со мною сталось?
Все те животные, над которыми я раньше смеялся – сейчас мои друзья.
А сам я ещё хуже их животное. Тварь, мерзавец и убийца.
Воспоминание вонзилось, как осиновый кол. С какой отрадой я вчера всаживал нож в человека. И застонал, как грешники в аду.
«За что?! За что??? Ублюдина я последняя. Вместо того, чтобы делать свет, я хожу и убиваю людей».
Я аж взвыл! Мой дом тюрьма. Только тюрьма. Таких, как я только убивать надо. Убивать. Чтобы не портили, как вши здоровое тело. К ногтю! К ногтю! К ногтю. Я просто урод.
Как я таким стал? И за что мне всё это???
Ну, как за что… Не хрен жрать ханку.
Но я не хочу жрать это пойло до определённого момента. Где-то до стакана водки. А уж после стакана сатанею.
Но до стакана я не хочу жрать это пойло! Это молоко от бешеной коровки… Тем более этот очиститель воздуха!
Б-б-б-б-боже, какая гадость.
Почему же я пью, господи? От чего? Почему?
Как это назвали? Ат-т-т-т-тракцион?
На каких-то островах, чтобы стать мужчиной нужно сделать минет взрослому. Где-то в Африке перепрыгнуть шесть коров, у другого племени нарумяниться и набелиться… У нас надо жрать водку. Причём стаканами. Причём до смерти! Только тогда тебя будут  считать мужчиной. Б-б-б-б-боже, какой бред! Какая бредятина!
Мало кто остаётся в живых и доживает до пенсии – постоянно подтверждая мужскую состоятельность и солидарность.
Можно запросто сгореть от водки, или сдохнуть после первого же употребления этой жмути. Что говорить про бедное сердце!.. Всего лишь маленький запой… И нет его! Бум, бум… Бам, бам… – хрясь… Ну, а что сказать про тех кто жрёть ханку безвылазно!!! Отрубаясь по два, три раза в сутки! Да это просто смертники! Чья жизнь постоянно висит на волоске!
И за что мне всё это? Эти бесконечные муки… Именно, что я не хочу пить! А меня, как Му-му безмерно поят в реке из водки.
Сейчас опять придут и зачнут казнить. Ну, то есть, снова похмелять .
Но я не хочу! Не хочу! Не хочу… Б-б-б-б-боже, куда мне бежать? Куда мне бежать из этой страны?
«Тоже мне диссидент – несогласный с водкой!» - сказал кто-то в голове.
Что я скажу властям? Я не в силах больше жрать ханку? Я не согласен с водкой и с бредом, который она несёт?!
Лучше поеду в Африку, где, чтобы стать мужчиной нужно всего-то пару перьев вставить в попу!? Боже, что я скажу властям???
Я не согласен с политикой партии гнать из пшаницы водяру и заживо травить население? (Или из опилок?.. С-с-с-суки…)
Я не согласен с народом, который избрал такой культурный отдых,
что нигде от этого отдыха не спрячешься и никуда не сбежишь!?
Да ещё всё это с бодуна… Б-б-б-боже…
Скоро пришли корефаны и отмыв меня усадили за стол.
- Чтобы вы без меня делали!? – суетился Витёк. – Вчера брат приехал – отрадной привёз! – и вытащил литруху самогона.
- Н-н-н-н-нет, ребята, помилуйте… - застонал я и побежал блювать.
- Эх ты, салабон! – ржали ребята.
Полчаса я блювал и отмывался. Когда пришел, ребята уже поправились.
- Давай не тяни резину. – Двинул ко мне бугор маленькую рюмку с самогоном.
- Нет, нет, нет, нет, ребятушки, не могу, не могу… Я сдохну. Я просто сдохну.
- Ты меня уважаешь?
- Ну, конечно да. Но не могу.
- Стучать хочешь?
- Ну как стучать, бугор? Как стучать? – оборонялся я, как мог.
- А так! – зарычал бугор, - кто не пьёт, тот значит стучит! Неужели непонятно?
- Мне не понятно. Я никогда не буду стучать.
- Это тебе сейчас непонятно. Ты салабон! А через месяц ты обидишься, что один работаешь, а мы пьём и не работаем, и пойдёшь стучать.
- Но я не пойду стучать.
- Пойдёшь стучать! – рычал бугор, - проверено не один раз. Потому, что мы сразу становимся свиньями, а ты такой чистенький. Да ещё один за всех пашешь! И ой, разобидишься! Как станешь не такой, как все. Как станешь лучше нас – так сразу и возгордишься.
Ты лучше нас?
- Нет, я не лучше вас. Я… Я не могу.
- Если не лучше нас – значит пей. – Придвинул мне бугор рюмку. – Пока глоточек. Сразу полегчает.
Через полчаса мне уже похорошело… По чуть чуть я заглотил уже стакан самогона.
- Ну, ты вчера… - мотал головой Витёк. – Ну, ты отмочил.
На какую-то бабу  напал, стал орать: «Убью гадину!» и душить. С трудом оттащили.
- А на этого… - это уже Егор, - на дедка какого-то набросился, стал пинать его. Явно ветеран войны. Завалил деда и пинаешь. Еле оттащили.
Я затягивался изо всех сил «Примой» и мотал головой скрипя зубами.
- Криминальный талант, – подвёл итог бугор.
Ребята ржали.
Скоро пришёл начальник – главный энергетик.
- Ну что допрыгались?! Ваш дом – тюрьма! Вы понимаете? И никто за таких уродов заступаться не будет!
- Это ты чо? – прохрипел бугор.
- Приезжала милиция. Собирали показания. Вместо того, чтобы свет делать строителям. Вы их же избиваете.
- Кто сказал?
- Вся стройка говорит.
- Ну, этого не было, Палыч! Сейчас идём делать свет.
И мы бодро встаём и идём в пивнуху!
И так до бесконечности! До бесконечности…
Однажды, я всё таки, так ужаснулся содеянному (это, когда голым бегал по улице, потом огрел бугра молотком по темечку, и он чуть копыта не откинул), что уволился с работы и три недели не пил.
Больше было нельзя – припаяли бы статью за тунеядство.


                3


Три недели были счастливые до неимоверия! Я не пил!!!
И даже гуляя по скверу, познакомился с девушкой! И мы полюбили друг друга!
Боже, какое же это было счастье. Мы встречались в сквере, ели мороженное и хохотали! Бывают же райские мгновения на земле!
А познакомились так. Я сидел на лавочке, ел мороженное (мама меня кормила всю мою жизнь и давала деньги на мелкие расходы) и вспоминал своё детство.
Какое беззаботное было время. Счастье каждый день от всего! От жучка, от паучка, от листика, от цветочка! Ещё вдобавок всё было живое и скамейка, и солдатики и ножичек. Надо было только присесть и вглядеться в одуванчик, или камешек и тут же всё оживало!
Мир полный тайн, чудес и света! Иногда только пугали пьяные в сумасшествии пробегавшие мимо… И снова ляпота!
Иногда проходили сумасшедшие женщины и снова затишье.
Иногда детдомовцы, которые почему-то всё время хотели меня убить, но от которых я всегда убегал… И снова тишь да гладь – божья благодать.
Так я вспоминал детство и ел мороженное. А именно в этом сквере я бегал только что научившись ходить.
Вдруг смотрю, по аллее идёт девушка. Ну, девушка и девушка, мало ли таких… Джинсы, свиторочек, худенькая – миллионы! Задумчивая…
Проходит мимо и тут из заднего кармана джинсов, что-то шмяк. А девушка, как шла, так и идёт.
Я поднимаю, что выпало – это кошелёк и кричу:
- Девушка! Девушка, вы обронили.
Она возвращается, берёт, улыбается.
- Спасибо. Со мною, что-то последнее время…
Какая-то потерянная вижу я.
- Да вы садитесь на скамейку, посидите.
- Да, да… Спасибо вам.
Я сажусь, чуть поодаль и искоса наблюдаю за ней.
Она о чём-то думает, теребит локон и даже не торопится уйти.
- А как вы относитесь к фильмам? – не выдерживаю я – уж очень хочу с ней познакомиться.
- К фильмам?
- Да, здесь кинотеатр рядом.
- Положительно.   
А дальше так, как будто мы с ней знакомы были всегда.
- Ну, тогда пойдём и посмотрим, что за фильмы?! – радостно вопрошаю я.
- Да.
- Там очень вкусное мороженое! – и меня несёт, - чудесное мороженое! Клубничное, земляничное, грушёвое, сливовое, яблочное!..
Как оказалось после, Светочку – так звали эту чудесную девушку, доконал отчим, и она просто не знала куда идти. Ну, скотство, борьба за существование, за метры, скотские законы жизни – кто не даёт, того выбрасывают. Кто слабый – того забивают все гуртом и т.д. и т.п.
И она совсем не знала, куда идти ночевать. На вокзал? Там полиция привяжется. В подъезд? Выгонят бдительные старушки.
И когда я после кино, предложил её проводить, она прямо сказала, что ей некуда идти. Когда отчим хватал её за грудь – она просто убегала и оборонялась. Тогда он настроил против неё мать и упрёками, придирками, обзываниями, унижениями и в последнее время просто избиениями вытурил её из квартиры.
Кошелёк это всё, что она скопила, учась и работая медсестрой.
- Господи, да пойдём ко мне! – воскликнул я, - у меня мама очень добрая!
Света пожала плечами.
- И даже не думай! – хлопотал я, - ну, куда ты пойдёшь? На вокзал? Полиции за все неудобства надо платить. Ненадолго же твоих денег хватит. А моя мама очень добрая! Она чудесная! – о-о-о-о-о, как я лепетал! Меня просто несло, несло по волнам на парусе!.. Нос парусника взрезал мириады алмазных брызг!.. И зелень океана Любви охватывала меня всего!..
Светочка поселилась у нас с мамой. Ну, квартира, как квартира – хрущёвка со всеми удобствами. Две комнаты. Я поселил Светлану в своей комнате, а сам расправил раскладушку в маминой.
И это было чудесно! 
Я ходил за Светой, вдыхал её запах… И пьянел, пьянел, пьянел… От её запаха, от глаз, от волос, от рук, от всего!!!
Боже!!! Всё вдыхал, вдыхал, пьянел, пьянел…
Да и я ей тоже понравился… Пора настала… Там прыщики, гормоны, то сё…
Конечно же, есть и Любовь, но о Ней можно узнать после пяти лет совместной жизни, а то и десяти – есть ли Она???
А нам до этого было ещё – о-о-о-о-о-ох – скакать и не доскакать!
Пока чисто природные запахи нас сплели, оплели и опьянили, одурманили.
Мы встречались после её ночной смены всё в том же сквере, ели мороженое и хохотали, хохотали, хохотали!..
Над чем, спросите вы… Да так, ни над чем!.. Просто хохотали.
- Какое утро…
- Да…
- Чудесное утро!
- Да.
- Я думаю даже, знаешь, что не было никогда таких облаков, такой листвы и… И синего неба.
- Да ты поэт.
- О да… А птички? Ты слышала ли, чтобы когда-то так пели птички?
- О нет, – смеялись после каждого слова!
- А воздух?! Ты чувствуешь, какой воздух?! Ведь он же сам вливается в нашу грудь!..
- О да.
- А цветочки?! Ты видела ли, когда-то такие цветочки, которые и кланялись бы нам и разговаривали с нами!?
- Нет, ты точно поэт.
- Я поэт… Я поэт. Ты знаешь, как я встретил тебя, так сразу же и стал поэтом. Вот, как-то вдруг!
И снова смеёмся и не можем остановиться!
- Ты даже не представляешь, Света… Всю жизнь я мечтал только об одном. Вот, так сидеть с тобой, и смотреть на цветочки. Просто сидеть и смотреть и всё!.. И всё.
- Со мною?
- Ну да… Конечно… Нет я не знал конечно тебя и не видел никогда твой образ… Но вот… Это ощущение полёта с кем-то… И цветы, цветы, цветы…
Напротив нас на клумбе цвели маргаритки, бархотки, гвоздики, анютины глазки и астры… И всё это, и ветерок – цвели и танцевали, и радовались жизни! Клумба благоухала  и тоже пьянила, и кружила голову!..
О отрада, о счастье, о благодать!.. Очарование любви, первых встреч, первых слов, первых снов, лучей, цветов…   
- Знаешь ли ты о чём говорят цветы? – это я.
– Что жизнь есть великое благо и надо торопиться жить! Цвести и благоухать! Делать то, для чего ты рождён…
- И это тоже. И ещё, что жизнь это счастье – сама по себе! И глупо искать ещё что-то… Надо просто жить и радоваться всему, всему, всему!
Нахохотавшись и налепетавшись мы шли в кино, а потом уже я провожал Свету домой спать перед ночным дежурством.
О какие это были времена! Я даже не знаю, было ли у кого-то такое счастье, как у нас со Светочкой…


                4


Но надо было, как-то жить дальше. Я совсем не хотел садиться в тюрьму за тунеядство, и значит надо было идти на работу.
Всю жизнь я думал о заводе, как о чём-то великом. Т.е. вот, где герои трудятся – настоящие труженики страны.
Вот, где куют молотом по наковальне! Вот, где летит стружка от токарных станков! Вот, где стучат сердца в унисон с пятилеткой!
Как там у Маяковского? «Гвозди бы делать из этих людей!» 
Т.е. Гудок гудит! Домна пылает!
- Эге-гей поворачивай! – кричит матрос Железняк. Ну, и т.д. в таком всё духе!
И главное, это для меня, никакой бухаловки. Порядок, дисциплина, культура труда, сердечный ритм станков!
Почему в моей жизни всё происходит с точностью до наоборот?
Сначала просто обижались, что я не пью. Потом перестали разговаривать. Перестали здороваться.
Да и это не главное. Можете ли вы себе представить такую ситуэйшин,
когда все вокруг пьют, один ты не пьёшь!
У них свои разговоры в своём измерении, свои проблемы… А я сижу среди них и мне нечего сказать. Один мой вид говорит всем: «Да, все вы скоты. А я один, среди вас, не скот. Вы все дерьмо, а я один не дерьмо. Вы все пропащие, а я один не пропащий».
Но эдак невозможно постоянно. Изо дня в день. Ведь не пойду же я делать то чего не знаю. А они работать не шли. И я не знал, что делать. И так изо дня в день. Изо дня в день.
Однажды старший смены спросил:
- Ты чо больной?
- Да, - ответил я, - если я выпью, то я вас всех здесь поубиваю.
- Ну, это вряд ли, - прохрипел старший смены, и я опрокинул в себя технический спирт.
Надобно здесь сказать, что на заводе пили только технический спирт. Все до одного здесь были хронические алкоголики.
Спирт получали для технических нужд, но ничего им не протирали и не обрабатывали. А просто флягу спирта относили в какой либо кустарник, лесочек на территории завода, там зарывали в землю, а по утрам дежурная смена приходила на сокровенное место, вынимала дёрн и поварёшечкой черпала спиртягу в баночку и кушала это до окончания смены.
Так проходили годы и десятилетия. Многие травились от техспирта, многие слепли, ещё больше умирали от болезней вызванных постоянным употреблением этой адской жидкости.
Но приходили новые! Здоровые! Со здоровыми органами! С отличными и эластичными сосудами! С космическим кровяным давлением Юрия Гагарина! С завидной печенью, почками, прямой кишкой! И травились, травились, травились до полной гибели тела и души.
Так началась моя трудовая деятельность. Со стакана спирта я ущщёл – как у нас говорили – в нашем цехе. Т.е. не ушёл, а именно ущёл.
Что было дальше я не помню совершенно. Что кстати считалось у нас эдакой гордостью. И даже героизмом!
И когда, к примеру, спрашивали:
- Что ж вы гады, друга своего до смерти забили?
- Ну, не помню! - говорил каждый, - ну не помню я ничего! – и гордился этим.
Вообще героизмом в этой среде считалось многое, что простым смертным не понять даже близко.
Например, героем считался, кто много пьёт, не падает, разумеет, что отвечать, когда лезут с работой (ну то есть всех посылает на три буквы)
и вообще крут! Даст в морду. Отлично матерится. Не стонет, не дохнет от постоянного отравления. Ну и т.д., и т.д., и т.д.
Я не подходил ни под одну из этих категорий. Отрубался я со стакана спирта. Ну, это считался слабак. Далее шизофрения (раздвоение личности) начиналась с пол стакана спирта – когда я кидался на кого нибудь убивать.
Но всем везло – потому, бодливой корове бог рог не даёт. Я и так-то был слабый человек – ну дохляк, соплёй перешибёшь… А от спирта    
слабел ещё больше. И поэтому когда в меня вселялись бесы я уже летел от малейшего толчка.
Опасен я был только с железякой в руке. Но это было не так часто. Здесь мне просто били между рог, и я засыпал надолго.
А когда очухивался, был тише воды, ниже травы.
Здесь мне говорили, что таких, как я не уважают и даже презирают. Я кисло улыбался и пожимал плечами при этом.
Вскоре уже наливали и меня не пропускали никогда. На заводе я в первый же год спился окончательно. И уже в первых рядах тянул стакан за огненной жидкостью трясущейся рукой.
Светочка исчезла в первый же месяц моей работы на заводе. Куда? Почему? Это всё, как в тумане. Бедная моя, любимая моя Светочка. Целую следы её ангельских ножек…
А ко мне пришли кошмары, чёрные люди, белые горячки, бесы – короче ад. Я просто жил в аду безвылазно.
Иногда я приносил домой деньги. Несколько красненьких десяточек с мудрым Лениным – всё, что оставалось от бесконечных кутежей с заводскими корешами.   
И затягиваясь «Примой» сидел с бутылкой водки на кухне и разглагольствовал с матушкой, как же трудно  достаются деньги.
- А ты, как думала? – буровил я, переходя в писк и икал, - да, да, да. Ты думаешь так просто. Ты говоришь не пить. А как не пить? Как не пить?
Все пьют, все поголовно! А я что? Буду ходить среди них, как белая ворона?
Знаешь ли ты, что такое вредный цех? Ведь это же невозможно! Дышать ведь совсем нечем! Нечем! Нечем… Да, - я смачно затягивался сигаретой, - не пить нельзя! Только спирт выводит яды из организма. Только спирт и выводит! Иначе все бы давно подохли. Это же одни яды.
А ты думаешь просто пить? Отрубаться два три раза в день! Ты думаешь просто?
Мать со слезами на глазах качала головой и вздыхала.
- Сынок, может, уйдёшь ты с этого завода?
- А куда? Куда мама? – мотал я головой вдыхая горький дым, - в ЖКО? На стройку? Куда? Везде пьют. И пьют по чёрному.
Здесь хоть вредность. Может, доживу до пенсии? Как думаешь?
- Но так же нельзя пить. Нельзя, - утирала мама слёзы, - то ты хотел с балкона выпрыгнуть… То гоняешься с топором за чёрным человеком.
Я уж и топор спрятала. Ты ведь не проживёшь так долго, сынок. 
Лечиться тебе надо.
- Лечиться? В дурдом? Хорошо! Замечательно! Ребята у нас уже лежали. Ни по разу! Ну, а потом куда? Куда потом? Обратно?
Я выпивал пол стакана водки, закусывал щепоткой соли (так научили меня на заводе!) и занюхивал сигаретным дымом.
- Нет, мама, дурдом всюду. И от него не сбежать. Ты ещё скажи, что надо было получать высшее образование – был бы интеллигентный человек. А ты знаешь, что все они тоже бухают? Тоже все бухают!
Тебе просто повезло, что ты женщина! И ты в связи с этим очень далека от народа.
Кто вы? Кто вы женщины? Ждёте принца?! Вот он прискачет на белом коне! Вот прискакал… И ускакал!
А вы ждёте, рожаете, воспитываете. И всё в своей норке. В своей норке. В своей норке.
А где вы живёте? Среди кого? Вы хоть знаете?! Кто эти плотины строит?! Кто эти дома строит?! И самое главное, как их строят?!
А может прав был Сталин? Просто всех надо расстреливать – да и всё.
И разглагольствовал и буровил я очень долго. И даже когда мать уходила, буровил сам с собой, пуская дым в открытую форточку.
И чувствовал себя я как баран, которого огрели по лбу дубиной.
За выходные дни я пропивал все эти заработанные красненькие десяточки и как всегда жил и питался на мамину зарплату, которая работала учительницей.


           5


Шли годы бесконечного запоя. Я уже и в дурдоме полежал. Забрали меня туда во время кризиса с белочкой.
А точнее в выходные дни пить было нечего, и мамины деньги я все уже давно пропил, и наступил абстинентный синдром. Или абстиненция. Или просто – отходняк.
Меня трясло, как подзаборную с-с-с-с-суку. Со лба и с носа лил бесконечный пот. Это дурь из меня выходила. Так говорили у нас на заводе. (Заводская мудрость!)
И вдруг, боковым зрением стал я кое что замечать.
Как будто кто-то сидит рядом со мной в кресле и побалтывает ножкой.
Я повернул трясущуюся голову и действительно увидел прегнусного типа. Прегнусный тип улыбался и поглядывал на меня с иронией.
- Ну, что быдло? – весело воскликнул он, - оживил всё ж таки меня?
Ну, ты упорный. Прямо тебе скажу. Упорный.
Яд в тебя никак не лезет. А ты его в себя пихаешь и пихаешь! Пихаешь и пихаешь! Паки и паки! Тебя блевать! А ты нет! Держишь! И дышишь всё глубже! Всё глубже дышишь! Чтоб отраву-то эту удержать! Чтоб значит не блевануть! Держишь! Держишь!
А потом так и говоришь, по нашему, по заводскому! Мол, эт-т-т-т-та, прижилось! Прижилось! Эта отрава-та.
- Ты кто такой?.. – продрожал я дрожащим голосом.
- Ты это брось. Ты оставь это, – осерчал комик. – Кто ты?.. Да что ты?..
Кто ты? Вот ты кто? Ну, скажи. Чего пялишься?
Я молчал и дрожал. Дрожал и молчал.
Оторвав руку от штанов я хотел вытереть пот со лба, но ручка прямо так и забила по лбу… Так и забила…
- Трясётся он. Чо трясёшься, придурок? Раз заглотил отраву – чо трясёшься ты теперь?
Всегда был уродом. Даже с кем пьёшь тебя все презирают. Были бы у тебя силы, поубивал бы их всех. И они это знают.
- Да совесть конечно… - трясся я, - ты моя совесть.
- А ты моя прелесть! Ты моё питаниё. И чем тебе хуже – тем мне лучше
и лучше. Лучше и лучше. Ты же жизнь в меня вдыхаешь, когда приживаешь отраву-та вдругорядь!
Вы все глупцы и уроды. Есть такая птица называется Глупыш. Вот это вы.
Вам бабу голую во сне покажут. А-а-а-а-а давай! Хачу! И носитесь со стоячим хреном, как последние скоты. Готовы на любые преступленья только бы вставить.
Вам дали отраву. Пять минут кайфа и сутки мучений (как оплата за кайф). А-а-а-а-а давай! Жизнь готовы отдать, чтобы выпить. Чтобы на пять минут похорошело.
Кто вы после этого? Кто?
Вам – уродам во всех отношениях (и не видеть этого немыслимо), внушают во сне, что вы великие гении в истории. И вы же верите в это на сто процентов!
Стоит Ваня в телогрейке, кидает вилаусом дерьмаус! И вдруг так хоба! Подбоченился, головку свою дурную к верху: «А чо? Действительно! Говорю вчерась Нюрке: ты чо, – говорю, - совсем дура? А она и молчит. Чо скажет? По сравнению со мной действительно дура. А если чо скажет сразу в моргала получит!»
И каждый из себя, что-то представляет. Последнее дерьмо на помойке! И не дай бог попасть тебе к нему в зависимость!
Ты посмотри  сразу на эти царственные жесты. На покрикивания Екатерины второй, или грозные взгляды Иоанна Грозного!..
И обгаженный шарфик сразу закинет назад и встанет в позу Наполеона.
Не дай бог тебе впасть к нему в зависимость…
Не дай бог подпасть тебе ни под чью зависимость! Чтобы понять и про самого себя, какие вы все скоты и уроды. И сам в первую очередь.
- Да это совесть, - пролепетал я, как осиновый лист. – Но почему-то
я всё время думал, что совесть от ангелов. А она от чертей.
- От ангелов к тебе? К тебе, который каждый день убил бы всех! Если бы только имел такую возможность?!
Ну, ты нахал, молодой человек. Ну, ты подонок. Да тебя ведь убить мало. Тебе же в ад одна дорога!
Но я продолжу о скотах. Приснится вдруг, что у соседа, аж золотом всё в доме увешено и мёдом намазано! И когда вы скоты просыпаетесь о, как же хотите машину соседа! И всё, что есть у соседа! И жену соседа подёргать за дойки! А когда понимаете, что не судьба – о-о-о-о-о-о... Как же начинает переть злоба. О как же злоба прёт! Ведь всё проклинаете, что только есть у соседа. Лишь только потому, что это не ваше.
И ваши проклятия ещё как действенны. С соседом к великой вашей радости, действительно случается, какая-нибудь беда.
И после всего этого вы ещё чего-то из себя представляете???
Типа мы кто-то. Называете себя людьми и прочими величественными званиями. Вы одно дерьмо и дерьмо. И ты лично в первую очередь.
Как тебя земля носит гада?
- Однако ты шибко умный, - прохрипел я, - но кто ты? Ведь бога нет. Значит ты моя галлюцинация. Но мне почему-то кажется, что ты умней меня. Неужели галлюцинация может быть умнее хозяина?
- Это ты на себя намекаешь? – хихикнул комик, - что ты хозяин? Да ты просто корм, который кормит меня своими ужасами. Вы, те – кто бога отменили! Стали для нас просто кормом. Мы жрём вас. Можешь ты это понять - корм?
- Кто это мы?
- Кто это мы? А настоящие хозяева жизни. Вы скоты пасётесь на нашем лужке. Мы вас здесь лелеем, ласкаем, холим, хвалим, выращиваем. И жрём вас до бесконечности. Ваш страх, боль, ужас. Вы просто наш корм.
- Корм. Корм. Корм… - простонал я, - боже, как же мне плохо…
- А ты бы хотел, чтобы в твоём скотстве тебе всегда было хорошо? Это называется, доигрался член на скрипке! И вообще, как ты можешь, скотина, поминать господа бога нашего?
- Ты наказание. Моё наказание. Ты просто пошлый, мерзкий чёрт. Я где-то читал про тебя… Кажется у Достоевского… Но ведь тебя не может быть потому, что нет бога. 
- То ты говоришь, что я умней тебя, то ты говоришь, что меня нет, - хихикнул комик. - Ты уж определись, как-нибудь определись.
- А я уже давно определился. Ты мерзость. Ты гад. Мои отбросы – вот ты кто.
Но тут мне стало так плохо, что я был уверен, что сердце сейчас остановится и мозг разорвётся. Когда чуток просветлело в глазах, я увидел, что комик сидит на старом  месте.
- Да ты не трепыхайся, - начал он с толком, - ты вообще затухни, если понял кто хозяин у тебя. И чей ты раб. Ты мой раб навеки и к этому надо привыкать. А есть там бог, или нет. Тебе то это зачем? Тебе-то это к чему, скотина?
 - Да, я конечно скот, - начал я. - Ты думал, не соглашусь? Ты думаешь, я рад, что я моментально пьянею и что у меня раздвоение личности? И я набрасываюсь на всех и на мать в том числе.
Ещё говорят, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Враньё всё это. Трезвый я люблю всех людей. А мать… Мать это моя единственная кормилица. А я недавно душил её, что не давала денег на водку. Не давала добавиться. А я про это даже ничего не помню.
Для меня водка и шизофрения это одно и тоже. И даже в мыслях не было никогда – мать, чтобы пальцем тронуть…
- Пальцем тронуть? – аж поперхнулся комик. Он в это время, где-то взял чашечку и прихлёбывал из неё турецкий кофе. – Да ты ей, чуть горло не переломил! Так жаждал водки. Это ж надо таким уродиться уродом. Неплохой каламбурчик кстати. Уродиться уродом. Это про тебя.
- Да мурлин мурло, это про меня.
- Ты, кажется, гордишься этим?
- Да нет, ужасаюсь. Знал бы тот девственный мальчик, бегающий за бабочками с сачком, какая подляна ему готовится. Что будет этот краснощёкий бутуз хуже последнего бомжа. Шизофрения – раздвоение личности.
- Это ты про тот нежный возраст, когда ты издевался над всеми животными? И услаждался, когда они тебя боялись и разбегались?
О да, ты был отменный юный садист. Как сейчас помню! Избивал на печке кошку, наслаждаясь её беззащитностью. Да пупсик, с детских лет ты отменная падаль.
Я поглядел на то, как трясутся обе мои белые рученьки.
- Да, колотун, - продрожал я и начал мотаться головой по подушке, как в бреду.
- Как говорят у вас на заводе – отходняк.
- Послушай галлюцинация, отвали от меня, - простонал я.
- Ну, это мило. Вы поглядите! – подхватил комик. - Если я твоё больное воображение то, что же ты так серчаешь? А если я реальность, то какая же я галлюцинация?
- Ты галлюцинация, - стонал я, - потому что… Потому что… Ты такой же урод, как я. Поэтому ты галлюцинация.
- Ну, значит, тебе просто надо принять слабительного и всё, как рукой снимет, - воскликнул комик. – Хотя уже нет. Я вижу тебе пора в дурдом – принять там несколько процедур.   
Я встал, хотя это было конечно очень тяжело и качаясь пошёл на кухню. Взял там нож и обратно. Комик сидел на прежнем месте.
Ох, и кромсал же я его ножом! Ох, и кромсал!
А тот с криком: «Разве режут галлюцинацию!» - уворачивался от меня, но не всегда удачно. Кровища хлестала по всей комнате, как на бойне.
Потом он в коридор, я за ним! И успел воткнуть  ему нож в шею ещё два раза! Кровища фонтаном!
Он, визжа, как свинья на кухню, я за ним. Весь бледный, как смерть я всё время повторял: «Ну, как тебе угощение?!»
Летели полки, посуда, шкафчики, столы – короче всё, что было на кухне…


                6


Очнулся я в больнице после долгого и продолжительного сна. В психушке ношение по квартире с топором и ножом за кем бы то ни было, было обыденным случаем. И лечение моё шло по обычной и отработанной схеме. А именно - успокоение нервной системы.
Но в первый же день я признался доктору, что комик заранее, как-то знал, что я попаду в дурку, и вообще много ли крови было в квартире?
- Да нет, крови не было, - как-то рассеянно сказал доктор. – Да вы успокойтесь. Это видения, вызванные абстинентным синдромом. Обычные галлюцинации, - он, как-то нервно  усмехнулся и даже оглянулся.
- Но послушайте доктор, - гундосил я, - он умней меня. Он знает много того, что я в жизни не слышал. Ну, например, что мы это корм… И они нас едят. Наши страхи, ужасы…
- Кто это они? – испуганно спросил доктор.
- Ну, они. Хозяева жизни. Вы не поверите доктор, он знает буквально всё. С моим кругозором близко не сравнить. Какая-то странная галлюцинация.
Доктор, как-то нервно опять оглянулся.
- А что он ещё говорил? – спросил он доверительно, - постарайтесь всё вспомнить. Буквально дословно.
- О-о-о-о-о-о… - провёл я дрожащей рукой по лицу, - много чего. Ну, например, что все мы скоты и дерьмо, и наше место только в аду и в дерьме.
- Это он про кого? – заинтересованно спросил доктор.
- По-моему про всех. Ну, про всех людей. Типа того, что мы завидуем, злимся, гордимся до такой степени, что подобны скотам. И не можем называться людьми.
Мол, типа того, что не дай бог впасть в зависимость у того же бомжа на помойке. И ты сразу же увидишь перед собой Наполеона, который будет заставлять тебя лобызать его ботинки. И что все мы поголовно такие – поэтому и скоты.
Да, как врезались мне его слова. А ведь я раньше никогда даже не думал ни о чём подобном.
Доктор покивал головой.
- Да. А как он выглядел?
- Выглядел? Вы знаете, это я как-то затрудняюсь сказать. Коротко стриженный, без усов и бороды. Брюнет, эдак прищуривается всё время, как Ленин. А здесь пиджак, по-моему, на майке-алкоголичке. Трико какое-то, тапки. В общем, как сосед, зашедший так, по-соседски. 
- Да, - резюмировал доктор, - всё это очень и очень интересно. Если вспомните ещё, что-то, то потом обязательно расскажите. А пока отдыхайте и отдыхайте. Успокаивайтесь.
Доктор вышел. А я опять уснул. Сладкая дрёма одолела все мои члены.
Я шёл по какому-то дремучему лесу. Вроде бы даже нашей среднеженской полосе. Берёзки, ёлочки, о боже, попадалися. Под ногами мох зелёный как ковёр изысканнейший – ляпота. Правда, птички не поют.
Выхожу на поляну. Эвачи! Глядь поглядь. Избушечка т стоит древнерусская, да чёрная, да прогнившая. Правда, крыша тесовая – уже плюс – не солома. Колодезь рядом, да кол с бычачьим черепом. А так ничего – ни забора, ни грядок. Да и кому тут чего выращивать? Жильё-то уж больно ветхое, да убогонькое.
Подхожу, значится, к избушке-то, крыльцо т скрипучее. О боже, боже, подымаюся. Стучу в двери тесовые:
- Хозяева! – это я молодецким голосом.
- Чо грохочешь, мил человек? – слышу сзади голос скрипучий, старческий. Оборачиваюсь. И ж до чего же ж древняя старинушка, и ж до чего ж калика перехожая. Беззубая вся, убогонькая старушечка.
- Здравствуй бабушка. Заплутал вот, как бы выбраться?
- Отсюда не выбраться, - шепелявит старушечка. – А ты т ничо, в самом соку добрый молодец, - облизнулась старушечка, - да ты проходи, не бойся. Проходь в избу-то.
Захожу значится. Ой-ох убранство-то тысячелетней давности, да бедности.
- Садись, чаго там, - прошамкала хозяйка. – Квасочку вона испей.
И наливает мне из крынки в деревянный ковш пенистого квасу. Я боязливо кошусь на ковшик.
- Думаешь отрава? Ну, ты дурной, - залилась смехом бабушка.
Я хлебанул, да вроде ничего, вкусный, ядрёный.
- А как зовут тебя, бабушка? 
- Яга, - говорит она. – Да ты не журись. Знаю я все твои думки потаённые. Знаю чего боишься. И за что бы много чего отдал.
- Весёлая ты бабушка.
- Станешь тут весёлой. Тыщу лет души не видела, русского духу не чуяла. Вся повысохла, да поиздохла. А знаешь, какая я была? И-ЭХ!
Ни один леший мимо меня не проходил. Мне для омоложения нужны ваши жизни, чтоб я снова стала цветущею!
Да ты не журись. Не боись. Всё по чесноку. Пей квасок-то. Неволить же тебя никто не будет. Только добровольное согласие. Ты мне – я тебе. Понял, что ли? – и бабуля пожевала губами, - ну, чего молчишь?
- Странное ваше предложение, бабушка.
- А ты будешь, будешь доволен. Пей квасок-то.
Я отпил пол ковшика и обтёр пену с губ.
- Ты будешь доволен. И согласишься. Пей квасок-то.
Я отпил пол ковшика и обтёр пену с губ.
- Ты будешь доволен и согласишься.
По всему телу от кваса пошло тепло и даже очень похорошело.
- И давно ты тут обитаешь? – обвёл я глазами избушку.
- Этого ни в сказке сказать, ни пером описать. Всегда я тут жила.
- Всегда.
- Да милок, ведь времени тут нет. Ну, да наше условие. Ты ведь много чего боишься. Боишься убить кого-то по пьяни. Боишься мать свою родную убить. Боишься?
- Да боюсь, - кивнул я головой.
- Ну, так вот моё условие. Ты становишься смиренным и не бесноватым. А мне отдаёшь своё здоровье и много, много жизней.
- Это как?
- Экий ты… Ну, это ж ясно. Ты заболеваешь. Лекарь тебя будет лечить. У тебя смертельная болезнь. Не выжить тебе. А он тебе лекарство и ты снова жив. Снова умираешь. Ты отжил всё! Радуйтесь на небе херувимы! А он тебе лекарство. И вот, ты снова живёшь. Живёшь, но умираешь. Болезнь такая – не вылечиться. Тебе же хорошо ещё и тем, что перечёркиваешь свои грехи. Сколько раз хотел кого убить – столько раз и подыхаешь. А мне твои жизни идут для омоложения. Ну?
Чо-нибудь понял?
- Не сказал бы я, бабушка, что очень заманчивое ваше предложение.
- Заманчивое? – всплеснула Яга руками. – А ты бы хотел убить кого по пьяни? Так что ли? А ведь всё к этому идёт. Убьёшь ты, или мужика какого, или родную маму. Ведь бесы в тебя вселяются. Ты же ж бесноватый. Теперь-то понимаешь? В остроге тебе не выжить – слишком ты нежный. Ну, нет у тебя выхода, добрый молодец. Ну, нетути.
Я молча хлебал квас и смотрел на каменку.
- По чёрному избу-то топишь?
- По чёрному, по чёрному, милок.
Я помолчал, оглядывая избу: кадка, корыто, стол – всё очень грубой, топорной работы.
- Откуда так много знаешь? – спросил у бабы Яги.
- Давно живу, милок. Ошень давно. Таких старожилов, как я ты ещё на своём веку не видывал.
- А змей-Горыныч у тебя бывает?
- Змей-то? – пожевала губами старушка. – Ты мне зубы-то не заговаривай. Нетути у меня их. Дело говори.
- Деловая ты бабушка.
- Не подпишешь со мной грамоту – убьёшь кого-нибудь в третью пьянку от сего дни. А так и пить бросишь, коли подпишешь. Нельзя больному-то пить. Умрёшь сразу.
- Ну, конечно я согласен. Куда же мне деваться.
- А вот и грамота, - бабуля выложила на стол листок бумаги. – Пиши раз грамотный.
Явилось и перо.
- А куда ж макать?
- Вот тебе блюдце, а кровя мы щас надавим, - бабка моментально уколола мне руку ножом и надавила в блюдце кровь.
- Пиши не боись, тебе же лучше, - шамкала старушечка, - я такой-то отдаю свои все жизни бабе Яге. К сему прилагаю печать. Давай большой палец – прикладывай. 
Трах – бах! Завертелось всё, закрутилось… И я проснулся.
- Эвачи, какая бредятина приснилась, - я отёр пот со лба, - хорошо хоть во сне.


                7


Когда меня, после умилительных бесед с доктором, всё же выписали из больницы, я снова пошёл на свой любимый завод, где мне тут же накатили технаря. Я признаться честно давно уже мечтал об этом и тут же залудил пол стакана спиртяги…
Пол, как-то почти сразу кувырнулся, и я ударил бедный пол своим лицом. Сознание уехало и уплыло. Потом всё смутно. Меня грузили, меня везли… Реанимация, обширный инфаркт, ну и т.д. и т.д.
Сознание окончательно вернулось на следующий день в палате реанимации.
Я лежал перед окном и смотрел в окно. Другого я и делать ничего не мог весь обвешенный капельницами. Я видел только верхушки елей и берёз и облака, облака, облака… Они плыли по синему, бездонному небу, бесконечно – навевая интересные мысли: «Зачем я живу? Для чего я живу? – текли мои мысли точно так же, как облака... – Чтобы мать мучить? Всю мать измучил, ограбил, чуть не убил. Для чего всё это? Чтобы Светочку запугать? И она исчезла навеки?..
Как же всё гнусно, мерзко и противно. О-о-о-о-о, как же прав был чёрт. Тысячу раз прав! Я абсолютно мерзкое существо и как только меня земля носит. Здесь он прав. Он прав.
Зачем я живу? Чтобы ужраться технаря, превратиться в скота, взбеситься и убивать всех подряд? Но это же скотство. Одно только скотство. И где из этого выход? Какой выход?
О если бы всегда был ответ на любой поставленный вопрос. Нет ответов! Никогда ни на один вопрос.
Так… Чтой-то почувствуется и то далеко не сразу. Почувствуется, когда и не надо это будет… Так, какая-то интуишин, но тоже ничего не понятно. Так, иногда заколотится сердце… И то не понятно зачем.
А ведь нужны ответы на вопросы. Ответы! Ну, и как же здесь жить?!
Ну, да иногда сердце согреется… Ни с того так ни с сего… Иногда замолотит так, что слабнешь и ноги подкашиваются (особенно, когда что-то не то вытворяешь…)
Ну, и что? Для молодого обалдуя (сиречь – олуха царя небесного) это абсолютно ничего не значит. Молодому остолопу надо ж, чтобы голос гвоздил с небеси – да так, чтоб уши закладывало.  Надо ж, чтобы кол на голове тесали! Чтоб мысли вбивали вместе с ударами в печень и другие органы (на чём собственно стоит наша армия). Лишь тогда что-то дойдёт. А так…
Но время шло. То ползло, превращаясь в тысячелетия (а всего по земному месяц), то летело, куда-то превращая дни в минуты…
Дали мне инвалидность по здоровью, посадили на пенсию. И стал я питаться практически одними таблетками. Пробовал конечно отвыкнуть от них, ведь не старый же я человек, но без таблеток не мог пройти и десяти метров. Останавливался, хватал ртом воздух и стоял, как дурак у всех на виду… И весь в поту засовывал под язык, трясущимися руками, нитросорбит. Так и жил и жил и жил…
Моя мама работала, как и прежде и кормила меня и была счастлива до неимоверия, что я бросил пить. А я не мог больше не пить, не курить. Ну, курить я бросил в реанимации, когда пролежал там две недели (ну, нельзя курить в реанимации). А пить – ну, нельзя и всё. Одна пьянка и сердце не выдержит. Но это, конечно же, не самое главное (пьют и с этим диагнозом).
Я давно мечтал бросить курить – так, как лёгкие болели по страшному. И пить тоже давно мечтал бросить, где-то там подспудно. Я просто устал быть скотом и ползать свиньёй в своих отбросах.
Однажды тёмным, осенним вечером я спросил у мамы:
- Куда делась Света?
- Ох, ну ты вспомнил… - всплеснула она руками. – С первого же раза, как ты пришёл пьяный, начал заставлять её заняться с тобой оральным сексом. Ну и она с перепугу и спросонья бежать… Даже сумочку оставила. Только я тебя схватила и удержала от изнасилования её.
Вот, как это пережить? Вот кто скажет, как это всё пережить? И какое надо иметь сердце, чтобы всё это пережить? Сколько вообще может биться мужское сердце в России? По-моему не больше тридцати лет (с алкогольным утверждением мужественности). А ведь надо жить столетия…
Я одел куртку (причём мама намотала мне на шею тёплый шарф и вручила зонтик) и в ночи пошёл гулять. Наглотавшись, конечно же, таблеток – по рекомендации врачей. 
В проводах просто завывал ветер, сеялся мельчайший дождь – эдакая морось, которая моментально убивает желание жить. Хоть я и шёл под зонтиком, но ветер так сифонил мне в уши, что я засунул их под шарфик – кепчёночка тоже не очень спасала от осеннего хлада.
«В такую погоду, в самый раз простудиться и заболеть с летальным исходом, - подумал я, и снова, - ну, как жить? – шлёпал я по лужам… Ботинки уже скоро промокли… - конечно живут… И ещё не то вытворяют… И плюют вообще и на совесть… Да и вообще на всё…
Но вот, когда есть совесть… Но ведь это невозможно… Как вспомнишь, какой бы то ни было свой прибамбас с пассажем, так хоть ори от ужаса на улице… Ведь это, ну просто немыслимо… Ведь это же просто невозможно… То есть ведь именно то, что в трезвом виде никогда бы себе не позволил, то во время шизофрении именно это я и  вытворяю.
Мать, которую люблю - убиваю. Девушку которую обожествляю – заставляю… Боже… Боже, за что мне это???
Почему же я уродился таким уродом? И от чего я такой больной? Ведь все люди, как люди. Создают семьи… Вернее есть такие люди и семьи. Пьют в меру… И всегда нормальные люди. Хорошие люди.
Хотя не совсем, конечно, понятно, что такое пить в меру. Тут, как-то совсем наверно не надо пить. Что значит в меру? Зачем рот поганить?
Пить надо, чтоб изо всех щелей пёрла кайфуха! Чтоб вспенить океан обыденности! Чтоб все взорвались и всё провалилось!..
А иначе зачем и пить… Но это конечно не ко мне. Я своё отпил. И никому не посоветую…
Да что вспоминать? Легче от этого не будет. Надо жить будущим. Надо жить будущим. А копаться в прошлом – это чертей только радовать – над собой издеваться и измываться.
Жить будущим… Но как? Что делать? Чем заняться? Может быть, попробовать рисовать? Когда-то, вроде бы, у меня это получалось. Ну, как получалось? Чисто для себя, для собственного эстетического наслаждения. Ни для  показов кому-то. Даже матери… Нет… Нет. Только для собственного удовольствия. И, по-моему, в этом, что-то есть».
Тут я почувствовал, что ботинки окончательно промокли и, осмотревшись по сторонам, сориентировался и повернул к дому. Ветер вырывал зонт из моих рук пронизывая даже тёплую, зимнюю куртку. И весь я промокал и промокал насквозь.
«Ну и погодка… - мысли снова плавно потекли, - о чём это я?.. Ах да, о том, что в  этом что-то есть. Работать в стол… И если мне от этого светло и приятно… То наверняка это и есть хорошо. Ну, вот, к примеру, когда сосне хорошо и приятно – она же даёт пьянящий кислород всем людям. А знает ли кто-то именно про эту сосну, или нет… Это, как-то к делу и не относится.
Так же, к примеру, травы. Кто знает про какую-то травинку? Но ей хорошо и она даёт кислород… И всем хорошо!
Я не знаю, какой кислород даю я, своим творчеством… Но если мне хорошо, то кому-то, значит, тоже хорошо. 
Ведь по идее работа всех деревьев, трав – это работа в стол. Ведь кто их знает? Но им хорошо. Хорошо просто жить…
Как же мне было хорошо, когда я просто рисовал и наслаждался жизнью. Мама меня кормила. А я рисовал, рисовал… Если кто-то говорил, что ещё бы деньги давали за твою мазню, то это была просто пошлость.
Жизнь вообще пошла до неимоверия. Но надо, или вешаться, или жить по её пошлым законам: питаться, опорожняться, сплёвывать, мыться, общаться, расплачиваться, испускать ветры, оплачивать счета, биться в двери, запинаться, злиться, орать, закрываться, прятаться и т.д. и т.д. Сколько глаголов и почти все пошлые и мерзкие».
Весь вымокший я, наконец, пришёл в домашний уют с успокоенными нервами. Сразу же поставил под батарею ботинки, на батарею повесил сушиться куртку, всё остальное просто снял и переоделся во всё сухое.
Пройдя на кухню, я застал там маму и поставил чайник на газ.
- Ты знаешь, что я сейчас вспомнил? – заговорил я, чуть улыбаясь, - как мы с тобой хорошо жили, когда я рисовал. Как же было хорошо, боже, пока к нам в дом не вломились со статьёй за тунеядство.
Состою ли я в союзе художников и получаю ли зарплату за творчество? Но это же пошлость. Творчество решили замерить, взвесить, оценить и поставить печать. Конечно же, и еда пошлость и все остальные физические потребности. И начиная с этого, как валом повалило всё. Откупорили пошлостью ящик Пандоры.
Я стал прихлёбывать ароматный кипяток, согревая свои внутренности.
- О как же мы хорошо жили. Я рисовал, ты работала. Каждый занимался своим любимым делом. И я знаешь, что подумал? А не вернуться ли мне снова к творчеству?
- Сынок, это чудо, что ты мне говоришь!.. – сказала мамочка со слезами на глазах, - это просто чудо!.. – она плакала, - я ждала этого столько лет… - и мы обнялись с мамой и этот вечер провели в сладостных воспоминаниях и надеждах.


                8


И так я снова начал заниматься творчеством. Единственным делом, к которому я чувствовал влечение. И делом единственно ценным, и которым только и стоило заниматься и лишь ради этого жить. А всё остальное это только так - прилагалось. Ну, как в туалет сходить.
Рисовал я ручкой на бумаге, как привык в школе на уроках, и наслаждениям моим не было предела.
Это были парусники, женщины, девочки бегущие по волнам к алым парусам и бесконечные фантазии путешествий и других миров… Однажды… Дело было уже совсем поздней осенью, когда тьма была беспросветная, и дождь лил не переставая, и деревья стояли голые и мокрые, и махали своими ручищами ища кого-то в темноте, и всё было уснувшим, и оставалось только нам всем уснуть, зарыться, где-то в норе, в сухие листья и заснуть.
И я действительно долго рисовал, рисовал и веки отяжелели, и я стал головой падать на бумагу и понял, что надо лечь… Только я положил голову на подушку, как сразу отключился…
Я шёл по глухому и дремучему лесу и когда-то я уже его видел. Ну, да, да… Этот мох… И когда наконец показалась избушка я сразу узнал её.
«Вот ведь принесло, - подумал я, - опять к этой бабе Яге. Паки и паки сейчас казнить будет».
- Милок, - раздался сзади старческий, дребезжащий голос.
Я обернулся. Передо мной стояла шикарная молодая женщина со смолисточёрными волосами, с бровями воронова крыла и с пронизывающими глазами реченьки Смородины.
«Вот это красавица!» - пронеслось в голове. Одета была красотка по моде, в джинсы и джинсовую куртку.
- Ну, что милок, узнал? – сказала красная девица певучим, грудным голосом, - омолодил ведь ты меня Иванушко, омолодил. Своими жизнями, своими страданиями, своими смертями. Как я тебе? Нравлюсь?
- Но ты же была древнерусская, - прохрипел я.
- О, я могу быть абсолютно любой. Для меня главное это твои болезни. Ну, заходь в мой дворец.
Я обернулся. Передо мною стоял эдакий графский особнячок с колоннами.
- А где же избушка?
- Ты такой смешной, Ваня, такой смешной. Давай заходи, гостем будешь. Я бываю порой чертовски богатой и великой красавицей и кудесницей!
Она долго водила меня по особняку и показывала разнообразные картины и лепнину. В особняке играла музыка. Мы сели у фонтана, и она налила какого-то изысканного вина.
- Выпьем за моё омоложение, - пропела она, поднимая бокал, и засадила его целиком. Я тоже отпил вино, оно было терпким и вкусным. Аромат вина разлился по телу, и я запах им.
- Как ты Ванечка, находишь мою грудь? – Яга скинула курточку и обтянула рубашечку, - только скажи честно, ты хотел бы с ними позабавиться? С моими упругими мячиками!..
У меня, если честно, язык просто отсох. Я поперхнулся.
- А ты это, т-т-т-т-тавой, не превратишься обратно в трупешник!?
- Пока я выпиваю твои жизненные соки из этого бокала – никогда!
Ну же лобзай меня, лобзай, - и Яга притянула меня за шею, - лобзай меня всюду, всюду…
Она быстро стянула джинсы и прыгнула своим днищем на моё лицо. Таких быстрых поворотов сюжета я никак не ожидал… Но, тем не менее, лобзал её так, как она мне приказывала. А что было делать? А-а-а-а…
Короче говоря, насиловала меня Яга в позе всадницы, в позе наездницы, в позе амазонки, и в позе фармазонки всю ночь. И я весь затраханный очнулся у себя дома весь в поту.
- Однако… - прошептал я, - как я только не помер?
И вдруг действительно, сразу всё вспомнил! И как Яга уламывала меня подписать договор. И как уломала, и я кровью подписал этот сатанинский договор, что я отдаю ей свои жизни и здоровье, чтобы не пить. И как я после уже не смог нажраться и получил обширный инфаркт. И как сейчас вот уже много лет живу на одних колёсах.
И да, конечно, слава ей, что увела меня от ужасов пьянства… Но сейчас она похоже затрахает меня до смерти.
- Боже, что же делать? – сказал я не потому, что верил в бога, а, ну, как иносказание, как аллегорию, когда мы говорим одно, а подразумеваем совершенно другое.
Но на следующую ночь, когда Яга снова кувыркалась на мне без остановки, я уже вопрошал об этом в  меньшей иносказательности. Я понял, что она меня доконает, если снова усну.
- Что же делать? Что же делать? Что же делать? – вопрошал я уже без остановки и бил кулаком себя по лбу.
Идти в психушку?  Ну, уж нет. Чтобы на мне снова испытывали различные психотропные препараты. И сдохнуть от этих испытаний, как подопытный кролик. Ну, нет. Так куда же идти?
Может быть в церковь? Ведь вообще-то всякая чертовщина это по их части. Ведь если честно, то всё, что со мной с того первого сна происходит иначе, как мракобесием-то и назвать нельзя. И вот, пускай священник и разбирается, раз они так ратуют за спасение мира от бесов.
И я отправился в ближайшую церковь. Надо было ехать на автобусе и даже с пересадкой. Но я поехал несмотря на дождевую погоду. Ну, очень жить хотелось. Ну, страшно – ёкарный бабай.
Нашёл священника и всё ему рассказал. Но он сказал, что для начала надо покреститься. Назначил мне в ближайшие дни и когда я сказал, что не доживу, что затрахает меня эта нечисть. Задумался…
Священник был уже не молодой – весь  седой и много повидавший на своём веку.
- Вот что я тебе скажу. Это, конечно же, бес. Так называемый суккуб. Бес в женском обличии совращающий праведников и отшельников и сводящий с ума всех остальных мужчин. Хоть ты и не крещённый, но молись. Вот тебе Евангелий, или новая весть о Боге. С этой книгой не расставайся, молись и крестись, - священник научил меня креститься. - И читай в этой книге вот эту молитву. Это «Отче наш…», читай и днём и особенно три раза перед сном. И жди, жди ещё два дня. А там уже, как за христианина, мы все за тебя молиться будем. Итак, дерзай и крепись  и да откроются страждущему врата небесные.
Он перекрестил меня и отправил с Богом.
Я долго в ту ночь не мог успокоиться. Ну, спать я вообще боялся. Дак это, что же получается? Так это там живут хозяева жизни? В наших иллюзиях, мечтах, в снах? Как говорил мне чёрт.
Они есть настоящее! А мы, и весь наш мир, это так… Иллюзия, фикция, мираж!.. если они здесь хозяева, то галлюцинация не они, а мы! Мы галлюцинация!!!
А? Какого-с? И как это всё переварить? И как постигнуть? Как там говорил чёрт? Мы это корм для них… Вот это лихо! Царю природы и венцу творения узнать про себя!.. Значит, нас выращивают ни больше, ни меньше, как свиней. Только вместо костей, мяса и сала жрут в нас получаемые ужасы и боль от всех страстей: от гордыни, злобы, блуда и т.д. Тех страстей, которые сами, они же и культивируют.   
Замечательно! И они здесь действительно хозяева жизни, а мы так мясной павилион для них. Как это переварить? И как с этим жить? Теперь эта Яга – это видимо ещё один вид деятельности бесов. Но всё одно и то же – использование нас, как доноров – черпая из нас жизненную силу. 
Священник сказал, что нечисть, вызывающая у людей рабство в страстях и, в конце концов, сумасшествия (потому что любая страсть ведёт к сумасшествию и больше никуда), дак вот, весь этот кошмар боится только Бога, имени Христа и Светлых сил.
Всегда силы тьмы, во все времена, были биты силами Света, ну потому что сила объединения всегда сильней сил временных союзников ненавидящих друг друга. И именно поэтому в беде надо призывать силы Света, молясь Богу. И именно поэтому, если искренно молиться тебе и помогает Бог, а кошмарные силы сумасшествия расточаются.
Теперь мне хоть кое-что понятно.
И я не уставал молиться, но под утро  силы мои стали истощаться. Ну, больной ведь я ещё был, да наглотавшийся таблеток. И я всё чаще и чаще клевал носом и наконец, отключился полностью.
Бывают конечно какие-то, хоть немного, логические сны – одно из другого вытекающее. Но в основном (это я про себя конечно) ни логики, ни смысла, ни идеи… 
Так… Ни в склад, ни в лад – поцелуй кошкин в зад. Я не я… То вроде я – но копыта не моя… Подхожу к женщине, но я уже сам эта женщина с критическими днями, или ещё с какой-нибудь напастью…Хочу куда-то пойти, но земли нет и я проваливаюсь… Хочу опереться, но опереться не на что. Я не я… Я совершаю поступки, в образе уже в сотом, такие – какие в жизни бы не совершил… 
Т.е. ни основы, ни платформы… Я не я… И лошадь действительно не моя. Я пью и курю - хотя не пью, не курю. Я кого-то режу – хотя добрейший малый. И эти бесконечные переливания из образа в образ они действительно достают… Эти перетекания, метаморфозы, миражи и фата-морганы. Вот, в здравом уме, проснувшись, только плюнуть и больше ничего.   
Но такая вот, лабудень снилась мне практически каждую ночь.
Эта ночь, точнее сон, ничем не отличался от других. Я не помню уже в каком образе (то ли в листочке, то ли в пенёчке…), вроде бы нюхал цветы… Как вдруг, за спиной:
- Вань, а Вань, - это Яга и сердце моё упало, - нехорошо Ваня пеньком обоссаным прикидываться, да ветошкой какой в уголку валятися. Ты же ж любовь моя.
О-о-о-о-о… В здравом-то уме я бы перекрестился и стал бы молиться… Но ведь я то не я… И вот, мы уже на постельке лежим и Ягуша в мои возбуждённые коканки вцепилась своими когтями.
- Нехорошо, Ваня. Ещё раз в церквушечку пойдёшь – с корнем вирьву! Понял ли, голубок?.. – ворковала Яга, сжимая мышонку.
- П-п-п-п-понял… - бормотал я, мало чего соображая.
– Смотри, я очень нервная, - и она вновь оседлала меня и вновь прыгала на мне, пока я спал, выкачивая последние жизненные силы.
Когда я очнулся я только и шептал: «Б-б-б-боже, ещё день. Я так-то не доживу… И ещё обещалась яйца вырвать». Самое жуткое в этом было то, что на мошонке виднелись  раны от когтей Яги. «Жуть какая-то… - говорил я яйцам смазывая ранки зелёнкой, - жуть какая-то… Священник сказал, крепись и я буду крепиться. Нет ведь у меня другого выхода».
Я вышел в город. Гулял по парку вдыхая чистейший аромат поздней осени… Не зная ни пыли, ни мошки, ни комаров, ни клещей, ни прочей мерзости.
Воздух прозрачен и чист. Лишь галки порой оглушительно галдят, но это от тишины… От того, что нечему шелестеть и шуметь. Цветут хризантемы… Я подсел к ним на лавочку стоящую неподалёку. Выглянуло редкое солнышко и хризантемы заискрились дождевыми капельками на сиреневых лепесточках!.. Боже, какая прелесть…
«Такая жизнь, - думал я, - Яга меня сегодня добьёт и вырвет все мои достоинства. А жизнь всё так же будет жить. И хризантемы всё так же будут цвести, и блистать на редком солнце!..» Солнечные лучики меня ослепили. Я счастливо зажмурился.
«Но что тельце? Тельце… Тельце… Тельце это дрянь. Людоеды бы хоть применение нашли, а так протухнет и больше ничего. Вот новость последних дней меня, как-то радует! Что есть ещё что-то, что остаётся после меня. Это именно то тело, которое является галлюцинацией и которое и есть настоящее! А это тело это просто сон того настоящего тела – причём сон кошмарный. Более кошмарного тела больше не существует для человека – с его вечными болями, болезнями, которых не перечислить… С его простудами, флюсами и прочими загноениями.
Только то тело, которое я иногда вижу во сне, только то тело и есть настоящее, а это фикция, бред.
И только настоящее тело и нужно спасать. Только из-за него и идёт вся эта религиозная шумиха. Одни силы вечного разрушения его разрушают – точнее меня. Другие силы вечного созидания меня спасают. И как-то надо спасаться и молиться… И наверное это самое большее прозревание возможное на земле. А именно – уповать на Бога. На Бога уповать…
Сегодня Яга меня конечно укнокает. Но я всё равно буду только на Бога уповать».
Бесконечной ночью я сначала долго рисовал, а потом, когда начал засыпать схватил Евангелий и стал твердить: «Отче наш…», «Отче наш…», «Отче наш…»
Я шёл по какому-то разрушенному временем зданию. То это был, как будто завод, то это были коридоры с какими-то бесконечными комнатами. Эдакая дрянь мне снилась последнее время, довольно часто. Как вдруг, я почувствовал ужас. Нет, ничего ровным счётом не происходило – только немного потемнело. Но я понял, что вот оно. Вот оно… То чего я так боялся всю жизнь.
Это был ужас неописуемый. Этот ужас пережить земному человеку немыслимо! Хотя ничего не происходило. Сердце заколотилось последними ударами. Я понял, что сейчас будет конец. Хотел кричать, но крик застыл в моих устах. Хотел дёрнуться, но это было бесполезно…
И вдруг, я проснулся. Меня как будто вытащили из воды, как утопленника. И я понял, что меня спасли. Сердце ухало так, как будто бабой сваю заколачивали. Я смахнул с груди целое озеро пота.
- Господи, слава тебе, Господи… Я понял… Я понял… Это ты меня спас, хоть я и не крещённый… Но я покрещусь… Покрещусь… Покрещусь.


9


Так я и покрестился. И ходил теперь с новым серебряным крестиком. Яга перестала приходить и затрахивать меня до смерти. Жизнь моя потекла чудесно!
Это счастье может понять человек читающий, или занимающийся каким либо творчеством. Когда дождь за окном, и ты слышишь, как он шуршит по стёклам и бьёт по подоконнику. И ты с хорошей, пахнущей дальними странствиями книгой, лежишь под уютным одеялом, читаешь про ледяные пустыни севера, и не хочется более ничего! Ни вылезать, ни ходить, ни кушать… А только вечно лежать и слушать шум дождя и читать… Читать… Читать…
Или вот, как я рисовал… О-о-о-о-о-о… В какие миры я погружался… Я плыл куда-то на паруснике и Тихий океан обволакивал меня своей прозрачностью и любовью… Его синева лобзала моё судно… О-о-о-о-о-о… Лёгкий ветерок шевелил мою бороду и длинные волосы… Красная бандана на моей голове говорила о том, что я пенитель морей. Кольцо в моём ухе говорило о том же.
Я слышал, как нос яхты погружался в хрустальную волну и алмазы брызг с шуршанием разлетались в стороны. И пел, какую-то удивительную песню про чудесные острова на которых меня ждёт… На которых меня ждёт она… О да, она…
Но вышло немного по-другому. Однажды выйдя на палубу с подзорной трубой, я увидел обломок от парусника, на котором без сознания лежала девушка. Что тут сказать? Я бросился спасать её! Несколько дней отпаивал её водой и ждал когда же она придёт в себя.
Здесь я посмотрел в окно и увидел, что дождь всё так же крапает. Чуток прислушался и услышал стук дождя… Как крупные капли бьют по подоконнику. Этого было достаточно, чтобы снова вдохновиться!.. Я взял чистый лист бумаги и нарисовал следующее – как я заполняю судовой журнал, а сам краем глаза всматриваюсь в спасённую девушку. О-о-о-о-о-о, как она удивительно красива!.. Несмотря на то, что её потрепал океан и ей изрядно досталось. Собственно её погубил океан. Она умерла. Если бы не моя вода… Но под спутанными жёлтыми волосами и потрескавшимися губами и под обожжённой беспощадным солнцем кожей угадывалась эта чудо красота…
На третий день она пришла в себя и открыла свои огромные васильковые глаза.
- Где я? – чуть слышно прошептала она.
- Вы на моей яхте. Вы спасены! – обрадовался я.
Она внимательно посмотрела на меня
- А где Светлана?
- Это я не знаю. Вы на моей яхте.  Она называется Асоль.
- Асоль? Никогда не слышала, - девушка говорила с трудом.
Рисовал я в тёплой кровати, возле батареи, у окна, лёжа под одеялом. На коленях у меня лежала объёмистая книга, на которой я и держал чистые листы бумаги, как на мольберте, и рисункам моим не было ни конца, ни края (рисование лёжа давало почти полное моё погружение в ирреальность картины). На последнем я как раз изобразил, как девушка пришла в себя, и открыла свои прекрасные глаза васильки.
Я довольно таки лихо шуршал ручкой по бумаге!.. И скорей всего многие бы просто плюнули и отвернулись от моих художеств. Но я жил в творчестве! Я жил в своём творчестве! И нежными губками помогал ручке бегать по бумаге вслед за движениями и мимикой моих героев.
Девушку звали Виктория и они шли из Перу на остров Пасхи, как налетел шквал – мачту и паруса оборвало сразу же… А дальше их просто швыряло, как щепку часа два. А они в ужасе хватались друг за друга внутри яхты, на камбузе и больше ничего. Сергей, её муж, пытался поставить судно носом к валам, но его смыло волной…   
Руль сорвало, а через два часа разорвало и яхту. Виктор, муж её подруги Светланы, пытался схватиться хоть за что-то, но его унесло в бездну. А они со Светочкой, как-то уцепились за стол, под которым прятались, и их так и носило по океану, то погружая в пучину, то опять благодаря сухому дереву выбрасывало на поверхность.
Тайфун вскоре утих и даже выглянуло солнце, но от этого им легче не стало. Одни, без питьевой воды, без надежды на спасение. Дни и ночи слились в какой-то бесконечный кошмар. Сколько их носило?
Их одолевали галлюцинации… Потом замучили акулы. От них приходилось буквально отбиваться ногами. Они забрались вдвоём на стол с ногами и пинали изо всех сил в рыло лезущих  к ним акул.
Ещё Вика вспомнила, как она тогда всё время говорила о телепутешествиях и телепередачах, в которых акул представляли миролюбивейшими существами. Тут уже я не выдержал.
- Да это пока они чувствуют силу в людях. А чуть почуют слабину – сразу молитесь. Где страх и ужас – там они.
- Да, - сказала Виктория, - всё время быть на чеку мы не могли. Ведь надо же когда-то и спать. И видимо Светочка сонная соскользнула со стола, или акулы стащили её сонную.
- Ванечка, - вырвал меня из мира грёз голос мамы, - пора ужинать. И я подтянув пижамные штаны пошёл на кухню. Покушав, что-то вкусненькое приготовленное мамой (а она очень вкусно готовила), я тепло оделся, намотал шарф, так как был слаб грудью, и пошёл гулять.
На улице выпал первый, мокрый снег. Мои ботинки на толстой платформе буквально топли в склизкой жебели.
Но первый снег меня радовал (хотя ботинки вскоре стали промокать), он, как-то освежал… Очищал душу! Я пошёл гулять в парк и долго, без всякой цели петлял по аллеям и с огромным удовольствием ступал на цельный, девственный, нетронутый никем снег. На целину.
Дул довольно таки пронизывающий ветерок и я нет-нет, да подтягивал вязанную мамой шапочку на уши, боясь застудить их. А вскоре ботинки окончательно промокли, и я повернул к дому.
«Странно… - думал я, - как странно устроен  мир. Совсем недавно я жил в безвылазном аду. И был уверен, что это никогда не кончится…
А сейчас вот, иду… Как будто так и надо… - улыбался я, - как будто нормальный человек… И хорошо… И хорошо… Но надо не забывать, что они всегда рядом. И ждут любую слабину. Любую страсть всучить в виде красивой конфетки. Ну, типа – как же не чокнуться бокалом игристого шампанского на Новый год?! Как же не ответить на зло? Они же на голову потом нагадят! Попробуй не пройди перед ними с надменным видом, посылая их матом! Попробуй не быть гордым! Они же немытый пенис сосать заставят.
Ну, и т.д., эдакие разнообразные наживки на крючочках глупым карасям забрасываются. А потом любую страсть доводят до сумасшествия. Кто не найдёт в себе силы затормозить. Осадить разогнавшуюся тройку…»
Но я уже дошёл до дома и ботинки мои окончательно вымокли. Тут же, зайдя в тёплую квартиру, я засунул их под батарею сушиться и переоделся во всё сухое. Но руки уже просились к бумаге… Уже, аж где-то в груди таяло и в зобу дыхание спирало и подсасывало!..
Ну, вот… Вот!.. Я ухватился за ручку!
Я направил яхту по лазурным волнам на ближайший остров в Маркизском архипелаге, думая сдать девушку цивилизации. Но странное дело… Через неделю, когда мы по навигатору должны были достигнуть близлежащего острова – там его не оказалось. Тогда я взял курс на следующий остров архипелага и закрепив штурвал пошёл по качающейся палубе на нос. Взявшись за ванты, стал вглядываться в горизонт, пытаясь увидеть скопление облачков, но туманная дымка горизонта ничего не выражала. Было, как бы так сказать – вёдро. 
Сзади подошла Виктория.
- Послушай Корней,… Ты сказал: «Завтра будет суша».
- Я так сказал? Наверно, что-то навигатор барахлит. А вообще согласись, что на палубе лучше, чем на доске.
- Не знаю, где лучше. Если бы ты меня не спас, то я бы уже ни о чём не думала. Так хочется ни о чём не думать. И не жить, и не чувствовать. 
- Это депрессия, - молвил я. – Попробуй почитать книгу, ты же так свихнёшься. Депрессуха приводит к сумасшествию, и человек кончает жизнь самоубийством.
- Я сошла с ума, когда моего Сергея смыло. И дальше вообще не понимаю, зачем живу.
Виктория отвернулась. Видно было по плечам, что она рыдает.
- А я тебе на это скажу, что Сергей твой давно на небе, и прекрасно себя чувствует. Ну, а ты одолима и подчинена смертному греху – депрессии. Смертный грех, потому смертный, что убивает и душу и тело. И когда ты покончишь жизнь самоубийством, то попадёшь в ад.
Почему? Ты спросишь меня. А я отвечу. Ты возненавидела мир Божий.
Бог подарил тебе жизнь, а ты плюнула на подарок Бога и отвернулась от Него. Поэтому ты попадёшь в ад.
Теперь представь ты в аду, а Сергей на небе в раю. Ну? Какого тебе?
Виктория резко повернулась.
- Ты думаешь, есть Бог? Если бы он был, он бы не допустил смерть детей и наши смерти. Ведь он же добр? – уставила на меня Виктория глаза полные слёз.
- Именно поэтому – Он добр. Он Любовь. Не царь перстом наказующий, как вшей к ногтю, а Любовь. Почувствуй разницу. Если бы он был царь, то всех бы к ногтю. В первую очередь маньяков.
Но Он Любовь и всем даёт полную свободу выбора. Вот почему на этом свете далеко не всё делается по воле Бога. А в том числе и по воле сонмов демонов, бесов, чертей и т.д.
Виктория задумалась.
- Ну, а как же всемирный потоп? Содом  и Гоморра? Это как же? – она спрашивала отчаянно! Но надо было отвечать.
- Ты Вика, конечно же, засыпала меня вопросами… Я, что тебе папа Франциск третий Азиский? Но я отвечу. Это делалось тоже по большой Любви. Это, так сказать, хирургическое вмешательство, чтобы не стало хуже. Здесь вопрос не о телах. Тельце это дрянь и смрад.
Здесь вопрос о душах. Когда губятся многие души, то приходят ангелы – их спасители. И уничтожают это тельце, которое ведёт в ад. Ну, как гангрену. Хирург, отрезающий твою ногу с гангреной, лечит тебя, или карает?
В этом всё дело. Так же сонмы болезней у нас, у всех – опять же спасающие душу. Так бы с ума сошёл в гордыне, став очередным Наполеоном! А так, поползал по больницам. Раком повставал перед всеми подряд – обнажая своё дупло, мол, спасите за ради Христа! Глядишь эдак-то гордыня и пошла на убыль, когда с молитвой и с дуплом, со своим заднепроходным, ко всем людям.
Болезни нам тоже дадены, как благо!.. И поэтому мы должны радоваться болезням! Ну, как спасению из ада. Меньшим злом, спасать большее зло – погибель души, - я аж устал и перевёл дух. - И получается, что Бог – всегда благ. Вот, как-то так, - закончил я.
- Но в библии нет этого, - возразила Вика. – Там есть только то, что козлов в вечные муки. Ну, то есть грешникам вечные муки. А грешники это все. И бог карает, а не спасает.
- Вика, я знаю точно одно. Что тот, кто раскаивается в своих грехах, и уповает на Спасение Бога, и кается в своих грехах, и всё это искренне. И молится Богу! То тот обязательно Спасётся, как спасся разбойник на кресте, рядом с Христом, который каялся в своей бесконечнопозорной жизни.
Ну, а тот, кто не кается. Кто не хочет спасаться. Ну, как ты того Спасёшь? Бог же не может спасать против воли грешника. Ну, не хочет тот спасаться. Причём этот закон  действует во всех мирах. Раскаялся? Молишься Богу? Будешь Спасён!
- Хорошо говоришь, - кивнула Виктория, - на любые вопросы отвечаешь. Откуда так поднаторел?
- Читал много. Был наркоманом. А наркотики, сама знаешь, приводят к общению с не совсем хорошими тварями. А точнее с адскими мразями. Захотел вырваться. А вырваться от них можно только с Божьей помощью.
Ну, что юнга? Пора обед готовить? Не унывать юнга! Уповать на Бога! Молиться Богу! И всё будет хорошо!
Я спустился на камбуз, наварил макарон с тушёнкой и позвал, ещё раз, Викторию. Она спустилась в кают-компанию и стала кушать. Поперчённые мной макароны по-флотски придали ей аппетит.


                10


Иногда зимой, по ночам, подмораживало у нас, в средней полосе России, и образовывался просто каток. Ну, то есть вся эта снежная жебель из воды и снега замерзала. Ну, как каток? Каток он всё-таки ровный. А тут когда замерзали все эти бугорки, рытвины и ухабы, передвигаться было практически невозможно. Вот, когда завидовал я сибирякам, у которых всё-таки зима это не ростепель, а морозы! И не надо по вечному льду ползать (с другой стороны надо кому-то беречь девственную Сибирь, или Югру, от Атлантики и Африки – передвинь Сибирь сюда и у них начнётся вечная оттепель - так вот и бережём…)
Но придумали, конечно, и здесь выход. Изобрели шипы, которые одевали на тёплые ботинки и застёгивали на липучку.
И поэтому, идя по заледенелым буеракам, всё равно, конечно скользили, но шипы тормозили ботинок и он останавливаясь берёг мои кости и гениальную голову.
Минусы тоже конечно были. Заходя в магазин (куда мама меня посылала каждый день), я начинал цокать шипами, как только что подкованная лошадь, а в связи с моей необычайной мнительностью я тут же начинал потеть, дрожать и теряться абсолютно во времени и пространстве.
Вдобавок я практически не общался с женщинами вживую (в плохом смысле этого слова), и делал это только в магазине, и поэтому конечно любое прикосновение к мягкой лапке, при взаимном укладывании продуктов в пакет, пронзало меня наскрозь и даже глубже. Ну, то есть без женщин я вообще одичал.
И абсолютно любой мой поход в магазин приравнивался к первому свиданию в юношеском возрасте. Я запоминал все слова, движения рук, глаз и прокручивал всё это потом бесконечно. Конечно, при таком подходе к покупке продуктов мне было совсем не до продуктов. Спасал, правда, список даденный мамой, который я держал в руках и старательно зубрил, но это не помогало.
И поэтому когда мама справедливо меня спрашивала, что сколько стоит… Ну не мог я ей ответить абсолютно ничего на это. И мама справедливо поражалась всеми фибрами, до глубины души. Но как я мог маме сказать, что влюблён во всех продавщиц сразу! Что хожу не в магазин, а на свидание и жадно ловлю каждое их движение и звук их голоса… Да.
И так вот, упрев в магазине от неловкости, от недосказанности, от того, что не купил то, что надо, от того, что забыл сдачу, а потом покупку, от крика: «Мужчина! Мужчина Вы оставили!», от цокота своих копыт и прочего и прочего, я, наконец, выходил снова на ледяное пространство и скользил потихоньку к дому, но не падал благодаря шипам и бесконечно прокручивал в голове, что же сейчас приключилось.
Радости мои конечно были неимоверные от общения с женщинами! Я хотел их всех! Во всех смыслах этого слова… Но понимал, что это блуд. И только бесы подбрасывают мне эти заманчивые картины. И поэтому оставлял себе одну радость - их божественную красоту! И себе навечно только созерцание.
После переключался на природу. Слушал карканье ворон в снежной пустоши, цоканье галок, который отскакивал в мёртвой, зимней тишине отовсюду. Было хорошо наполнять себя морозной свежестью… И потом меня будет нюхать мама и говорить, что от меня пахнет морозной свежестью… Все мои сосуды наполнялись ею… И я уже стремился к бумаге… Быстрее… Быстрее… И шипы скрежетали по противному морозному льду.
Наконец я приходил домой, грел о батарею руки и вот уже ручка в ручке и я уже не слышу, какие вопросы мне задаёт мама…
Какая сдача не сходится?.. Когда яхта уже подходила к острову. Вернее к месту на котором, по навигатору, должен был находиться остров… Взрезая изумрудную волну я достиг этой точки и положил яхту в дрейф.
- Ну и где же земля? – это Викуля, она с утра почему-то ждала землю.
- Зачем тебе земля? – спросил я удивлённо.
- Ты странный, Корней. Зачем мне земля? Зачем мне земля...
- Да, зачем тебе земля? Смотри, какой изумрудный океан, - повёл я рукой, - хочешь, купайся. Хочешь, плавай.
- По-моему это одно и то же.
- Может быть… Но он же бездонный…
- И всё-таки я хочу знать, где мы?
- Но я тоже хочу это знать. Но что толку? Вообще ты знаешь, - я почесал густую бороду, которая отросла по грудь, - мне кажется, в этой местности сбываются мечты.
- Какие мечты?
- Мечты… Ты знаешь, не те которые на поверхности и которые ты думаешь, что мечты… А мечты глубинные. Твои настоящие, коренные мечты.
- О чём ты говоришь? Я вообще не могу понять. Вообще не могу. Мы заблудились в океане. Мы вообще незнамо где. Может быть у тебя навигатор барахлит, может ещё что-то… А ты говоришь и несёшь какой-то бред.
- Вот именно что-то. И это ты правильно сказала, что-то. Я давно уже, не то что ни с кем не могу связаться по рации, но я даже не могу поймать никакую волну. В эфире у меня тишина уже две недели. То есть тишина наступила ещё до тебя. А теперь и навигатор. Когда мы достигли этой точки, он тоже перестал показывать.
Короче говоря, мы до такой степени отрезаны от мира, что как будто находимся на другой планете.
- Ванечка, кушать, - услышал я приятный голос мамы и дорисовал ещё несколько кудряшек  в бороду Корнея.
Матушка приготовила вкуснейших котлет с макаронами, и я уплетал их за обе щеки. Она села чуть с боку и задумчиво смотрела в окно.
- Что рисуешь?
- Да так… - пробормотал я, пережёвывая котлеты.
- Ты знаешь, я что подумала, Ванечка. Ведь если творчество существует, значит, это кому-нибудь нужно. Я имею в виду творчество не за деньги и не для широкого потребления.
- Да этот вопрос конечно на засыпку. И возможно только предполагать…
- Да, - кивнула мама, - но я думаю так. Ведь творчество идёт от Бога. Ну, когда светлое творчество. И значит это сотворчество с Богом. А сотворчество с Богом это же великое дело. Это значит, ты несёшь Божий Свет. Тебе не кажется этого?
- Это трудно сформулировать. Описать. Я получаю неимоверную радость уже от предвкушения рисования. Само рисование это погружение в другую реальность. Это, как наркотик, но только светлый и чудесный! Хочется вновь и вновь испытывать это счастье – слияния со своими героями. Да и вообще, всё это, по-моему, какая-то нирвана!.. Когда конечно всё получается в творчестве… И ручка сама бежит по бумаге. Может быть, от этого счастья, перепадает кому-то ещё? Но я нахожусь в нирване…
Мама кивнула.
- Счастье твоё передаётся мне! Я это чувствую. Как только ты одухотворённый – я словно летаю. Вот смотри, ты рисуешь, а я просто засматриваюсь на природу… На парк. Я уже глаз от него не могу отвести, какой он прекрасный. Я же часами стою у этого окна!
Я посмотрел на чёрные клёны и липы на белом снегу и покивал головою.
- Это чудесно мама. Ты единственная моя поклонница. Я общаюсь в своём творчестве, своей душой конечно, с кем-то более великим. И этот более великий, присутствует вот здесь, на земле. И, по-моему, это прекрасно.
- Я тоже так думаю. И мне тоже в голову приходят вот эти самые мысли. Что именно для прекрасного и создано любое творчество. Как и куда и где оно приходит – это неизвестно… Но это прекрасное нисходит на землю. Вот, что самое главное! Я про творчество не для широкого потребления.
- Да любое творчество несёт свет, даже проданное за деньги. Ты вспомни: «Унылая пора…»
Здесь я доел котлетку с вкуснейшим подливом, попил чаёчку и, полюбовавшись на парк, пошёл в свою комнату. Вот уже ручка полетела по бумаге. Я и Виктория сидели в кают-компании. Яхту слегка покачивало. Я горстью расчёсывал себе бороду.   
- Пресной воды осталось на месяц – если по поллитру в день. Я никак не рассчитывал на параллельный мир.
- О чём ты говоришь… О чём ты говоришь?! Какой бред ты несёшь! Ты просто никудышный моряк. Никчемный капитан! Нерадивый лопух! Чухонец из какой-нибудь Сортавалы! Чудило с Нижнего Тагила! Вот ты кто!
У тебя сели батарейки на навигаторе! У тебя разрядились аккумуляторы на рации! А ты сошёл с ума и городишь какую-то хрень! Какую-то бредятину! Вместо того чтобы заняться делом. Это ж надо такое выдать. Глубинные мечты! У меня муж был миллионер! Руководитель фирмы! А ты мне хочешь сказать, что я мечтала о тебе – бедном и сумасшедшем!
- Однако ты не очень меня жалуешь, - сказал я задумчиво.
- Тебя ещё и жаловать надо?!
- Почему бы и нет? Злоба смертельный грех, а ты постоянно злишься.
- Ты задолбал меня своими грехами! Сколько их ты ещё знаешь?
- Без знания грехов долго не проживёшь. Нас предупредили свыше об опасностях страстей. А любая страсть кончается безумством - сумасшествием. Мало того, что здесь долго не протянешь, ещё и там попадёшь в ад под влиянием страсти. Кто поддался страсти – тот уже здесь в аду.
Кто устоял от всех страстей. Кто борется с ними с помощью молитвы – тот уже здесь в раю.
- Ты задолбал своими проповедями.
- Пока не уйдёшь от страстей – не будет тебе покоя.
Я поднялся и вышел на палубу. Вслед мне неслись крики с проклятиями. Палуба чувствительно покачивалась на волнах.
- Ладно, попробуем уйти из этого загадочного мира.
Я поднял паруса и повернул яхту на восток.
- Рано, или поздно мы упрёмся в континент Америку, - так сказал я, и уселся на самом носу яхты, омывая брызгами волн свои ноги. Я вообще любил так сидеть.


Эпилог


Они уже никогда не достигли земли, так и оставшись на века в этом порыве. Виктория постепенно успокоилась, стала удить рыбу, добывать из солёной воды дистиллированную, или собирать её в дождь.
Посели двух незнакомых людей в одну хибару, как говорят древние китайцы, и любовь обязательно придёт к ним.
Так Любовь пришла и к Корнею с Викторией. И она поняла, как она была глупа, когда была влюблена в деньги и в денежный мешок.
Только сейчас, впервые к ней пришла Любовь. А что ещё нужно влюблённым кроме яхты, океана и уединения? Да ничего!
Сам я иногда посещал эту яхту влюблённых во сне. Мы пели песни, играли в карты, в домино…
Самое удивительное в этом то, что просыпался я в своей тёплой комнате, или с картой, или с зажатой в кулаке доминушкой, хотя ни карт, ни домино в нашей халупе не было отродясь.
Вскоре я приступил к жизнеописанию одного нищего поэта. Именно таким образом белая сирень просилась ко мне. Её белые гроздья стучали в окно, стряхивая на стекло дождевые капли.


                Осень – 2015г.