10

Мы лежали подолгу, будто в коконе, нежились, и я рассказывал тебе о Берроузе, о его видении числа 23, и этот извечный хоровод историй о машине сновидений, камере сенсорной депривации, и тому подобном. Совсем скоро у меня должен был пройти обряд посвящения айваски, ты точно видела, но никогда не говорила о том как у меня меняются глаза, их выражение, когда я заводил тему об этом дне икс, дне посвящения, а они точно менялись, глаза, я чуть было только начинал думать об этом всем, как тут же окутывали какие то вибрации – страх, дух, сомнения, или же неподдельная жажда внутреннего приключения, настоящего трипа? Это конечно же тяжело, но ты давала мне сил, мой ангел, хотя, порой, я слишком много черпал твоих сил, и тогда, как это порой бывает, меня одолевала бессонница. И вот сейчас, мы лежим у кого то на квартире, болтаем о высоком, по крайней мере о высокой поэзии разговоры мне всегда давались легко, ты смотришь в мои глаза, я на потолок, и ты всегда порывалась мастурбировать мне. Не знаю как это у тебя получается – это что то из тантры, я под бомом, псилоцибином, и еще чем то, ты дико-рьяно мастурбируешь мне, смотря прямо в глаза. В комнату несколько раз заблуждается то один то второй фрик, обдурманенный тусибишкой, экстази, ну, или вообще в порошках. Потом я кончаю прямо на твои губы, прямо таки спускаю мой внутренний ганг. И ты по кошачьи придвигаешься ко мне… дни проходят вереницей осколков, паззлов, пространство и время колбасит эти мясные оболочки, что хранят Начало. Порой я бывает нахожу себя, либо прикорнувшим, либо под перманентной меланхолией, с сигареткой, на кухне, смотрящим просто в пол. Мы много пишем. По крайней мере я много пишу… и ты все также чуть ли не силком заставляешь писать меня эту дьявольскую херь про цирк уродов, про поиски крысиного короля, джунгли и дьявола. Мои волосы – солома, бывает, просто сплю в этих черновиках, и не поймешь – человек это или сумасшедший. Открываем глаза, блестящие, небула, туманности, кометы, широко раззинув рты, из которых вязкой мутью выходит что-то черное, бывает, там можно увидеть лик, или маску, какое то вырождение или зло, злые духи, а глаза все также блестят, звездные скитальцы.
Твой пупок это взрыв сверхновой… то там то сям, я, в вялом порыве, трахаю тебя, обычно сзади, сильно схватив твою задницу, ты стонешь. Мне очень жаль, правда, жаль, что моя память решето, ты столько важного говорила эти дни, столько всего теплого, и это ускользает от меня. Иногда, покурив травы, и сидя в одиночестве на балконе, задумываюсь, возможно нет никакой физиологии, а есть только фатум и млечность, которые пробиваются через стену из стекла, всмысле через молекулярность, и как бы вынуждают работать механизмы патологии, смерти, быть может я теряю память и себя, не нахожу смысла во всем окружающем, все больше замыкаюсь, в чисто философском смысле, потому что…пора? Быть может, все это, все вот это, это какое-то…представление? Понимаешь, что то просто забирает меня, подтачивая. В этом весь смысл. Кто-то убежден что я фрик, умный парень, чекнутый, кто то полагает что у меня нарциссизм, и прочее, хотя я и называю себя порой гением, но гением сущей простоты, и только, потому что все, ну, все, оно – просто. Нет ничего, ничего высокого и сверхличностного, ничего не трогает, даже ветер. Наверное, я просто мертв, либо мир давно уже мертв. Помнишь, это как одно из моих ложных воспоминаний где я умер, вот забавно… хотя и грустно, ведь я понимаю, что ты, ты покинешь меня когда нибудь, и уж тогда монета просто может повернуться, и я просто сойду с ума. Не будет никакого смысла. Но сейчас, на этой кровате, просыревшей от нашего пота, среди мириада флюидов, и полноты молчания, ты – та. Мы жадно впитываем экстази, сходим с ума, ты лежишь на диване, на спине, запрокинув голову через край, и я засовываю свой член прямо в твое горло, и до моих ушей доносятся эти хлюпающие звуки, звуки натянутые на космические спицы, звуки, порождающие вечное и миры, моя сперма стекает прямиком по твоим
30.08.15
тонюсеньким мимическим морщинам, вдоль висков, на волосы, потом мы сливаемся как две утопические системы, порождая нового бога под молекулярностью век. Ласкаю твои груди, вижу как растет твой живот, ты покрываешься древесной корой, и твои руки начинают походить на раскорчеванные пни, ты – Гея. И ты готова родить. И потом этот трип все дальше и дальше в неопределенность и трансценденцию, числа, системы, атомы, сингулярность, суггестию и потоки… И затем я вспоминаю, боже, прости меня, дооргая, прости, ведь я мертв. Как жаль…
Находясь по другую сторону, за пеленой, где все обесцвечено, превращего в фантомное видение, я вижу, как ты становишься женщиной, ты любишь, ростишь своих детей, стареешь, а я все жду и жду тебя, медитируя на звездах, жду, когда же сомкнется эта красная нить. Ты стареешь, умираешь. И ничего не происходит. Конец. Проходит еще бесконечно времени, лет, я теряю себя как образ, все более напоминая бога, звезду, Причину, Начало. И я начинаю чувствовать тебя, как соседа, я просто знаю – ты есть, а ты знаешь, что есть я, как вечное проходящее сквозь самое себя бытие, дуальность, космическое разделение, мужчина, женщина, добро-зло, мы пришли чтобы создать новую вселенную. Вселенную нашей любви.
Томас сидел на широком подоконнике, укутавшись в шерстяной плед, попивая виски, в углу покоилась пепельница полная окурков, а внизу, возле батареи, валялись книги по философии немного японской и контркултурной литературы, и, по тому в каком беспорядке они валялись, раскрытые, перегнутые, можно было догадаться что они просто сваливались с подоконника на пол, или же их попросту скидывали.
«Нет, ну надо же, красная нить судьбы! Пф-ф, ну ты и идиот, надо же такое придумать. Да кому ты вообще нужен,» - изо рта Томаса вываливались нечленораздельные фразы подобного рода, все что-то о красной нити, его взгляд был полностью прикован к закату. Он был определенно пьян и сильно разочарован, это можно было увидеть во всем – лбом прислонившись к стеклу, с опущенными глазами, он жадно глотал свое пойло, с тем нетерпением, которое часто встречается у людей, что пытаются найти себя в алкогольном помешательстве ночи, чтобы залить тоску или скорбь.
Красная нить судьбы, ты подумай только! Наивный дурак!
Под окном, что находилось на третьем этаже, сновали туда-сюда люди и их тени, все мелькая полами шляп и пальто, в свете единственного фонаря на весь этот двор-колодец. Весьма себе угрюмая сцена…
С свету летала куча мотыльков, играл джаз, под аккомпанемент скрипки, и свет казался уже таким приятным и теплым, в этот промозглый тихий вечер, словно он пронесся к нам из других далеких времен. Бывало в свет заходили танцующие пары, ворох одежд, джентльмены и леди, из разных эпох, и все такие цветные, в их одеждах было столько света, что их можно было определить даже по отражению на глазах Томаса, или по слезам, что изредка валились с ресниц, пока он затаенно улыбался. Джаз все набирал обороты, пары танцевали все сильнее и сильнее, все кружились, и вот, казалось, мы вместе с окружающими домами уже закручиваемся в этот сон, и тут вдруг все остановилось. Под конус света встал пес и уставился наверх, смотря прямо нам в лицо.
«Что ты от меня хочешь, не видишь, у меня ничего и кого нет, я такой же как и ты!» - сказал Томас псу, словно тот мог его услышать и понять. Пес лишь повернул голову набок и затем стремглав убежал.
Через некотрое время в свету появилась девушка в красном пальто, она закрыла свой миниатюрный красный зонтик, на ее плечи ложились темные волосы, которые переливались всеми оттенками золотого.
Томас обидчиво отвернулся, в гримасе изобразив улыбку, наполненную горечью и самосознанием.
Сон. Это просто сон, все это…