Валерий Брюсов и русский символизм

В 90-х годах XIX века, в годы глубокого кризиса как в общественной жизни, так и в искусстве, начало формироваться такое сложное и неоднородное направление русской поэзии, как символизм. К этому времени в течение века русская литература последовательно осваивала школу классицизма, романтизма, реализма, натурализма, в спорах последователей чистого искусства и приверженцев гражданской поэзии пережила и кризис 60-70-х годов, и 80-е годы – так называемый период безвременья…
На такой богатой почве просто не могли не проявиться новые таланты, впитавшие и переосмыслившие весь опыт, все наследие предшественников. И не так уж самоуверен, как казалось современникам, был Константин Бальмонт, заявляя:
   
Я – изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты – предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.

Однако, не все так просто, как нам может представляться сегодня: в XIX веке не было ни системного изучения литературы, ни системного книгоиздания, и большинство русских поэтов занимались самообразованием. Об уровне познаний того времени красноречиво сокрушался поэт и теоретик литературы Иннокентий Анненский в статье 1906 года «Бальмонт-лирик», вошедшей в сборник «Книга отражений»:

«Вы помните, конечно, что Писарев  о д о б р я л  поэзию Майкова. Но каково было это одобрение. Базаров видел в довольно смело выраженном эпикуреизме тогда еще молодого Майкова законное заявление о требованиях организма. Хороша, подумаешь, поэзия!
Говорить ли о судьбе Алексея Толстого, которого начинают понимать лишь через 30 лет после его смерти, о только что собранной сокровищнице Фета, о Тютчеве, которого знают только по хрестоматии Галахова; о поэзии Полонского, этой растрепанно-яркой комете нашей литературы?!?
Да что я говорю о судьбе наших di minores (здесь в значении: меньших по значению (лат.)), когда исследование столетнего Пушкина после всех памятников, обедов и речей начато только вчера академиком Коршем…», – писал Анненский.

Особенно хочется обратить внимание на мысль о том, что лишь к концу XIX века читатели получили возможность более-менее полно знакомиться с творчеством таких величин русской поэзии, как Тютчев и Фет. Неудивительно, что их поэтический язык, их образы просто поразили поэтов того времени, страстно ищущих новых путей творчества:

   О, фетовский, душе знакомый стих,
   Как он звучит ласкательно и звучно!
   Сроднился он с движеньем дум моих.
   Ряд образов поэта неразлучно
   Живет с мечтой, и я лелею их
   В тревогах жизни, бледной и докучной

– признавался в одном из стихотворений Валерий Брюсов.

Константин Бальмонт, друг и единомышленник Брюсова на заре становления русского символизма, также размышлял о сути творчества Фета, оказавшимся ему близким по своей стилистике и тематической направленности. И поразила его в первую очередь не поэтическая форма, а глубинное содержание поэзии Фета, обращенной к внутренним переживаниям человека, ощутившего свое единство с мирозданием.

В статье «Звездный вестник» Бальмонт писал: «У каждого гения есть небесная грамота, свидетельствующая о нездешнем его благородстве. Буквы этой грамоты мерцают и сверкают в творчестве гения… Если Пушкин родился под влиянием луны и солнца, если Тютчев возник на русской земле под веяньем небесных пространств, разорванных ночной грозой с перекличкой зарниц, – Фет рожден под решающим знаком звездного неба; звездного неба, пограничного с разлитием зорь...».

И правда, не могли не отозваться созвучием в душе поэта фетовские метафоры и образы, рожденные под впечатлением переживаний земных впечатлений, но уводящие дальше – ввысь и вглубь – сознание, которому тесны границы материального мира:

Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне,
Травы степные унизаны влагой вечерней,
Речи отрывистей, сердце опять суеверней,
Длинные тени вдали потонули в ложбине.

В этой ночи, как в желаниях, все беспредельно,
Крылья растут у каких-то воздушных стремлений,
Взял бы тебя и помчался бы так же бесцельно,
Свет унося, покидая неверные тени.

Можно ли, друг мой, томиться в тяжелой кручине?
Как не забыть, хоть на время, язвительных терний?
Травы степные сверкают росою вечерней,
Месяц зеркальный бежит по лазурной пустыне –

писал Афанасий Фет в 1863 году.

Сравните это ночное томление по беспредельным возможностям души со стремлением к свободе Константина Бальмонта – из его книги 1899 года «Горящие здания», стихотворение «Альбатрос»:

Над пустыней ночною морей альбатрос одинокий,
Разрезая ударами крыльев соленый туман,
Любовался, как царством своим, этой бездной широкой,
И, едва колыхаясь, качался под ним океан.

И порой омрачаясь, далеко на небе холодном,
Одиноко плыла, одиноко горела луна.
О, блаженство быть сильным, и гордым, и вечно свободным!
Одиночество! Мир тебе! Море, покой, тишина!

Что же касается Тютчева, которого, в свою очередь, боготворил Фет, то и его поэтический язык, его философия предварила эстетику русских символистов, стремившихся постичь тайные смыслы бытия, и не только познать их, но и осознать свое единство со всем сущим. Задача для материалистического сознания – невозможная, непонятная и ненужная. Таких самонадеянных в обществе называют – безумцами. «Безумие» – стихотворение Федора Тютчева 1830 года:

Там, где с землею обгорелой
Слился, как дым, небесный свод, –
Там беззаботности веселой
Безумье жалкое живет.

Под раскаленными лучами,
Зарывшись в пламенных песках,
Оно стеклянными очами
Чего-то ищет в облаках.

То вспрянет вдруг и, чутким ухом
Припав к растреснутой земле,
Чему-то внемлет жадным слухом
С довольством тайным на челе.

И мнит, что слышит струй кипенье,
Что слышит ток подземных вод,
И колыбельное их пенье,
И шумный из земли исход!..

Повторюсь, это для нас сегодня творчество Пушкина, Тютчева, Фета – безоговорочные образцы стиля, пример непрерывного движения мысли. Для многих же художников конца XIX века актуальным был поиск опоры, точки отсчета в создании собственной эстетики творчества. И это было для них очень непросто. Вот что утверждал Иннокентий Анненский в своем обширном критическом труде 1906 года «Бальмонт-лирик», посвященном исследованию поэтического явления, которым к тому времени стал Константин Бальмонт:

«Нет у нас образцов речи, нет и ее литературных схем, в виде ли речи академической, речи кафедры или речи сцены. Литературная русская речь как бы висит в воздухе между журнальным волапюком и говореньем, т. е. зыбкой беспредельностью великорусских наречий и поднаречий. Мало помогает выработке русской речи и наша школьная теория поэзии, в которой все еще царят Лессинг и Шиллер, да еще со всеми ошибками изготовителей учебной литературы», – писал Анненский.

По мнению Анненского, именно Бальмонт – как истинный творец, художник, – создал новый поэтический язык, поэтическую стилистику. И именно это поразило и Валерия Брюсова, который также искал новые возможности творческого самовыражения. Очевидно, оба эти поэта – Брюсов и Бальмонт – просто не могли не встретиться, и, встретившись, не только подружились, но и оказали друг на друга огромное влияние.

Вот что под впечатлением этого знакомства написал Брюсов в конце 1898 года в своем посвящении Константину Дмитриевичу Бальмонту:

Я знаю беглость Ночи и Зимы,
Молюсь уверенно Заре и Маю.
Что в будущем восторжествуем мы,
Я знаю.

Я власть над миром в людях прозреваю.
Рассеется при свете сон тюрьмы,
И мир дойдет к предсказанному раю.

Не страшно мне и царство нашей тьмы:
Я не один спешу к иному краю,
Есть верный друг в пути! – что двое мы,
Я знаю!

Становление Брюсова и как поэта, и как теоретика русского символизма особенно показательно в контексте ранее сказанного об отсутствии какой бы то ни было системы в изучении литературы. Вот что, в частности, он сам вспоминал о своем детстве:

«Я был первым ребенком и явился на свет, когда еще отец и мать переживали сильнейшее влияние идей своего времени. Естественно, они с жаром предались моему воспитанию и притом на самых рациональных основах. <…> Под влиянием своих убеждений родители мои очень низко ставили фантазию и даже все искусства, все художественное». «С младенчества я видел вокруг себя книги (отец составил себе довольно хорошую библиотеку) и слышал разговоры об «умных вещах». От сказок, от всякой «чертовщины» меня усердно оберегали. Зато об идеях Дарвина и о принципах материализма я узнал раньше, чем научился умножению... Я <…> не читал ни Толстого, ни Тургенева, ни даже Пушкина; изо всех поэтов у нас в доме было сделано исключение только для Некрасова, и мальчиком большинство его стихов я знал наизусть», – писал Брюсов.

Тем не менее, внутренняя потребность реализовать собственное предназначение была у Валерия Брюсова достаточно сильной, хотя, скорее всего, первоначально неосознаваемой, на уровне интуиции. Как бы то ни было, в годы учебы в гимназии он всерьез увлекся литературой, и с пятнадцати лет много и упорно начал писать – сначала переводил античных авторов, потом самостоятельно осваивал все известные поэтические формы, исписывая целые тетради. К середине девяностых годов XIX века у него уже четко сформировался собственный взгляд на творчество, выраженное, к примеру, в стихотворении 1896 года «Юному поэту»:

Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее – область поэта.

Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.

Юноша бледный со взором смущенным!
Если ты примешь моих три завета,
Молча паду я бойцом побежденным,
Зная, что в мире оставлю поэта.

О Брюсове, как, пожалуй, ни о ком другом, можно сказать: он – дитя своего времени, поскольку в основе его становления и как личности, и как художника лежал не столько опыт предшественников, сколько все противоречия, вопросы и поиски новых форм, новых проявлений искусства, назревшие к девятисотым годам девятнадцатого века. Все чаще люди творческие приходили к мысли о том, что они – именно они, осознавшие всю глубину кризиса в искусстве, – призваны сказать собственное слово, и, подобно Творцу, создать свою философию, свой мир, свои образы. Это течение, впоследствии разделившееся на множество частных (символизм, акмеизм, футуризм и прочие), называют модернизмом, то есть, современным искусством.

Вот для примера стихотворение Валерия Брюсова 1894 года «Колумб» с эпиграфом:
«Таков и ты, поэт!..
Идешь, куда тебя влекут
Мечтанья тайные...» (из Пушкина)

С могучей верою во взоре
Он неподвижен у руля
И правит в гибельном просторе
Покорным ходом корабля.

Толпа – безумием объята –
Воротит смелую ладью,
С угрозой требует возврата
И шлет проклятия вождю.

А он не слышит злобной брани
И, вдохновением влеком,
Плывет в безбрежном океане
Еще неведомым путем.

Родился Валерий Брюсов 1 (13) декабря 1873 года в Москве, в купеческой семье. Оба его деда, по отцовской и по материнской линии, вели торговые дела. Родоначальник Брюсовых, Кузьма Андреевич, был крепостным помещика Брюса, но столь успешно разбогател на торговле, что в 1859 году откупился от господ, и, переехав из Костромы в Москву, продолжил свое дело, купил дом на Цветном бульваре, в котором до 1910 года жил и Валерий Брюсов.

Другой дед, Бакулин, был поэтом-баснописцем, в 1840 году издал сборник «Басни провинциала», и впоследствии Брюсов иногда подписывал свои сочинения фамилией деда по линии матери – Бакулин. Отец будущего поэта, Яков Кузьмич, сочувствовал народникам, писал стихи гражданского содержания, которые публиковались в журналах. Благодаря отцу будущий мэтр символизма также стал печататься: в 1884 году в один из журналов Яков Брюсов отослал написанное сыном «Письмо в редакцию», где одиннадцатилетний мальчик рассказывал о летнем семейном отдыхе.

При этом, как уже говорилось, родители Валерия Брюсова ограждали сына от «всего художественного» и религиозного, в том числе и от чтения русских поэтов, включая Пушкина. Тем не менее, в доме была обширная библиотека, состоявшая в основном из естественнонаучных изданий и зарубежных авторов – научные статьи, Жюль Верн, Майн Рид, французские бульварные романы. Однако несмотря ни на что еще в детстве Валерий Брюсов начал писать стихи и прозу, а обучаясь в гимназии, даже издавал рукописный журнал, и все больше утверждался в мысли, что именно с поэзией будет связана вся его жизнь, поскольку чувствовал: поэзия – дверь в мир неведомых возможностей познания себя и мира, о которых тоскует до времени скрытый всемогущий дух…
Эпиграф из Евгения Баратынского – «И ношусь, крылатый вздох, / Меж землей и небесами» – к стихотворению Валерия Брюсова 1895 года «Мучительный дар»:
      
Мучительный дар даровали мне боги,
Поставив меня на таинственной грани.
И вот я блуждаю в безумной тревоге,
И вот я томлюсь от больных ожиданий.

Нездешнего мира мне слышатся звуки,
Шаги эвменид и пророчества ламий...
Но тщетно с мольбой простираю я руки,
Невидимо стены стоят между нами.

Земля мне чужда, небеса недоступны,
Мечты навсегда, навсегда невозможны.
Мои упованья пред миром преступны,
Мои вдохновенья пред небом ничтожны!

В этот период, в начале 90-х годов девятнадцатого века, Валерий Брюсов увлекся французскими символистами – Бодлером, Верленом, Маларме. Как позже он сам вспоминал, знакомство с этими поэтами открыло ему новый мир, и под влиянием этих новых впечатлений он сам не только начал писать, но и принял решение развивать русский символизм, о чем даже признался в письме Верлену. И тут же воплотил свою идею в жизнь: в 1894-95-х годах Брюсов (под псевдонимом Валерий Маслов) выпустил три сборника «Русские символисты», большую часть которых составляли сочинения самого Брюсова, изданные под разными псевдонимами, а также стихотворения молодых неизвестных поэтов, в том числе его друга Миропольского (Ланга) и поэта-мистика Добролюбова. Вот характерное стихотворение Брюсова того периода, в котором он пробует новые образы, новую стилистику, пытается сформулировать, в чем же состоит суть творчества. Собственно, стихотворение так и называется – «Творчество»:

Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.

Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине.

И прозрачные киоски
В звонко-звучной тишине,
Вырастают, словно блестки,
При лазоревой луне.

Всходит месяц обнаженный
При лазоревой луне...
Звуки реют полусонно,
Звуки ластятся ко мне.

Тайны созданных созданий
С лаской ластятся ко мне,
И трепещет тень латаний
На эмалевой стене.

Многие опыты Брюсова вызывали резкую критику современников. Известен почти анекдотический случай с реакцией публики на   о д н о с т р о ч н о е  стихотворение Брюсова «О, закрой свои бледные ноги», вошедшее в третий том изданных им сборников «Русские символисты», после которого все издание перестали воспринимать всерьез.
В 1895 году вышел авторский сборник Валерия Брюсова под нескромным названием «Шедевры», что также вызвало раздражение у критиков и читателей самонадеянностью и самовосхвалением автора.

Такое отношение Брюсова к собственному творчеству, к собственной личности как стоящей над сиюминутными интересами и возможностями общества, характерно для него на протяжении всей его творческой деятельности. Это можно объяснить и особенностями характера поэта, но также – особенностями эстетики символизма, которая как раз и утверждает Я художника, его эго в качестве всемогущего создателя новых форм, новых миров, новых образов… Лирический герой Валерия Брюсова этого периода – до начала нового, двадцатого века – одинокий мечтатель, стремящийся мыслью за пределы видимого и возможного:

Халдейский пастух

Отторжен от тебя безмолвием столетий,
Сегодня о тебе мечтаю я, мой друг!
Я вижу ночь и холм, нагую степь вокруг,
Торжественную ночь при тихом звездном свете.

Ты жадно смотришь вдаль; ты с вышины холма
За звездами следишь, их узнаешь и числишь,
Предвидишь их круги, склонения... Ты мыслишь,
И таинства миров яснеют для ума.

Божественный пастух! среди тиши и, мрака
Ты слышал имена, ты видел горний свет:
Ты первый начертал пути своих планет,
Нашел названия для знаков Зодиака.

И пусть безлюдие, нагая степь вокруг;
В ту ночь изведал ты все счастье дерзновенья,
И в этой радости дай слиться на мгновенье
С тобой, о искренний, о неизвестный друг!

Свое видение искусства вообще, и поэзии в частности, Брюсов излагал не только в стихах, но и в критических работах. Большое внимание он уделял форме, считая, что форма зависит от содержания, что это – ремесло, которому нужно учиться. Он имел все основания утверждать это, поскольку сам упорно пробовал свои возможности во всех известных формах стиха, и часто в его собственных опытах форма далека от совершенства, но она – как черновик, эскиз на пути к шедевру. Этот упорный труд необходим, по мнению Валерия Брюсова, для того, чтобы можно было точнее передавать мысль художника, то содержание, которое он вкладывает в свои произведения:

Сонет к форме

Есть тонкие властительные связи
Меж контуром и запахом цветка.
Так бриллиант невидим нам, пока
Под гранями не оживет в алмазе.

Так образы изменчивых фантазий,
Бегущие, как в небе облака,
Окаменев, живут потом века
В отточенной и завершенной фразе.

И я хочу, чтоб все мои мечты,
Дошедшие до слова и до света,
Нашли себе желанные черты.

Пускай мой друг, разрезав том поэта,
Упьется в нем и стройностью сонета,
И буквами спокойной красоты!

Как теоретик литературы, литературовед и исследователь, Валерий Брюсов много сделал для изучения и популяризации биографии и творчества Александра Сергеевича Пушкина. Так, к примеру, в работе «Лицейские стихи Пушкина» Брюсов привел до того неизвестные стихи Пушкина-лицеиста. Изучал он также творчество Гоголя, Баратынского, Алексея Толстого, а Федора Тютчева буквально впервые открыл для русского читателя.

Также Валерий Брюсов известен как переводчик: он полностью перевел «Фауста» Гёте, «Энеиду» Вергилия, переводил Мольера, Байрона, Ромена Роллана, Мориса Метерлинка, Виктора Гюго, Оскара Уальда. И, естественно, много сделал Валерий Брюсов для популяризации европейских символистов – Эдгара По, Поля Верлена, еще до Максимилиана Волошина познакомил русского читателя с творчеством бельгийского поэта-урбаниста Эмиля Верхнарна. И каждый раз о своем новом опыте, открытии, Брюсов размышлял в собственных стихах:

Знаю я сладких четыре отрады.
Первая – радость в сознании жить.
Птицы, и тучи, и призраки – рады,
Рады на миг и для вечности быть.

Радость вторая – в огнях лучезарна!
Строфы поэзии – смысл бытия.
Тютчева песни и думы Верхарна,
Вас, поклоняясь, приветствую я.

Третий восторг – то восторг быть любимым,
Ведать бессменно, что ты не один.
Связаны, скованы словом незримым,
Двое летим мы над страхом глубин.

Радость последняя – радость предчувствий,
Знать, что за смертью есть мир бытия.
Сны совершенства! в мечтах и в искусстве
Вас, поклоняясь, приветствую я!

Радостей в мире таинственно много,
Сладостна жизнь от конца до конца.
Эти восторги – предвестие бога,
Это – молитва на лоне Отца.

Это стихотворение Валерия Брюсова «Отрады» датировано весной 1900 года. В какой-то степени оно подводит итог становлению символизма и в русской литературе, и в творчестве самого поэта: далее начинается и новая эпоха, и новая эстетика, что у Брюсова выразилось в его увлечении идеями урбанизма.

Тем не менее, Валерий Брюсов считается основоположником русского символизма, наряду с Константином Бальмонтом: в первую очередь именно они в 90-х годах XIX века практически одновременно, хотя и разными путями, не только пришли к идее возможности познания через искусство и тайн мироздания, и тайн человеческой души, но и всеми возможными способами реализовывали эти идеи в собственном творчестве и в собственной жизни.

Оба они были не только поэтами, но и переводчиками, исследователями, теоретиками литературы, и символизма в частности, что значительно повлияло на развитие и становление многих их современников. Вот что, к примеру, писал Брюсов в своей программной статье 1903 года «Ключи тайн»: «…Искусство есть постижение мира иными, не рассудочными путями. Искусство – то, что в других областях мы называем откровением. Создания искусства – это приотворенные двери в Вечность».

Брюсов, Бальмонт, а также их коллеги по перу и оппоненты по идеологии искусства Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Федор Сологуб, считаются «старшими символистами». Их последователей – по времени прихода в литературу, но совершенно самостоятельных творческих фигур Александра Блока, Андрея Белого, Вячеслава Иванова – называют «младшими символистами».

Валерий Брюсов очень ревностно относился к собственному первенству, и постоянно ощущал некую внутреннюю тревогу, порождаемую очевидным кризисом того направления, которое сам же и декларировал. Обилие символов и образов в поэзии Брюсова все дальше уводило его от реальности окружающего мира, в том числе и от изменений, происходящих в искусстве. Об этом он размышлял в стихотворении 1903 года «Младшим»:

Они Ее видят! они Ее слышат!
С невестой жених в озаренном дворце!
Светильники тихое пламя колышат,
И отсветы радостно блещут в венце.

А я безнадежно бреду за оградой
И слушаю говор за длинной стеной.
Голодное море безумствовать радо,
Кидаясь на камни, внизу, подо мной.

За окнами свет, непонятный и желтый,
Но в небе напрасно ищу я звезду...
Дойдя до ворот, на железные болты
Горячим лицом приникаю – и жду.

Там, там, за дверьми – ликование свадьбы,
В дворце озаренном с невестой жених!
Железные болты сломать бы, сорвать бы!..
Но пальцы бессильны, и голос мой тих.

Как уже говорилось, с начала нового, двадцатого века, в творчестве Валерия Брюсова начался период увлечения идеями урбанизма, которые он изложил в сборнике 1903 года «Urbi et Orbi» («Граду и миру»). Город ему представлялся огромной, все пожирающей пропастью, где в ближайшем будущем погибнут и души человеческие, и весь отживший мир:

Братья бездомные, пьяные братья,
В шуме, дыму кабака!
Ваши ругательства, ваши проклятья –
Крик, уходящий в века.

Вас, обезличенных медленным зверством,
Властью бичей и желез,
Вас я провижу во храме отверстом,
В новом сияньи небес.

Много веков насмехавшийся Голод,
Стыд и Обида-сестра
Ныне вручают вам яростный молот,
Смело берите – пора!
<…>

Видите зданье за зданьем, как звенья,
Залы для женщин и книг...
Разве не вы приносили каменья,
Строили храмы владык?

Ринемтесь дико и смоем лавиной
Всю эту плесень веков!
Пусть оглушит ее голос звериный,
Наш торжествующий рев.
<…>

Но затем в стремительно развивающемся городе с обилием новых домов и людей, а главное – с множеством технических новинок – телефоном, электричеством, автотранспортом – Брюсов увидел реализацию неисчерпаемых возможностей человека, который всеми этим открытиями, по мнению поэта, демонстрировал свое равенство с богом – то есть, демонстрировал то, что, как он был убежден ранее, возможно было лишь в области искусства:

К счастливым

Свершатся сроки: загорится век,
Чей луч блестит на быстрине столетий,
И твердо станет вольный человек
Пред ликом неба на своей планете.

Единый Город скроет шар земной,
Как в чешую, в сверкающие стекла,
Чтоб вечно жить ласкательной весной,
Чтоб листьев зелень осенью не блекла;

Чтоб не было рассветов и ночей,
Но чистый свет, без облаков, без тени;
Чтоб не был мир ни твой, ни мой, ничей,
Но общий дар идущих поколений.

Цари стихий, владыки естества,
Последыши и баловни природы,
Начнут свершать, в веселье торжества,
Как вечный пир, ликующие годы.

Свобода, братство, равенство, все то,
О чем томимся мы, почти без веры,
К чему из нас не припадет никто, –
Те вкусят смело, полностью, сверх меры.

Разоблаченных тайн святой родник
Их упоит в бессонной жажде знанья,
И Красоты осуществленный лик
Насытит их предельные желанья.
<…>

Это стихотворение написано Брюсовым в 1905 году. Еще позже он открыто боготворит человека, покорившего весь мир:

Хвала человеку

Молодой моряк вселенной,
Мира древний дровосек,
Неуклонный, неизменный,
Будь прославлен, Человек!
<…>

Камни, ветер, воду, пламя
Ты смирил своей уздой,
Взвил ликующее знамя
Прямо в купол голубой.

Вечно властен, вечно молод,
В странах Сумрака и Льда,
Петь заставил вещий молот,
Залил блеском города.

Сквозь пустыню и над бездной
Ты провел свои пути,
Чтоб нервущейся, железной
Нитью землю оплести.
<…>

Змея, жалившего жадно
С неба выступы дубов,
Изловил ты беспощадно,
Неустанный зверолов,

И шипя под хрупким шаром,
И в стекле согнут в дугу,
Он теперь, покорный чарам,
Светит хитрому врагу.
<…>

Верю, дерзкий! ты поставишь
По Земле ряды ветрил.
Ты своей рукой направишь
Бег планеты меж светил, –

И насельники вселенной,
Те, чей путь ты пересек,
Повторят привет священный:
Будь прославлен, Человек!

Все эти годы Валерий Брюсов возглавлял модернистский журнал «Весы», который за годы его редакторства стал авторитетным изданием, куда было не так просто попасть: все материалы в печать тщательно отбирались. В 1910 году журнал перестал выходить, поскольку интерес к символизму стал угасать, появились новые направления, новые лидеры. Тем не менее, к этому времени Валерий Брюсов в литературных кругах давно утвердился как мэтр символизма, да и сам больше внимания стал уделять исследовательской работе и критике.

В предыдущие годы Валерий Брюсов в эмоциональном плане, можно сказать, бросался из крайности в крайность: на смену восторженному восприятию тех или иных событий приходило состояние разочарования и ощущение глубокого внутреннего кризиса. Это относится и к русско-японской войне 1904-05 годов, и к первой русской революции 1905 года. Временами, возвращаясь в мир природы и размеренной простой жизни, он вспоминал о первооснове всего сущего – духовному началу:

Как ясно, как ласково небо!
Как радостно реют стрижи
Вкруг церкви Бориса и Глеба!

По горбику тесной межи
Иду, и дышу ароматом
И мяты, и зреющей ржи.

За полем усатым, не сжатым
Косами стучат косари.
День медлит пред ярким закатом...

Душа, насладись и умри!
Всё это так странно знакомо,
Как сон, что ласкал до зари.

Итак, я вернулся, я – дома?
Так здравствуй, июльская тишь,
И ты, полевая истома,

Убогость соломенных крыш
И полосы желтого хлеба!
Со свистом проносится стриж
Вкруг церкви Бориса и Глеба.

Это стихотворение Валерия Брюсова 1910 года «По меже».

Революцию 1917 года он воспринял как долгожданную смену исчерпавшего себя старого мира – на совершенно новый. Его представление о человеке, равном богу в его возможностях созидания и творчества, в том числе – и сотворения нового мира, нашли свое подтверждение в реальных событиях. Именно поэтому он, всегда стремящий быть лидером, оказался в первых рядах тех, кто строил новую жизнь: с 1917 по 19-й годы возглавлял Комитет по регистрации печати, с 1918 по 1919 – заведовал Московским библиотечным отделом при Наркомпросе; с 1919 по 1921 – был председателем Президиума Всероссийского союза поэтов. Более того, в 1919 году Валерий Брюсов стал членом РКП(б), являлся он членом Моссовета. В 1921 году стал профессором МГУ, и в этом же году организовал Высший литературно-художественный институт, где до конца жизни оставался его ректором. Также он был редактором отдела литературы, искусства и языкознания при подготовке первого издания Большой советской энциклопедии, первый том которой вышел уже после смерти Брюсова.

Каким странным это не покажется, основоположник русского символизма Валерий Брюсова стал одним из родоначальников советской литературной ленинианы, посвятив вождю октябрьской революции не одно стихотворение. Некоторые исследователи считают, что в этом случае он предал свои юношеские идеалы, когда служение искусству «безраздумно, бесцельно» считал единственно верным. Но мне кажется, что здесь нет предательства, и более того – он вполне последовательно развивает идею человека-творца, равного богу:

Кто был он? – Вождь, земной Вожатый
Народных воль, кем изменен
Путь человечества, кем сжаты
В один поток волны времен.

Октябрь лег в жизни новой эрой,
Властней века разгородил,
Чем все эпохи, чем все меры,
Чем Ренессанс и дни Аттил.

Мир прежний сякнет, слаб и тленен;
Мир новый – общий океан –
Растет из бурь октябрьских: Ленин
На рубеже, как великан.
<…>

Он умер; был одно мгновенье
В веках; но дел – его объем
Превысил жизнь, и откровенья
Его – мирам мы понесем.

Написал это Валерий Брюсов в 1924 году в день смерти Ленина. Можно сказать, что он, как любой из смертных, ошибался и заблуждался, его стихи последних лет в основном декларативны, но несомненно одно – Валерий Брюсов был большим тружеником, стараясь свои возможности реализовывать по максимуму:

Все искусства, знанья, книги –
Воплощенные труды!
В каждом шаге, в каждом миге
Явно видны их следы.

И на место в жизни право
Только тем, чьи дни – в трудах:
Только труженикам – слава,
Только им – венок в веках!

Умер Валерий Брюсов в том же 24-м году, в октябре, заболев крупозным воспалением легких.
И какими бы ни были перипетии его творческой судьбы, какими бы личностными качествами он ни обладал, навсегда в историю русской литературы Валерий Брюсов вошел прежде всего как основоположник нового направления – символизма…