Россиада ренессанс-сюита
ПРОЛОГ
О, Русь! Из древности впервые
Явилась в мире ты Россией,
Как Греция Элладой назвалась,
Сознав поэзии высокой власть.
То наша жизнь и достоянье
России звездные часы в сиянье
Видением, как в грезах и во снах,
Восходят в лучезарных небесах.
Минувшее мы видим в настоящем,
Как дождь и молнии при небе ясном,
Что отдает чудесным, как театр
И жизни с музыкой вселенской в такт.
В часы невзгод нет у людей кумира.
Да воссияет светоч мира!
I
1
Из пьес моих, России посвященных,
Сложилась песней Ренессанс-сюита
Из сцен, мелодий и эссе в стихах
С названием старинным «Россиада».
Хераскова кто знает – по названью
Поэмы знаменитой, но забытой?
Над нею Пушкин засыпал, смеясь;
Тургенев восхищался, горд Россией.
Читал ли я, припомнить не могу,
Но речь ведь там о взятии Казани,
О Грозном, о Московском царстве,
О баснословном царстве для Европы,
Вступающей в эпоху Возрожденья.
А стало быть, поэма о Руси
Средневековой, к свету устремленной,
Коль царь Иван прославился как книжник
И полководец, также моралист.
Русь ширилась, и Росс поднялся духом,
Отечество зовя Россией! Слово
Певучее как песня зазвучало
Империей деяньями Петра!
Всех пьес моих кто ныне одолеет,
Вот, вместо цикла, «Ренессанс-сюита»,
С открытием эпохи Возрожденья
В часы ее кровавого заката.
Под Нарвой потерпевши пораженье,
Как Петр был потрясен уроком шведов
И поспешил орудия отлить,
Колокола употребив на дело,
Чтоб звон и громом пушек возвестил
Победы русского оружия,
И Бог, видать, благословил царя!
Война со Швецией тянулась долго
Из-за вмешательств стран Европы всей,
А в это время строилась столица,
И нация лик обратила к свету
Художеств и наук земного лона.
Явился Карл, преславный полководец,
Европа вся дрожала перед ним,
С Московским царством он решил покончить,
До Индии дойти… А тут Россия –
Евразия, что целый материк,
До Индий лишь в обход ее дойдут.
Царь Петр как будто избегал сражений,
А он играл, как кошка с мышью, с Карлом,
Который у Полтавы нес урон
Не в силах ею овладеть, меж тем
Как войско русское готово к битве
Решающей, здесь рядом, под Полтавой.
А шведам лучше б отступить. Но Карл,
Уж раненный, готов погибнуть с войском.
И отступление уж невозможно.
Сраженье вынужденно – и разгром!
2
Местность перед укрепленным лагерем русской армии с линией редутов, от которой выступают вперед еще три поперечных редута. 27 июня 1709 года. Раннее утро. Кавалерийские атаки. Князь Меншиков со свитой в постоянном движении.
1-й о ф и ц е р
Всю ночь, небось, подкрадывались черти,
Чтобы застать врасплох и порубить
Нас, сонных, будто на постое мы
В садах вишневых у хозяек милых.
2-й о ф и ц е р
Сады еще цветут, но изб и баб
Понежиться не сыщешь уж в округе.
3-й о ф и ц е р
И сон наш чуток был, приказом царским
Настроенные к бою, утра ждали
Уж наготове, чтоб вскочить в седло,
И выстрелам сигнальным среди ночи
Я рад был: значит, нынче будет дело!
1-й о ф и ц е р
Но уж не шведы, повернуть-то поздно.
Ночь проведя без сна, в досаде злой
Они набросились на нас, как черти,
С такою фурией...
3-й о ф и ц е р
Но устрашить
Им нас не удалось, хотя редуты,
Два первых, недостроенных, и пали,
Что приняли они уж за победу.
2-й о ф и ц е р
Гонец от царского величества.
Светлейший князь им недоволен явно.
М е н ш и к о в. Как! Повтори! Дабы конные полки от баталии отвел и стал бы от ретраншемента к горе?
Г о н е ц. Князь! Я могу в точности повторить то же самое. Генерал-поручику Рену тоже велено отойти - вправо от лагеря. Генералу Боуру тоже велено отойти, при этом стараясь наводить неприятеля на редуты, чтобы подвергнуть врага артиллерийскому обстрелу и накрепко смотреть, чтоб гора у него была во фланге, а не назади, дабы неприятель не мог нашу кавалерию под гору утеснить.
М е н ш и к о в. Отойти, когда идет жестокий бой? Передай его царскому величеству: неприятель несет большие потери, а мы пока весьма малые. Если бы шведская пехота не помогала кавалерии, то бы вся неприятельская кавалерия была порублена. И оглянись-ка! Просто невозможно отступать, когда оба фронта стоят так близко друг от друга, сорок сажен каких-то, и ежели скакать направо кругом, то тем придается дерзости неприятелю, который сейчас же погонится за нами, и справиться будет невозможно. Я прошу его царское величество, чтоб изволил прислать в сикурс несколько полков пехотных.
Г о н е ц. Светлейший князь, я передал вам приказ его царского величества.
М е н ш и к о в. Ты сейчас стоишь передо мной. Выполняй мой приказ. Передай в точности мои слова царю. Пали два редута, падут и другие без поддержки кавалерии. Скачи во весь опор!
1-й о ф и ц е р
Приказу царскому светлейший князь
Не подчинился; строит для атаки
Едва из боя вышедшие эскадроны
И сам несется впереди...
2-й о ф и ц е р
Постой!
Где князь?
3-й о ф и ц е р
Упал. Вскочил. Упала лошадь.
2-й о ф и ц е р
Убита. Лошадь новую ему!
1-й о ф и ц е р
Князь невредим. Он снова на коне.
Сраженье разгорелось и какое!
3-й о ф и ц е р
Сгрудились в кучи, на палашах бьются.
А там прорвались наши...
1-й о ф и ц е р
Взяв у шведов
Штандарты и знамена, возвратились,
И дружный возглас поднимает дух.
2-й о ф и ц е р
Его величества гонец вновь скачет.
1-й о ф и ц е р
Прислал царь генерала-адъютанта
На этот раз - ослушнику в укор.
Генерал-адъютант Ягужинский подъезжает к князю Меншикову.
М е н ш и к о в. Ну, что ты мне скажешь? Отступить? Оставить редуты без сикурса?
Я г у ж и н с к и й. Князь! Вы не подчинились приказу его царского величества.
М е н ш и к о в. За это я сам пред ним отвечу.
Я г у ж и н с к и й. Между тем генерал Боур со своими эскадронами отступил, и шведская кавалерия, а за нею пехота, увлекшись преследованием, попали под жесточайший огонь из редутов, а затем, отступая, по флангу под артиллерийский огонь из ретраншемента, что учинил великий неприятелю упадок.
М е н ш и к о в. Ежели бы и я отступил, редуты бы пали.
Я г у ж и н с к и й. Князь, вы, может быть, правы. Но кавалерийские атаки еще не главная баталия, чем озабочен его царское величество. Надобно вам знать: огонь из редутов и лагеря оторвал часть шведской армии - до шести батальонов пехоты и нескольких эскадронов; она бежит в сторону Яковецкого леса.
М е н ш и к о в. А, это другое дело!
Я г у ж и н с к и й. Вам все-таки следует отступить и возглавить погоню за частью шведской армии - с помощью пяти батальонов пехоты.
М е н ш и к о в. Добро! Скачем по кругу, будто для новой атаки!
Пять батальонов пехоты выходят из лагеря.
3
Местность перед укрепленным лагерем русской армии. Король Швеции в окружении свиты и охраны полулежит на носилках. Подъезжает фельдмаршал Реншильд и спешивается.
К а р л. С холма нам доносят, что неприятель выходит из своих укреплений.
Р е н ш и л ь д. Я о том слышал, но, думаю, здесь какое-то недоразумение.
К а р л. Сегодня фельдмаршал сделал не очень удачную рекогносцировку. Пошлите кого-нибудь на высокое место понаблюдать, что происходит.
Р е н ш и л ь д. Ваше величество, в этом нет нужды, я и так знаю, как обстоят дела.
К а р л. А что же с генерал-майором Роосом? Где его батальоны? Где треть нашей армии, вы знаете? Генерал-майор Спарре, посланный на поиск пропавших батальонов, уверяет, что генерал-майор Роос стоит в лесу и защищается хорошо.
Р е н ш и л ь д. Ваше величество, я думаю, тут нет ничего хорошего; лучше бы Роос был здесь. Из-за него мы топчемся на месте уже три часа. Ежели он не хочет пробиваться, имея при себе шесть батальонов, то пусть делает, что хочет, черт подери, я не могу ему помочь.
К а р л. Кто-то скачет с холма. Сейчас вы убедитесь в том, что неприятель выходит из укрепленного лагеря.
Г о н е ц. Ваше величество! Неприятель выводит батальон за батальоном из лагеря и строится явно для наступления.
Р е н ш и л ь д. Не может быть! Русские, я полагал, не могут быть столь дерзкими. Теперь я и отсюда все вижу.
К а р л. Мы тоже считали, что русские не осмелятся напасть на корпус Левенгаупта с обозом, однако это случилось. Что же нам следует предпринять? Не атаковать ли нам русскую конницу, что стоит неподалеку, образуя правый фланг неприятеля, и ее прежде всего повернуть вспять?
Р е н ш и л ь д. Нет, ваше величество, нам следует нанести удар вон по тем, то есть по пехоте, продолжающей построение в боевой порядок.
К а р л. Из-за раны я предоставил вам командование моей армией, граф. Делайте как считаете нужным. Игнорировать наступление русских войск нельзя. Они могут оторвать нас от обоза в Пушкаревке.
Р е н ш и л ь д. Да, ваше величество. Последний маневр - опять-таки из-за батальонов Рооса, каковые оказались русскими, - когда мы двинулись в сторону от лагеря русской армии, придется прервать и пехоте отступить назад, чтобы спешно начать построение в боевой порядок напротив порядка русской армии.
К а р л. Наконец предстоит генеральное сражение. Как жаль, что я лежу с раной. Долгожданный час, да принесет он нам победу!
Р е н ш и л ь д (вскакивая на лошадь). Ваше величество!
К а р л. С Богом!
У лагеря русской армии. Вывод войск. Пехота выстраивается в две линии с промежутками для артиллерии; слева и справа кавалерийские полки. Царь Петр в сопровождении генералитета объезжает войска.
П е т р. Российское воинство! Вы помните слова из приказа. Час пришел, когда отечеству пропасть весма иль отродитеся России в лучший вид. Да не смущает вас слава неприятеля, что ложну вы показали не один раз. И помните, сам Бог и Правда с нами, что засвидетельствовано многажды и ныне вы видите. (Шереметеву.) Нас все еще слишком много. Ежели вывести все полки, то неприятель увидит великое наше превосходство и в бой не вступит, но пойдет на убег.
Ш е р е м е т е в. Государь, по вашему повелению в лагере оставили шесть полков пехоты, к великому огорчению солдат и офицеров, что в генеральной баталии им не дано принять участие.
П е т р. Господа генералы! Предлагаю шесть драгунских полков генерала Боура отвести в сторону, в резерв.
Ш е р е м е т е в. Ваше царское величество! Я высказываюсь против умаления фронта и уменьшения русской армии в час генерального сражения. Надежнее иметь полки с превосходным числом, нежели с ровным.
П е т р (обращаясь с улыбкой к солдатам). Неприятель стоит близе лесу и уже в великом страхе; ежели вывести все полки, то не даст бою и уйдет - спасать обоз у Пушкаревки и далее. (Одобрительный гул проносится по войску.) Отвесть шесть драгунских полков генерала Боура, дабы через свое умаление привлечь неприятеля к баталии. Победа не от множественного числа войска, но от помощи Божьей и мужества бывает; храброму и искусному вождю довольно и равного числа. Да поглядите, господин фельдмаршал, на стройное и исправное русское войско! Нам не объехать его, а неприятелю - и подавно. Одна артиллерия полков и лагеря сокрушит неприятеля, стоит ему перейти в тщетной надежде на былую силу в наступление.
Ш е р е м е т е в. Государь! Отвод драгунских полков словно бы подвигнул неприятеля на бой.
П е т р (выезжая вперед). За отечество принять смерть весма похвально, а страх смерти в бою вещь всякой хулы достойна. Господин фельдмаршал, вручаю тебе мою армию, изволь командовать и ожидать приближения неприятеля на сем месте. Я же, как и генералы и полковники, встану во главе своего полка. С Богом!
На высоком валу укрепленного лагеря денщики царя.
1-й д е н щ и к
Пехота наша на версту, стеною
Живою колыхаясь, не спешит
Навстречу неприятелю, который
Куды как мал числом, и редок строй,
Бредет, поди, как стадо на убой.
2-й д е н щ и к
Ужель не ведают? Бараны, что ли?
Бежать бы им давно и без оглядки.
3-й д е н щ и к
Как батальоны Рооса? До леса,
Где их драгуны и настигли. Роос
И Шлиппенбах, два генерала, сдались
На милость победителей.
2-й д е н щ и к
И этим
Пора бросать и ружья, и штандарты.
1-й д е н щ и к
Надеются на славу короля,
Кумира всей Европы.
2-й д е н щ и к
Здесь Россия,
Где слава короля - всего лишь дым.
3-й д е н щ и к
А шведы ближе, ближе; тишина
Над полем странная повисла: ужас,
Оскалив зубы, падает с небес...
1-й д е н щ и к
То грохот пушек и ружейных залпов,
Неслышных словно, лишь дымки, огонь
От края и до края поля битвы.
2-й д е н щ и к
А шведы ряд за рядом аккуратно
Травой подкошенной спадают наземь.
3-й д е н щ и к
Снопы вязать из трупов Смерть явилась.
Еще ведь утро, спала ли роса?
2-й д е н щ и к
Коси, коса,
Пока роса.
3-й д е н щ и к
Роса ли на косе? Людская кровь.
А все идут, и залпы вновь, и вновь.
Баранье стадо, не вояки.
Вся слава ваша - враки.
2-й д е н щ и к
Вот наши всколыхнулись и назад
Поддались чуть...
3-й д е н щ и к
Взять, верно, всех в котел.
1-й д е н щ и к
Там царь проносится, его штандарт
С орлом и сам он, как орел.
2-й д е н щ и к
Строй выгнулся теперь вперед,
И швед бежит уж врассыпную,
И конница на удалую
Несется, рубит, бьет...
3-й д е н щ и к
Она пришла! Пора!
И многократное "Ура!",
Снеся все тяготы и беды,
Приветствует явление Победы,
Бросая жертвы на ее алтарь,
И торжествует царь!
1-й д е н щ и к
Он возвращается в шатер. Идем.
Устал, наверно, если и не ранен.
Теперь он в нашем попеченьи вновь.
Летим навстречу поскорее вскачь.
Показывается царь Петр на коне.
П е т р
Победа полная, такая, что
Присниться не могло из вас кому-то,
И мне, пожалуй. Правда лучше сна.
Ищите короля. Боюсь, он жив ли?
Ни смерть, ни жизнь его мне не нужны.
Нам надобен благословенный мир
Для новых дел и Парадиз наш строить
На землях сих отеческих у моря.
Гул артиллерийских и ружейных залпов стихает, дым над полем рассеивается и открывается прекрасное полуденное небо.
4
История царя описана
В трагедии «Державный мастер», кстати,
В ней и начало нашей «Россиады»,
С эпохой Возрождения в России,
О чем впервые заявил царь Петр
При спуске «Шлиссельбурга» на Неве,
Что празднество всегда в прекрасный полдень,
С оркестром – звуки как с небес несутся –
И с громом пушек с Петропавловки,
С фрегата, в ночь с иллюминацией,
И фейерверком в безднах вод и неба!
На палубе среди гостей царь Петр, -
Доволен, весел корабельный мастер,
Искусный токарь, плотник и кузнец, -
Сказал он знаменательную речь.
П е т р
А есть ли среди вас такой, кому бы
За двадцать лет пред сим пришло на ум,
Что будет он со мною здесь, на море,
На кораблях, состроенных же нами,
Вступать в сражения и побеждать?
Или увидеть град сей россиян
С мастеровыми отовсюду, взросший
В условьях тягот многих лет войны?
От неудач поднялись до побед,
И в мире почитают нас за это.
А в чем причина, думали ли вы?
(Обводит всех глазами.)
Ведь древним обиталищем наук
Была когда-то Греция, но кои,
Судьбиною времен из оной бывши
Как изгнаны, в Италии сокрылись;
Потом рассеялись по всей Европе,
Но нераденьем наших предков к нам
Проникнуть воспрепятствованы, - мы
Так и остались в прежней тьме, в какой
И пребывали многие народы,
Пока их очи не отверзлись светом
Художеств и наук, чем в древности
Хвалилась только Греция одна.
Теперь пришла и наша череда,
Лишь только захотите искренне
Вы вспомоществовать намереньям
Моим, соединя труд с послушаньем».
Вот что в России зачинал царь Петр!
Брил бороды? Сменил фасоны? Важность!
Но главного услышать поленились.
Доныне все толкуют о болотах.
Венеция заложена на водах.
И Петербург прославлен красотой
Эпохи Возрождения в России!
Он отодвинул Бога. Человека
Воззвал он к сотворенью красоты,
Природе подражая, словно греки,
С созданьем светского искусства в радость
В сей жизни, преходящей во мгновенье.
Ах, любите вы Бога! Как царевич?
И старину, и свечи… Лень учиться,
На палубе при спуске кораблей
Стоять несчастному невмоготу,
Что даже водку пить желанья нет,
Хотя большой охотник до нее,
Но сам когда захочет, без приказу.
Свобода от обязанностей – кредо.
Вот почему хочу я быть царем.
И кораблей не надо. Обойдусь.
Царевич доленился до того,
Что испугался он за жизнь свою
И к цесарю с любовницей убег,
Чтоб с войском иноземным за короной,
Ему принадлежащей, возвратиться.
Он думал, у архиереев помощь
Найти против царя в зените славы.
Инакий! Первый диссидент у трона.
Дознания не вынес и скончался.
Вину свалили на царя Петра,
Антихристом прозвали, очернив
Его деяния, России взлет,
Явление на мировой арене.
5
Европа в изумленье славословит
Впервые русскому оружию!
И в страхе начинает строить козни,
С тех пор в плену своих химер о русских.
К чему прислушивается инакий,
Уничижению по вере рад.
Юродство благовестьем кажется.
Вот мир царевича, что Петр отринул,
Хотя он веру сохранил в душе.
В церковном хоре слышен голос царский.
О празднествах Петра слыхали вы
Как о чудачествах царя, который
Был человеком в полном смысле слова.
Он празднества любил, как и искусства,
У эллинов как будто подсмотрел
Мистерии во славу бога Вакха,
Или театр Диониса на сцене,
На сцене бытия, с явлением
Богов Олимпа в небе над Невою,
Когда в честь статуи Венеры царь
Устроил празднество предивное.
6
Летний сад. Со стороны Невы в галерее из двенадцати парных колонн высится статуя Венеры. Гости съезжаются на лодках и барках. На пристани восседает на бочках с вином Вакх; на широкой дощатой галерее вдоль аллеи, ведущей к Летнему дворцу, установлены столы с холодной закуской, и там царь с царицей приветствуют гостей.
Трубы, барабанный бой и пушечная пальба над Невой возвещают о начале празднества.
В а к х. Дорогие гости! Не проходите мимо. Господа хорошие, дамы благородные, гости заморские, мастеровые, люд городской и пришлый, в честь Венус по первой чарке вина всем без исключения! Кому по второй, по третьей, с тем я, возрадуясь, тоже выпью.
С т а р у х а (одна одетая на старинный московский лад). Ну, разве это не срам? Дожила! Однако налей мне, Вакх, да лучше анисовой.
В а к х. Слушаюсь, государыня-царевна! Есть и анисовая. Угощайтесь в честь богини Венус.
С т а р у х а. Эх! Затейлив царь, точно все молодененек.
А р х и е р е й. Ох, Господи, помилуй и спаси!
В а к х. Эй, батюшка, по второй?
А р х и е р е й. Давай! Гулять так гулять.
М у ж и к. Девкам ноги заголять.
М о л о д а я д е в у ш к а. Вакх! Я совсем не пью, уволь.
В а к х. Приголубь, голубушка, сделай милость. В честь Венус! Да ты из ее свиты, такая же ладная и пригожая.
Подходят два молодых человека.
П е р в ы й. В самом деле, Вакх! Ладная и пригожая, да с целыми руками.
В т о р о й. Прелесть! И лицом похожа на Венеру. А стать! А глаза! Я без вина пьян.
На лодках подъезжают ряженые, изображающие богов, нимф и сатиров, во главе с Нептуном седовласым. У статуи Венеры является герольд с жезлом в сопровождении двух трубачей и трех юных женщин с атрибутами муз.
Г е р о л ь д
Небывалое доселе!
Царь на празднество сзывает
Знать и люд мастеровой,
В обозренье выставляет
Остов женщины нагой.
(Взмахивает жезлом.)
Боже правый, в самом деле?
Стыд и грех, а не кумир.
(Снова взмахивает жезлом.)
В честь Венеры, изваянья
Голой женщины из камня,
Царь затеял пышный пир.
Трубы и пушечная пальба.
Православные в смятеньи.
Что за притча? Наважденье.
Пить вино-то всем велят.
Пушки над Невой палят.
Герольд со свитой удаляется вглубь сада; у статуи Венеры собираются гости, все смущенно веселы, особенно из молодых и юных; среди них Доменико Трезини и Толстой.
Т о л с т о й
Я в Риме иль Неаполе? Где я?
Или в Афинах средь развалин храма,
Что высится над морем голубым,
Красою величавою сияя?
Иль это сон, мои воспоминанья
О странствиях по странам и столетьям?
Опасным, гибельным, но зов царя
Вновь к жизни возвращал меня, в отчизну,
Преображенную, как светом день,
Что в вечных сумерках едва мерцал, -
Блистающий, весенний, точно ныне.
К н я г и н я
Она такая же, как мы, совсем,
Как в молодости женщина нагая.
Не скажешь, что богиня красоты
Или любви, - не знаю, в чем тут диво?
М о л о д о й ч е л о в е к
Вы сами диво красоты, княгиня!
К н я г и н я
В чем слава статуи или богини?
Т р е з и н и
Стоит без всякого смущенья. После
Купанья в море, взгляд бросая в даль,
И в обнаженности ее не стыд
Таится и не таинство желаний,
А явлена божественность сама.
Вот высшее создание искусства.
Между тем темнеет, и на Неве возгораются огни с разнообразной символикой и фейерверк.
7
В аллеях Летнего сада. Белая ночь. Гости и ряженые. Герольд и три юные женщины.
1-я ж е н щ и н а
Мы ныне музы, я надеюсь.
2-я ж е н щ и н а
Нас принимают за богинь.
3-я ж е н щ и н а
Нас принимают за служанок,
Блестящих самых и красивых,
И нам царица удивилась.
2-я ж е н щ и н а
За нами послан камергер
Прознать, кто мы, и опоить.
1-я ж е н щ и н а
Чтобы затем слегка ославить -
За красоту.
3-я ж е н щ и н а
Ну, хорошо.
Прознаем, что с ним будет вскоре,
Уж очень он любим царицей.
Юные женщины оборачиваются, и перед ними невольно останавливается камергер Монс.
М о н с
Красавицы! Я знаю вас, конечно.
Уж если вы не из богинь,
То, верно, из княгинь.
1-я ж е н щ и н а
Как жизнь твоя идет беспечно,
В амурах и делах...
2-я ж е н щ и н а
Да сердце гложет страх.
3-я ж е н щ и н а
Но власть влечет и злато тоже,
И мешкать здесь тебе негоже,
Как вору, что всегда-то гол, -
Кинь голову - на кол.
Монс в страхе убегает.
Г е р о л ь д
Какой несете вы здесь вздор!
Вы, что, сивиллы или музы?
1-я ж е н щ и н а
Фортуной вознесенный вор.
2-я ж е н щ и н а
Герольд! Иль ты забыл слова?
Как ночь светла! Без волшебства
Такое таинство в природе
Ведь не бывает; в этом роде
Твои слова здесь прозвучат
И чрез столетья пролетят.
Герольд не без опаски углубляется до конца таинственной в ночи аллеи и вдруг вздрагивает.
Г е р о л ь д
Там, в саду, в конце аллеи
Бог Амур, в ночи смелея,
С пьедестала вдруг взлетел,
С фонарем и пуком стрел.
Видит мать он не без страха.
Целомудренно светла,
Вся она во власти Вакха
И мечтательного сна.
Из Афин увезена,
В Риме сброшена в канаву;
Вновь отрыта, как на славу,
Пробудилась вдруг она.
Не стрела ль ее коснулась?
И, весельем возгоря,
Беззаботно улыбнулась
Над потехами царя.
- Сын мой! - молвила. - Откуда?
Я спала, спала любовь.
Сотворил не ты ли чудо -
Воскрешение богов?
- С рощ далеких Геликона
Снова лира Аполлона...
Приглашен и он на пир,
Что затеял на весь мир
Царь, строитель и кузнец, -
Сын сказал, - как мой отец.
- Здесь и Марс в большом фаворе, -
Рассмеялась мать, как в горе.
- Но любим здесь бог морей,
Царь - строитель кораблей.
И тебя призвал, царица
Сладких таинств и мечты,
Чтоб возвысилась столица
Ликом вечной красоты.
На дощатой галерее у Летнего дворца заиграл оркестр, и ряженые закружились в хороводе; к ним присоединяется и публика, в разгаре веселья и царь с царицей; хороводу тесно, и он растекается по аллеям.
Х о р ж е н ш и н
Как лед уходит по Неве,
Сияя в чистой синеве
И вод, и неба,
Под звон кифары Феба
Несется пестрый хоровод
По саду на просторе,
И выступает дивный грот
В ракушках весь, как в море
Жилище нереид;
И здесь же рядом шар стоит,
Готторпский глобус превеликий,
Весьма к тому же многоликий,
Со звездным небом изнутри,
С круговращением Земли.
Г е р о л ь д
Кто несется в хороводе,
Ростом высясь, со всех ног,
Свой средь знати и в народе,
Средь богов, ну, точно бог?
Да бежит-то он с царицей,
А за ними вереницей
Знать и люд мастеровой,
С кем трудился царь на верфи
И вступал с врагами в бой
За отечество и веру, -
Всех он ныне и созвал
На веселый карнавал.
Царь, проводив запыхавшуюся царицу до входа в грот, подходит к герольду с его свитой. Оркестр замирает, и хоровод, растекаясь по аллеям, распадается.
П е т р
Герольд! Я дал тебе двух трубачей.
А женщины, скажи, взялись откуда?
Г е р о л ь д
Не ваше ли величество прислали
Мне в помощь их, чтоб знал я речь свою?
Или ее величество - из фрейлин?
Они прекрасны и умны, но странны.
П е т р
Герольд! Сей праздник ныне завершен.
Герольд взмахивает жезлом, и трубачи подают соответствующий сигнал. Три женщины исчезают. Царь встречает у грота царицу, публика вереницей, прощаясь, уходит, и сад пустеет.
Г е р о л ь д
(оставшись один)
Ночь взошла зарею ясной.
Сад со статуей прекрасной
Просиял, как Рай земной.
(С изумлением.)
А высоко над Невой,
Будто жили там доселе,
Боги Греции воссели.
В просиявшем утреннем небе проступают скульптурные очертания античных богов и богинь.
8
О, Летний сад, что основал царь Петр
У Летнего дворца как огород,
Затейливый, для Катерины, верно,
И в целях просвещения народа
Обставлен мраморными статуями
И бюстами из Рима, копиями
Шедевров знаменитых из Эллады.
Впервые здесь классическая древность
Взошла нагой фигуркой Афродиты,
Быть может, копией Венеры Книдской,
Прекраснейшей из всех скульптур богини.
Венерою Таврическою ныне
Она хранится в залах Эрмитажа,
Сокровищнице мировых искусств,
Где я ее стыдливо привечал
Еще подростком, словно я влюблен.
О, таинство любви и красоты!
9
С победами над шведами на море
Был долог к заключенью мира путь
Из-за вмешательств европейских стран,
Напуганных явлением России
Со современной армией и флотом
Державой в пол-Европы с Азией
До океана, царство, больше Рима,
Что явится на мировой арене
Российскою империей, на диво,
Ко страху, к злобе Западной Европы,
С тех пор в клеветах и невежестве
О русских пребывающей доныне,
Как западники и славянофилы
С самоуничиженьем и юродством.
Клевещут на царя, возносят сына,
Инакого, из первых диссидентов,
Предательством венчающих чело.
Убег царевич Алексей, сокрылся,
Боясь за помыслы взлеянные,
У цесаря нашел убежище;
Не смог сойтись со шеведским королем,
Блуждавшим по миру один без войска,
Чтобы, как вор, взойти на свой престол
И все порушить с иноземным войском,
Чем Русь взошла Россией на века.
Но царь в зените славы и деяний!
В Париже русский царь. Толпою окружен
На площади, всех выше ростом он;
Без свиты, быстр и прост, он ходит всюду,
Дивясь всему и сам подобен чуду.
Там Аруэ героя своего узрел
И, духом века загораясь, юн и смел,
С беспечной пылкостью студента
Он эпиграммой разразился на регента.
В Бастилию засажен, как пример
Для неугодных, под именем Вольтер
Прославился, язвительный и строгий;
Одобрив выдумку о Боге,
Спустил Всевышнего с небес,
Сняв ореол с его чудес.
В те дни в Париже жил художник тихий,
Застенчивый, немножко дикий,
У мецената Кроза на хлебах,
Среди картин и празднества в садах,
Сей жизни миг чудесный, краткий
Живописуя словно бы украдкой,
С актером, что в тоске один поет,
С душою, устремленною в полет;
С актрисами, что светских дам играют,
Позируя художнику, как знают, -
Чуть скованы, болтают меж собой,
Поворотясь спиной.
Но жизнь, запечатленная, как сцена,
Поныне трепетна, бесценна.
Так, русский царь, строитель чудотворный,
Вольтер, философ непокорный,
Художник скромный Антуан Ватто,
Сошлись, на удивленье,
Как воля, ум и представленье,
Ничуть не ведая о том,
Эпохи новой - Просвещенья,
В России - Возрожденья.
И жизнь, что меркла во Христе,
Вновь возродилась в красоте.
А Русь, справляя потихоньку тризны,
Всему своя пора,
Как юность, пробудилась к Новой Жизни
Под скипетром Петра.
Тогда ж явилась Русь Россией,
Российскою империей впервые,
Во славе, в тяготах войны,
Но в дуновениях весны
Она сказалась лучезарной песней
И нет ее чудесней!
Россия начинается с Петра,
С Полтавской битвы у его шатра,
С его неистовых желаний,
С веселых празднеств и деяний,
Что вижу я впервые наяву,
Вперяя взор в Неву, что в синеву,
Где жизнь восходит, как былое
И вечно настоящее, родное!
II
ХОР МАСОК
(в образах художников «Мира искусства»)
Пока мы вдохновением горим,
Мы новый мир творим
Из жизни, что была когда-то,
С рассвета до заката,
И Хор как демиург
Являет из тумана Петербург,
Классический, старинный,
Бегушие стремнины,
А с ним сообщество друзей,
Взошедших вновь из юности своей
В оживших баснословных грезах,
Вся жизнь в шипах и розах,
И вновь разносится досель
Любви волшебная свирель!
И вновь разносится досель
Поэзии волшебная свирель!
1
На сцене проселочная дорога у деревни и озера вдали. Там проступают маски, вполне узнаваемые: Коломбина, Пьеро, Арлекин и еще ряд лиц. Оглядываются с удивлением и даже с испугом. Проносятся звуки валторны и свирели, за березами на лугу девушки в сарафанах водят хоровод.
Среди них выделяется высокого роста красавица, к которой подбегает красавец, одетый пастушком. Он показывает рукой на гостей за березами.
- Ваше высочество!
- Что, Алексей?
- Комедианты!
Цесаревна Елизавета Петровна с видом барышни-крестьянки выходит из круга и бегом пускается за Алексеем Шубиным, ее пажом и прапорщиком Лейб-гвардии Семеновского полка, который быстро прошел за березы, чтобы проследить, куда направились комедианты.
Цесаревна тянет к нему руки: «Постой!» Шубин оглядывается, продолжая идти, и, ударившись головой о ствол белоснежной березы, падает на землю. Цесаревна спотыкается и кубарем падает тоже.
Хоровод устремляется в сторону цесаревны, над которой склонился паж Алексей Шубин.
Шубин: «Ваше высочество! Вы не ушиблись?»
Цесаревна, открывая глаза и приподнимаясь: «Ушиблась! И очень. Как и ты о березу…», - закатываясь от смеха, снова падает на землю.
Шубин, смущенный, напоминает: «У нас гости!»
Хоровод пляшет и поет:
У нас барышня-крестьянка
Выйдет замуж за подранка…
Маски между березами словно прячутся и выглядывают.
Коломбина:
- Куда нас унесли звуки свирели?
Арлекин самоуверенно:
- Мы под Москвой, в Александровской слободе, где цесаревна любила уединяться со своим двором от императорского двора Анны Иоанновны или Анны Леопольдовны, регентши при младенце Иване VI…
Пьеро:
- Или жила, как в изгнанье!
- Да, не тужила, жила превесело… Только не станем повторять досужие россказни, будто она с конюхами водилась!
- Нет, нет, цесаревна водила хороводы с поселянками…
- А попросту – с крестьянками…
- Сама и пела, и плясала тоже, одета в сарафан…
Маски хором:
- Барышня-крестьянка!
- Тсс!
Показывается молодая девушка высокого роста, голубоглазая, золотоволосая, в светло-синем сарафане/ Невероятно и тем не менее вполне узнаваемая Елизавета Петровна!
Цесаревна с милостивой улыбкой:
- Да, кто такие вы? Откуда взялись? Из Франции? А речь-то россиян. По-вашему, я барышня-крестьянка?
- Государыня цесаревна!
- Ваше высочество!
- Вы комедианты в масках и в маскарадных костюмах? Как занесло вас в наши края? Я, проходя лугом по тропинке, не слыхала стука колес через мост.
- Очевидно, это сон! С подмостков Петербурга мы явились здесь увидеть прекраснейшую из женщин, как разнеслась ваша слава по всей Европе и Азии.
- И Азии? А китайское посольство нашло, что у меня слишком большие глаза, иначе бы я была совершенство.
- Им простительно.
- Но красота моя лишь множит мои горести, - рассмеялась цесаревна.
- Какие горести?
- Прошу ко мне в гости! А поговорить мы успеем.
2
Летний дом цесаревны в саду с прудом. Цесаревна у себя перед зеркалом, задумываясь и невольно проговаривая вслух свои мысли и обнаруживая в жестах и телодвижениях свои переживания, как танцовщица. Она как одна, хотя фрейлины вокруг нее постоянно вьются, переговариваясь между собою.
Цесаревна:
- Никак не удается выйти замуж! Расчеты строят в интересах чьих-то, но только не в моих, иль только б сплавить. Жених нашелся по сердцу, вдруг умер…
Фрейлины подбегают:
- О, государыня!
ЦЕСАРЕВНА
(с живостью разыгрывает)
Племянник юный мой взошел на трон.
Какая радость! Он в меня влюблен!
Готов жениться даже, не смешно ли?
Охотой занялся у высшей доли.
Бестужева призвала, камергера,
Который звал меня всегда Венера,
Шутя, покуда я росла, как вдруг
Всерьез взглянул, как милый нежный друг,
Из денщиков отца, из самых верных,
Пусть старше он, пришло влюбиться время!
Мне двадцать лет и тридцать пять ему.
И что же тут худого и кому?
Нас разлучили, Петр один остался,
В интригах изможден, пред жизнью сдался!
Фрейлины:
- И умер Петр Второй, влюбленный в тетку, женить его хотели на другой!
- Как видите, здесь и моя вина!
Фрейлины, стараясь утешить госпожу, вовлекают ее в некие танцевальные действа.
Цесаревна, увлекаясь танцем:
- От горестей я только веселей танцую на балах иль уезжаю в деревню под Москвой, где на природе мне жить здорово со своим двором и заодно с крестьянами моими.
Мелькают кадры соответствующего содержания:
- Охота всякая зимой и летом, отделать зимний дом, построить летний, сад развести и огороды тоже, - и некогда скучать. Любила с детства кататься на коньках, а здесь приволье! И посиделки с девушками, пенье, иль хороводы на лугу весеннем, в венках все девушки на загляденье…
Фрейлины хором:
- А барышня-крестьянка краше всех!
Цесаревна, словно выбегает на луг у леса:
- А там сам Пан играет на свирели! Пастушкой, поселянкой я предстала, своя среди крестьянок, как отец народа не чуждался, с ним трудился, как плотник и кузнец, а я запела, слагая тут же песенки мои.
О, счастье невзначай!
Цветет повсюду иван-чай,
Как девушек веселый хоровод,
С сиянием небес и вод…
3
Хор масок в беседке, как на сцене, закончив выступление, это была незатейливая пантомима, переходит к дифирамбам:
ХОР МАСОК
Высокого роста, чудесно стройна,
С глазами небес, как весна,
Затмила она красотою всех женщин
Ликующей грацией легких движений!
Цесаревна, вскочив на ноги от неожиданности:
- Это вы обо мне? Как хорошо у вас получается! Так складно, что только запеть.
Во всем хочу я лучшей быть!
Влюбляясь, не таиться, а любить.
Ведь явлена для нашего примера
Из тьмы веков Венера,
Стройна, высока и легка,
При мне и стан ее, рука…
ХОР МАСОК
Беспечна и прекрасна, как весна,
Казалась легкомысленной она,
Лишь танцы до упаду обожала
И замуж за кого-нибудь мечтала
Скорее выйти, без надежд на трон,
Возлюбленный родней, кто б ни был он!
Цесаревна:
- Когда неприятности множатся, веселье мое растет. Расстроенной я бываю редко, зато горе тем, кто это видит. Как весело танцевать, когда в душе тревога.
ПЬЕРО
Божественною грацией чудесна,
Нежна, пленительна, как песня!
О, жизнь цветет лишь в красоте
Цветов ли, женщин, как в мечте!
Арлекин как ведущий:
- Государыня цесаревна! Теперь за вами слово.
Цесаревна, вся в пленительных движениях танца:
- Когда ж я влюблена, неотразима, как с поясом Венеры родилась. Мой камергер очнулся, как со сна, и видит: сад мой весь в цвету, - весна! Эй, паж! Сюда! Сыграешь камергера, чтоб просияла с поясом Венеры бедняжка цесаревна хоть на сцене, забыв все горести и униженья. Когда я влюблена и весела, по всей земле цветы, идет Весна!
Алексей Шубин важно выступает вперед.
Цесаревна хватает его за руку:
- Отправились в паломничество мы до Сергиевой Лавры пешим ходом, прогулка не из легких, но идешь, слабея телом, веселея духом, и вся земля на сотни верст вокруг под небом синим без конца и края и тишина безмерная, как сон счастливый в детстве с пробужденьем к жизни… О, счастье! О, любовь! О, красота!
Алексей Шубин, выходя из роли камергера, в движеньях нарастающего по темпу танца:
- Счастливец камергер! Увы, я паж! Как вынести мне взор самой богини, исполненный любви и восхищенья! Играть я не умею, я влюблен со страхом до тоски и смертной муки. Уйти в леса и затеряться в них! В сражениях погибнуть, как герой! Какой удел – погибнуть от любви богини к смертному, так я, Адонис!
Цесаревна, устремляясь с восхищением за Шубиным:
- Отлично, паж! Но только ты живи! Служи Венере без тоски и страха. Ты ж не монах? Монахиня ли я?
- Но паж – монах пред ликом красоты! Молиться и любить – так это ж мука. И счастье невозможно – то разлука.
Цесаревна, впадая в отчаяние:
- Играешь камергера, а не пажа. Увы! Что делать? Счастья моего не вынесли ни царь, племянник мой, ни власти, так всегда. Борысеча (Бутурлина) отправили на Украину, там порядок в армии навесть, меж тем как царь в сетях любовных Долгоруких задохся… О, вина моя и здесь!
Цесаревна падает наземь и поднимается:
- Пока я молилась, совершая паломничество, на трон возвели мою тетку Анну Иоанновну. Приверженцы старины и иноземцы оказались проворнее. Вот мои горести.
ЦЕСАРЕВНА
О, сладкая любовь! Какая мука,
Когда грозит ей срочная разлука –
До осени, до лета, до весны -
И вместо счастья только сны…
4
Санкт-Петербург. Деревянный дворец цесаревны в Смольном дворе, попросту Смольный дом или Смольный, рядом Нева и казармы Преображенского полка.
Весь дом в два этажа, с третьим в виде надстройки, шумит, все в движении, музыканты репетируют, песенники поют, фрейлины танцуют, камердинеры наводят порядок. Показываются и важные лица: пажи, вышедшие в камер-юнкеры и камергеры Петр и Александр Шуваловы, Михаил Илларионнович Воронцов.
Цесаревна у зеркал – в невольных раздумьях, как императрица Анна Иоанновна обошлась с нею, и тут проступают маски, казалось, лишь в глубине зеркал. Они прислушиваются, переглядываясь между собою со значением.
Цесаревна в постоянном движении, вполне выражающих ее мысли и переживания:
- Страх застил ей глаза при жизни, что же, подумала бы о душе своей и государстве, с миром бы почила. Призвала бы меня или Петра, наследника и русского престола и шведского, коли боялась нас, случайно заступив дорогу нам, по воле царедворцев-иноземцев.
Цесаревна, обращая взор в небеса:
- Но им решила передать корону, чтоб избежать суда. А Божий суд? Ты там, апостол Петр тебя не примет, гореть тебе в Аду за прегрешенья, не за тобою Правда на земле.
Снова вся в движении, полная усмешки и сарказма:
- Чревоугодница, прелюбодейка, нелепый шарж на женское созданье, карикатура на императрицу, что выродить могла на смертном одре, как глупость, равную злодейству!
Входит без стука камердинер Алексей Разумовский, красавец-мужчина, простолюдин по повадкам, с тонкими чертами узкого лица, с проступающей бородкой.
- Что, Алексей?
- Лесток говорит, что Нолькен здесь и Шетарди подъехали.
В большом зале, называемой палатой, для балов и приемов, со сценой, на которой идут какие-то репетиции, бродят посетители в ожидании выхода Ее высочества. Входят Лесток и французский посол Шетарди, к ним подходит шведский посол Нолькен.
Шетарди и Нолькен обмениваются приветствиями, взглядами, достаточно выразительными, чтобы Лесток угадывал перемены в их умонастроении, то есть в их переговорах, в какие и он вовлечен.
На антресолях маски обмениваются догадками, что там происходит.
Арлекин глубокомысленно:
- У Франции и Швеции в отношении России – общие интересы. Ништадскому миру 20 лет, Швеция достаточно оправилась, чтобы подумать о возвращении утраченных ею земель.
Пьеро:
- Война?! Франция поддерживает Швецию и готова помочь деньгами. Отлично!
Коломбина:
- Отлично?
- Это Нолькен.
- Но с тем, чтобы посадить на русский трон цесаревну Елизавету Петровну. В чем тут выгода, ясно!
Арлекин:
- Шетарди высказывает свои соображения, о чем сообщал кардиналу Флери: «Уступая склонности своей и своего народа, она немедленно переедет в Москву; знатные люди обратятся к хозяйственным делам, к которым они склонны и которые были принуждены давно бросить; морские силы будут пренебреженны, Россия мало-помалу станет обращаться к старине, которая существовала до Петра I и которую Долгорукие хотели восстановить при Петре II, а Волынский – при Анне. Такое возвращение к старине встретило бы сильное противодействие в Остермане, но за вступлением на престол Елизаветы последует окончательное падение этого министра, и тогда Швеция и Франция освободятся от могущественного врага, который всегда будет против них, всегда будет им опасен».
Пьеро:
- Нолькен явно не разделяет уверенности маркиза Шетарди, но с ним Елизавета всегда очень любезна и, вероятно, вполне откровенна. Впрочем, важно заполучить деньги от Франции на войну с Россией, вернуть утраченные земли и вновь возвыситься в Европе.
Нолькен обращается к Лестоку:
- Коли война затевается за возведение на престол Елизаветы, ее высочество должна взять на себя обязательства о возвращении земель Швеции.
Лесток, напуская на себя глубокомысленный вид, будто он не медик (без всякого образования), а дипломат:
- С этим сложно. На эту тему надо говорить с Ее Высочеством.
И всё замирает или все разбегаются с известием о приезде Бирона: «Регент подъехал! Регент!»
5
Шум, движения, музыка в доме вдруг затихают – проносится известие о приезде его сиятельства Бирона, фаворита Анны Ионновны, ныне регента при Анне Леопольдовне и Иване VI. Зима, он в шубе, слуги, дворецкий, фрейлины.
Цесаревна камергеру Воронцову:
- Что это зачастил к нам Бирон, странно? При Анне Иоанновне не смел и говорить со мною лишний раз, но взглядами исподтишка следил.
Воронцов:
- В плену уродин пребывая, будешь скрывать свое пристрастье к красоте.
- Любитель страстный лошадей и женщин он обожает, верно, в том же роде, тем более в короне лошадь та, как воплощенье власти над людьми.
- Мне остаться при вас?
- Нет, я приму Бирона одна. Так я его скорее выведу на чистую воду.
Бирон и цесаревна в гостиной.
- Герцог, вы снизили подушную подать и повысили мне пансион, благодарю!
Бирон целует руку цесаревне:
- Государыня! Вы знаете, я всегда был рад вас видеть.
- Я знаю… Знаю, кому вы служили и кому ныне.
- Это упрек. И упрек звучит в ваших устах пленительно.
- Невольный. Простите!
- Я понимаю вас. Будь моя воля, я бы распорядился иначе
- Женили бы сына Петрушу на Анне Леопольдовне. И тогда ваше регентство было бы обосновано, по крайней мере.
Бирон вспыхивает:
- Как видите… Меня во всем винят, а власти у меня не было. Беззакония чинили сами русские. Сделать регентом принца Антона, отца младенца-императора, как поговаривают в гвардии, - это же смех! Потребуется еще один регент для управления государством. Ха-ха!
- Герцог, мне странно, что вы говорите со мной на эту тему. Вы же знаете, кто я.
- Очень хорошо. В гвардии поговаривают и о вас.
- Ах, вот в чем причина ваших визитов ко мне. Очевидно, вы говорили и с принцем.
- Не я. С принцем говорил Глава Тайной канцелярии Ушаков.
- А меня посетили вы. Скажите по чести, при чем тут я? За мной следят, я знаю. Вы хотите удостовериться в чем-то лично? Вы прямой человек, и я отвечу прямо.
- Да, я всегда говорю то, о чем думаю. У меня, как у пьяного, все на языке. Вам безусловно известно, что о вас поговаривают и в европейских странах.
- Зная французский язык, на балах мне приятно поболтать с маркизом Шетарди. Он бывает у меня, как и другие послы. Это свет. И я дочь Петра, самого великого монарха нашего времени.
- Веселая, легкомысленная, чья жизнь – непрерывное круженье в танце. Но ныне вы повзрослели, совмещая красоту Венеры с величием Минервы. Мне бы не позволили на вас жениться. Но вы можете осчастливить моего сына…
Цесаревна громко расхохоталась, слегка опомнившись, она поспешно проговорила:
- Простите! Все останется между нами.
- Почему вы рассмеялись?
- Никогда!
Бирон, взбешенный, выбегает вон из дворца цесаревны, за ним слуги с его шубой из медвежьей шкуры.
Лесток прибегает:
- Ваше высочество! Регент вышел от вас в такой растерянности, что даже забыл о шубе. А ведь поговаривают, что он задумал жениться на вас.
Цесаревна смеется:
- Всякие слухи пусть повторяют другие, Арман!
- А еще говорят, что Бирон решил вызвать из Киля «чертушку» Анны Иоанновны и извести Брауншвейгскую фамилию.
- Это уже серьезнее было бы, если б у него в голове не носились такие же бредни, как у Меншикова или Долгоруких, на которых они свихнулись и лишились всего.
- Как! Он открылся вам?
- Видит Бог, Бирон кончит тем же. Простирать временщикам руки до трона небезопасно.
- Он понял, что его подставили те, кто правил Россией и при Анне Иоанновне. Остерман на этот раз ошибся с выбором регента.
- Выбора не было. Анна Иоанновна, дочь больного отца, возвышенная начинаниями моего отца, не взлюбила его и меня с «чертушкой». Страха не одолел разум, вот и учинила глупость. Ну, что мне с ними делать?
- Это ясно.
- Только Бирон не та фигура, с которой я буду связывать свое имя.
- Планы Франции вас не смущают?
- И Франция, и Швеция строят свою политику, не спросясь у меня. Кто я для них? Дочь царя, поднявшего Русь до империи. Делая ставку на меня, усиления России они хотят? Как бы не так. Но я буду слушать и Нолькена, и Шетарди. Пусть раскрывают свои карты. Так я им поверю, что они мечтают посадить меня на трон за красивые глаза. А у меня красивые глаза. Швеция, бедная, униженная, ищет реванша – на деньги Франции, которая боится усиления России.
- Да, государыня, поскольку они заинтересованы в том, чтобы русский двор вернулся в Москву и забросил Петербург и корабли, я держу и Нолькена, и Шетарди в убеждении, как вы пожелали, что и вы о том мечтаете, больше о старине, чем о нововведениях вашего батюшки. Кардинал Флери уже думает, что с вашим восшествием при дворе восторжествует, вместо немецкой, французская партия.
- Пусть думает.
6
Покои цесаревны. Камердинер Алексей Разумовский, статный мужчина высокого роста, с тонкими чертами лица и бородатый, красивый и простодушный, с непокрытой головой, быстро входит к цесаревне.
Елизавета Петровна со смехом:
- Что, Алексей? Забыл у меня свой парик?
- Треклятый парик, Бог с ним! Своих волос у меня мало.
- У тебя чудесные волосы. Ну, а парик, как и камзол, - это мода, которую нам приходится соблюдать.
- Государыня, новость какая! Ночью Зимний дворец осадили гвардейские полки и арестовали регента.
Цесаревна взволнованно:
- Ну, а дальше что? Кто это сделал?
- Генерал-фельдмаршал Миних.
- Ясно.
- Что же вам, матушка, ясно?
- Миних объявит правительницей принцессу Анну при ее сыне.
- А гвардейцы шли на Зимний, думая о вас.
- Обо мне? Ну, конечно!
- И теперь пребывают в смущении.
- Они не виноваты. Это Миних. Теперь у него вся власть, как у Надир-шаха, то бишь Фридриха II. Поди. Пусть никто ко мне не входит. Мне нужно помолиться.
- Миних – славный полководец?
- Воинственный. Только от его побед пользы для России не было. Поди.
Оставшись одна, садится к зеркалу:
- И он – мне враг, как и Остерман. Небось, заболел и выжидает, что будет. А ведь странно, почему Миних никогда не обращал на меня внимания? Находил легкомысленной? Счастливый в браке, впрочем, он и за другими женщинами не ухаживал. Привлекая их внимание, невольно чуждался всех? И меня?
Цесаревна вскакивает на ноги:
- Вот тут-то он ошибся. Обманул гвардию и себя, видит Бог!
7
Спустя какое-то время. Лесток и цесаревна.
Лесток:
- Сместив Бирона, Миних заболел и тяжко, говорят.
Цесаревна:
- Теперь вся власть, поди, у Остермана. О, хитрый старый лис! Хотел женить племянника на мне, чтоб только сохранить свое влиянье, а умер он, взойти бы мне на трон, а он пошел на услуженье Анне, одной, другой, им выдуманной, верно, каналья, став с тех пор моим врагом.
- Остерман действительно действует как ваш враг. Я могу перечислить его вины. Подписав духовное завещание Екатерины I и присягнув исполнять его, он изменил присяге; после смерти Петра II и Анны Иоанновны устранил вас, государыня, от престола…
- Дважды, каналья!
- Это он, Остерман, сочинил манифест о назначении принца Иоанна Браунгшвейгского, то есть о возведении на трон Ивана VI.
- А сейчас это он несомненно посоветовал Анне Леопольдовне выдать меня замуж за брата ее мужа Людвига, убогого принца, с обещанием сделать нашей вотчиной Курляндию, а меня герцогиней. Поскольку новый герцог Курляндии Бирон сослан. Какая честь мне после Анны Иоанновны стать герцогиней Курляндской! А ведь Анна обрадовалась искренне, увела меня из зала таинственно и радостно, как общается со своей подругой Менгден, чтобы сообщить новость, прозвучавшую для меня оскорбительно.
- Поэтому вы и ответили так сильно: «Никогда!»
- Сегодня я бы не вышла и за французского короля!
- В самом деле?
- Женщина выходит замуж за корону или мужчину?
- Но вы не можете выйти замуж за вашего камердинера, пусть он мужчина хоть куда.
- Тсс! Есть темы, какие я не обсуждаю со своим доктором.
- Я знаю свое место, хотя ум и опыт расширяют поле моей деятельности, и вы мне доверяете переговоры с иностранными послами.
- Персидский посланник приехал с дарами всем членам царского дома, одну меня обошли подарками. Остерман сделал это с целью унизить меня, - вскипает цесаревна с широкими шагами по всей гостиной. - Он забывает, кто я, и кто он, забывает, чем он обязан моему отцу, который из писцов сделал его тем, чем он теперь есть, но я никогда не забуду, что получила от Бога, на что имею право по своему происхождению.
- Люблю, когда вы гневаетесь! Величия вам не занимать.
- И гнев моего отца вам был люб, Арман?
- О, нет! Не шутите. Я говорю о том, что ваша обычная веселость и красота даже смущали, точно пояс Венеры не давал вам покоя.
- Пояс цесаревны!
- Да, точно! А теперь все чаще вы исполнены величия. Быть вам императрицей!
- Арман, вы веселы, общительны, только, ради Бога, не болтайте лишнего.
- Это я знаю. В отношении вас я даже Миниха не испугался и отказался присмотреть за вами.
- Вы разумно поступили, Арман. А то бы вам пришлось присматривать и за доктором Лестоком.
- И правда! А сейчас о деле, за которое лекаря колесуют, если я донесу на него. Нолькена отзывают.
- Что это значит?
- В Швеции, очевидно, решили, что его переговоры с вами зашли в тупик.
- Я опасаюсь упрека народа, если ради достижения престола нанесу урон России, от завоеванных отцом земель не отщипну ни пяди. Готова заплатить деньгами, если они действительно окажут мне помощь.
- Это и есть тупик. Следует ли шведам начинать войну, да еще на деньги Франции, если от России не будет уступок?
- Это не повод отзывать посла. Что если шведы получили субсидию от Франции и готовы начать военные действия?
Входит камергер Воронцов, первый среди других камергеров, можно сказать, министр двора ее высочества.
- Вы чем-то взволнованы?
- Ваше высочество! Пришли известия о начале военных действий. Явился неофициально, как говорит, Миних. Как понимаю, тайно.
- Он снова на ногах, но не на коне? И он хочет переговорить со мной тэт-а-тэт?
- Да.
- Остерман его достал. Но игрушкой в руках Миниха, как и Бирона, я не буду.
Лесток, собравшись было выйти, вмешивается в разговор:
- Государыня, вам нужен офицер, за которым пойдут гренадеры.
- Гренадеры пойдут за мной и без офицеров, если я позову их.
- Но дабы позвать, нужен офицер.
- Миних уже сделал свое дело. Послушаем, что он скажет.
Воронцов и Лесток выходят, в дверях приглашая Миниха войти.
Цесаревна со вниманием:
- С выздоровлением, ваше сиятельство!
- Благодарю вас, Елизавета Петровна! Не все рады моему выздоровлению. Особенно шведы. Весьма самонадеянно затевать войну на чужие деньги, это же не пушки и снаряды, какие есть. Им нужна победоносная война, а начали с поражения.
Цесаревна невольно обрадовалась, забыв о целях войны.
- Мы шведов побили!
- А говорят, война затеяна ради вас! – воскликнул в свою очередь Миних.
- Это политика европейских стран, преследующих свои цели. Так я им поверю, что они заинтересованы в том, чтобы на русский престол взошла дочь Петра Великого. Им ведь несдобровать.
- Государыня цесаревна! А вы правы, видит Бог! Ах, что же я наделал? Я вижу императрицу в короне, которая вам принадлежит по правопреемству. Я остановился на полпути, поэтому Бог покарал меня. Велите исправить ошибку!
- Вижу, ваше раскаянье искренне.
- Кто у вас смотритель дома? Урядник Щегловитый. Его сюда назначил я, по просьбе Анны Леопольдовны. Она ужасно вас боится.
- Не на своем месте, вот и боится, как Анна Иоанновна. Следят за каждым моим шагом и за каждым, кто приходит в мой дом. О вашем посещении, верно, уже сообщили.
- Государыня, велите сделать то, что почту за честь!
- Сударь, с моей точки зрения, ваша честь, как и Остермана, уже запятнана. Если ваше раскаянье искренне, вы поймете меня.
- Мое раскаянье искренне. Все останется между нами. Примите к сведению, верный вашему высочеству полк отправляют на театр военных действий. Я ухожу от вас в полном восхищении. Если что, дайте мне знать.
- Не беспокойтесь, сударь. Такой ли вы человек, кто раздает короны? Если я захочу, сама могу взять то, что предназначено мне по рождению.
8
Москва. Воробьевы горы. На лужайке расставлены шатры для обеда на природе. Будучи в гостях у князя Голицына Николая Федоровича по случаю его женитьбы на Прасковье Ивановне Шуваловой, сестре Ивана Ивановича, императрица Елизавета Петровна поднялась на Воробьевы горы. Усадьба князя Черемушки находилась внизу на берегу Москвы-реки.
Конец августа. Воздух чист и прозрачен. Императрица Елизавета Петровна прогуливается в сопровождении Ивана Ивановича Шувалова.
За кустами на пригорке, откуда видна вся Москва за излучинами реки маски, словно сейчас опустившиеся с небес.
Императрица одета в легкое летнее платье наподобие пеплоса и сандалии - она вся в движении, как в танце:
- Ты молод! Разве в том беда? И я с тобою молода! Смотри! Я говорю с тобой стихами? И пью нектар любви устами…
Иван Шувалов, взволнованный и счастливый, оглядывается:
- Ваше Величество, хотя мы здесь не на виду у всех, но нас кто-нибудь да видит.
- Никто не смеет за нами подглядывать. Впрочем, лучше держаться нам на виду, в обществе нельзя уединяться.
- У меня в сумке «Риторика» Ломоносова. Я могу вам что-нибудь почитать.
- «Риторику» я понемножку почитываю. Там есть одно стихотворение…
- «Ночною темнотою…»?
- Да!
Шувалов с восторгом:
- Я думаю, это лучшее стихотворение из русской лирики!
- Это разве не Анакреонт?
- Вольный перевод.
- Читайте!
Иван Шувалов шутливым голосом, разыгрывая роли.
:
Ночною темнотою
Покрылись облака,
Все люди для покою
Сомкнули уж глаза.
Внезапно постучался
У двери Купидон,
Приятной перервался
В начале самом сон.
«Кто там стучится смело?» -
Со гневом я вскричал.
«Согрей обмерзло тело, -
Сквозь дверь он отвечал. –
Чего ты устрашился?
Я мальчик, чуть дышу,
Я ночью заблудился,
Обмок и весь дрожу».
Тогда мне жалко стало,
Я свечку засветил,
Не медливши нимало,
К себе его пустил.
Увидел, что крилами
Он машет за спиной,
Колчан набит стрелами,
Лук стянут тетивой.
Жалея о несчастье,
Огонь я разложил
И при таком ненастье
К камину посадил.
Я теплыми руками
Холодны руки мял,
Я крылья и с кудрями
Досуха выжимал.
Он, чуть лишь ободрился,
«Каков-то, - молвил, - лук,
В дожде, чать, повредился»,
И с словом стрелил вдруг.
Тут грудь мою пронзила
Преострая стрела
И сильно уязвила,
Как злобная пчела.
Он громко рассмеялся
И тотчас заплясал.
«Чего ты испугался? –
С насмешкою сказал. –
Мой лук еще годится,
И цел и с тетивой;
Ты будешь век крушиться
Отнынь, хозяин мой»
Императрица с восхищением в глазах:
- Ты будешь век крушиться
Отнынь, хозяин мой!
- Когда я хозяин Купидона, крушиться мне ни к чему. Я век буду радоваться жизни, поклоняясь красоте! Поклоняться, значит, владеть.
- Быть тебе камер-юнкером!
- Это звание по мне, вполне соответствует моему возрасту. Засиделся я в пажах! Впрочем, я шучу. Простите, Ваше Величество! Я заигрался, как мальчик.
- Как Купидон, который сам себе хозяин.
- А вы, как Венера, которая сама себе хозяйка.
- Это предостережение?
- Подумать никогда не мешает.
- Опрометчивой никто меня не назовет. Вы поедете со мной в Воскресенский монастырь.
В небесах на закате быстро несутся облака, словно во времени, а внизу над рекой стрекот насекомых и пенье птиц разносится, с выделением трелей и переливов соловья, как весной.
ХОР МАСОК
На Воробьевых горах соловьи
Здесь от века поют о любви.
И впервые им вторит Венера,
Засверкав из-за туч для примера
Всех влюбленных на Руси,
Как стихи пронеслись о любви.
О, порфироносная столица,
Здесь новый мир творится,
Вдохновений счастия и мук,
Здесь воздвигнется храм наук!
Ведь любовь не игра, а стремленье
К красоте и новое рожденье
Идей, деяний и детей.
- Что-то нескладно получилось!
- Импровизация студентов из будущего.
- Паж произведен в камер-юнкеры?
- В Воскресенском монастыре в день ангела императрицы, как мы знаем о том. Вероятно, со свадьбой сестры пажа императрица подумала и об его участи. Это же чудесно!
9
Большой Петергофский дворец. Празднества в связи с завершением строительства. Здесь все важные сановники.
Здесь великий князь и великая княгиня, разыгрывающие Пьеро и Коломбину в сопровождении Арлекина.
Здесь Растрелли и Ломоносов, с которыми врозь или вместе ведет беседы Шувалов.
Вечер интермедий, в устройстве которых принимает участие императрица, она одевает кадетов в мужские и женские платья, которые выходят на сцену, разубранную под содержание стихов Ломоносова, название которых написано на плакате. Это как живые картины, с участием Хора.
Надпись на иллюминацию
Сентября 5 дня 1748 года
ХОР ЮНОШЕЙ И ДЕВУШЕК
Богиня красотой, породой ты богиня,
Повсюду громкими делами героиня,
Ты мать щедротами, ты именем покой:
Смущенный бранью мир мирит господь тобой.
Российска тишина пределы превосходит
И льет избыток свой в окрестные страны:
Воюет воинство твое против войны;
Оружие твое Европе мир приводит.
Занавес. Провисает новый плакат, который остается с открытием занавеса.
Надпись на спуск корабля «Александр Невский» 1749 года
На сцене изображение корабля и маленькая лодочка, куда усаживаются из Хора кадеты по ходу действия.
ХОР ЮНОШЕЙ И ДЕВУШЕК
Гора, что горизонт на суше закрывала,
Внезапно с берегу на быстрину сбежала,
Между палат стоит, где был недавно лес;
Мы веселимся здесь в средине тех чудес.
Но мы бы в лодочке на луже чуть сидели,
Когда б великого Петра мы не имели.
Занавес. Провисает новый плакат, который остается с открытием занавеса.
Надпись на иллюминацию
Ноября 25 дня 1752 года
Вся сцена украшена цветами.
ХОР ЮНОШЕЙ И ДЕВУШЕК
Когда ночная тьма скрывает горизонт,
Скрываются поля, леса, брега и понт.
Чувствительны цветы во тьме себя сжимают,
От хладу кроются и солнца ожидают.
Но только лишь оно в луга свой луч прольет –
Открывшись в теплоте, сияет каждый цвет,
Богатство красоты пред оным отверзает
И свой приятной дух как жертву проливает.
Подобен солнцу твой, монархиня, восход,
Которой осветил во тьме российский род.
Усердны пред тобой сердца мы отверзаем,
И жертву верности тебе все изливаем.
Представления завершаются пушечной пальбой с кораблей и фейерверком, что Ломоносов называет иллюминацией.
10
Царское Село. Прием в связи с завершением строительства Большого дворца в 1756 году. Столы были накрыты под вечер в саду. Один, большой, для самых именитых гостей, с креслами, и столы, где закусывали стоя и бродили с бокалами.
Иван Шувалов, сидевший напротив императрицы, то и дело вставал, возможно, выполняя ее поручения, какие она давала неприметно движением пальцев. Так она было призвала Франческо Растрелли поговорить о перестройке Зимнего дворца, построенного его отцом для Анны Иоанновны.
И тут императрица заметила появление в саду Михайло Ломоносова и, соответственно, все вокруг обратили на него внимание. Иван Шувалов подошел к Ломоносову, который сделал даже движение в сторону, не успев после рюмки водки закусить.
- Михайло, я получил такую отповедь от тебя за дружеский совет, что пребываю в полном восхищении.
Ломоносов рассмеялся:
-А я каюсь, и мне стыдно. Не перед вами мне вставать на ходули, на которых Сумароков разгуливает перед нами, смертными.
- И то и дело оземь.
Маски наблюдают за Шуваловым и Ломоносовым.
- О чем речь?
- Очевидно, о письме поэта, которым восхищался Пушкин. «Никто в жизни меня больше не изобидил, как ваше превосходительство. Призвали вы меня сегодня к себе. Я думал, может быть какое-нибудь обрадование будет по моим справедливым прошениям. Вдруг слышу: «Помирись с Сумароковым», то есть сделай смех и позор. Свяжись с таким человеком, который ничего другого не говорит, как только всех бранит, себя хвалит и бедное свое ритмичество выше всего человеческого знания ставит.
Я забываю все его озлобления и мстить не хочу никоим образом, и Бог не дал мне злобного сердца; только дружиться и обходиться с ним никоим образом не могу, испытав через многие случаи и зная, каково в крапиву…
Не хотя вас оскорбить отказом при многих кавалерах, показал я вам послушание, только вас уверяю, что в последний раз… Будь он человек знающий и искусный, пусть делает он пользу отечеству, я по малому таланту так же готов стараться, а с таким человеком обхождения иметь не могу и не хочу, который все прочие знания порочит, которых в духу не смыслит.
И сие есть истинное мое мнение, кое без всякие страсти ныне вам представляю. Не токмо у стола знатных господ или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога, который мне дал смысл, пока разве отнимет…»
- Гений!
Между тем императрица, заметив маски, вышла из-за стола, поглядывая на них, и они последовали за нею в глубь аллеи. Их никто не видел, кроме императрицы, и для нее обыкновенно они оставались невидимыми.
Коломбина:
- Она нас узнала?
Арлекин:
- Мы можем заговорить с нею?
Пьеро:
- Не прежде, чем она с нами.
Внезапно императрица обернулась и остановилась:
- Так это вы из юности моей в костюмах из комедий итальянских, но с речью свежей юных россиян, и голоса я ваши узнаю! Я думала, вы мне всего лишь снитесь. Но сны ведь забываются с рассветом. Или вся жизнь моя всего лишь сон?
- Прекрасный сон прекрасной цесаревны!
- Иль грезы юности, взошедшие, как самая блистательная явь!
Императрица рассмеялась:
- Увы! Не так все просто и во снах, с соперничеством европейских стран, когда Россия жаждет тишины возлюбленой, как пишет Ломоносов. Открыли университет в Москве! Откроем Академию художеств!
Пьеро:
- Ужели это сон?
Коломбина:
- Вы снитесь нам! А с вами жизнь восходит из былого при звуках клавесина иль свирели.
Императрица с изумлением:
- И я живу, как прежде? Я вне смерти?
Пьеро:
- Прекрасное предвечно и нетленно, что и природа кажет по весне!
Императрица, задумываясь, словно уходя в свои раздумья:
- Так некогда и в Смольный монастырь, прекраснейшее здание на свете, уйти в монахини, столь жизнь цветет и, кажется, предвечно ей цвести. Но счастье мимолетно и усталость охватывает тело, словно немощь, - то красота уходит, точно юность, и что же остается в жизни сей?
Коломбина:
- Любовь.
Императрица в ужасе:
- О, Коломбина! За тобою – Смерть! Она в накидке с твоего плеча… Увы! Увы! Не сдобровать Петрушке.
Над прудами вспыхивает фейерверк.
ХОР МАСОК
Елизавета, с красотой принцесс,
Каких и не бывало, из чудес
Петра в его неистовых дерзаньях
Жизнь обновить для счастья и познанья,
Она последовала за отцом,
Взойдя на трон, во всем,
И с ней питомцы новые поспели –
Шувалов, Ломоносов и Растрелли,
И Парадиз, вселенская мечта,
Объяла праздничная красота
Дворцов и празднеств пышных
И дам, как расцветают вишни, -
Сошлись здесь Запад и Восток,
Любви, поэзии исток!
III
1
Екатерина признана Великой.
Царе-мужеубийца и блудница.
Нерусская на троне чем затмила
Елизавету, кроткую на троне,
Вернувшую на путь Петра Россию,
С Растрелли городу придавшей пышность
Возвышенную русского барокко?
Эстетики в России Ренессанса!
И образ жизни празднично-веселый,
С балами-маскарадами, с французским,
С театром при дворе и одами
Михайло Ломоносова впервые
На русском языке, с грамматикой,
Впервые им составленной, - не слава?
С Московским университетом - ими
Основанным на благо просвещенья.
А чем прославлена Екатерина?
Закрепощением крестьян, ведя
Беседы с энциклопедистами?
С жестоким подавлением восстаний?
Всего лишь славой русских полководцев,
Плеяды славной из птенцов Петра!
Екатерина невзлюбила сына,
Побаиваясь мести за отца
И блуд безудержный, - так внука подвела,
Который покусился на убийство,
Играя праведника милостиво.
У трона угнездилось так злодейство.
2
Царское Село. Прогулка императрицы Екатерины II со свитой на заднем плане, на переднем Хор фрейлин в масках в движениях танца или пантомимы.
Х о р ф р е й л и н в м а с к а х.
О, вид величия и славы!
(Пляшет.)
Венец избрав не для забавы,
С умом, с возвышенной душой,
Счастливая судьбой,
Она воссела на российском троне
Звездою утренней на небосклоне.
(Пантомима.)
Венерой, что ли? То намек,
В нескромности упрек.
(Пляшет.)
Вступив с философами в переписку,
Не подвергаясь риску
Безбожницей прослыть,
Она умела здраво жить.
(Останавливается.)
В войне ж простерши руку до Тавриды,
Со славой северной Семирамиды,
Чего еще возжаждешь ты
В неистовстве мечты?
(Снова в движении.)
Или роскошные палаты
Влекут и славу Клеопатры
Измерить сладострастие до дна,
Как буйствует в крови весна!
(Пляшет.)
Проста, правдива в чувствах,
Находишь пользу и в искусствах
Для просвещенья и услад,
И жизнь цветет, как сад
Галантных празднеств в день весенний
Средь грома пушек и сражений.
Но строже Божий взор.
Во славе пышной и укор.
3
Зимний дворец. Придворный бал. Слева и справа сцены сановники, офицеры, дамы; на переднем плане в два ряда стоят статс-дамы и иностранные министры, которых обходит императрица Екатерина II, заговаривая с ними, затем она останавливается посередине между рядами и подзывает к себе знаком княгиню Дашкову.
1-я д а м а. Княгиня Дашкова с возвращением из-за границы в большом фаворе.
2-я д а м а. А еще говорят, нельзя надолго покидать двор, забудут.
1-я д а м а. Да, если уедешь в Москву или застрянешь в деревне. Хотя княгиня Дашкова, занимаясь воспитанием сына, путешествовала как частное лицо, ее всюду привечали как первую статс-даму ее величества.
2-я д а м а. Она прославилась в Европе, как героиня, а также, что весьма странно, умом и познаниями, как ее сестра графиня Бутурлина красотой.
1-я д а м а (шепотом). Говорят, сын Дашковой высок ростом, красив и статен, весь в отца, и в нем-то все дело...
И м п е р а т р и ц а. Княгиня, я ношусь с одною мыслью уже два дня; поговорим сейчас, хотя бы на балу.
К н я г и н я. Какая мысль столь заняла вас, государыня?
И м п е р а т р и ц а (с улыбкой). Такая - никому бы не пришла из всех властителей, какие были, на ум, а мне пришла, я в восхищеньи. И вас прошу - я вполне серьезно - возглавить Академию наук.
К н я г и н я (выражая крайнее изумление). О, государыня!
И м п е р а т р и ц а. Конечно, неожиданность для вас и для Европы, тоже для России, но ум ваш и познания достойны сей должности во благо просвещенья, а также важно ваше бескорыстье. Ведь храм наук в хищениях погряз...
К н я г и н я. Нет, не могу принять я это место, мне чуждое по всем моим понятьям. Уж если не смеетесь надо мною, позвольте мне сказать: нет, не хочу я из любви к вам рисковать предстать посмешищем, не оправдав ваш выбор.
И м п е р а т р и ц а (с самой ласковой, интимной улыбкой). Я знала, вы так скажете. Но прежде готовы были рисковать вы жизнью ради меня и родины, то ныне так больше вы не любите меня?
К н я г и н я (взволнованная, желая все обратить в шутку). Нет, лучше сделайте меня, прошу, начальницей хотя бы ваших прачек, и вы увидите, с каким бы рвеньем я стала б вам служить, душой спокойна.
И м п е р а т р и ц а. Теперь же вы смеетесь надо мною, придумав недостойное вас место.
К н я г и н я. Вы думаете, знаете меня, но вы меня не знаете.
И м п е р а т р и ц а. Не знаю?
К н я г и н я. Любая должность, исходя от вас, почетной станет, как ее займу я, хозяйка ваших прачек превратится в одну из высших званий при дворе, и мне завидовать все будут.
И м п е р а т р и ц а. Сказка! Как мило шутите, а я серьезна.
К н я г и н я. Я не умею мыть белье, но если ошибки здесь мои не столь серьезны быть могут по последствиям, здесь нет, директор Академии наук, ошибки допустив, он нареканья на вас же навлечет - за выбор странный.
И м п е р а т р и ц а. Вы в курсе, как меня тут подвели, и храм наук на грани разоренья...
К н я г и н я. Тем хуже, кто навлек к себе презренье, берясь за непосильные дела.
И м п е р а т р и ц а (оглядываясь вокруг). Княгиня, хорошо, пока довольно об этом здесь, и так на вас все смотрят. А что до вашего отказа, это меня все больше убеждает в том, что лучшего мне выбора не сделать.
Императрица усаживается играть в карты, и начинаются танцы. Две кадрили - показательное выступление под руководством балетмейстера.
Как бы отдельно от бала в круге света возникает высокая фигура с крупными чертами лица - в окружении Хора фрейлин в масках. Это Державин.
Х о р ф р е й л и н в м а с к а х
(то хором, то отдельными голосами).
Кто это? На балу придворном
В мечтах, как юноша, он бродит;
А уж не молод и, поди,
Нет орденов-то на груди.
- Он здесь и там, где небо блещет,
В лесах он носится, как леший,
Вперяя в мирозданье ум,
Беспечен и угрюм.
- Служил он десять лет солдатом,
В воображении богатом
Пегаса оседлав, он взмыл,
Как он любил,
До небосклона
И далей Геликона.
(Пляшет вокруг поэта.)
Д е р ж а в и н. О, Музы! Вы мне нашептали оду "К Фелице", но что делать с нею мне?
Х о р ф р е й л и н в м а с к а х. "К Фелице"? Иль к самой императрице, что сочинила сказочку для внука? - Фелица в ней - премудрая царевна.
Д е р ж а в и н. И в оде аллегория уместна, но, говорят, неслыханно смела, хотя под видом сказки о Фелице, какой императрица хочет слыть, премудрой, справедливой и сердечной; а что касается ее вельмож, сатиры тут немного, только правда, пусть в форме шутки ясного ума. Но князь Потемкин что-то уж прослышал и оду требует ему представить; а я у генерала-прокурора в Сенате, где служу, в плохом счету. Кто сладит с ними? Оду спрятать можно, хотя и поздно, может быть, а дар?!
Л ь в о в (со смехом). Гаврила Романович! С кем вы тут разговариваете?
Д е р ж а в и н (словно очнувшись). О, боги! Львов! И ты, мой друг, попал на бал, придворный бал!
Л ь в о в. Как ты, Державин. А где Пленира?
Д е р ж а в и н. Я не туда забрел.
Л ь в о в. Вперяя взор на солнце, как орел?
Д е р ж а в и н. Я не охотник шаркать по паркету.
Л ь в о в. Согласно па и этикету?
Д е р ж а в и н. Ведь здесь же не Парнас...
Л ь в о в. И пышность эта не про нас?
Д е р ж а в и н. За нами наблюдают две-три маски. Очаровательные глазки сияют, как в цветах роса.
1-я м а с к а. Ах, Маша! Мы же в масках. Подойдем к Николе.
2-я м а с к а. С ним заговорил Державин. Мы подойдем как будто бы к нему.
3-я м а с к а. Зачем?
1-я м а с к а. Как маски с ним заговорим.
3-я м а с к а. Он нас узнает сразу.
2-я м а с к а. Он узнал. И глаз не сводит, грустный до озноба.
3-я м а с к а. Мы встретились одни, а бал мишурный - всего лишь сон.
2-я м а с к а. Нет, сон скорее Львов. Как он, поэт, попал на бал придворный? Скорее в грезах, чтоб тебя увидеть.
3-я м а с к а. Ну, хорошо. Он мой весенний сон. Как подойти к нему, чтоб не нарушить его видения в минуты грез?
1-я м а с к а. Нет, этого не вынесу я дольше.
3-я м а с к а. Поди же потанцуй.
1-я м а с к а. Пока ты с нами и всем отказываешь, нас обходят.
3-я м а с к а. Простите, милые. Я не могу и шага сделать в танце, чтоб не ранить того, кто видит здесь меня одну, - лишь с ним бы закружилась с упоеньем, как и запела б с полным торжеством.
Л ь в о в. Услышать только б нам их голоса...
Д е р ж а в и н. По стати и по грации то сестры.
Л ь в о в. Глаза, как звезды; между нами версты; в разлуке мы глядим, как из тюрьмы.
Д е р ж а в и н. Ах, лучше перейти на прозу...
Л ь в о в. Чтобы достать нам розу, как пишут, без шипов? О, символ счастья, о, любовь!
Д е р ж а в и н. Она ждет приглашения. Смелей! Как может быть! Не узнаешь ты милой?
Л ь в о в. Не узнаю - столь зачарован ею. В ее очах вся глубина вселенной, вся прелесть неги света и весны. Любовь моя, отрада, Муза, песня. Жена моя, с которой мы в разлуке со дня венчанья в церкви, с поцелуем в уста, поющие без слов любовь.
Д е р ж а в и н. Жена? Как, вы повенчаны? Когда?
Л ь в о в. Лишь встречи глаз и лишь напев прелестный, которым все прельщаются в восторге, а я в тоске безмолвно слезы лью, не в силах вынесть, как ее люблю.
Д е р ж а в и н. И эта мука длится уж три года?
Л ь в о в. Три года? Нет, пять лет тому, как я к ней сватался и, как другой поэт, мой бедный друг Хемницер, получил отказ в ее руке, не от нее, родителей ее, поскольку беден и тож поэт, - все это длится вечность!
Д е р ж а в и н. Ну да, у Музы в женихах поэты. А замуж ведь выходят за господ почтенных и богатых, с положеньем... Но ныне Львов рисует ордена, чеканит у самой императрицы; он архитектор, мастер горных дел, печей плавильных, в языках сведущ, как Ломоносов и под стать Петру. О, буду я еще на вашей свадьбе петь гимны Купидону с Гименеем!
Л ь в о в. А свадьба уж была, тому три года.
Д е р ж а в и н. Все втайне? Это правда? Жизнь в разлуке, медовый месяц так не наступил? Ну, даже у Ромео и Джульетты была одна единственная ночь!
Л ь в о в. Что ночь одна? Мы выработать счастье взялись без слез и вздохов, нас любовь соединяет, поднимая выше, и я в трудах, в разъездах, у печей плавильных горячей дышу любовью, какая лишь растет, объемля мир.
Д е р ж а в и н. И к Майне ты не подойдешь сейчас?
Л ь в о в. Ее назвал ты Майной? О, поэт! Боюсь я подойти, заговорить, услышать голос, лучезарно-нежный, как если бы пропела кантилену, сама слагая музыку и стих, что вынести без слез я не сумею. Боюсь, к ней броситься и зарыдать. (Убегает прочь.)
Входит Потемкин в парадном мундире, при множестве орденов, на голову выше других, все взоры обращаются к нему; он подходит прямо, тесня в сторону генерала Ланского, к столику, за которым играет в карты императрица.
1-й с а н о в н и к. На бал один явился с опозданьем. Ему все можно.
2-й с а н о в н и к. Наверно, новости имеет важные. К императрице идет, не видя никого вокруг.
Н а р ы ш к и н. Да с глазом-то одним куда смотреть!
1-й с а н о в н и к. Но взгляд его надменен и остер, презренье и усмешка в нем сверкают.
2-й с а н о в н и к. Уж не войну ли снова затевает?
Н а р ы ш к и н. Иль фаворит заврался, и светлейший решил убрать его куда подальше?
2-й с а н о в н и к. Тсс!
П о т е м к и н. Простите, государыня! Дела, когда я ими занят, лень отбросив, как сон и грезы, дней, ночей не знают; с постели вдруг поднялся - и на бал!
И м п е р а т р и ц а. Ах, что случилось, князь? Скажите здесь.
П о т е м к и н. В Крыму у хана распри начались, и время нам вмешаться, прежде турок, и миром все решить, уж ясно как. Пришел проститься. Еду рано утром.
И м п е р а т р и ц а (поднимаясь). Зачем такая спешка и публичность?
П о т е м к и н. Я еду на войну один, покуда все веселятся здесь и интригуют, вельможи, генералы-тунеядцы, чтоб дело важное закончить мирно: синица в клетке, а журавль - в когтях двуглавого орла.
И м п е р а т р и ц а (проходя к выходу). Прекрасно. С Богом!
Бал продолжается.
4
Зимний дворец. В ряде залов бал-маскарад: в одном танцы, в другом шествие, в третьем столы с яствами и винами, куда попадают и две вереницы масок, шествующих и летящих в танце.
Х о р ф р е й л и н в м а с к а х
О, горе! Горе! Фаворит Ланской
Во цвете лет обрел покой.
- Отставлен с щедрою наградой,
Чтоб жизнь провел с отрадой?
- О, нет! При ясном небе гром:
Счастливец лопнул животом.
(Пляшет, изображая горе.)
Упала в обморок Фелица,
Как в горе всякая девица.
И вдруг со старостью срослась,
Как в траур облеклась.
На мраморные плиты
С изображеньем фаворита
Несла она цветы...
О, воплощенье горестной мечты!
(Пляшет.)
Явился в Петербург Потемкин
Рассеять траура потемки.
И ныне праздник. Маскарад!
И жизнь цветет в нарядах дам, как сад.
(Пляшет.)
У Северной Семирамиды
Вельможа новый - князь Тавриды,
Эллады дальний полуостров,
Мифических сказаний остов,
Взошедший у российских берегов,
С изваяньями богов.
В обломках драгоценный мрамор
Прекраснейших на свете храмов
Поет вино, свободу вновь
И вновь, и вновь любовь!
(Пляшет, ведя за собою вереницу масок.)
Выделяются две дамы.
1-я д а м а. В разгаре бал, а где императрица?
2-я д а м а. Да здесь она. С графиней Брюс оделись и в платья маскарадные, и маски по всем приметам, чтобы не узнали императрицу, путая с графиней, и этого довольно для веселья; инкогнито пред публикой широкой соблюдено, но не для нас. Идем.
1-я д а м а. Ланской оплакан горько и - забыт?
2-я д а м а. Ну да! Не первый, не последний; как собачку, оплакав горько, забывают вскоре, когда другая тварь исходит лаской. Всегда любима лишь живая тварь.
1-я д а м а. От слез и горя даже похудела, что, впрочем, женщине всегда приятно, и молодость вернулась к ней опять.
2-я д а м а. И одноглазый Купидон явился.
1-я д а м а. Скорее Марс, а может быть, Юпитер?
2-я д а м а. Кто будет фаворитом ты не знаешь?
1-я д а м а. Зачем мне знать? Амуры строить с фаворитом не вздумай - до кнута дойдешь.
2-я д а м а. О, Боже! Ну, какие нравы!
Два иностранных посла.
1-й п о с о л. Графиня Брюс?
2-й п о с о л. Сама императрица! Играет роль графини в маскараде свободы ради и для испытаний красавцев, приглянувшихся ей.
1-й п о с о л. А говорят, графиня принимает от имени императрицы тех, кто домогается ее вниманья, порасспросить и выслушать признанье.
2-й п о с о л. Порасспросить и выслушать признанье? Какие пустяки! Нет, больше!
1-й п о с о л. Что-о?
2-й п о с о л . Как дегустатор вин, она должна попробовать и вкус, и крепость соков, пьянящих вмиг до головокруженья.
1-й п о с о л. Не всякий вынесет такой экзамен.
2-й п о с о л. Разборчивость едва ль уместна в играх, любовных играх у подножья трона.
Княгиня Дашкова и дама в розовой маске (ее сестра красавица графиня Бутурлина); обе следят за князем Дашковым, который увивается вокруг дамы в черной маске.
Р о з о в а я м а с к а. Ты слышала о слухах?
К н я г и н я. Да, конечно. Я знаю, князь Таврический намерен представить сына моего царице, как и сказать иначе, ей на радость. Я в этом не участвую никак. Но слишком я люблю императрицу, чтобы препятствовать тому, что может доставить удовольствье ей, но я из уважения к себе не стану участье в этом деле принимать. Ах, впрочем, и никто не спрашивает меня... И сын... А будет фаворитом, воспользуюсь я этим лишь однажды: исхлопотать мне отпуск трехгодичный, чтобы уехать за границу вновь.
Р о з о в а я м а с к а. А знает ли Павлуша об интриге Потемкина?
К н я г и н я. Конечно.
Р о з о в а я м а с к а. Но почему он бегает за дамой на глазах ее величества, возможно, ждущей вниманья от него к царице бала?
К н я г и н я. Он словно в лихорадке. Неужели он все боится участи подобной - у крестной матери своей предстать любовником, он юн еще душою. Иль участи Ланского не желает - буквально лопнувшего животом, быть может, и от яда? Я пророк.
Р о з о в а я м а с к а. Но, кажется, тебя не слушают ни сын, ни дочь, что странно, ты умна... Ах, Лизе бы твой ум…
К н я г и н я. ... и красоту твою...
Р о з о в а я м а с к а. ... была б императрицей. Тсс! (Рассмеявшись, уходит в сторону.)
К н я г и н я (про себя). Зачем Потемкин хочет в фавориты поставить сына моего? Усилить врагов своих из русской партии из братьев Воронцовых с Безбородко? Иль хочет примиренья и союза да против партии наследника престола с графом Паниным в главе? Потемкин ведь один. Его не любят все лица у престола, видя в нем временщика, он узурпатор власти, он соправитель, пуще он злой гений императрицы. Так считают все, хотя, быть может, все наоборот. С ним быть в союзе с сыном-фаворитом? Когда б меня спросили...
Н а р ы ш к и н (в плаще и маске как Арлекин). Когда рожден я Арлекином, что же, я буду им для милой Коломбины, влюбленной не в меня, - в Пьеро. Вот он! (Идет за князем Дашковым с его дамой в голубом платье и черной, усыпанной бриллиантами маске.) Вот он!
Ч е р н а я м а с к а (оборачиваясь). Что, сударь, вам угодно?
Н а р ы ш к и н. О, Коломбина!
К н я з ь Д а ш к о в. Вы ошиблись, сударь. Она со мной, не видите?
Н а р ы ш к и н. Пьеро!
К н я з ь Д а ш к о в. Я князь Дашков.
Н а р ы ш к и н. Но это все равно. О, Коломбина! Я твой Арлекин.
Ч е р н а я м а с к а. Я Коломбина? Только не твоя.
Н а р ы ш к и н. Измена?! Вертихвостка! Шлюха!
К н я з ь Д а ш к о в. Сударь, сдается мне, вы заигрались слишком. (Берет Нарышкина за шиворот и встряхивает.)
Н а р ы ш к и н. Пьеро! Уйми свой пыл нездешней страсти, хочу сказать я, некудышней страсти. Погнавшись за синицей, ты упустишь журавля в небе.
К н я з ь Д а ш к о в. Черт! Бежим отсюда.
Ч е р н а я м а с к а. Что он сказал? Ведь это ж маскарад.
К н я з ь Д а ш к о в. Жизнь в роскоши, что маскарад мишурный; я воин, а не шут Пьеро.
Ч е р н а я м а с к а. Ты князь, я знаю, но в игре я Коломбиной готова быть твоей, когда влюблен в меня прекрасный мой Пьеро.
К н я з ь Д а ш к о в. Моей? О, буду, буду я твоим Пьеро, как ты моею милой Коломбиной, влюбленной нежно до потери сил.
Ч е р н а я м а с к а. Ты очень мил. Но что же если выбор императрицы на тебя падет?
Графиня Брюс и императрица в масках следуют за князем Дашковым с его дамой.
И м п е р а т р и ц а в м а с к е. Ах, князь Дашков не нами занят, видишь?
Г р а ф и н я в м а с к е. Кто водит за нос нашего красавца?
И м п е р а т р и ц а в м а с к е. Пускай. Тем лучше. Все-таки мой крестник.
Г р а ф и н я в м а с к е. Забавно даже.
И м п е р а т р и ц а в м а с к е. Мило, я согласна. Но слухи отвращают от шагов в угоду чьим-то домыслам, к тому ж, напрасным, ибо мне ль служить княгине через сына, с братьями ее у трона? Нет, этого не может пожелать наш одноглазый Купидон. Недаром, я думаю, князь Дашков одержим какой-то вольной страстью к черной маске, не думая о сватовстве совсем.
Г р а ф и н я в м а с к е. То игры Купидона?
И м п е р а т р и ц а в м а с к е. Несомненно. Он сети нам расставил, да не там, где собралась к купанию Киприда.
Г р а ф и н я в м а с к е. Не там, где граф Мамонов выжидает, принявши стойку, как ищейка, нет?
И м п е р а т р и ц а в м а с к е (разглядывая графа Мамонова). Не столь красив, но как-то по-мужски граф привлекателен, суров и нежен. (Вздохнув.) Серьезен граф уж слишком и умен, а мне же нужен отнюдь не философ.
Г р а ф и н я в м а с к е. Ах, знаю я, эпикуреец юный, похожий на Ланского и другой, ведь новизна - как лакомый кусочек - в нас возбуждает аппетит.
И м п е р а т р и ц а в м а с к е. Вот он! Узнала я его.
Г р а ф и н я в м а с к е. Из адъютантов?
И м п е р а т р и ц а в м а с к е. Не знаю, может быть, из самозванцев. Тем лучше! Поскорей заговорим. Я знаю по фамилии: Ермолов!
Г р а ф и н я в м а с к е (уединяясь с молодым офицером у колонны). Благожелательность императрицы к мужчине - то желание любви, и нежных ласк, и страсти всепобедной, - готов ли ты, мой друг, свершить сей подвиг воистину любить до умиленья, с беспечной негою уничиженья не тело женское в пучине лет, а душу, любящую в неге страсти?
Императрица, рассмеявшись, знаком показывает графине и Ермолову следовать за нею, словно прячась от Потемкина, которого все окружают с его появлением. Заметив манерв императрицы, Потемкин следует за нею, но двери в одну из комнат закрываются перед ним.
П о т е м к и н. Смешную роль приходится играть не ради услаждения Фелицы, а ради дела, чтоб не помешали, - в угоду низменных страстей и целей готовы фавориты замутить и голову, одну из лучших в свете; пускай владеют сердцем, не умом, для женщины услада - это сон, с веселым пробуждением для дела, и тут-то помыслы мои ей внятны, как собственные, будто нашептали ей ангелы во сне иль гений мой. Смешная роль не столь ничтожна, право, когда за ней свобода для решений в вопросах мира и войны в Европе во благо государства, не мое; хотя я о себе не забываю, купаясь в роскоши, как князь Таврический, герой мифический, сказать по правде, и в почестях, как генерал-фельдмаршал, и первый как министр, и военный, и канцлер, я всесильный и могучий, по разумению императрицы, не знаю как, ее я ученик и должен быть козлом я отпущенья.
Г р а ф и н я Б р ю с в м а с к е. Светлейший князь, а маскарад удался.
П о т е м к и н. Кто сей счастливец? Я его не знаю?
Г р а ф и н я Б р ю с в м а с к е. Ермолов!
Г о л о с а. Ермолов! Ермолов!
Проносится известие о выборе фаворита, и маски собираются у столиков с яствами и винами, как на свадебном пире. Князь Дашков и его дама поднимают бокалы, из-за стола к ним тянется Нарышкин.
Н а р ы ш к и н. О, свадьба Коломбины! Ночь любви!
Смех, поцелуи, объятия,- начинается нечто вроде вакханалии.
5
Царское Село. Екатерининский дворец. В приемной ряд сановников, в стороне от всех Державин с папкой бумаг. Входит княгиня Дашкова.
К н я г и н я. Гаврила Романович! Рада вас видеть.
Д е р ж а в и н. Княгиня, взаимно. Позвольте ручку.
К н я г и н я. Нет. Здесь целуют лишь одну руку, коли позволяют - далеко не всем - в знак благоволения и милости. Как ваши дела?
Д е р ж а в и н (снижая голос). Дело мое кончено. Гудович дурак, а я умен. Ее величество с особливым вниманием изволила рассмотреть доклад 6-го департамента о моих проступках, о которых Гудович доносил, и приказала мне чрез статс-секретаря объявить свое благоволение точно сими словами: "Когда и сенат уже его оправдал, то могу ли я чем автора "Фелицы" обвинить?" - вследствие чего дело повелела считать решенным, а меня представить. Почему я в Царском Селе и был представлен; оказано мне отличное благоволение: когда пожаловала руку, то окружающим сказала: "Это мой собственный автор, которого притесняли". И оставлен был я в тот день обедать в присутствии ее величества.
К н я г и н я. Обо всем этом я слышала и очень рада за вас и за императрицу. Говорят, она даже вновь читала "Фелицу" и произносила строки: "Что будто завсегда возможно Тебе и правду говорить".
Д е р ж а в и н. Однако в высоких сферах оправдан и скорее, как поэт, а не губернатор, хотя безвинный, понес из-за взысканий убытки и не знаю, виноват или не виноват, в службе или не в службе?
К н я г и н я. Как так?
Д е р ж а в и н. Я написал императрице еще письмо, принося благодарность за правосудие, и с просьбой, чтобы мне было и впредь производилось до определения меня к должности остановленное жалованье, как это делается в подобных случаях, на основании указа 1726 года.
К н я г и н я. Указа 1726 года?
Д е р ж а в и н. Но, главное, я просил об аудиенции для личного объяснения по делам Тамбовской губернии.
К н я г и н я. Это что у вас?
Д е р ж а в и н. Моя переписка с наместником Гудовичем. По ним все мои дела видны, как на ладони.
К н я г и н я. Нет, нет, Гаврила Романович. Эту кипу бумаг оставьте. Вникать в подробности решенного дела ее величество не станет. Вы напугаете ее, и она не дойдет до решений, для вас единственно важных.
Д е р ж а в и н. Вы думаете?
К н я г и н я. Абсолютно уверена. Вы знаете, какие события в прошлый раз вмешались в вашу судьбу? В день вашего представления пришли известия о событиях во Франции. А ныне ясно - там революция, что весьма взволновало государыню. Так, что, понимаете, ей не до Гудовича, а аудиенция вам будет дана в знак благоволения. Стихов, стихов от вас ждут и я - для нашего академического журнала. Вы слишком увлекались губернаторством, да писанием бумаг, вместо стихов, что не пошло вам на пользу. Если бы вы не забывали вашу Музу, и дела ваши шли как нельзя лучше.
Д е р ж а в и н (обескураженно). Вы правы, княгиня.
К н я г и н я. Да будет впредь так. А мои пророчества сбываются.
В приемную выходит статс-секретарь Храповицкий и впускает Державина, который оставляет сверток с бумагами у дверей кабинета. Императрица и Державин.
И м п е р а т р и ц а (протягивая руку для поцелуя). Какую же нужду имеете вы до меня?
Д е р ж а в и н (целуя ей руку). Вас возблагодарить за правосудье, государыня! И объясниться по делам мне должно с бумагами в руках.
И м п е р а т р и ц а (нахмурясь). Как! В ваших показаниях сенату, особо и в письме не все сказали?
Д е р ж а в и н. Сюда просился я для объяснений. Но недруги мои замкнули круг: князь Вяземский велел проситься мне через наместника Гудовича, который и возвел клеветы те, - как мог проситься я и объясниться, как должно по делам губернии, не токмо по напраслине в мой адрес?
И м п е р а т р и ц а. Понятно. После. Но скажите, сударь, по нраву вы строптивый человек?
Д е р ж а в и н. Строптивый?! Я скорее добродушный и в простоте высказываю правду, не глядя на чины. А как иначе?
И м п е р а т р и ц а. Но вы ни с кем не уживаетесь.
Д е р ж а в и н. О, государыня! Я начал службу простым солдатом и всему учился, и сам собой возвысился до чина почетного и губернаторства; никто не жаловался на меня, ну, кроме моего начальства.
И м п е р а т р и ц а (рассмеявшись). Да. Но отчего вы не поладили с Тутолминым?
Д е р ж а в и н. Ну, если разобраться, он издавал свои законы, я же стремился исполнять лишь только ваши.
И м п е р а т р и ц а. А с князем Вяземским, который к вам ведь благоволил, знаю, отчего же вы разошлись?
Д е р ж а в и н. Вот что с ним приключилось: "Фелица" не понравилась ему.
И м п е р а т р и ц а. Вы в вашей оде и его задели.
Д е р ж а в и н. Гонец с подарком вашим за "Фелицу" нашел меня у князя, он и вовсе нас невзлюбил, стал притеснять меня, а позже за клеветы ухватился.
И м п е р а т р и ц а. На все у вас ответ, хоть стой, хоть падай. А какова причина вашей ссоры с Гудовичем?
Д е р ж а в и н. Не соблюдал он ваших интересов. В доказательство могу представить всю переписку с ним, она со мною.
И м п е р а т р и ц а. Нет, после. Жалованье выплатят и с местом все определится вскоре.
Д е р ж а в и н. О, государыня! Благодарю.
И м п е р а т р и ц а. Но, знаете, чин чина почитает. На третьем месте не смогли ужиться, так, надобно искать в себе самом причины.
Д е р ж а в и н (вспыхивая). Ревность в службе - вся причина! Как и в стихах - во вдохновенье пылком.
И м п е р а т р и ц в. Прекрасно, сударь. Только горячитесь пред кем сейчас?
Д е р ж а в и н. Но это пыл поэта.
И м п е р а т р и ц а. Ну, так, стихи пишите.
Входит Храповицкий; Державин, раскланиваясь, уходит.
Х р а п о в и ц к и й. Все хорошо?
И м п е р а т р и ц а. Французские событья нейдут из головы. Нет ли новых известий?
Х р а п о в и ц к и й. Нет, ваше величество.
И м п е р а т р и ц а. Что чернь разбила Бастилию, это еще ничего не значило. Национальная гвардия пристала к народу. Это все. В Париже утвердили свою милицию, над коею начальник Лафайет.
Х р а п о в и ц к и й. Лафайет - двоюродный брат и друг графа Сегюра. Они вместе были в Америке.
И м п е р а т р и ц а. Австрийский император поздравляет Людовика XVI со счастливой революцией. Кажется, никто из них не сознает, что происходит. Со вступлением на престол я всегда думала, что брожение там, в Париже, быть должно; ныне не сумели воспользоваться расположением умов. Но что такое король? Он всякий вечер пьян, им управляет кто хочет, сперва Бретейль, партии королевиной, потом принц Конде... наконец, Лафайет. Его я взяла бы к себе и сделала своим защитником. Теперь Франция в руках бунтовщиков. Да, пусть Державину выплатят недополученное жалованье и впредь платят до определения к месту. Да, не уживется ни с кем. Он горячился и при мне. Пусть пишет стихи.
6
Царское Село. Екатерининский дворец. Блеск молний, раскаты грома. Входит Зубов, полковник, флигель-адъютант 22 лет. Императрица выглядывает в окна с тревогой. Является Хор фрейлин в масках.
Х о р ф р е й л и н в м а с к а х
В ненастие не до прогулок.
Раскат грозы высокой гулок,
Звенит зеркальное стекло,
И тёмно, и светло
В покоях пышных, где Венера
Царит, как прежде, для примера,
Как не скудеет в сердце кровь,
Пока жива любовь.
Но сполохи огня, как знамя,
Ликующее пламя,
Париж, пожарище невзгод,
Как солнца знаменательный восход!
(Пляшет в смятеньи.)
Устои рушатся Европы
Во кликах радости и злобы.
И м п е р а т р и ц а. Устои власти и величья, славы! Устои вековечные, как мир. Энциклопедья не имела целей иных, как кроме разрушенья веры и королевской власти, - вот спасибо!
7
Таврический дворец. Бал-маскарад. Две комнаты слева и справа галереи, предназначенные для маскарада, слева в глубине эстрада с царским диваном, справа - оркестр и хор; за задней колоннадой галереи - зимний сад в громадном здании, в котором для эффекта освещения расставлены колоссальные зеркала, обвитые зеленью и цветами. Вдали на фоне природного сада с речкой, с мостиками и статуями, тоже великолепно освещенном, открытый храм со статуей Екатерины II из белого мрамора, в античной мантии. Конец апреля. Вечер. С наступлением ночи загораются всюду все больше свечей, тысячи и тысячи, и свет ослепительный празднество превращает в волшебную феерию, какая возможна лишь в сказках.
Трубы.
Потемкин в малиновом фраке и епанче из черных кружев, весь в бриллиантах, вводит императрицу Екатерину II в маскарадную залу; хор и оркестр исполняют песню на стихи Державина "Гром победы раздавайся..." И тут же со стороны зимнего сада выступают две кадрили по 24 пары под руководством балетмейстера Пика.
Г о л о с а. Какая цель такого торжества? - Я думаю, объявлен будет мир.
Н а р ы ш к и н. Ах, нет! Сей праздник в честь императрицы. И статуя ее стоит в саду, и вензель на хрустальной пирамиде.
Л ь в о в. А мало изваяний здесь богинь, богов и муз, а также римских бюстов, - так, празднество и в честь античных статуй?
Н а р ы ш к и н. Потемкина приветствовал весь город уж много дней, где б он ни появился, надменный, неприступный, на коне, со свитой из пашей и генералов, но он же человек, и вот затеял дать городу бал-маскарад, достойный его свершений от времен Петра.
Д е р ж а в и н. Народный праздник под открытым небом; у входа триумфальные ворота, - так царь-работник праздновал победы, а князь Таврический под стать ему.
Н а р ы ш к и н (заметив княгиню Дашкову). Академик в чепце!
Д а ш к о в а (даме в красной маске). Таврический дворец, он с виду прост, не кажется высоким и обширным, а здесь - как целый мир чудес Востока, дворцов и вилл эпохи Возрождения, со статуями меж колонн, в картинах со всей Европы в череде столетий!
К р а с н а я м а с к а. Кадрили в розовом и голубом в разнохарактерных движеньях танца вдвойне прекрасны молодостью пар.
Д а ш к о в а. В одной принц Александр, красив, как ангел, в другой принц Константин, совсем он юн, - как бриллианты в ожерелье пар и юности, и красоты чудесной.
Кадрили завершаются, вызывая всеобщее восхищение, и публика удаляется на представление балета и комедии.
Державин и Катерина Яковлевна у зимнего сада.
Д е р ж а в и н. Вся роскошь и великолепье света... (Жене.) Могла бы посмотреть балет, а мне поручено составить описанье.
Х о р ф р е й л и н в м а с к а х
А зимний сад - чудесный зал,
Он весь в сиянии зеркал
Уходит в бесконечность,
И возникает вечность
Во тысяча свечах,
Как счастие в прекраснейших очах.
И фейерверка диадема
Сияет звездами Эдема.
Львов и Марья Алексеевна. У статуи Венеры.
Л ь в о в. Здесь много копий. А вот, смотри, подлинная статуя Венеры! Даже не римская копия, а греческая статуя лучшей поры.
М а р ь я А л е к с е е в н а. Она без рук, и мрамор в подтеках.
Л ь в о в. Сбросили наземь, вот она без рук. А в подтеках, это она стояла в Летнем саду еще при Петре. Вообще это первое мраморное изваяние богини, привезенное в Россию из Италии. Не слепок, не римская копия, я думаю, а греческий оригинал!
М а р ь я А л е к с е е в н а. И самой Венеры!
Л ь в о в. Петр Великий знал, что делал, а мы все на него ворчим.
М а р ь я А л е к с е е в н а. Но не мы с тобой, друг мой!
Л ь в о в. Ах, что там? Пенье свыше?
М а р ь я А л е к с е е в н а. Хор певчих поет апофеоз Екатерине, торжественный, пленительный и нежный…
Л ь в о в. ... и печальный, как прощанье.
М а р ь я А л е к с е е в н а. В зените пышной славы гаснет свет, как фейерверка яркое цветенье, и дым уносится во звездной мгле.
Императрица сидит в креслах на возвышении; хор певчих замолкает; Потемкин, опустившись на колено, целует руку Екатерине, у обоих на глазах слезы, все вокруг растроганы, один Зубов озирается, хмурясь. Затем он уводит императрицу в зал, откуда доносится вокальная и инструментальная музыка. Потемкин, закончив с официальной стороной празднества, устремляется за Нарышкиной, которую сопровождает молодой человек князь Любомирский.
П о т е м к и н. Царица бала Марья Львовна!
М а р ь я Л ь в о в н а. Я? О, нет. Императрица правит балом. Иль устроитель празднества, который всех ослепил сиянием свечей и роскошью, невиданной доселе, зачем чтоб доказать, что он светлейший?
П о т е м к и н. Опять не угодил вам, Марья Львовна.
М а р ь я Л ь в о в н а. Иль ангел падший, он один остался сосредоточием и тьмы, и света?
П о т е м к и н. О, женщины! Вам вечно дьявол снится.
М а р ь я Л ь в о в н а. Похож ли ты на дьявола, мой друг князь Любомирский?
П о т е м к и н. Это выдумка, как князь Таврический? Совсем неплохо. Здесь празднество в честь Вакха и Венеры, ну, выписанных мною из Тавриды, и нимф чудесных, и харит, и муз. А ты одна из них. О, спой, Евтерпа!
Державин и Хор фрейлин в масках.
Д е р ж а в и н
Пой, Евтерпа, дорогая!
Х о р ф р е й л и н в м а с к а х
Пой, Евтерпа, дорогая!
В струны арфы ударяй!
Ты, поколь весна младая,
Пой, пляши и восклицай.
(Пляшет.)
Д е р ж а в и н
Ласточкой порхает радость,
Кратко соловей поет:
Красота, приятность, младость,
Не увидишь, как пройдет.
Х о р ф р е й л и н в м а с к а х
(пантомима)
Время все переменяет:
Птиц умолк весенних свист,
Лето знойно пробегает,
Трав зеленых вянет лист;
Идет осень златовласа,
Спелые несет плоды;
Красно-желта ее ряса
Превратится скоро в льды.
Д е р ж а в и н
(к Нарышкиной)
С сыном неги Марс заспорит
О любви твоей к себе;
Сына неги он поборет
И понравится тебе.
Качества твои любезны
Всей душою полюбя,
Опершись на щит железный,
Он воздремлет близ тебя.
Х о р ф р е й л и н в м а с к а х
Пой, Евтерпа, молодая!
Прелестью своей плени;
Бога браней усыпляя,
Гром из рук его возьми.
Лавром голова нагбенна
К персям склонится твоим,
И должна тебе вселенна
Будет веком золотым.
(Пляшет.)
Л ь в о в. Да исполнится пророчество поэта!
М а р ь я А л е к с е е в н а. Какое?
Л ь в о в. Евтерпе будет должна Россия веком золотым.
Императрица в сопровождении Зубова идет к выходу, в ночь у настежь открытых дверей, оглядывается на Потемкина, который предстает во всем блеске празднества.
И м п е р а т р и ц а. Велик во всем - в забавах и в деяньях, и величав в немилости, как бог распятый, возносящийся на небо. Ах, что же мне представилось во след? Как памятник себе на пьедестале, высоко вознесенный к небу славой не Марс, не бог, а человек могучий.
Х о р ф р е й л и н в м а с к а х
(пантомима)
Во славе шумной одинок, как Бог,
В краю полуденном он занемог,
Среди степей у моря,
Оцепеневших с горя,
Как та, что верила в него,
Деля с ним власти торжество.
(Пляшет.)
А осень жизни ближе,
И солнце светит ниже.
В закате пышный век,
Как престарелый человек.
Но им взлелеянные чувства
Воплощены в искусства,
Фривольно-красочные, как мечта,
И в мире торжествует красота.
8
Служил он десять лет солдатом,
Поэт, не возносясь талантом,
Имея волю, ум и честь,
Как царь, простую службу несть.
И вырастал, как дуб в долине,
Что высится, раскидистый, поныне
И сень его, как вешний день
Таит в себе и свет, и тень
Вселенной,
Поэзии высокой, дерзновенной,
В которой человек, он равен всем,
Живущим в мире сем,
А в мире горнем - Богу,
Подвластный только року.
Сенатор и министр, правдив и прям,
Служил вельможа трем царям,
Любимец муз - державе
В ее растущей славе,
Весь светел и могуч, как водопад,
Кипящих дум каскад.
Природа явлена в картинах ярких
Впервые на Руси в чистейших красках,
Как по весне,
С отрадой утра дней.
Теперь уж нет сомненья,
Поэт эпохи Возрожденья,
Он весь и Запад и Восток,
Он человек, он Бог!
IV
Границы Разума и веры
С усмешкой и в сомнениях измерив,
Век восемнадцатый меж тем
Старел, в плену фривольных тем.
И, кажется, впервые на арену,
Выходит юность, как на сцену,
Неся души высокий идеал,
Весь в пламени сияющий кристалл.
Но мир дряхлеющий, в руинах
Воздушных замков, как в садах старинных,
На рубеже веков
В борьбе страстей извечных и убогих
Не принял юности завет и зов
Взошедшей романтической эпохи.
1
Сияли облака в озерной глубине,
Все те же самые, из поднебесья.
Поэт бродил, задумчив и рассеян...
Вдруг встрепенулся он: в вечерней тишине,
Как с праздника в далекие века,
Несутся звуки флейты и рожка.
И нимфы на опушке пляшут,
Русалки из воды руками машут,
Сверкая рыбьей чешуей хвоста.
Что ж это? Маскарад веселый иль мечта?
С высокой галереи Камерона
Звенит кифара Аполлона.
И музы стайкой юных жен
Сбегают вниз, поэт уж ими окружен.
Смеются музы, лишь одна
С поэта ясных глаз не сводит,
Доверчиво, как друга в отроке, находит,
Из детства, в баснословные года.
«То грезы и младенческие сны, -
Вздохнул поэт, - моей весны.
Прекрасный, чудный мир, когда царили боги,
Исчез. А ныне люди, их дела убоги».
Но муза в речи важной привела пример:
«Разрушили ахейцы Трою
За красоту Елены, а Гомер
Воспел деяния героев,
И восторжествовала красота
По всей Элладе. Разве то мечта?»
«Но мир прекрасный в прошлом, разве нет?» -
С печалью и тоскою возразил поэт.
«О, нет! - сказала муза. - Временами года
Впадая в сон, вновь пробуждается природа,
Как вечно настоящее, и мир богов,
Как в юности любовь,
И высшие создания искусства,
Коль к ним причастны наши чувства.
Ведь красота не греза, а закон,
Она в основе мирозданья,
Как днесь и нашего свиданья,
Недаром с нами Аполлон».
Поэт боится пробужденья,
Он весь во власти вдохновенья.
Пронесся гулкий смех поверх деревьев.
«Как! Боги Греции в стране гипербореев?» -
Вскричал поэт, как пилигрим.
«Им поклонялся гордый Рим
И вновь призвал, уставши от смиренья
В эпоху Возрожденья».
- «А ныне что ж вас привело
В наш край суровый и пустынный?»
- «Да здесь же новые Афины, -
В окрест взглянула муза мило и светло. -
Сей Парадиз основан просвещеньем
Державной волею царя.
Взлелеян чистым вдохновеньем,
Взойдет поэзии прекрасная заря!
О, дивная заря! Она взошла.
Ее блистательный восход
Мы помним, как России грозный год.
Победа над Наполеоном вознесла
Россию на вершину славы,
Как при Петре сраженье у Полтавы.
Как варварами Рим,
Сожженная Москва поднялась из руин,
И боги поселились в парках после битв,
Не требуя ни жертвоприношений,
Ни искупительных молитв,
А только песен, вдохновений.
И в мире, возрожденном красотой,
Взошел поэзии век Золотой!
2
Тригорское. В гостиной в ее разных концах Пушкин и Керн: она глядит на него нежным, чарующим взором, он - с изумлением. Вбегают юные барышни и застывают; входят Осипова и Анна Вульф.
О с и п о в а. Прелесть, не правда ли? Милая моя, мы решили с тобой ехать в Ригу.
К е р н. Уже надо ехать? (Уходит в другую комнату, вслед за нею Вульф.)
Керн и Анна Вульф.
В у л ь ф. Что здесь произошло?
К е р н (рассмеявшись). С Пушкиным? Ничего. На мою беду, у меня нет середины - всё или ничего - мой нрав таков; я либо холодна, либо горяча, а равнодушной быть не умею.
В у л ь ф. Я знаю.
К е р н. Он думает, что мне весело жить в обществе офицеров. А мне скучно и тоска, как он выражается. Как и муж, они сплошь и рядом такие противные. Но когда ты спокоен, смотришь на них безо всякой досады, словно на китайские тени, - только и разницы, что эти говорят, - но наперед знаешь все их вопросы и ответы. Расстаешься с ними совершенно равнодушно.
В у л ь ф. Как бы хорошо, если бы ты осталась здесь с нами!
К е р н. Это началось давно, пять лет еще тому назад, когда я жила с мужем здесь поблизости, в Пскове, а вас в Тригорском в то лето не было, и мне уже было ясно, что не вынесу долго этой жизни, и отдушиной для меня, - это и он понимал, - была поездка к родным, которые в свою очередь были озабочены тем, чтобы я вернулась к мужу. Он говорил, бывало, что ежели я чувствую себя такой несчастной, нечего мне было и возвращаться, раз уж он меня отпустил, а он, разумеется, оставил бы меня в покое и не стал бы ни приезжать за мной, ни принуждать меня жить с ним, раз я все время колеблюсь. Вот вам его принципы, его образ мыслей. Чем больше я его узнаю, тем яснее вижу, что любит он во мне только женщину, все остальное ему совершенно безразлично.
В у л ь ф. Может быть, таковы все мужчины?
К е р н. Нет, мой супруг - все-таки редкость. Ему ничего не стоит взять мои красивые часики и послать племяннице, и хоть мне их и жалко, я отдаю их, даже не показав своего огорчения, не хочу, чтобы он думал, будто подобные вещи способны меня расстроить. Но что же это? А ведь это еще самые невинные его поступки. Но меня возвращают к нему, как выдали замуж, не пожелав узнать мою душу.
В у л ь ф. Есть много резонов...
К е р н. Никакая философия на свете не может заставить меня забыть, что судьба моя связана с человеком, любить которого я не в силах и которого я не могу позволить себе хотя бы уважать. Словом, скажу прямо - я почти его ненавижу. Каюсь, это великий грех, но кабы мне не нужно было касаться до него так близко, тогда другое дело, я бы даже любила его, потому что душа моя не способна к ненависти; может быть, если бы он не требовал от меня любви, я бы любила его так, как любят отца или дядюшку, конечно, не более того.
В у л ь ф (невольно рассмеявшись). Ничто не вечно.
К е р н. Да, конечно, я нахожу успокоение в мыслях о некоем счастье в грядущем. Кто не желает себе добра? Неужели преступление желать себе счастье? Мысль эта ужасна... Бог мне свидетель, зла я никому не желаю, напротив, желаю ему всякого счастья, только чтобы я к этому не имела отношения. Как мне выдержать подобную жизнь?
В у л ь ф. Мы поедем к тебе.
К е р н. С вами, конечно, веселее будет мне. И косвенно и моему драгоценному супругу, которому завидует Пушкин. О, как говорит Фигаро: «Ах, как глупы, эти умные люди!»
В у л ь ф. Он простодушен, но этого не любит в себе.
К е р н. Он еще совершенно не знает меня. Он думает, я люблю кружить головы... Нет, я уверена, нет женщины, которая так мало стремилась бы нравиться, как я, мне это даже досадно. Вот почему я была бы самой надежной, самой верной, самой некокетливой женой, если бы... Это «если бы» почему-то преграждает путь всем моим благим намерениям.
В у л ь ф. Значит, ты все-таки любишь кружить головы?
К е р н. Стоит мне полюбить, я буду любить до последнего своего вздоха, так что не беспокойтесь, несчастных из-за меня будет не так уж много, ты же знаешь, что иной раз это получается помимо моей воли. Так что просто из сострадания к мужскому полу я решила как можно реже показываться на людях, чтобы избавить его от страданий несчастной любви. Впрочем, довольно мне шутить, ангел мой.
В у л ь ф. Ты успокоилась?
К е р н. Как видишь!
Выходят в гостиную, где к ночи все собрались для музыцирования и пения. Звенит гитара.
О с и п о в а. А, знаете, какая мысль мне пришла в голову? Луна вскоре взойдет, небо чисто... Мы совершим прогулку в Михайловское. На двух колясках. Алексис, распорядись!
Все с оживлением высыпают во двор.
3
Михайловское. Старый запущенный сад. Ночь. Из двух подъезжающих друг за другом колясок сходят Пушкин, Анна Керн, Анна Вульф, Алексис и Осипова.
О с и п о в а. Не станем входить в дом. Слишком хороша ночь.
А л е к с и с. Да Пушкин и не готов к приему гостей.
П у ш к и н. Кабы я знал, сударыня, что вы затеете эту прогулку в Михайловское, да еще в прекрасную летнюю ночь!
О с и п о в а. А вы, милый Пушкин, как будто не возражали?
П у ш к и н. Напротив, я счастлив. Ничего подобного не могло придти в голову.
К е р н. А как же глупая луна на этом глупом небосклоне?
П у ш к и н. Я люблю луну, когда она освещает прекрасное лицо.
О с и п о в а. Мой милый Пушкин, будьте же гостеприимны и покажите госпоже ваш сад.
Пушкин подает руку Керн и быстро, точно бегом, уводит ее в сад. Алексис, Анна Вульф и Осипова следуют за ними, отдаляясь друг от друга.
А л е к с и с. Маменька! Вы бываете опрометчивы, как Пушкин.
О с и п о в а. Что ты хочешь сказать, Алексис?
А л е к с и с. Зачем было затевать эту прогулку в Михайловское? Что если это дойдет до ушей генерала Керна?
О с и п о в а. Мне хотелось утешить Анету и Пушкина на прощанье.
К е р н (споткнувшись). Не так скоро, Пушкин!
П у ш к и н (вздрагивая). Вы споткнулись о камень.
К е р н. Нет, это корни старых деревьев проступают из-под земли. Вы знаете мой девиз? «Не скоро, а здорово».
П у ш к и н. У вас такой девиз? Нет, сударыня, это камень. Я завтра утром подберу...
К е р н. Зачем? Выбросить, чтобы другая на моем месте не споткнулась и не упала?
П у ш к и н. Другая? На вашем месте? Нет, это невозможно. Еще в первую нашу встречу вы произвели на меня совершенно особенное впечатление.
К е р н. Особенное? Однако же вы весьма дерзко заговорили со мной о змее, роль которой отвели моему двоюродному брату.
П у ш к и н. Я заговорил с Клеопатрой. О чем же я у нее мог спросить? Вы снова промолчали. Когда ни встречу вас, отчего рядом с вами всегда двоюродный брат, то гвардейский офицер, то студент, народ, знаете ли, опасный?
К е р н. Чем же? Слава Богу, у меня много братьев и сестер. Вот почему вы столь ревниво относитесь к ним?
П у ш к и н. Это же ясно.
К е р н. Это вам ясно, а мне - нет.
П у ш к и н. При красоте вы столь обаятельны, что всякий, на ком останавливается ваш взор, обречен. У брата, который только прикидывается братом, есть право быть рядом с вами во всякое время, сопровождать вас, а у меня - нет, и как же мне не ревновать?
К е р н. Опять споткнулась.
П у ш к и н. Да, здесь повсюду из-под земли выступают старые корни, быть может, уже высохшие. Признаться, я ревную вас и к генералу Керну. Вообще мне трудно представить, как можно быть вашим мужем, как не могу представить рая.
К е р н (споткнувшись). Кабы вы знали, я предпочла бы быть в аду, чем в раю с моим драгоценным супругом.
П у ш к и н. Что вы сказали?
К е р н. Очевидно, я выругалась, ударившись о старые корни. Кстати, вы еще шутили с моим братом за ужином у Олениных, сидя за моей спиной, что предпочесть - ад или рай.
П у ш к и н. Я хотел попасть в ад, полагая, что там много хорошеньких женщин.
К е р н. А я довольно сухо сказала, что в ад не желаю.
П у ш к и н. И тогда я раздумал, решив, что мне лучше всего быть там, где вы будете. Но с вами, сопровождая вас, уехал ваш брат. Я стоял на крыльце в морозную ночь и глядел на ваш отъезд с завистью. Пусть мне говорили, что вы замужем, вы молодая мать, но вы выглядели такой невинной девочкой; на вас было тогда что-то вроде крестика, не правда ли?
В у л ь ф
(одна)
Я здесь бродила, не решаясь даже
Кому-то показаться на глаза,
Как тень Анеты, вышедшей из дома
В послеполуденное время сна
В деревне и в селеньях по округе,
И лишь тогда мне было хорошо,
Как будто здесь живу не просто в грезах, -
О, сон мой, счастье одинокой девы!
К е р н. Странно. В нашу первую встречу вы держались со мной дерзко...
П у ш к и н. Как со всеми хорошенькими женщинами, которые любят очаровывать и побеждать.
К е р н. Но сейчас проступают чувства в ваших воспоминаниях, словно вы успели в меня влюбиться.
П у ш к и н. Тогда - или теперь?
К е р н. Тогда.
П у ш к и н. Тогда я лишь вынес некий воздушный образ, который снова возник, когда я получил известие о вас от моего друга Родзянки и Анны Николаевны, и шесть лет изгнания осветились воспоминанием о вас, будто я страстно, как бывает в юности, был влюблен в вас. И вот вы явились здесь, в Тригорском, в Михайловском, в моем уединении все такая же юная и пленительная, это чудо. Это похоже на сон, на мечты юности, когда я уже давно не юноша. Это похоже на любовь, - быть влюбленным в вас легко, - но это совсем не то.
К е р н. Что же это?
П у ш к и н. Не знаю. Как прекрасна эта ночь, окутывающая нас в сумрак, и в вышине светлая, звездная, - что же это, скажите, вы знаете?
К е р н. Я думаю, это счастье, и ничего лучше не бывает во всей Вселенной.
П у ш к и н. Да, счастье, которое пробуждает слезы и вдохновение.
К е р н. Нас зовут.
П у ш к и н. Зачем вы уезжаете? Только-только мы с вами... разговорились.
К е р н. Прасковья Александровна опасается...
П у ш к и н. Что я влюблюсь в вас?
К е р н. Нет, что я влюблюсь в вас, и тогда уже никому не удастся меня вернуть к мужу.
П у ш к и н. Как это было бы восхитительно!
К е р н. Помимо вас, когда я уезжаю к родителям в Лубны или к родным сюда, - это всегда предел в моих отношениях с мужем. Меня отпускают во избежание худшего - с тем, что это отдушина для меня, с тем, чтобы отец, а ныне моя тетушка образумили меня и вернули к мужу. От меня же всего можно добиться лаской и состраданием, на что не способен мой драгоценный супруг.
П у ш к и н. Но ваш отец и ваша тетушка, возможно, правы, хотя бы отчасти, иначе бы вы их не послушались.
К е р н. Можно и так рассудить. Я думаю, император Александр Павлович отчасти прав, отправив вас сначала на юг, где новизна впечатлений сказалась столь благотворно на развитии вашего таланта, затем в деревню, где в тиши уединения созрела ваша поэзия, сосредоточились мысли, душа окрепла и осмыслилась. Но, как вы не можете благословить ваше изгнание, так и я не могу - мое заточенье.
П у ш к и н. О, благодарю!
К е р н. За что?
П у ш к и н. За слова, по которым я вижу, что вы думали о моей участи. Вы удивительны! Вы божественны!
4
Михайловское. Утро. Кабинет поэта. Пушкин, откладывая перо, вскакивает из-за стола с листом бумаги.
П у ш к и н
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
В томленьях грусти безнадежной,
В тревогах шумной суеты,
Звучал мне долго голос нежный
И снились милые черты.
Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты,
И я забыл твой голос нежный,
Твои небесные черты.
В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви.
Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.
Складывает лист, прячет его в книжку с отдельным изданием первой главы романа «Евгений Онегин» и выбегает с нею в руке из дома.
5
Тригорское. Гостиная. В окнах поздняя, все еще прекрасная пора осени. Входит Пушкин, и тут же показывается Анна Вульф.
П у ш к и н
А где же гостья? Или это шутка?
В у л ь ф
Нет, нет, приехала внезапно, с мужем,
Который и привез ее мириться
С семейством нашим.
П у ш к и н
Что же это значит?
Сей генерал, что доброта сама?
А, впрочем, я и думал: добрый малый,
С которым обращаются жестоко,
Как водится, смеясь над старым мужем.
В у л ь ф
Добро и зло соседствуют в сердцах,
Как видно, и в словах, вас недостойных.
П у ш к и н
Так объясните мне, чего не знаю.
В у л ь ф
Но здесь шарада; разгадать ее
Вы не сумели при уме-то вашем,
Лишь масло подливали вы в огонь,
Как бес.
П у ш к и н
(довольный)
Как бес! Ах, с вами спорить в радость
Всегда мне было. Слишком вы умны
Для женщины влюбленной и жены.
В у л ь ф
А вам не хочется блистать умом,
Я знаю; да, когда ума палата,
Как золотом полна, что дорожить
Богатством.
П у ш к и н
Нет, поэзия должна,
Прости, о Феб, быть глуповатой чуть,
Как женщина при всех дарах Венеры...
Слышны голоса; в дом вбегают юные барышни, среди них и Зизи, затем некий господин Рокотов (сосед), Осипова, за ними Анна Керн и генерал Керн, подтянутый, важный. Пушкин раскланивается и остается в стороне.
И тени ни смущенья, ни волненья,
Тиха, серьезна и грустна чуть-чуть;
Лишь поклонилась, словно бы с усмешкой,
Глядит равно на всех и на меня.
А я-то возносил мольбы, как нищий
У храма красоты, самой Венеры,
Которой в радость эти восхваленья.
Я звал ее на тайное свиданье, -
Приехала, но, как нарочно, с мужем,
Что счесть нельзя иначе, как насмешку.
В у л ь ф
Нет, это цепи, как поэт в цепях,
Иль кот ученый из народной сказки.
П у ш к и н
Что я заговорил внезапно вслух?
В у л ь ф
Нет, взор ваш выразителен на диво,
Как слово ваше или карандаш, -
То зеркало души и мыслей ваших,
Я вижу в нем всю бездну бытия,
И кругом голова от страха счастья.
П у ш к и н
Не надо падать в обморок, прошу.
Керн подходит к ним.
Сударыня, мундир супруга, вид
Его достойный, делают прекрасней
Вас во сто крат, прелестней, беззащитней.
О, дорого б я дал увидеть в паре
С его величеством в мазурке вас,
Воздушную и юную, как фея
Из снов моих, из юности лицейской.
О, зрелище какое, генерал!
Г е н е р а л
И что же вы сказать хотели, сударь?
Все невольно переглядываются.
К е р н. Мне кажется, я поняла. Да, у меня было три встречи с императором Александром Павловичем, о которых я вспоминаю с изумлением, не приснилось ли это все мне. Здесь все об этом наслышаны, а некоторые были свидетелями, но мне хочется рассказать о них вам. Вы поэт, вы летописец нашей жизни, которая становится уже историей.
П у ш к и н. Да, прекрасно!
К е р н. В Полтаве готовился смотр корпуса Сакена, в котором муж мой был дивизионным командиром. Немного прибитая на цвету - как говорят в Малороссии, - необыкновенно робкая, выданная замуж... слишком рано, я привезена была в Полтаву. Тут меня повезли на смотр и на бал, где я увидела императора. Сакен был со мною знаком, он и указал государю на меня, и сказал ему, кто я. Император имел обыкновение пропустить несколько пар в польском прежде себя и потом, взяв даму, идти за другими. Что, Пушкин?
П у ш к и н. Вы прекрасно рассказываете! Продолжайте, пожалуйста.
К е р н. Эта тонкая разборчивость, только ему одному сродная, и весь он, с его обаятельною грациею и неизъяснимою добротою, невозможными ни для какого другого смертного, даже для другого царя, восхитили меня, ободрили, воодушевили, и робость моя исчезла совершенно.
П у ш к и н. Да, конечно!
К е р н. Не смея ни с кем говорить доселе, я с ним заговорила, как с давнишним другом и обожаемым отцом! Он сказал о муже, между прочим: «Храбрый воин». Это тогда так занимало их!
Г е н е р а л. Еще бы! Только что нами был повержен Наполеон.
П у ш к и н. Признайтесь, сударыня, по юности лет вы влюбились в императора!
К е р н. Много было героев вокруг, красавцев, которыми все восхищались, - мне было все равно. А он был выше всего, как божество; я не была влюблена, я благоговела, я поклонялась ему!.. Этого чувства я не променяла бы ни на какие другие, потому что оно было вполне духовно и эстетично.
П у ш к и н. Как! Эстетично? Новое слово!
К е р н. Если бы мне кто сказал: «Этот человек, перед которым ты молишься и благоговеешь, полюбил тебя, как простой смертный», я бы с ожесточением отвергла такую мысль и только бы желала смотреть на него, удивляться ему, поклоняться, как высшему, обожаемому существу!.. Это счастие, с которым никакое другое не могло для меня сравниться!
П у ш к и н. Мне понятно ваше чувство, но и царь, как ни крути, не божество, а простой смертный. Ему мало поклонения, он мог, хотя бы лишь в глубине сердца, пожелать любви вашей.
Г е н е р а л. Господин Пушкин!
К е р н. Я забыла сказать, что немедленно после смотра в Полтаве господин Керн был взыскан монаршею милостью: государь ему прислал пятьдесят тысяч за маневры.
П у ш к и н. Ого!
Г е н е р а л. Что значит «Ого»?
К е р н. Но потом муж мой не поладил с Сакеном, и вышел приказ: «Генералу Керну состоять по армии». Вот тогда-то меня отец привез в Петербург, чтобы я показалась императору, поскольку он меня приглашал приехать в столицу, а я его по своей детской наивности в Лубны.
П у ш к и н. И как? Вы с ним встретились?
К е р н. Тогда-то я встретилась с вами у Олениных, господин Пушкин, но вас не заметила, поскольку была в полном упоении от нашего баснописца Крылова. Как он восхитительно читал басню про осла!
П у ш к и н. Сударыня, в чем я перед вами провинился? Вы словно щелчки по лбу мне наносите.
Г е н е р а л. У молодого человека большое самолюбие.
П у ш к и н. Справедливо. Так, вы встретились с императором?
К е р н. Случай мне доставил мельком это счастье: я ехала в карете довольно тихо через Полицейский мост, вдруг увидела царя почти у самого окна кареты, которое я успела опустить, низко и глубоко ему поклониться и получить поклон и улыбку, доказавшие, что он меня узнал. Через несколько дней Керну предложили от имени царя бригаду, стоявшую в Дерпте. Муж согласился, сказав, что не только бригаду, роту готов принять в службе царя.
Г е н е р а л. О, разумеется!
К е р н. Этот милый Дерпт всегда мне будет памятен. Мне там было хорошо. Ко мне туда приехали дорогие гости (Взглядывает на Осипову и Анну Вульф.). Вот оттуда мне повелели ехать на маневры в Ригу. Меня сопровождала Анета, к счастью, и на балу я танцевала вновь с императором, который вспомнил нашу мимолетную встречу на Полицейском мосту.
П у ш к и н. Господин Керн вновь получил дивизию?
К е р н. Не сразу, но да.
П у ш к и н. Вы поладили с царем, я - нет. Не могло быть иначе.
О с и п о в а. Милый Пушкин, я получила письмо от барона Дельвига. Он счастлив, что женился.
Г е н е р а л. Барон Дельвиг? В Риге в старинном склепе несколько поколений Дельвигов похоронены.
П у ш к и н. Мой Дельвиг родился в Москве, до Лицея не знал немецкого языка, да и теперь, верно, не знает, как я. Но он барон, лишь титул сохранил от своих воинственных предков.
З и з и. Барон Дельвиг бывал у нас. Я спою вам его романс?
Анна Вульф усаживается за фортепиано.
З и з и
Прекрасный день, счастливый день:
И солнце и любовь!
С нагих полей сбежала тень -
Светлеет сердце вновь.
Проснитесь, рощи и поля;
Пусть жизнью всё кипит:
Она моя, она моя!
Мне сердце говорит.
Что вьешься, ласточка, к окну,
Что, вольная, поешь?
Иль ты щебечешь про весну
И с ней любовь зовешь?
Но не ко мне, - и без тебя
В певце любовь горит:
Она моя, она моя!
Мне сердце говорит.
6
Тригорское. Парк над рекой. Поздняя прекрасная осень. Анна Вульф и Анна Керн прогуливаются у скамьи.
В у л ь ф. Как случилось, что сам муж повез тебя в Тригорское, до сих пор не пойму?
К е р н. Он любит делать обратное тому, чего я не хочу, при этом нередко доходит до того, чего я хочу. Он вообразил, что я видеть больше не могу мою милую, смешную, добрую тетю и повез - и повез бы силой, если бы я неожиданно не устроила одно наиважнейшее дело и согласилась ехать. Это был компромисс, иначе с ним нельзя.
В у л ь ф. Что за дело?
К е р н. Когда в семье неладно, детям тоже плохо: они не любят отца, боятся его, как чужого, - и нам добрые люди говорят, что надо их отдать в Смольный монастырь, но он был против, поскольку с детьми я вынуждена жить у него, - и вот, чтобы настоять на своем с этой поездкой в Тригорское, он дал согласие на то, что я повезу девочек в Петербург. Мне до сих пор в это не верится. Ты не представляешь: устроив детей, я могу оставить его, не ища пристанища у отца, я поселюсь в Петербурге с сестрой, и ты будешь у меня жить.
В у л ь ф. А Пушкин здесь?
К е р н. Ничто не вечно.
Показывается Пушкин с толстой палкой и с двумя собаками. Анна Вульф берет его палку и гуляет с его собаками.
П у ш к и н. Сударыня, благодарю!
К е р н (поспешно и серьезно). Здесь все глаза устремлены на нас и вряд ли нам удастся до моего отъезда перемолвиться словом. Мне бы не хотелось, - встретимся мы с вами еще или нет, - чтобы у вас сохранилось превратное суждение обо мне, о моем характере, о моей личности.
П у ш к и н. Превратное суждение?
К е р н. Как вы начинаете в первом же письме? «Я имел слабость попросить у вас разрешения вам писать, а вы (это я!) - легкомыслие или кокетство позволить мне это».
П у ш к и н. Да, я там еще писал: «Лучшее, что я могу сделать в моей печальной деревенской глуши, - это стараться не думать больше о вас. Если бы в душе вашей была хоть капля жалости ко мне, вы тоже должны были бы пожелать мне этого, - ветреность...»
К е р н. Продолжайте!
П у ш к и н. «...ветреность всегда жестока, и все вы, кружа головы направо и налево, радуетесь, видя, что есть душа, страждущая в вашу честь и славу».
К е р н. Вот видите! На каждой строке - легкомыслие, кокетство, ветреность, - да о ком это речь? Между тем я всего лишь глубоко несчастная женщина, которая тянется ко всему прекрасному, поскольку это вложено в мою душу самой природой, как и в вашу.
П у ш к и н. Ну, хорошо! Вы вымыли мне голову.
К е р н. Это не все, что я хотела вам сказать, решив посчитаться с вами, как и с мужем, пока он вез меня сюда мирить с моей тетушкой. Они оба делают свое благое дело, которое, к несчастью, оборачивается против меня, а вы продолжаете в том же духе. Вы восклицаете: «Боже мой, я не собираюсь читать вам нравоучения, но все же следует уважать мужа, - иначе никто не захочет состоять в мужьях. Не принижайте слишком это ремесло, оно необходимо на свете». И тут же: «Но вы непременно должны приехать осенью сюда или хотя бы в Псков». Зачем в Псков? Из уважения к мужу? Меня вся семья в Лубнах возвращала в Псков еще пять лет тому назад, когда я уже с ума сходила от отчаяния.
П у ш к и н. Но я же вам предложил великолепный проект!
К е р н. Да, проект, которым всего-то четверть часа вы дразнили свое воображение, чтобы снова заговорить о приезде в Псков.
П у ш к и н. Да, Псков - это единственное место в Российской империи, куда мне позволено выехать из Михайловского! Куда же я мог вас звать еще?
К е р н. Простите! На вас цепи, и на мне цепи.
П у ш к и н. Вы знаете, кто наложил на меня цепи. Ваш милый, добрейший император, к которому вы полны благоговейного чувства и восхищения.
К е р н. Это было мое детское, девичье восхищение, характерное для той эпохи; с тех пор умонастроение в обществе изменилось, и если есть еще кумиры, то один из них вы, Пушкин.
П у ш к и н. Хотелось бы вам поверить.
К е р н. А вы что делаете?
П у ш к и н. Что?
К е р н. Вы запрещаете мне писать о восхищении вами, это не то чувство, какое вам нужно. Я-то думаю, царь и поэт по сану и призванию равно высоки, выше всего.
П у ш к и н (опускается на колени). Кругом я был неправ и несправедлив. Вы божественная!
К е р н. Поднимайтесь скорей! Сюда идут. Вы очень заботились о мужьях, вот оставайтесь... Прощайте, будьте в дураках!
Веселый смех женщин озадачивает поэта, но затем разносится и его смех, покуда генерал Керн и Осипова с семейством подходят к ним.
7
Михайловское. Декабрь 1825 года. Пушкин вбегает в комнату, за ним входит Арина Родионовна со свечой.
Н я н я
Голубчик, что с тобою? Что случилось?
Пронесся на коне ты мимо дома,
Как будто гнались за тобою черти.
Не знали, что подумать. Слава Богу,
Ты воротился.
П у ш к и н
Заяц мне дорогу
Перебежал опять, чертенок ушлый.
Н я н я
Куда же на ночь глядя ты помчался?
П у ш к и н
В Опочку, в Псков. В столице, слышишь, бунт!
Мужик тригорский сдуру-то сбежал.
Он яблоки повез, а там смятенье, -
В испуге страшном он домой унесся
И толком ни об чем донесть не может.
Н я н я
А яблоки?
П у ш к и н
Успел продать. С деньгами -
Без сахару и чая воротился.
На почтовых. Зачем спешил, не знает.
Но страх его красноречивей слов.
И нет сомненья, в Петербурге бунт
Да не толпы убогой, а полков
Гвардейских, вышедших на площади
У Зимнего дворца и у Сената.
И, верно, сами командиры с ними,
Среди которых и мои друзья.
Н я н я
Помчался к ним, а заяц воротил?
Ах, господи, помилуй и прости!
П у ш к и н
Да помолись за Пущина Ивана.
Он, точно, там - из первых иль погиб,
Иль арестован, ибо о победе
Нельзя подумать. Слишком хорошо б.
Н я н я
Хорошего тут выйти и не может.
П у ш к и н
Ведь не один мужик сбежал в испуге.
Поди. За печью сам я погляжу.
Подброшу дров еще. Не скоро лягу.
Мне ныне глаз, пожалуй, не сомкнуть.
Н я н я
Утихомирился, дружочек мой?
В столицу среди ночи не ускачешь?
П у ш к и н
Не бойся, старая, тебя я вдруг,
Уж верно, не покину. Спи себе спокойно.
Арина Родионовна уходит; Пушкин усаживается у печки. В сполохах света по стенам и потолку проступают фигурки муз, пребывающие в беспрестанном движении и где-то в вышине.
П у ш к и н
Смерть Александра. Новые надежды,
Им преданные, вспыхнули у нас.
Наполеоном вызван к поединку,
Россией вознесен к великой славе,
Что он свершил для мира и страны?
В жандарма над Европой превратился,
Всю мощь имперьи истощив напрасно.
Но есть всему конец. О, провиденье!
Присяга Константину, что в Варшаве,
Наместник Польши, словно в ссылке жил,
И тут же странный слух об отреченьи,
И речи о присяге Николаю, -
Переворот дворцовый налицо.
А им-то нет числа у нас, в России,
И трон захватывал не самый лучший,
Народ же присягал и самозванцу.
Итак, друзья мои, вы за кого,
Когда один другого стоит, верно?
Ужель самодержавие - долой?!
Какой же клич вы бросили в народ?
Или взялись вершить его судьбою,
Как заговорщики у трона?
1-я м у з а
Тревога в нем растет. Не за себя.
Он полон мыслей о судьбе народной
И о друзьях, не в силах к ним примкнуть.
2-я м у з а
Трагедией своей он занят?
1-я м у з а
Нет.
Иная разыгралась, словно буря,
На берегах Невы, реки державной.
2-я м у з а
Потоп ли прошлогодний повторился?
3-я м у з а
То было лишь знаменьем, может быть.
1-я м у з а
Присяга Константину - без него
В столице; тут же отреченье
И новая присяга - Николаю
Смутили многих. Часть полков гвардейских
Со спущенными флагами прошла
На площадь у Сената, и там собрался
Народ, прознать желая, что к чему.
3-я м у з а
У Зимнего дворца к народу вышел
Великий князь и царь наполовину;
Смущенный, зачитал он манифест
О собственном восшествии на трон,
Поскольку брат отрекся от престола
И волею покойного царя.
1-я м у з а
Как тихо и протяжно он читал,
Молился словно и просил поддержки,
Не ведая еще, насколько бунт
Затронул государство и потряс.
3-я м у з а
Закончив чтенье он взмахнул рукою,
И закричали многие «Ура!»,
Но были и такие, что молчали
Перед лицом царя иль говорили:
«Нет, погоди. Ишь мягонький какой.
Идем-ка мы к Сенату. То-то будет!»
П о э т
О, музы милые, в каком смятеньи
Вы носитесь меж небом и землей!
Фантазиям моим могу ль я верить?
Иль это сон встревоженной души?
Х о р м у з
У строящейся церкви на заборе,
На штабелях гранитных глыб и дров
Волнуется людское море,
Ликуя, без оков.
Теснимая полицией и войском,
Уж присягнувших новому царю,
Толпа, отхлынувши, в напоре стойком,
Как волны вновь о берег бьют.
А там недвижим, словно остров в море,
Часть малая гвардейцев в стройном строе,
С сиянием знамен, как на заре,
Стоят восставшие в каре.
Картина дивная, как неба своды.
Она влечет сердца
Предчувствием неведомой свободы
И смертного конца.
Восставших окружили верные войска.
Вот кавалерия бросается в атаку
И прочь уносится со страху:
Рубить своих? Да и каре в штыках.
Стреляли же солдаты вверх,
В своих стрелять - ведь это грех.
Великий князь и царь наполовину,
Явившись сам на площадь, видит всю картину.
Сочувствие к злодеям все растет
В войсках, в народе - настает
Судьбы решенье.
Опасно промедленье.
Вожди восставших смущены.
«Мы знали, будем сметены, -
Рылеев говорил. - Огонь свободы
Да воспылает через годы.
А мы погибнем на заре,
Сомкнувшись в славное каре».
Из свиты государя некто с речью
Пред ним предстал: «Рассеять всех картечью!»
- «Кровь подданных - и в первый ж день?» -
С сомненьи царь. «Империя - взамен!»
Готовы пушки. Целиться не надо.
Стреляй в упор в каре. И канонада
Всю площадь потрясла, как страшный сон,
И по Неве пронесся гулкий стон.
Вся площадь, лед реки, как поле брани:
Тела повсюду - кто убит, кто ранен.
Враги ль они? Свои!
Порыв к свободе, благо - все в крови.
Не будет, верно, у народа счастья
Под дланью самовластья.
П о э т
(глядя на потухающие угли)
Что ж это было? Сон? Виденье? Грезы?
Теперь же аресты идут, и казнь
Злодеев ждет. Придут ведь и за мною.
Едва коснувшись лиры, я восславил
Любовь, свободу, красоту земную
И ссылкой поплатился, как преступник.
Избегнувши Сибири, Соловков,
На виселицу я взойду, пожалуй.
Овидий и Шенье, поэтов участь
Меня постигнет, вечно повторяясь?
О, нет! Не жду я участи благой,
Но пусть судьба моя моей лишь будет,
Как песни, что пою я, Мусагет.
8
Москва. Салон Зинаиды Волконской. 26 декабря 1826 года. В глубине зала с колоннами и статуями меж ними звучат музыка и пение. Пушкин и графиня Екатерина Николаевна Орлова.
Г р а ф и н я
Как вы оглядываете меня.
П у ш к и н
А как, графиня?
Г р а ф и н я
Будто узнаете
Уж очень хорошо, хотя ведь мы
Не виделись давно и ясно оба
Переменились: старше я еще,
А вы взрослее стали, что, конечно,
К лицу мужчине, - женщине навряд ли.
П у ш к и н
Я помню вас так хорошо, выходит.
Вы в юности блистали красотой,
Девичьи слабой, вянущей приметно,
Что я взглянуть на вас не мог без муки.
Г р а ф и н я
Болела я, как вы в ту пору тоже, -
Судьба испытывала нас на твердость.
П у ш к и н
И правда! Вдруг предстали вы женой,
С характером и волей, столь могучей, -
Вас Марфою Посадницей прозвали,
Недаром, думаю. Грозу над мужем
Не вы ли отвратили силой духа?
Г р а ф и н я
Нет, брат его, любимец государя,
Его величество склонил к прощенью,
Хотя зачинщик он не из последних.
П у ш к и н
В деревню сослан, не скучает он?
Г р а ф и н я
Вы по себе все знаете прекрасно.
П у ш к и н
Ах, нет, графиня, ничего не знаю.
Я не был генералом и женат;
А то бы зажил барином на воле!
Но молод и один, готов я был,
Как Вертер, застрелиться, иль бежать
И, верно, сделал б глупость...
Г р а ф и н я
Кабы музы
Не увлекли на новые свершенья.
Все о «Борисе Годунове» слышу
Восторженные отзывы. Москва
Вас встретила с ликующим восторгом.
На всех балах вы первое лицо;
В мазурке беспрерывно выбирают,
Соперничая меж собой, вас дамы.
Скажу, Москва короновала вас.
Не кружится ли голова от славы,
А, Пушкин, царь-поэт?
П у ш к и н
(рассмеявшись)
Каков язык ваш!
Однако не сказали, что Орлов?
Г р а ф и н я
Деревня не Сибирь. Туда могла бы
Последовать за мужем, как Мария,
Сказать боюсь; у ней сомнений нет.
Чуть больше года замужем, из них
Три месяца едва ли жили вместе:
Болезнь и роды, в это время арест -
И каторга, на двадцать лет разлуки!
Ее протест и вылился в идею,
Неслыханную, дерзкую, однако,
Ни государь и ни отец оспорить
Уж не решились.
П у ш к и н
Правда ведь за нею,
Высокая и светлая, как солнце.
Г р а ф и н я
Сергей Волконский... Он уже в годах,
Мария же еще так молода;
Собралась в путь, в Сибирь, без теплой шубы.
Заканчивается пение. Княгиня Мария Волконская, урожденная Раевская, подходит к сестре и Пушкину.
М а р и я
«Еще, еще!» - просила я, не в силах
Последних звуков вынести, последних,
Быть может, в этой жизни чудных песен.
Сама бы спела тоже, от простуды
Лишилась голоса, к несчастью, я.
Пушкин глядит на Марию Волконскую, не скрывая своего восхищения; она улыбается; графиня оставляет их одних.
П у ш к и н
С графиней я болтал, любуясь вами,
Как наслаждались музыкой и пеньем
Самозабвенно вы.
М а р и я
Перед разлукой
Все чувства обострены мои.
А музыка - одно из наслаждений,
Из высших, как поэзия, вам знать.
П у ш к и н
Как и любовь, что музыке подобна.
М а р и я
Вы здесь бродили, говорили мне.
Уж шла я к вам, да сборы отвлекли.
П у ш к и н
Благодарю, княгиня! Я нарочно
Явился раньше, чтоб пробыть подольше
Под крышею одною с вами так же,
Как некогда на юге у Раевских.
Вы младшая из братьев и сестер,
Приметных и умом, и красотою,
Доверчиво держались в стороне,
С улыбкой детски чистого всезнанья
Следя за мной и с легким торжеством
Беспечной юности, а я, сам юный,
Желал быть взрослым, сторонился вас.
М а р и я
Но, кажется, вы были влюблены
В мою сестру, что старше вас была.
П у ш к и н
Влюблен все в ваше милое семейство,
Счастливейшие дни провел я с вами,
Больной и сирый, возродясь душой,
Я жил и мог предаться вдохновенью,
С одною мыслью одарить друзей.
М а р и я
Прекрасные поэмы и стихи!
Мы радовались им с пристрастьем дружбы.
Всегда в них слышится мне ваш привет,
И память ваша не оставит нас.
П у ш к и н
А как отец решенье ваше принял?
М а р и я
Я вам, мне кажется, могу признаться.
Предприняв все шаги, в последний день
Отцу сказала, как ни тяжело,
Письмо от государя показала...
Ах, ничего ужасней я не помню!
Он закричал, что проклянет меня,
Когда я через год не возвращусь.
П у ш к и н
Боясь не свидеться пред смертью с вами.
Раевского, героя, узнаю.
М а р и я
Герой здесь лишь отец на склоне лет.
П у ш к и н
А все велик; ему под стать и дочь.
Нет, сцена не ужасна, а прекрасна!
М а р и я
Младенца-сына мне не разрешили
С собою взять; о возвращеньи все же
Не думаю, иначе что же ехать?
П у ш к и н
Нет ничего прекраснее на свете,
Чем ваш поступок, славная Мария!
М а р и я
Загадывать иль обещать не стану.
Сергей в пучине бед, спасти, помочь -
Не мой ли долг? Скорее в путь!
П у ш к и н
Когда?
М а р и я
Возможно, нынче в ночь.
П у ш к и н
Она прекрасна!
М а р и я
Да, превосходна. Еду в эту ночь.
П у ш к и н
Промедлил я, как жаль! Чрез вас посланье
Всем узникам хотел я передать.
М а р и я
Посланницей у вашей музы быть
Сочла б за честь и счастье.
П у ш к и н
Нет, Мария,
Вы муза, да, одна из муз моих;
Эвтерпа обернулась Мельпоменой,
Сибирью не прервутся наши узы.
М а р и я
(прощаясь)
Да будет слышен голос ваш чудесный,
Великий наш поэт, во всей Вселенной.
П у ш к и н
Как вы сказали? Титул сей к бессмертным
Пристал, а я?
М а р и я
(убегая)
Ваш долг все наши муки
Поэзией высокой оправдать.
V
1
Село Болдино. Комната в барском доме. Пушкин за столом то быстро пишет, то задумывается, помахивая гусиным пером, то вскакивает, заговаривая сам с собой.
П у ш к и н. Я уехал, рассорившись с госпожой Гончаровой. На следующий день после бала она устроила мне самую нелепую сцену, какую только можно себе представить. Она мне наговорила вещей, которых я по чести не мог стерпеть. Не знаю еще, расстроилась ли моя женитьба, но повод для этого налицо, и я оставил дверь открытой настежь. Ах, что за проклятая штука счастье! (Громко.) Никита!
Н и к и т а (заглядывая в дверь). Слушаю я тебя.
П у ш к и н. Ты ходил за почтой?
Н и к и т а. Ходил. Почта не приходила нынче.
П у ш к и н. Там кто-то проехал. Сходи-ка еще раз.
Н и к и т а (закрывая дверь). Иду.
П у ш к и н (продолжая расхаживать). Я написал невесте, что если ваша матушка решила расторгнуть нашу помолвку, а вы решили повиноваться ей, - я подпишусь под всеми предлогами, какие ей угодно будет выставить, даже если они будут так же основательны, как сцена, устроенная ею мне вчера, и как оскорбления, которыми ей угодно меня осыпать. Быть может, она права, а неправ был я, на мгновение поверив, что счастье создано для меня. Во всяком случае вы совершенно свободны; что же касается меня, то заверяю вас честным словом, что буду принадлежать только вам, или никогда не женюсь. (Принимается чистить ногти). От добра добра не ищут. Чёрт меня догадал бредить о счастье, как будто я для него создан. Должно было мне довольствоваться независимостью... В тот же день выехал я из Москвы. В довершение всего, на первой же станции слышу о холере, охватившей Нижегородскую губернию. Повернуть назад - куда? Опасность охлаждает мне голову, как ушат воды. Нет худа без добра. Едва добираюсь до Болдина, как оказываюсь в системе карантинов. Самое время завершить замысел маленькой трагедии «Пир во время чумы». (Возвращается к столу, проговаривая).
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в дуновении Чумы.
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья -
Бессмертья, может быть, залог,
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
Стук в дверь.
Кто там? Не сама ли Смерть?
Н и к и т а (входя). Письмо долгожданное.
П у ш к и н. От кого?
Н и к и т а. Думаю, от невесты. Попахивает девичьей.
П у ш к и н. А ты прав, Никита! От нее. (Читает.) Прелестное письмо. (Целует бумагу.) Она любит меня и согласна выйти замуж даже без приданого, из-за которого, расстроив немалое имение, и беснуется госпожа Гончарова. Очень мило! Я буду счастлив?
Н и к и т а. Если от холеры убежишь.
П у ш к и н. Да, по дороге до Москвы в 500 верст из-за одних карантинов можно околеть.
Н и к и т а. Лучше отсидимся. Здесь пока спокойно.
П у ш к и н. И, кстати, поработаем? Ты прав. Иди.
Н и к и т а. Ты бы не скакал на лошади где попало.
П у ш к и н. Не бойся. В степях чисто.
Никита уходит. Поэт садится к столу меж двух окон и, глядя на вечернее солнце, задумывается. Сияние света усиливается, из него проступают музы.
Х о р м у з
Слыхали, он решил жениться.
Ужель остепениться?
Когда поэт влюблен
И грустью светлой упоен,
И нам, и смертным в радость,
И мука тут, пожалуй, в сладость.
Но слава не убережет от клеветы,
Когда невеста - чудо красоты.
1-я м у з а
Поэт! Цени же красоту. Влюбляйся.
Всегда в том много всем добра выходит.
Жениться думаешь зачем, скажи?
П о э т
Я человек, как все. Не стар еще.
Но также уж не молод. Дом. Семья.
О счастии помыслить мне нельзя?
2-я м у з а
Поэт! Ужели счастие в женитьбе?
3-я м у з а
Поэт! Вулкан женился на Венере.
Вопрос: а знал ли счастье бог-кузнец?
П о э т
О, да! Познал он счастье и какое!
Всю тайну счастья, коль Амур зачат.
Но вечно быть счастливыми не могут,
Как видно, даже боги. Что же делать?
Я понимаю вас. Резоны все,
Какие есть - и за, и против, я
Все высказал себе. Когда б невесту
Увидеть вам...
1-я м у з а
Мы видели ее.
П о э т
Когда? И где же?
1-я м у з а
На балу в Москве.
П о э т
Ах, это были вы! Три девы в масках.
2-я м у з а
Ведь вся Москва собралась поглядеть
На вас, поэта и его невесту.
3-я м у з а
И впрямь то было зрелище чудное.
П о э т
Как если бы сатир явился с нимфой?
Что ж делать? Нимфа - чудо красоты.
Сатир смешон и безобразен, боже!
1-я м у з а
Но он влюблен и жаждет счастья он,
Хотя в него давно ничуть не верит.
П о э т
Но невозможное возможно, если,
О, музы милые, я - Мусагет!
2-я м у з а
Уныния уж нет в помине. Браво!
П о э т
А что же на балу произошло?
Ужели волшебство?
1-я м у з а
С живой картиной
«Пигмалион и Галатея»?
П о э т
Да!
Прекрасная, как статуя, стояла
Она, немая, словно неживая.
Богов молил я, как Пигмалион,
Колени преклонив пред красотою,
Вдохнуть в сей мрамор душу всю мою,
Забывшись вовсе, где я нахожусь.
2-я м у з а
Все отошли от вас и лицезрели,
Как в галерее чудную картину.
3-я м у з а
Свершилось несомненно превращенье.
Ведь красота - лишь форма и закон,
Душа - энергия ее, как Эрос.
Вот красота осмыслилась любовью.
1-я м у з а
Прекрасным там предстал и Мусагет.
2-я м у з а
Но тут две старшие сестры вошли
В картину. Молоды, красивы, но
Не рядом с младшей, бесподобной днесь.
3-я м у з а
И тут поднялся смех; мать обозлилась
И увезла всех дочерей своих.
П о э т
Виня во всем меня и вас, о, музы.
Я постигал любовь и красоту.
И вдруг померкло все вокруг, и шепот
Разнесся, глупый и зловещий... Я
Не мог понять, что ж это приключилось?
О, музы милые, иль волшебство?
Но чудо налицо: она мне пишет,
Что любит, выйдет замуж за меня
И без приданого. Как мило, правда?
Стук в дверь. Музы исчезают.
Н и к и т а (заглядывая в дверь). Забыл сказать, сосед ваш, как бишь его, сбирался заглянуть. Кажись, он едет.
П у ш к и н (сердито). Его мне не хватало. Коня сейчас же к заднему крыльцу. (Выбегает вон.)
В предзакатных лучах, просиявших ярко, за окном вьются снежинки и проступают музы.
Х о р м у з
Поэт в деревне заперт и доволен,
Как скачет по степи на воле.
Уж выпал снег. В работе пребывает он.
А как роман? Он ныне завершен.
Татьяну в высшем петербургском свете
Онегин снова встретил
И не узнал, - мила, проста,
В ней просияла красота,
Живого совершенства мета,
Иль светлый идеал поэта.
Отвергнув некогда ее любовь,
С остывшею душою, вновь
Онегин к жизни возвращен;
В Татьяну ныне он влюблен.
Он любит тяжко, как на гору
Сизифов камень катит, взору
Его повсюду предстает она,
Прелестная жена.
Проведши зиму, как монах в молитвах,
Иль бедный рыцарь в битвах,
Посланье он Татьяне шлет,
Ее письма обратный перевод.
Ответа нет. Он к ней за приговором.
Его встречают милым, нежным взором
И речью дивной, как представить:
«Я вас люблю (к чему лукавить),
Но я другому отдана
И буду ввек ему верна».
Герой, как громом пораженный,
Горящий весь и восхищенный,
Остален на беду свою,
У бездны на краю.
Дверь открывается, входит Никита с охапкой дров; он затапливает печь и выходит. Ранние зимние сумерки. Вбегает поэт, прислушиваясь к чему-то. В отблесках огня по комнате проступают музы, звучит «Реквием» Моцарта.
П у ш к и н
Кто там? Сальери собственной персоной?
А Моцарт где?
1-я м у з а
Его играешь ты.
П у ш к и н
Чтоб выпить яд? О, нет! Его ж я знаю.
Посланник нидерландский и барон
Геккерн. Старик веселый, вездесущий.
Рядился ряженым однажды с нами.
Забавный он однако забияка.
И он Сальери злобный? Что ж, пускай.
Х о р м у з
Сальери, преуспев в карьере,
Не то, что Моцарт, простодушный гений,
Дружил с ним в странной вере,
Что гений тож, не без сомнений;
Но, хуже, тягостна и зла,
Как нечисть, душу зависть жгла.
В часы обычного досуга
Обедать пригласил он друга
И яду примешал в вино,
Решив, что все равно,
Нет правды на земле и выше.
Но «Реквием» звучит, и слышишь,
Как в вещих снах,
Гимн Правде в небесах.
П у ш к и н
О, Моцарт! Нищим ты покинул мир,
Чумой охваченный несносный пир,
С душою детски-женской,
Беспечный друг гармонии вселенской.
Проносятся звуки «Реквиема» Моцарта.
2
Петербург. 4 июля 1834 года. Кабинет поэта. Пушкин просматривает корректурные листы. За дверью голос Никиты: «Барин никого не принимает». Женский голос: «Пусти, Никита! Разве не узнаешь меня? Пушкин! Пушкин!» Входит Елизавета Михайловна Хитрово.
П у ш к и н
(вскакивая навстречу)
Сударыня!
Е л и з а в е т а М и х а й л о в н а
Простите, милый Пушкин!
Сейчас из Царского Села я еду.
Жуковский шлет письмо.
П у ш к и н
Здесь два письма.
Е л и з а в е т а М и х а й л о в н а
А вам смешно?
П у ш к и н
Жуковский не охотник
До писем; сожалею, что заставил
Его столь потрудиться, вас привлекши,
К тому же, к делу.
Е л и з а в е т а М и х а й л о в н а
Ах, о том ли речь!
П у ш к и н
Я - как медведь на цепи; стоит мне
Шаг сделать в сторону, на волю, тотчас
Находят новый повод для острастки,
Из ссылки в ссылку шлют за строчку вздора
Об атеизме да в письме приватном;
Берутся за рогатину друзья,
Боясь, меня пристрелит мой хозяин,
Коль буду на свободе я, как все.
Е л и з а в е т а М и х а й л о в н а
На юге с графом Воронцовым вы
Поссорились, и государь покойный
Сослал в именье матери, ко благу
Для вашей музы...
П у ш к и н
Да, с отцом едва
Не испытал я нового несчастья,
Похуже, чем гонения царя.
Е л и з а в е т а М и х а й л о в н а
Но вы с отцом ведь помирились, Пушкин.
П у ш к и н
Моя женитьба помирила нас.
Теперь же новая напасть. Однажды,
Еще весной, отец мой посылает
За мною; нахожу его в слезах,
А мать в постели, в доме беспокойство, -
Имение описывают, долг
Скорее надо заплатить. Однако
Уж долг заплачен - управитель пишет!
О чем же горе? Нечем жить до лета,
До осени. В деревню ехать. Не с чем.
Что делать? Надобно именье в руки
Мне взять, отцу назначить содержанье.
Все новые долги - и хлопоты.
Тогда мне выйти бы в отставку, чтобы
Имением заняться, сократить
Расходы. Только, как нарочно, должность
Придворную мне дали - камер-юнкер,
Что не по летам, в бешенство я впал,
Жуковский успокоил, об отставке
Не смел я и помыслить...
Е л и з а в е т а М и х а й л о в н а
Государю
Вас надо было сразу в камергеры
Пожаловать.
П у ш к и н
Да это все равно.
Среди юнцов иль старцев красоваться
На смотрах и приемах при дворе -
Мое ли дело и призванье в мире?
Но только проявил я непокорность,
Сыскали повод для острастки, вскрыв
Письмо к жене; и царь не погнушался
Прочесть отрывки из него, - зачем?
Без политической свободы можно,
Пожалуй, жить, но произвол подобный
Не хуже каторги, та лучше даже.
Вот подал я прошенье об отставке,
Ссылаясь на семейные дела.
Не должен был вступать я снова в службу.
Е л и з а в е т а М и х а й л о в н а
Быть может, и жениться, Пушкин, а?
Я думала всегда, что гений может
Лишь в независимости устоять
И развиваться только среди бедствий,
Пусть повторяющихся поминутно.
П у ш к и н
Прекрасно сказано. Уж бедствий хватит
На мой недолгий век. Ну а жениться?
Зависимость семейственная нас
Не делает ли нравственными боле?
Зависимость иная, что приемлют
Из честолюбия или нужды,
Нас унижает. Смотрят на меня
Они теперь, как на холопа. О,
Опала легче мне презрения.
Ведь я, как Ломоносов, не хочу быть
Шутом ниже у господа у Бога.
Е л и з а в е т а М и х а й л о в н а
Ах, милый, умный Пушкин, как же быть?
П у ш к и н
Жуковский мне твердит - и в письмах то же,
Прошенье взять обратно, повиниться, -
Да в чем? Идти в отставку, если это
Необходимо в силу обстоятельств,
Для будущей судьбы всего семейства
И моего спокойствия - какое
Тут преступление? Неблагодарность?
Е л и з а в е т а М и х а й л о в н а
Царь огорчен, однако он грозится:
Все будет кончено меж вами.
П у ш к и н
Значит,
В архивы доступа не будет мне.
Да напишу «Историю Петра»
По матерьялам собранным, немалым,
В печать не пустят, к пустякам придравшись,
Как с «Медным всадником», - в убыток мне.
Е л и з а в е т а М и х а й л о в н а
Послушала я вас, и сердце сжало.
Боюсь, Жуковский в ваше положенье
Не входит, как и царь, в кругах придворных
Мишурное сиянье застит всем глаза.
А что родители?
П у ш к и н
В деревню едут.
Имение на грани разоренья.
А тут жена решила привезти
Сестер своих, что в девах засиделись,
Во фрейлины устроить во дворец
Иль выдать замуж.
Е л и з а в е т а М и х а й л о в н а
Новые заботы.
П у ш к и н
Письма его величеству не стану
Писать я, как Жуковский мне велит.
Ведь чувствую себя пред ним я правым.
Лишь отзову прошенье об отставке;
Мне легче легкомысленным прослыть,
Конечно, чем неблагодарным. Воли
Мне не дадут под тем, иным предлогом.
Е л и з а в е т а М и х а й л о в н а
В душе моей зашевелился ужас.
Боюсь, и ваша милая жена
Не ведает, в каком вы положеньи
Нежданно оказались, - без исхода,
Как Прометей, прикованный к скале.
П у ш к и н
Вы дочь Кутузова - язык, характер -
Воистину!
Е л и з а в е т а М и х а й л о в н а
Ах, обо мне ли речь!
Пушкин целует Елизавете Михайловне руку, она его в лоб.
3
Санкт-Петербург. Квартира, которую снимает Арсеньева Елизавета Алексеевна, бабушка Мишеля, где и он живет, приезжая из Царского Села, места службы. Половина Мишеля: кабинет и гостиная.
МИШЕЛЬ
(входя к себе с половины бабушки, весь в движении)
Вчера я встретился с Катрин Сушковой
Нарочно, чтоб узнать, что сталось с нею
За пять прошедших лет с последней встречи,
Как отроком расстался, весь в слезах,
Любовью уязвленный и обидой,
Что надо мной она лишь посмеялась.
(Расхохотавшись.)
Влюбленностей и далее хватало,
Ну, и стихов в альбомах, как игра,
Уже без слез, с обманами на равных,
Как вдруг среди кузин моих явилось
Созданье тихое, как вечер ясный,
Блондинка черноокая, что ночь,
С сиянием полуденного неба,
С овалом нежным милого лица,
Со стройным станом, с грацией живой,
Как бы замедленной слегка от неги.
(Задумывается.)
Перед разлукой объяснились мы –
И оба утаили наше счастье,
Как дети, от родных – тому два года!
(Входит в кабинет, оставляя дверь открытой.)
Покамест я решил с Катрин расчесться
И, кстати, прояснить ее расчеты
На друга моего Лопухина,
Которого легко ей облапошить.
Входит Святослав, высокого роста молодой человек, мог бы выглядеть красавцем, если бы не поношенный сюртук.
СВЯТОСЛАВ
Ну, как прошел твой первый бал в мундире
Гусарском? Хорошо?
МИШЕЛЬ
(расхохотавшись)
О, безусловно!
На новичка кто б обратил вниманье?
С твоим бы ростом, с грацией красавца!
Я знал, увижу там Катрин Сушкову.
Я с нею танцевал, начав с кадрилей,
Мазурку, непрерывно с ней болтая,
И был замечен всеми, о, успех!
Она из львиц, слегка уж перезрелых,
Но это мне и надо для начала.
Лопухина она не очень ждет,
Готова пококетничать со мною!
Что ей мундир гусарский? Я хорош?
СВЯТОСЛАВ
Хорош ты тем, что смотришь на нее
Особым взглядом, трогая ей сердце,
И блещешь остротой ума и шуток.
Ты новичок и тем хорош для дам.
Входит Шан-Гирей, юноша из родственной семьи, приехавший из Москвы в Петербург в этом году, ученик Артиллерийского училища.
МИШЕЛЬ
(не обращая вниманья на Шан-Гирея как на младшего братца)
Катрин мне нравилась когда-то. Очи,
Что называется, чернее ночи…
ШАН-ГИРЕЙ
Катрин Сушкова? А Лопухина?!
Глаза, что спелые смородинки…
МИШЕЛЬ
И родинка у ней, уродинки…
ШАН-ГИРЕЙ
Смеется, словно маленький еще!
(Представляет, как дети к ней приставали, а она лишь смеялась с ними.)
«У Вареньки родинка;
Варенька – уродинка!»
(Выпрямляясь и всерьез.)
Нет восхитительней девицы
В первопрестольной и столице!
Мишель, расхохотавшись, выходит, услышав голос бабушки.
Вы помните ее, Лопухину?
СВЯТОСЛАВ
Испанскую монахиню, о, да!
ШАН-ГИРЕЙ
Ну, это образ из поэмы «Демон».
А знаете стихи, ей писанные?
СВЯТОСЛАВ
Какие-то… Ну, можете прочесть.
ШАН-ГИРЕЙ
Она не гордой красотою
Прельщает юношей живых,
Она не водит за собою
Толпу вздыхателей немых.
И стан ее не стан богини,
И грудь волною не встает,
И в ней никто своей святыни,
Припав к земле, не признает.
Однако все ее движенья,
Улыбки, речи и черты
Так полны жизни, вдохновенья,
Так полны чудной красоты.
Но голос душу проникает,
Как воспоминанье лучших дней,
И сердце любит и страдает,
Почти стыдясь любви своей.
СВЯТОСЛАВ
Не знал я. Из московских, из последних,
Когда меня там не было уже?
ШАН-ГИРЕЙ
Мы случайно сведены судьбою…
Мы себя нашли один в другом,
И душа сдружилася с душою:
Хоть пути не кончить им вдвоем!
Так поток весенний отражает
Свод небес далекий голубой,
И в волне спокойной он сияет
И трепещет с бурною волной.
Будь, о будь моими небесами,
Будь товарищ грозных бурь моих;
Пусть тогда гремят они меж нами,
Я рожден, чтоб не жить без них.
Я рожден, чтоб целый мир был зритель
Торжества иль гибели моей,
Но с тобой, мой луч-путеводитель,
Что хвала иль гордый смех людей!
Входит Мишель с видом человека, который хорошо поел.
МИШЕЛЬ
Ну, что за вздор я нес, заглядываясь
На Вареньку, небесное созданье!
(Заторопившись одеться.)
Иду на бал здесь близко, за два дома.
Катрин с сестрой живет у тетки там.
Еще не знаю, примут ли меня.
ШАН-ГИРЕЙ
Мишель переменился, повзрослевши,
Играя роль буяна и бретера,
Да в отношеньи женщин, - не смешно ли?
СВЯТОСЛАВ
Гусарская бравада со султаном.
Иль рыцарь пробудился в нем: Лерма?
Как в письмах стал подписываться чаще.
Пока не наиграется, увы!
Мишель с хохотом уходит.
4
Дом Беклешовых. Маленькая гостиная. Катрин и Лиза, полусонные, усталые после двух балов сряду, в неглиже читают новый роман французской писательницы М.Деборд-Вальмор «Мастерская художника».
Марья Васильевна среди домашних и самых близких знакомых играет в карты в большой приемной, куда быстро входит Мишель, по своему обыкновению, со шумом сабли и шпор.
ЛИЗА
(рассмеявшись)
Мишель!
КАТРИН
(просыпаясь)
Ну, это вздор!
ЛИЗА
Ты слышишь звон?
Доносится голос Марьи Васильевны: «Мои племянницы в той комнате».
В гостиную входит Мишель.
КАТРИН
(с изумлением)
Как это можно – два дня сряду в гости
Врываться, не бывавши прежде здесь!
И вам не отказали?
МИШЕЛЬ
(смеясь)
Я настойчив –
Во власти цели пламенных желаний
Увидеть вас едва дождался ночи,
Как светом просияли ваши очи!
И вот у ваших окон я стою,
Как под звездой, которую люблю,
С ее сияньем в синем небосклоне,
Путеводительницы всех влюбленных!
ЛИЗА
Так это речь? Иль мадригал?
МИШЕЛЬ
А что?
ЛИЗА
Я запишу.
МИШЕЛЬ
Скорее эпиграмма.
Да я забыл, о чем хотел сказать.
КАТРИН
Но как же приняла вас тетка? Боже!
Она могла вас выгнать со скандалом,
Как человека невоспитанного,
Без всякого понятья о приличьях.
МИШЕЛЬ
Ну, я-то думаю, весьма воспитан;
Во всяком случае, для вашей тетки,
Которой ведь нет дела до меня,
Но у меня богатая родня.
И вот я принят – лучше невозможно:
Допущен в девичью, как в детстве было,
Я рос среди кузин меня чуть старше
И их подруг, готовых посмеяться
Над отроком, влюбленным не на шутку.
КАТРИН
Мишель! Злопамятны вы здесь напрасно:
То свойство девушек на выданье
Трунить над юными, в отместку старшим,
Оттачивая ногти для защиты.
МИШЕЛЬ
Да, с Сашенькой, моей кузиной, вы
Немало посмеялись надо мною.
О, Лиза, я влюблен, они смеются –
Но как? Я ем, глотая что попало,
Привык я с детства к лучшему столу,
Я ем и много, говорят, прожорлив.
Да просто я весь занят не едою,
Но впечатлениями бытия!
А мне они подали пирожки
С опилками – нарочно, ради смеха!
ЛИЗА
И что? Вы стали есть с опилками?
МИШЕЛЬ
(расхохотавшись)
Ну да! А вкусно приготовил повар.
Я б съел с десяток – шутки ради, если б
Проказницы не испугались сами!
КАТРИН
Так вы не сердитесь, Мишель?
МИШЕЛЬ
О, нет!
Без ваших издевательств и капризов,
Уж верно, я бы поглупел от счастья,
Как друг, обласканный судьбой и вами.
Нет, этой участи не пожелаю.
По мне лишь горести питают дух…
Роман французский… М. Деборд-Вольмар.
(Листает.)
Следы ногтей здесь всюду… Чьи?
КАТРИН
Мои!
МИШЕЛЬ
Позвольте мне прочесть…
КАТРИН
Следы ногтей?
С условием заметки к ним оставить.
МИШЕЛЬ
Угадывая ваши помышленья,
Я испишу всю книгу по следам…
(Бросая книгу.)
Хотите, вам я погадаю в карты?
КАТРИН
Ну, кроме шуток, вряд ли что и выйдет.
Лиза выходит в большую приемную, прослышав новые голоса.
МИШЕЛЬ
Но по руке гадаю лучше я.
Вот дайте руку мне, увидите!
КАТРИН
Ну, хорошо. Вот вам моя рука…
Мишель разглядывает младенчески нежную ладонь барышни молча. Воцаряется тишина.
Ну, что же?
МИШЕЛЬ
Лучезарная рука!
О, прелесть! Обещает много счастья
Тому, кто будет ею обладать
И целовать ее самозабвенно…
И потому воспользуюсь я первым!
(Целует с жаром руку в раскрытую ладонь и пожимает ее.)
Катрин выдергивает руку и, раскрасневшись, убегает в другую комнату.
КАТРИН
(не находя себе места)
Ах, что случилось? Поцелуй внезапный,
Случайный и запретный, но какой!
Не поцелуй, а молнии удар –
Среди зимы сквозь иней на стекле,
И трепет, и волненье до стыда,
Душа ж моя ликует от восторга,
Как от любви по матери моей
Я, исстрадавшись, радовалась ей!
(Замечает, что держит правую руку ладонью вверх с ощущением соприкосновения жгучих губ, словно поцелуй длится, с проникновением до самого сердца.)
А вместе с тем досадно до обиды,
Ведь это же измена, вероломство,
Моя измена, с вероломством друга…
Что сделал он? Невинный поцелуй?
Мечта ребенка обернулась страстью,
Которой я мгновенно предалась
И счастлива впервые непомерно!
ЛИЗА
(заглядывая к сестре)
Ах, что случилось? Ты уединилась?
А где Мишель?
КАТРИН
(серьезна и задумчива)
Его и не было,
Я думаю. Я просто размечталась
До наваждения, до поцелуя…
ЛИЗА
Что прячешь ты в руке? Кольцо? Подарок?
КАТРИН
(раскрывая слегка ладонь)
Подарок нежности и страсти – видишь?
ЛИЗА
Да, что с тобой? Не сходишь ли с ума?
И что ж он нагадал тебе?
КАТРИН
(жмурясь словно от яркого света)
Любовь!
О чем мечтала с детства, как о счастье;
О чем лишь грезила, оно пришло!
ЛИЗА
Мишель в любви признался?
КАТРИН
Я не знаю.
Но в старину говаривали так:
Стрела Амура угодила в сердце!
(Держит правую руку ладонью вверх.)
5
Дом Беклешовых. Маленькая гостиная и комнаты барышень. Лиза и Катрин, веселая и рассеянная.
ЛИЗА
Тебя не узнаю… Ах, что случилось?
КАТРИН
Ужели так заметно?
ЛИЗА
Да, заметно
У девушки, невинности лишенной,
Свобода женственности проступает,
Как ощущенье счастья или раны.
КАТРИН
(испуганно)
Откуда все ты знаешь?
ЛИЗА
В институте
Бывали всякие истории.
КАТРИН
Уверена, со мною все в порядке.
Но я люблю, впервые я любима,
И это счастье наполняет душу
Сознанием себя, как личности,
И женской гордостью, я не одна!
ЛИЗА
С Мишелем объяснились вы? И что же?
В отставку выйти он сейчас не может.
Здесь все неверно, знаешь ты сама,
Кого играет из себя Лерма.
А верен Лопухин с его богатством,
Чему нужна красивая оправа.
КАТРИН
Когда бы я кокеткою была,
Я б вышла замуж за Лопухина,
А он, Мишель Лерма, пусть пишет стансы
Во честь мою, и любит, и ревнует?
(Пугаясь, про себя.)
Так он погибнет на дуэли… Боже!
Из большой приемной слышны голоса. Лиза выходит, пропуская Лопухина к сестре.
АЛЕКСИС (смущенно). Позвольте мне сразу спросить… С кем вы танцевали мазурку?
КАТРИН (рассеянно). С Мишелем Лерма.
АЛЕКСИС (с изумлением). Опять!
КАТРИН. Что «опять»? Да, и опять, и опять. Разве я могла ему отказать?
АЛЕКСИС. Я не об этом говорю; мне бы хотелось наверное знать, с кем вы танцевали?
КАТРИН. Я вам сказала.
АЛЕКСИС. Но если я знаю, что это неправда.
КАТРИН (краснея от досады). Так, стало быть, я лгу. Поразительно!
АЛЕКСИС. Я этого не смею утверждать, но полагаю, что вам весело со мной кокетничать, меня помучить, развить мою ревность к бедному Мишелю; все это, может быть, очень мило, но некстати, перестаньте шутить, мне, право, тяжело; ну скажите же мне, с кем вы забывали меня в мазурке?
КАТРИН. С Мишелем Лерма. Или как его по-настоящему, с Михаилом Юрьевичем Лермонтовым.
АЛЕКСИС (теряя окончательно терпение). Это уж чересчур! Как вы хотите, чтобы я вам поверил, когда я до двенадцати почти часов просидел у больного Мишеля и оставил его в постели крепко заснувшего!
КАТРИН. Ну что же? Он после вашего отъезда проснулся, выздоровел и приехал на бал, прямо к мазурке.
АЛЕКСИС. Вы смеетесь надо мной?
КАТРИН. Только не я. Скорее всего это ваш друг.
АЛЕКСИС. Пожалуйста, оставьте Мишеля в покое. Я прошу вас назвать вашего кавалера; заметьте, я прошу, я бы ведь мог требовать.
КАТРИН (вскипает). Требовать! Какое же вы имеете право? Что я вам обещала, уверяла ли вас в чем-нибудь? Слава богу, вы ничего не можете требовать, а ваши беспрестанные вспышки, все эти сцены до того меня истерзали, измучили, истомили, что лучше нам теперь же положить всему конец и врозь искать счастия. (Уходит из гостиной в кабинет.)
Лопухин, раскланиваясь, сбегает к выходу.
КАТРИН
(у себя)
О, Боже! Что ж я натворила это?
Какой ни есть, пред ним я виновата.
Я оттолкнула счастье верное
Любимой быть, богатой, знатной – ради
Фантома ненадежного любви,
Всего лишь призрака!
Лиза заглядывает к сестре.
Мишель уж здесь?
ЛИЗА
Да, очень странно. Никогда не вместе,
Но друг за другом, как по очереди
Условились с тобою здесь встречаться.
КАТРИН
Друзья, а здесь сошлись бы, как враги
В соперничестве, скоро и дуэль.
Выходят в гостиную, где их ожидает Мишель. Лиза оставляет их одних.
МИШЕЛЬ
Ты ангел!
КАТРИН
Ты доволен? Я рассталась
С Лопухиным, как ты того хотел.
МИШЕЛЬ
(с искренним сожалением)
Ты можешь пожалеть. Пока не поздно,
Исправить: необдуманный поступок
Для бедной сироты, как ни крути, -
Блестящая какая партия!
Окутана шалями, как принцесса,
Обсыпана вся бриллиантами,
Воссела б в свете ты на пьедестале…
КАТРИН
Я поступила так по убежденью,
А главное, по вашему желанью.
МИШЕЛЬ
Моя любовь не может заменить
Богатство, роскошь, знатность и успех.
КАТРИН
Надеюсь, может заменить все блага.
МИШЕЛЬ
Но у меня дурной характер, знаешь,
Я вспыльчив, зол, завистлив и ревнив;
Служить я должен, заниматься много,
Тебе ж придется с бабушкой моей
Все время проводить…
КАТРИН
В заботах, мыслях,
Ты знаешь, о тебе, Мишель!
МИШЕЛЬ
Прекрасно!
Я счастлив, я любим! А Лопухин?
Он добр, я зол, богат он, я же беден.
Я не прощу ни тени сожаленья…
Теперь же время не ушло, и я
Еще могу вас помирить, поверьте,
И быть на вашей свадьбе шафером!
КАТРИН
Мишель, вы были искренни сейчас.
И я вас полюбила искренно,
А значит все, с Лопухиным конец.
МИШЕЛЬ
Мне жаль его, и грустно, и тоска.
(Раскланиваясь, уходит.)
6
Москва. Дом Лопухиных. Половина родителей, где теперь поселился Алексис, единственный сын-наследник. Из половины сестер к брату входит Варенька (Варвара Александровна Лопухина). Лопухин, дремавший на диване, приподнимается.
ВАРЕНЬКА
Что там с тобой случилось, я не знаю.
Мишель писал Марии об интриге,
Затеянной с Катрин Сушковой, чтобы,
Ну, якобы тебя спасти от брака
И ради мести за свои страданья.
АЛЕКСИС
Меня не посвящал в свою игру,
А разыграл со всеми наравне.
Так я прослыл глупцом полнейшим,
Как и Катрин кокеткой недалекой.
Мишель же сам искусным Дон-Жуаном,
Срывающим у светских женщин маски
По странной злости именно на них.
ВАРЕНЬКА
(после длительного молчания)
Есть тайна в наших отношеньях с ним.
И я боюсь теперь с ним новой встречи.
АЛЕКСИС
Тебя испанскою монахиней
Он рисовал, себя же почитая
За Демона?
ВАРЕНЬКА
Ну, это по поэме.
Перед разлукой поклялась ему:
«Не буду я принадлежать другому».
АЛЕКСИС
Едва ли помнит он. По крайней мере,
Лишь посмеется. Хохот, только хохот
Я слышал от него. И с ним смеялся
Всему на свете, над святынями,
Утратив тут же счастье и любовь.
ВАРЕНЬКА
Все детство вы всегда навзрыд смеялись.
Ну, значит, мало повзрослели оба.
(Решаясь.)
Ты рано или поздно женишься.
Мне надо выйти замуж вовремя,
Чтоб, как Мария, не остаться здесь
В чужой семье. Прости!
АЛЕКСИС
А как Мишель?
ВАРЕНЬКА
Нет, разыграть меня уж не удастся
Мишелю. Лучше я сыграю с ним
В игру, какую он не вынесет, -
А это смерть или замужество
Мое, хотя бы за Бахметева!
АЛЕКСИС
Ха-ха! Вот первое, что ты услышишь.
Он рад прослыть злодеем, падший ангел.
ВАРЕНЬКА
Он, злобой уязвленный, не забудет
Меня уж никогда – ни на земле,
Ни в небесах, отверстых в час вечерний,
Когда ему призналась я в любви.
АЛЕКСИС
Да, он такой! Вот и возмездие
Грядет от ангела небесного.
Я посмеюсь еще ему в глаза,
Как он смеялся в полном упоенье
Своею удалью и озорством,
Играя чувствами людей вокруг,
Как если бы писал он в жизни пьесу.
Развязку уж нашел – и хохотал,
Со мной прощаясь, весел, как гусар,
Каким предстал он предо мной.
ВАРЕНЬКА
(рассмеявшись)
Чудак!
(Пошатнувшись, поспешно уходит.)
VI
1
Святогорский монастырь. Ясный весенний день. У могилы поэта три юные барышни с букетами из полевых цветов - то музы.
Х о р м у з
В местах, где в ссылке он провел два года,
И мирная воспета им природа
В сияньи дня, во звездной мгле,
Изгнанник на родной земле
И пленник,
Сошел в кладбищенские сени.
Пусть ныне торжествует рок.
Тоску и грусть ты превозмог
Души прекрасной песней,
И жизни нет твоей чудесней!
Мир праху твоему, поэт!
Да не умолкнут в бурях грозных лет
Поэзии высокой пламенные вздохи
Классической эпохи.
Все это, видите ль, слова, слова, слова.
Поэтов участь не нова.
Все светлое, поруганное, гибнет,
И плесенью могилы липнет
К нему хула и клевета,
И глохнет в мире красота.
А торжествует лишь уродство,
Играя важно в благородство.
Поэт! Покойся в тишине, -
В неизмеримой вышине,
Где Феб рассеивает тучи,
Как солнце, светлый и могучий,
Встает и образ милый твой,
Овеян высшей красотой.
2
Погиб поэт! Да есть ли правда в небе?
В высоком благородном гневе
Гусара-молодца,
С таинственным призванием певца,
Он речь ведет «На смерть Поэта»
И дань последнего привета
Несет - поэзии венок
От Феба
И молнией сверкающий клинок
От голубого неба.
Так он возрос душою в ясный вечер,
Взойдя на высшую ступень,
Где, просияв, погас прекрасный новый день.
Да будет в небесах он вечен!
Душа мятежная и нежная, как детство,
А жизнь его - трагическое действо
В четыре акта - и венец
Терновый озарил его конец.
Как в молниях от гнева
Разверзлось над землею небо,
И дивный женский лик
Там, в небесах, возник,
С такою лучезарной скорбью,
С нездешнею любовью,
Что он и мертвый содрогнулся весь,
Как если бы упал сейчас с небес,
Где ангелом носился во Вселенной
В красе могучей и нетленной.
3
Блестящий, из освободителей Европы,
Гусарский офицер, без тени злобы
Бросая взор на мир чужой,
Поник вдруг головой,
Не видя, кроме дикости позорной,
Ни славы, ни свободы, даже веры просвещенной
В истории своей страны,
Ни в настоящем, ни в преданьях старины.
Философ сей был другом юного поэта,
Чей гений возмужал, и дружба им воспета
В пленительных стихах, каких и в мире нет,
Пел о любви - с Сафо, с Петраркой наш поэт,
Соперничая, будто в Греции рожденный,
В России Фебом воскрешенный.
Как! Ничего? Весь встрепенулся он смущенно,
Вступая в важный спор с товарищем стесненно,
Всем недовольный более других,
Любил он жизнь, как и внушенный ею стих,
И не роптал на волю провиденья,
Когда философ жаждал утешенья,
Коли не здесь, в земных делах и снах,
То там, на небесах.
Известны доводы друзей и судьбы их,
Трагичней вдвое на двоих.
Пред этой горестной для разума картиной
Спор нерешенный, как паутиной,
Покрыл блистательный расцвет искусств,
Мир новых мыслей, новых чувств.
4
Веселый, бесподобный гений, славой
Был осенен, но счел ее он не забавой,
А силой, отвращающей от зла,
С чем жажда веры в муже возросла.
Художник чистый, преданный искусствам,
Вдруг в ужасе не внемлет больше чувствам,
Склоняясь перед Богом, вымыслом седым,
С его могуществом, как благовоний дым.
Так убивался Гоголь в Риме,
Не находя спокойствия в прекрасном мире
Для изысканий и труда,
Как Гете, устремившийся туда
Не для стенаний - вдохновенья,
Души и тела возрожденья.
Богов языческих отринув скопом,
В великом страхе он вступил в боренья с чёртом,
Желая высмеять его, такой-сякой,
Как будто чёрт не шарж на род людской
С его могуществом и склонностью ко злобе
Творить и уничтожать живое.
Не хочется мне верить, чёрт с ним совладал,
И душу бедную унес он прямо в ад.
Но Русь жива в его поэме дивной,
Где все земное в грусти неизбывной
Под небом голубым
Сияет вечностью, как славы нимб
Из чистого эфира,
Что осенил поэтов мира.
5
Другой художник, граф, всемирный гений,
Во дни сомнений,
Что благо в мире и соблазн,
Отринув красоту, послал ее на казнь.
Сократ о том, поди, не догадался.
Боккаччо, говорят, весьма засомневался,
Зачем с веселостью беспечной он
На радость дьяволу писал «Декамерон».
О чем печаль, я знаю, уж поверьте,
У нас надежды мало на бессмертье,
Будь граф ты, гений, старость гнет,
И веры, как безверья, тяжек гнет.
Но красота ль повинна? Жизнь земная
Прекрасна, коль была, и увядая.
А было время, молодость, язык Гомера,
Для мифа исстари классическая мера,
Страницы эпоса «Война и мир»,
Где жизни вдохновенный пир
На сцене мировой впервые
Явила дерзновенная Россия.
Свободой насладившись всласть,
На императорскую власть
Наполеон прельстился
И в ослеплении с Россией он сразился.
Весь героизмом упоен и красотой,
Как век Перикла,
Возьмем пример из мирового цикла,
Взошел в России век золотой!
6
Не ведал я, кем буду, но известность, слава
Мне грезились, как и любовь, - в том право
Дано ведь каждому, - и я не понимал
Тех, кто о высшей доле не мечтал.
Безвестность, смерть равно страшили,
Как если бы до времени тебя убили
И никогда не будет на Земле,
Летящей вечно в звездной мгле.
Мне все казалось: Ренессанс не за горами,
Как Данте и Петрарка возвестили мир стихами,
С предчувствием расцвета всех искусств
Во славу человека, новых в мире чувств, -
И все яснее различал,
В эпохе Пушкина, как в фокусе, узнал!
На рубеже столетий все искусства
О красоте заговорили - до беспутства.
Театр и жизнь сливались, как игра,
В чаду, в тумане, с ночи до утра.
И живопись высокая явилась, -
Вся жизнь к мечте вселенской устремилась.
Прочь небылицы, россказни пустые!
Я знаю ныне: Ренессанс в России
Был явлен - со времен Петра,
Не узнан нами, но теперь пора:
Оглянемся вокруг без шор и суеверий, -
Эпоха классики, как свет из поднебесья,
Сияет вечностью. Нетленна красота.
Мы ж видим лишь ее пылающий закат.
7
Для сердца нашего заветные места:
Михайловское, Ясная Поляна,
Где тишь и гладь, родная красота
Сквозь бури лет приветливо проглянет -
Отрадой вековечной старины,
Далекой, пламенной весны,
Отрадой юности и детства,
Как наше вечное наследство.
И с ними Русь жива,
Как песенный напев и вещие слова,
Что прозвучали здесь. Но ныне на примете
У нас Абрамцево - на рубеже столетий,
Именье Саввы Мамонтова. С ним
Знакомство свесть мы посмешим.
Все удивления достойно здесь: отец -
Друг ссыльных декабристов и купец.
А сын, эпохой Пушкина взращенный,
В промышленники вышел он, делец,
Артист непревзойденный
На сцене жизни и певец.
Он брал в Италии уроки пенья
И лепки - полон вдохновенья.
И скульптор славный мог бы выйти из него,
Когда б не мецената торжество,
Единого во многих лицах, всех из круга,
Кого привлек для вдохновенного досуга.
Ценя классическую древность, он хранил мечту
И звал друзей любить родную красоту.
И ставил он превыше не мое, а наше,
Чтоб жизнь была для всех все краше.
Портрет его писали многие, Серов,
И Цорн, и Репин, - всюду он таков,
Каков и был, эдоров и весел. Только Врубель
Запечатлел могучую натуру в бурях
Ума и воли, точно он и впрямь артист,
Иль русский ренессансный тип.
Лоренцо Медичи в нем видели недаром,
Понять великое пытаясь в старом.
Он не правитель, а купец,
Влюбленный в красоту мудрец,
Взрастил художников, чья слава -
Его величию ярчайшая оправа.
В семействе Мамонтовых принят, как родной,
Серов любил, как мать, хозяйку дома.
Из барышень тургеневских была, - весь строй
Ее души и облик - все мне здесь знакомо.
Моих учительниц я в ней узнал,
Из чьих и уст, и взоров постигал
Язык я русский как родной, с природой,
Как и людей с их новою породой.
Венок мой запоздалый вам несу,
Как розы, окуная их в росу,
Весь уносясь в края родные,
О, женщины прекрасные России!
Мой дар - ваш дар, как и мечты,
Язык любви и красоты.
Среди картин эпохи Возрожденья,
Всесилья жизни, блеска красоты
Серов, столь сдержанный, в порыве вдохновенья
Воскликнул, осознав художества мечты:
«Хочу отрадного!»
Какое слово -
От радости, как эхо или зов,
Как красота или любовь, -
В нем вся эстетика сурового Серова,
Пленительно простая, яркая, как снег,
Природы праздник, - с нею человек
Среди вещей и дум своих весь светел,
Каков ни есть, и не потонет в лете,
Живую вечность обретя,
Княгиня чудная или дитя.
8
Как долго я носился с томиком стихов,
Простых, таинственных, вне смысла слов,
Мне близких почему-то,
Как город и река, как утро,
Как грезы юности и как любовь,
Что будит мысль, волнуя кровь.
И весь я полон озарений
Из детства моего и устремлений
До бездны звезд,
Когда падение - полет
С мечтою дерзновенной
Достичь конца Вселенной,
А там, быть может, и вожделенный край,
Над Адом вознесенный Рай?
Студент влюбленный вещими стихами
Поет, как Данте, о Прекрасной Даме,
С предчувствием миров иных
И бедствий роковых.
По-детски простодушен и серьезен,
Как соловей, томился он по розе,
И пел высокую любовь,
И нежен, и суров.
Храня, как бедный рыцарь в сердце,
Прекрасной даме верность,
Влюбленный в женщин, как в мечту
Он пел любовь и красоту,
Петрарке вторя,
Ликуя и стеная, как от горя.
9
Долина Днепра, холмы и маковки Кирилловской церкви, и там высоко на холме, с ласточками, пролетающими внизу над водой, юный художник пишет этюд, совсем еще отрок. Перед ним многоверстные дали... Тишина летнего вечера, ни души, кроме ласточек с их стремительными полетами и пересвистом.
Вдруг он оглядывается, почувствовав устремленный на него взгляд, и удивление проступает на его лице.
На фоне незатейливых холмов Кирилловского стоит белокурый, почти белый блондин, с очень характерной головой, маленькие усики тоже почти белые. Невысокого роста, стройного сложения, одет, как ни странно, в черный бархатный костюм, в чулках, коротких панталонах и штиблетах. Это же молодой венецианец с картины Тинторетто или Тициана, в синеве колоссального купола киевского неба, словно сошел оттуда, из далей времен и пространств. Он наклоняется, смотрит пристально и заговаривает по-русски.
ВРУБЕЛЬ. А где же у вас первый план? Это вот, эти копны сена? Да ведь до них несколько верст!
ОТРОК (про себя). Почти что семь...
ВРУБЕЛЬ.Так нельзя писать, это вы делаете вздор - изучать природу надо начинать от листка, от деталей, а не брать, как вы, всякую всячину и пичкать на ничтожном клочке - это какая-то энциклопедия, а не живопись.
ОТРОК. Это же этюд...
ВРУБЕЛЬ. Вы не сердитесь, я это потому сказал, что вижу вашу ошибку.
Юный художник молчит, весьма задетый замечаниями незнакомца, тот исчезает.
ОТРОК Это же этюд. А он так серьезно. Уж не унесся ли в свою Венецию?
И мы действительно видим Врубеля, правда, в современном костюме в Венеции, со сменой видов, и в его мастерской, где он пишет письмо сестре.
ГОЛОС ВРУБЕЛЯ. Перелистываю свою Венецию (в которой сижу безвыездно, потому что заказ на тяжелых цинковых досках, с которыми не раскатишься), как полезную специальную книгу, а не как поэтический вымысел. Что нахожу в ней - то интересно только моей палитре.
Мелькают картины Джованни Беллини и мозаики Сан-Марко.
ГОЛОС ВРУБЕЛЯ. Но здесь, в Италии, можно учиться, а творить - только на родной почве, потому что творить - значит чувствовать, а чувствовать - значит «забыть, что ты художник, и обрадоваться тому, что ты прежде всего человек».
Долина Днепра, холмы и маковки Кирилловской церкви, куда словно входит Врубель, перед ним алтарные образы - Иисус Христос, Богоматерь с младенцем и два святых... Невероятно, неужели это его создания?!
ГОЛОС ВРУБЕЛЯ. Я учился в Академии художеств, и учиться там мне нравилось, но надо было подрабатывать в качестве учителя латинского языка или чуть ли не гувернера, жить в чужих семьях, пусть ко мне хорошо относились, как вдруг представилась возможность принять участие в реставрационных работах в Кирилловской церкви, древней, XII века, с предложением написать четыре алтарных образа за 1200 рублей. Я без колебаний оставил Академию художеств, как, впрочем, вскоре оставили ее по разным причинам и мои друзья Дервиз и Серов, и уехал в Киев.
10
Дача Адриана Викторовича Прахова, руководителя реставрационных работ, профессора Петербургского университета, который жил в это время в Киеве. На террасе Эмилия Львовна, мать троих детей, 32-35 лет, возится с младшей дочерью, ей год или больше, а старшие девочка и мальчик лишь прибегают, чтобы взглянуть, что делает Врубель, которому 27-29 лет. Он рисует на листе ватмана, который вдруг переворачивает, и возникает новый рисунок с молодой женщины. У нее глаза василькового цвета, припухлые губы, у нее вид светской дамы с лицом странницы, что подчеркивается художником и перейдет на икону.
Входит Адриан Викторович, ему около 40, бородат, весь движение и мысль. Эмилия Львовна не позировала, да и некогда, но устремленный на нее взгляд молодого художника завораживал ее, и она, тоже поминутно взглядывая на него, невольно помогала ему, усаживаясь с ребенком на коленях.
ПРАХОВ. Вы заняты?
ПРАХОВА. Чем это? Я - как всегда... Впрочем, и Михаил Александрович - как всегда...
ПРАХОВ (взглянув на рисунок). Михаил Александрович, вам штудировать византийскую живопись лучше там, где сохранились ее образцы, - в Венеции.
ВРУБЕЛЬ. Хорошо бы...
ПРАХОВ. Так, поезжайте! Только не отвлекайтесь на венецианок. Прихватите цинковые доски, чтобы привезти готовые иконы.
ВРУБЕЛЬ (вскакивая на ноги). Невероятно, Адриан Викторович! Эта мысль мелькала у меня в голове, да много чего там вспыхивает, как зарницы на вечернем небосклоне.
Он собирает свой ящик с красками и кистями; ватман с рисунком, обыкновенно им оставляемый где попало, мальчик Коля подбирает.
ГОЛОС ВРУБЕЛЯ. Так, волей судьбы, я окунулся не просто в Древнюю Русь, расчищая фрески XII века и дописывая росписи, но и в эпоху Возрождения в Италии, Раннего Возрождения, времени Джованни Беллини, что предопределили и цинковые доски, с которыми не раскатишься; около полугода вдохновенного труда, - я спешил с возвращением в Россию, ясно почему, - и вернулся в Киев с четырьмя иконами, никто не догадался, ренессансной техники или поэтики, когда Мадонна с младенцем представляет не что иное, как портрет молодой женщины, в данном случае, моей пассии, а младенец у нее - это портрет ее младшей дочери. Изображения Иисуса Христа и двух святых - это какая-то связь с Древней Русью. Я не просто окунулся в эпоху Возрождения в Италии, а обнаружил ее черты в России, о чем яснее ясного говорила моя «Богоматерь с младенцем», ренессансный шедевр русского художника.
11
Дача Прахова. Врубель по возвращении из Венеции сам не свой.
ПРАХОВА. Вы слишком о себе много думаете...
ВРУБЕЛЬ. Вы правы... Но мне приходится много думать о себе, о моей душе, это материал, из которого рождается «Богоматерь с младенцем» или «Восточная сказка»... Когда женщина вынашивает ребенка, вы это знаете, разве она не думает о нем и о себе, поскольку они составляют единое, которое разделяется с рождением его... У художника та же задача и цель - родить нечто более совершенное и прекрасное, чем он сам... Вот и приходится работать над собой, а не просто красками на холсте, чтобы родить прекрасное...
ПРАХОВА. Зачем Богородицу писали с меня? (Вдруг рассмеявшись.) Если на то пошло, я понятия не имею о непорочном зачатии.
ВРУБЕЛЬ. А с кого же мне было писать? Мне несказанно повезло. У вас, хотя вы светская дама, лицо странницы. На Руси у Богоматери и должно быть такое лицо... Я помнил о вас... Со мною была ваша фотография... Стоило мне взглянуть на нее, я переносился в края родные... Ваше изображение оживало воочию...
ПРАХОВА. Остановитесь, Михаил Александрович. У нас все двери настежь, и ваш голос разносится по всему дому.
ВРУБЕЛЬ. Что же с того? Ни для кого не секрет моя влюбленность в вас, даже дети ваши посмеиваются надо мной, вполне разделяя мои чувства. Ведь и они любят вас.
ПРАХОВА. Остановитесь.
ВРУБЕЛЬ. Хорошо, хорошо. Я могу сказать иначе. Мадонна Леонардо или Рафаэля, вы знаете, это всегда портрет. Чей портрет - тоже известно. Однако они выдают его за Богоматерь и всем это ясно.
ПРАХОВА. Что ясно?
ВРУБЕЛЬ. Что это Богоматерь и портрет молодой женщины, может быть, возлюбленной художника.
ПРАХОВА. Кощунство!
ВРУБЕЛЬ. Для странницы - да, но для светской дамы, сведущей в искусстве, весьма даже любопытно, при этом дистанция между библейской историей и жизнью современной исчезает, все происходит сегодня и всегда. Это и есть Ренессанс.
ПРАХОВА. Ренессанс - в Италии...
ВРУБЕЛЬ. Кто знает, может, в этой иконе увидят тоже Ренессанс.
ПРАХОВА. Вам стоит одеться в бархатный костюм венецианца с картины Тициана, как воображение переносит вас в эпоху Возрождения... Кстати, где он?
ВРУБЕЛЬ. Для меня это был отнюдь не маскарадный костюм, теперь ясно почему. Я и жил в эпоху Возрождения - как в Италии, так и в России. Временного разрыва нет. Ренессансному художнику естественно чувствовать себя, что он жил во все века, или живет во времени и в пространстве, когда минувшее смыкается с текущей действительностью. Но люди этого не понимают, кажется, даже знаток искусств Адриан Викторович Прахов. В Богородице Врубеля все узнают его жену. Это ли не объяснение в любви и кощунство?
ПРАХОВА (снижая голос до страстного шепота, может быть, не без лукавства). Ваши чувства я знаю. Поначалу мне просто было весело, как, слушая речи Адриана Викторовича об искусстве, вы все более влюблялись в меня, словно он восторгался именно мной. Но теперь я боюсь вас.
ВРУБЕЛЬ. Меня?! Вы?!
ПРАХОВА. Тихий и деликатный, каким вы явились у нас, благодарный за наше гостеприимство, теперь все чаще вы беспокойны, словно бес вселился в вас. Вы разыгрываете из себя Гамлета, впадающего в безумие.
ВРУБЕЛЬ. Я не разыгрываю из себя Гамлета, просто его образ прояснился для меня до полной очевидности. Будут деньги, я арендую театр и поставлю «Гамлета» Шекспира...
ПРАХОВА. И сами сыграете роль Гамлета? Как хотите, Михаил Александрович, это ребячество, как и бархатный костюм венецианца XVI века. Кстати, где он?
ВРУБЕЛЬ. Заложил и не успел выкупить.
Там же, в другое время.
ВРУБЕЛЬ. Что, Адриан Викторович снова уехал? Куда? В Петербург? В Москву?
ПРАХОВА. Подальше. На Ближний Восток. Разве он не говорил вам?
ВРУБЕЛЬ. Нет. Вы знаете, между нами кошка пробежала.
ПРАХОВА. Это я?! Михаил Александрович, вы деликатный, порядочный человек, вы прекрасно знаете, что я повода не подавала, вас не обольщала; а если кто в меня влюбляется, не моя вина.
ВРУБЕЛЬ. Что вы подумали? Конечно! Кошка - метафора. Кошка - ревность.
ПРАХОВА. Да, не ревновал он меня к вам. Повода я не подавала, а ваша влюбленность - это ему понятно. Другое дело, зависть. Ведь и он мечтал стать художником, да зрение не позволило.
ВРУБЕЛЬ. Я об этом и говорю. Но как в том признаться. А проявить ревность в его положении естественно. Он отправляет меня в Венецию, за что я буду вечно благодарен ему. Не в церкви XII века же мне было завершать свои ученические годы.
ПРАХОВА. Это прекрасно, что вы на него не обижаетесь.
ВРУБЕЛЬ. Нет, конечно. Однако для главных работ по росписи Владимировского собора, где я мог развернуться и один, он пригласил Виктора Васнецова и Михаила Нестерова, что куда ни шло, еще двух известных польских художников, - я обошелся бы во сто раз дешевле, зато расписал новый собор, как им не снилось.
ПРАХОВА. Адриан Викторович и опасался этого.
ВРУБЕЛЬ. Чего? Что я напишу лучше, чем они?
ПРАХОВА. Да, лучше, только комиссия не примет, поскольку ваши работы будут слишком отличаться от работ других.
ВРУБЕЛЬ. Я бы один за всех справился!
ПРАХОВА. Не сомневаюсь. Только на это потребовались бы годы и годы. Охота вам замуровать себя в соборе в лучшие годы жизни.
ВРУБЕЛЬ. В самом деле! Я люблю вас!
ПРАХОВА. Тсс! С этим вы опоздали. А теперь и икона между нами. Вы сами превратили меня из светской дамы, в меру легкомысленной, в странницу... и в Богоматерь.
ВРУБЕЛЬ. Вы смеетесь? (В отчаянии бросается вон.)
Художник видит себя в комнатке без мебели, только кровать и два табурета; на одном он сидит, на другом на доске лист ватмана с эскизом картины «Восточная сказка», а на стене, где ничего нет, он видит не менее чудесную картину «Девочка на фоне персидского ковра» с изображением дочки ростовщика в драгоценностях ссудной кассы, куда он давно отнес все, что можно заложить, включая бархатный костюм венецианца эпохи Возрождения, сшитый по его рисункам, отнюдь не для маскарада, хотя мог сойти за маскарадный, что вызывало смех у публики, когда он в нем щеголял по бульварам Киева, что не имело значения, как понять ей, сколь восхитительно чувствовать себя представителем Ренессанса.
ВРУБЕЛЬ. Ребячество, конечно, зато весело, как в праздник. Дух Ренессанса коснулся души моей и зрения, когда уже не вера, а миф прельщает, как самая жизнь в вечности. Что делать? В душе сияла не вера, а красота во всех ее проявлениях, в тех же цветах. Я писал сестре: «Рисую и пишу изо всех сил Христа, а между тем, вероятно, оттого, что вдали от семьи, - вся религиозная обрядность, включая и Христово Воскресение, мне даже досадны, до того чужды». Искусство - вот наша религия; а впрочем, кто знает, может, еще придется умилиться. Мой девиз: «Il vera nel bella» (Истина в красоте)».
12
Дача Праховых. В гостиной Прахова и Врубель. Он достает из большой папки лист ватмана - акварель «Восточная сказка».
ВРУБЕЛЬ. Это эскиз картины.
ПРАХОВА (рассматривая с восхищением). Эскиз? Да, эта акварель самоценна! Картина вряд ли будет лучше при вашей страсти переписывать.
ВРУБЕЛЬ. Вам нравится? Я не придумаю ничего лучше, как подарить ее вам.
ПРАХОВА (вспыхивая от радости и в то же время возвращая акварель). Нет, нет, я не могу принять такой подарок...
ВРУБЕЛЬ. Не можете?
ПРАХОВА. Когда вы у нас забываете наброски, мы подбираем. Это для нас как ваши подарки. А эта вещь слишком значительна. Предложите Терещенко, он с радостью купит.
ВРУБЕЛЬ. Но я хочу ее подарить вам.
ПРАХОВА. Это как дорогой перстень, которого я не могла бы принять ни от кого, тем более от вас...
ВРУБЕЛЬ. Это всего лишь эскиз!
ПРАХОВА. Нет.
ВРУБЕЛЬ (вспыхивая весь). Ах, вы не хотите! (Рвет лист на части, бросает их на пол и выбегает вон.)
ПРАХОВА (подбирая обрывки акварели). Сумашедший!
13
Виды Москвы конца XIX века. У дома Саввы Ивановича Мамонтова на Садовой останавливаются Михаил Врубель и Валентин Серов, которого в кругу друзей зовут Антон (по детскому имени Тоша и Антоша). Серов небольшого роста, коренастый крепыш, одетый чисто, но мешковато; угрюм на вид, но по речи шутлив; ему 24 года, недавно женился. Врубель строен, чуть выше ростом Серова, одет во все новенькое, щеголевато, обут, как альпинисты, в высоких чулках; ему 33 года. Но разницы в возрасте они не замечают как однокашники по Академии художеств.
СЕРОВ. В семье Саввы Ивановича Мамонтова и Елизаветы Григорьевны - в этом доме и в Абрамцеве - меня приняли еще ребенком как родного... Здесь мои Пенаты. Савва Иванович явно заинтересовался тобой, хотя ты держишь себя аристократом среди купцов. И где ты всего этого набрался?
ВРУБЕЛЬ. В гувернерах. А Савва Иванович из купцов, которые выходят в герцоги. Приходится подтягиваться.
СЕРОВ. Отлично. Мне надо ехать в Домотканово, где у Дервизов гостит моя жена... Ух, я женат!
ВРУБЕЛЬ. Я очень, очень рад за вас - тебя и Ольгу Трубникову, сироту, которую приняли как родную в семье Симоновичей, где мы славно проводили вечера студентами. Дервиз сразу женился на Аделаиде, а ты все тянул...
СЕРОВ. Хорошо, у Дервиза состояние было, женился, купил имение Домотканово...
ВРУБЕЛЬ. И бросил Академию художеств, как я, думая подзаработать... Но лучше всех поступил ты, Антон...
СЕРОВ. Да, уговорил кузину позировать мне, мучил ее три летних месяца, на солнце приходилось ей сидеть ежедневно...
ВРУБЕЛЬ. Да, недаром у портрета такое длинное литературное название - «Девушка, освещенная солнцем».
СЕРОВ. Главное, Третьякову понравилась, и я почувствовал себя настоящим художником, вопреки всяческой хуле и смеху критиков. Но почему с Машей у вас роман таки-таки не сладился?
ВРУБЕЛЬ. Думаю, я, как бедный рыцарь у Пушкина, увлекся Богоматерью...
У дома с извозчика сходит Савва Иванович Мамонтов с характерно-выразительной головой, в общем, как с портрета Врубеля, написанного с него позже.
МАМОНТОВ (здороваясь за руки). Очень рад вас видеть. Пройдем сразу в мой кабинет и поговорим о деле.
Кабинет Саввы Ивановича. В глубине у стены скульптура Христа работы Антокольского. Входят Савва Иванович, Врубель, Серов.
МАМОНТОВ (с новым интересом глядя на скульптуру). Как она вам, Михаил Александрович? Я уже привык к вашим суждениям, всегда неожиданным.
ВРУБЕЛЬ. Коли уже привыкли, я не стану церемониться. Это не скульптура.
МАМОНТОВ. То есть как не скульптура?!
СЕРОВ всем видом, жестами и мимикой, выражает нечто, как бы отсутствие чего-то. Мамонтов глядит на Серова и что-то понимает.
МАМОНТОВ. Хорошо, хорошо, вам виднее. (Усаживается за стол, достает рукопись.) Вот драма «Царь Саул». Я буду читать, а вы смотрите, какого рода декорации и картины будут кстати.
ВРУБЕЛЬ. Это будет домашний спектакль?
СЕРОВ. Домашний, домашний, но будут играть актеры, которые завтра станут знаменитыми. И для меня там есть роль.
ВРУБЕЛЬ. А для меня?
СЕРОВ. А кто напишет Ассирию?
ВРУБЕЛЬ. За этим дело не станет.
МАМОНТОВ (во все глаза глядя на художников). И роль найдется. А главную роль - пророка Самуила - сыграет Константин Сергеевич Алексеев, из купцов, как мы, он взял себе псевдоним - Станиславский, артист, что говорить, быть ему великим.
СЕРОВ. С драмой я знаком. Мне надо собираться в дорогу.
МАМОНТОВ. Но к Рождеству ты обещал непременно приехать, Антон!
14
В мастерской Мамонтова при доме Врубель и Серов орудуют кистями, такое впечатление - дни и ночи, мы видим изображение под названием «Ассирийская ночь», которая возникает, как в яви.
Входит Мамонтов.
СЕРОВ. Кончили мы с Врубелем, то есть Врубель со мной, затея была его, я помогал ему как простой или почти простой поденщик.
ВРУБЕЛЬ. Художник и есть поденщик.
МАМОНТОВ. Великолепна «Ассирийская ночь»!
СЕРОВ. Идея была моя, зато на мою реальную живопись Врубель навел Ассирию.
МАМОНТОВ. Молодцы!
15
К весне 1890 года Врубель настолько освоился в доме Мамонтовых, что приступил к новой работе в кабинете Саввы Ивановича, о чем сообщает в письме к сестре от 22 мая 1890 года. Врубель за столом Мамонтова.
ГОЛОС ВРУБЕЛЯ. Вот уже с месяц я пишу Демона, то есть не то чтобы монументального Демона, которого я напишу еще со временем, а «демоническое» - полуобнаженная, крылатая, молодая уныло-задумчивая фигура сидит, обняв колена, на фоне заката и смотрит на цветущую поляну, с которой ей протягиваются ветви, гнущиеся под цветами. Обстановка моей работы превосходная - в великолепном кабинете Саввы Ивановича Мамонтова.
Закатные лучи падают на картину, и фигура словно оживает; художник, почувствовав чье-то присутствие, вскакивает на ноги и оглядывается. Во всем доме летняя вечерняя тишина, хозяева переехали в Абрамцево, художник один, и его охватывает, как в детстве, пронзительное чувство одиночества в безмерных далях Земли и Неба, то есть Вселенной.
ВРУБЕЛЬ. Кто здесь? Да никого, кроме Демона.
ДЕМОН. Демона? Это имя юноши, каким ты изобразил меня?
Казалось, портрет заговорил.
ВРУБЕЛЬ. Кто ты? Могу ли я принять тебя за фантазию поэта, которая занимала меня с детства?
ДЕМОН. Моя жизнь многовариантна, и я могу предстать таким, каким ты знал меня с детства, только вочеловеченным ныне тобой.
ВРУБЕЛЬ. Всего лишь на холсте.
ДЕМОН. У природы и у художника одни и те же краски и формы. В высшей сфере бытия именно фантазии поэта и художника воссоздают действительность как прообраз вечности.
ВРУБЕЛЬ. Готов поверить... Гомер... Нет, надо разобраться, что происходит. Ситуация, знаете ли, напоминает ту, в какой Фауст заложил душу дьяволу? Предстоит ли нам сыграть роли Фауста и Мефистофеля? Я не против. Но закладывать душу, если она у меня есть и она бессмертна, я не намерен.
ДЕМОН. Скорее все обстоит как раз наоборот. Разве не ты вызвал меня к жизни, воссоздал в образе, который мне близок? Скорее это я заложил душу, а она бессмертна, за возможность вочеловечиться.
ВРУБЕЛЬ. Вочеловечиться! Какая радость? Участь человека незавидна.
ДЕМОН. У ничтожества, как у всякой твари, да. У человека-творца участь Бога-мастера.
ВРУБЕЛЬ. О, это я понимаю! И все же участь человека незавидна. Он смертен.
ДЕМОН. Лишь у смертного есть возможность обрести бессмертие. В этом его слава.
ВРУБЕЛЬ. Увы, я узнаю свои мысли! Что, я разговариваю с самим собой?
ДЕМОН. Конечно. Я здесь твое создание. Я здесь твоя душа.
ВРУБЕЛЬ. Моя душа? Нас двое, или я один?
ДЕМОН. Что значит один? Душа объемлет мироздание и вечность.
ВРУБЕЛЬ. Моя душа жаждет любви.
ДЕМОН. И славы.
ВРУБЕЛЬ. Нет, любви и совершенства. А слава - и хвала, как хула, лишь докука.
ДЕМОН. Но разве любовь не была для тебя всего лишь докукой?
ВРУБЕЛЬ. Для нищего художника, разумеется. Я жил всю мою юность, как нищий просит милостыни у храма, я - у красоты, когда она принадлежит художнику. Ныне я не богат, но и не беден уж слишком. Одет, как хочу. И этого мне довольно, чтобы думать о счастье. Возможно ли оно для меня?
ДЕМОН. Любовь ты в силах взлелеять так же, как свои создания, поскольку они заключают в себе тайну любви.
ВРУБЕЛЬ. Как! Я могу сотворить свое счастье? Впрочем, я всегда в это верил, невзирая на неудачи.
Проносится откуда-то издалека пение пленительного женского голоса. Художник замирает, но вдруг разносится колокольный звон, и он словно приходит в себя. В комнате было темно, закат давно отгорел.
ВРУБЕЛЬ. Это был всего лишь сон? Хотя бы сон... Вочеловеченный Демон - душа моя? Нет, прежде всего душа поэта, с которой он носился по всей Вселенной как отверженный дух, полный злобы, когда сам по себе он полон любви и света, первенец творенья. Таким я рос, но с ощущением тайн мироздания, тайн любви и бытия, что и есть, как и сказать иначе, демоническое.
16
Санкт-Петербург. Петербургская сторона. Просторная квартира полковника Кублицкого, отчима Блока, в Гренадерских казармах. Две комнаты с отдельной дверью из передней - кабинет и спальня.
Блок за письменным столом, Любовь Дмитриевна во внутренней комнате с окнами на Большую Невку.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
(одна, готовясь ко сну)
Два года замужем. Всего-то? Странно,
Все кажется, давно, с начала встреч
В деревне, увлечения театром,
Когда у всех мы на виду таились,
Как дети малые, и друг от друга;
(с жестами, словно репетируя роль)
Ни тени флирта, все всерьез - до скуки,
Как будто сватают нас против воли
И мы судьбой обречены быть вместе.
Ни слов, ни взгляда, ни касанья рук -
Приличья ради я, а он так робок?
Столь целомудренен? Иль я не нравлюсь?
О, нет! Он пел любовь и складом речи,
И видом молодца, пусть я не знала,
Что он поэт, поет любовь в стихах,
Исходит ими рядом и в разлуке,
Как пеньем оглушенный соловей.
(Распуская волосы, как золотой плащ, спадаюшие по телу.)
Мы б разминулись, если б не театр -
В сенном сарае средь лесов и далей.
Он Гамлет, я Офелия - в игре
Мы смело взор вперяли друг на друга
С любовью тайной и тоской безумной,
В предчувствии соблазнов и потерь,
Еще глухих, далеких, словно зори.
Б л о к (за столом). Там, за кулисами, впервые она заговорила просто и ясно, со вниманием и лаской, о чем бы речь ни шла, языком любви, предчувствия и обещания счастья - розовая девушка, дочь Менделеева, гениального ученого, Саваофа.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (выглядывая в окно на звездное небо). Мы были уже в костюмах Гамлета и Офелии, в гриме. Я чувствовала себя смелее. Венок, сноп полевых цветов, распущенный напоказ всем плащ золотых волос, падающий ниже колен... Блок в черном берете, в колете, со шпагой. Мы сидели за кулисами в полутайне, пока готовили сцену. Помост обрывался. Блок сидел на нем, как на скамье, у моих ног, потому что табурет мой стоял выше, на самом помосте. Мы говорили о чем-то более личном, чем всегда, а главное, жуткое - я не бежала, я смотрела в глаза, мы были вместе, мы были ближе, чем слова... (Отходя от окна со вздохом) Этот, может быть, десятиминутный разговор и был нашим "романом" первых лет встречи, поверх "актера", поверх вымуштрованной барышни, в стране черных плащей, шпаг и беретов, в стране безумной Офелии, склоненной над потоком, где ей суждено погибнуть.
Б л о к
Тоску и грусть, страданья, самый ад -
Все в красоту она преобразила.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Как-то так вышло, что еще в костюмах (переодевались дома) мы ушли с Блоком вдвоем, в кутерьме после спектакля, и очутились вдвоем Офелией и Гамлетом в этой звездной ночи. Мы были еще в мире того разговора, и было не страшно, когда прямо перед нами в широком небосводе медленно прочертил путь большой, сияющий голубизной метеор. Даже руки наши не встретились, и смотрели мы прямо перед собой. И было нам шестнадцать и семнадцать лет.
Б л о к
(выходя из-за стола)
Я шел во тьме к заботам и веселью,
Вверху сверкал незримый мир духов.
За думой вслед лилися трель за трелью
Напевы звонкие пернатых соловьев.
"Зачем дитя ты?" - мысли повторяли...
"Зачем дитя?" - мне вторил соловей...
И вдруг звезда полночная упала,
И ум опять ужалила змея...
Я шел во тьме, и эхо повторяло:
"Зачем дитя ты, дивная моя?!!?
Сцена погружается в сумрак то летних вечеров в деревне, то зимних в городе; Блок и Любовь Дмитриевна то предаются воспоминаниям, то сходятся вместе - тогда и теперь.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Прошло целых три года, пока в наших отношениях чуть что-то забрезжило, это при всей интенсивности переживаний юноши, пишущего стихи, о чем он до сих пор скрывал.
Б л о к. В ту пору, в начале нового века, я жил лирикой Владимира Соловьева, видя в нем властителя своих дум. И ясно сознавал также: есть и еще властители всего моего существа в этом мире, но они заходят порою в мир иной (конечно, в воображении моем и мыслях) и трудно отделимы от божественного. Впрочем, все эти мистические переживания так бы остались втуне или рассеялись бы, как краски заката, может быть, если бы я встретил живой отклик, способный опалить мои крылья, слепленные, как у Икара, воском; отзыва не было, благовоспитанная барышня таилась, и я довольствовался крохами здесь, возносясь до видений в мирах иных.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. И вот пришло "мистическое лето". Я всегда угадывала день, когда он приедет - верхом на белом коне и в белом студенческом кителе. Одевалась я теперь уже не в блузы с юбкой, а в легкие батистовые платья, часто розовые. Блок был переполнен своим знакомством с символистами. Знакомство пока еще лишь из книг.
Б л о к. Любовь Дмитриевна проявляла иногда род внимания ко мне. Вероятно, это было потому, что я сильно светился. Нет худа без добра. Началось то, что "влюбленность" стала меньше призвания более высокого, но объектом того и другого было одно и то же лицо.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Но ведь вы же, наверно, пишете? Вы пишете стихи?
Б л о к. Да, пишу.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Что же вы, декламируя всех, ни разу не прочли?
Б л о к. Я покажу их вам, и тогда, быть может, вы поймете.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. В следующий раз он привез мне переписанные на четырех листках почтовой бумаги четыре стихотворения. Читала их уже одна.
Б л о к
(про себя)
Не призывай. И без призыва
Приду во храм.
Склонюсь главою молчаливо
К твоим ногам.
И буду слушать приказанья
И робко ждать.
Ловить мгновенные свиданья
И вновь желать.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (краснея). Что же - он говорит? Или еще не говорит? Должна я понять, или не понять?
Б л о к
Предчувствую Тебя. Года проходят мимо -
Всё в облике одном предчувствую Тебя.
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты...
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (в шубке). Началась зима, принесшая много перемен. Я стала учиться на драматических курсах, кроме Бестужевских. Часто после занятий мы шли вместе далекий путь и много говорили. Раз, переходя Введенский мостик, у Обуховской больницы, спросил Блок меня, что я думаю о его стихах. Я отвечала ему, что я думаю, что он поэт не меньше Фета. Это было для нас громадно... Мы были взволнованы оба, когда я это сказала. Но всем этим он жил, а я? Я теряла терпение и решила порвать с ним. Предлог? Нас видели на улице вместе, и это мне неудобно. Ледяным тоном: «Прощайте!» - и ушла.
Б л о к. Я был вне себя и, наверное, давно и еще почти что год, потому что мы, встретившись вновь, даже говорили о самоубийстве моего друга, об участившихся случаях и применительно к себе, и Любовь Дмитриевна не находила мою мысль странной. Я купил револьвер, еще один, поменьше, и вот однажды составил записку: «В моей смерти прошу никого не винить. Причины ее вполне «отвлеченны» и ничего общего с «человеческими» отношениями не имеют. Поэт Александр Блок». И отправился на бал в Дворянском собрании, ежегодно устраиваемый курсистками.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. В многолюдной толчее он нашел меня сразу. Дальше я уже не сопротивлялась судьбе; по лицу Блока я видела, что сегодня все решится... Так, часа в два он спросил, не устала ли я и не хочу ли идти домой. Я сейчас же согласилась. Когда я надевала свою красную ротонду, меня била лихорадка, как перед всяким надвигающимся событием. Блок был взволнован не менее меня.
Б л о к. Музыка шумного, веселого бала все звучала во мне, я был в обычном своем состоянии внутреннего восторга, когда мне молчать легче, чем говорить.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Мы вышли молча, и молча, не сговариваясь, пошли вправо по Итальянской, к Моховой, к Литейной - нашим местам. Была очень морозная, снежная ночь. Взвивались снежные вихри. Снег лежал сугробами, глубокий и чистый.
Б л о к. На утре дней всего обновленнее и привлекательнее смотрится росистая земля. Вы знаете это. Гладь ее видна далеко и знаешь, что дальше еще тоже нет границ, а такие же дымки, деревья, деревни, беленькие колокольни... Оттого мне грустно и приятно проезжать летом десятки верст и видеть необычайное многообразие мхов, болот, сосен и лиственного леса, и вдруг - мшистое бревно, потрескавшаяся паперть, красная решетка, лица мужчины и женщины, ребятишки, утки, петухи, кузнецы с лошадьми - и всегда тропинка или дорога - главное, среднее, спереди и сзади, оставленное и манящее в гору и под гору. Тут особенные мысли... Тут то безмерное и родное, Великое, что пугает и влечет.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Да.
Б л о к. Вы там, из него вы явились, не ведая, что несете в себе. Это - сила моей жизни, что я познал, как величайшую тайну и довременную гармонию самого себя, - ничтожного, озаренного тайным Солнцем ваших просветлений. Могу просто и безболезненно выразить это так: моя жизнь, то есть способность жить, немыслима без Исходящего от вас ко мне некоторого непознанного, а только еще смутно ощущаемого мной Духа. Если разделяемся мы в мысли или разлучаемся в жизни (как после «разрыва» 29 января) - моя сила слабеет, остается только страстное всеобъемлющее стремление и тоска.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Теперь уже поздно.
Б л о к. Еще раз говорю вам твердо и уверенно, что нет больше ничего обыкновенного и не может быть, потому что Судьба в неизреченной своей милости написала мне мое будущее и настоящее, как и часть прошедшего, в совершенном сочетании с тем, что мне неведомо, а по тому самому служит предметом только поклонения и всяческого почитания, как Бога и прямого источника моей жизни или смерти.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Все это не ново для меня. И поздно теперь об этом говорить. Еще тогда в душе моей что-то оборвалось, умерло. Я слишком долго ждала от вас простых и ясных слов, идущих из сердца. Я уже не люблю, и если и прощу ваше молчание, вряд ли это чему-нибудь поможет.
Б л о к. Мое молчание?! Я непрерывно все дни, все часы в течение пяти лет и бесчисленных веков говорю с вами. Я же должен передать вам ту тайну, которой владею, пленительную, но ужасную, совсем не понятную людям, потому что об этой тайне я понял давно уже главное, - что понять ее можете только Вы одна, и в ее торжестве только Вы можете принять участие.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Что же я должна сделать?
Б л о к. Как! Я люблю вас, и для меня это вопрос жизни, как вы примете мои слова. Моя жизнь в ваших руках. Я отдаю ее вам. В вашей воле принять или повергнуть ее.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (не помня себя). Да.
Б л о к (доставая из кармана сложенный листок). Утром меня не было бы в живых.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (скомкав в ладони листок). Боже!
Б л о к (весело). Извозчик! Он давно следует за нами, хочет покатать.
Поцелуи на санях.
© Copyright: Петр Киле, 2015
Свидетельство о публикации №115110803396
Свидетельство о публикации №115110803396
Рецензии