5

Кирпичный дождь на головы. Полупьяная обдолбанная ничего-себ- чика, лежит на уже чуть ли не протухшей кровати, запрокинув голову через край, глаза закатаны, в пуповине болтается какой-то кибернетический девайс - штормит от информации. Подле кровати лежит томик Гегеля, кусочек гашиша, и пепельница полная окруков. И тишина. Комната. И бегающие туда-сюда тени. За окном шумит город. Деревья тянут свои страшные ветви в глаза. Шатаешься. Мелькаешь. Затем происходит время, дни хороводят себя вокруг твоего кокона, человек – заперт. Переключаешь каналы. Куришь. Что-то пишешь. Неизбежность. Зашла какая-то женщина. О чем-то волновалась. Ты лежишь, чекнутый, кутаешься в одеяла, таращишь глаза. И затем снова пустота. Быть может ничего и не было. Время – огорчает. Безразличие. И только – ты. Носороги Дали, мозаика чьих-то теплых слов, и волосы, тонешь в волосы, их – запах. Флегматичная таинственность прикосновений. Мысли о конце. Мысли о чуде. Ничего – нет. Есть лишь пространство для заблуждений, и скопище фальшивых надежд. И витрины-витрины. Куда-то идешь. Быть может, пьяный, быть может – на автомате. Что-то зовет, но ты не готов. Лишь ждешь проблеска от вселенной, и ни на что более не способен. Карниз, высота, дорогие сигареты, в углу комнаты тихонько играет Шнитке – неизбежность простоты постигает все твое, и остался только шаг.
Механический секс и любовь, и такое, словно настоящее, тепло. Маленький жалкий человек лежит в позе эмбриона, и к нему приходит нечто. Томаш просто устал. Он хотел бы сказать тебе правду, но его рот полон слез, они даже ночами выходят через его поры, делая его кожу синюшной, тонкой, и местами склизской, от чего он, порой, не может двигаться, и полностью заперт от внешнего. Больше никаких видений, никаких неизвестных рук.