Ничего мне не надо...

              Это сейчас село N  подзаброшенно–притихшее. А в бытность деда Афанасия жило село весенними посевными, дышало урожаями по осени. А зимами – крыши домиков под снежными шапками курились так уютно–уютно… И хотелось заглянуть в каждую хату. Желание было вполне исполнимое. И обязательно исполнялось. На Рождество, Маланку и Водохрещение.  В особенности для мужиков да детворы. Ребятне выносили рогалики и леденцы , как говаривали – «долгоиграющие». Мужикам хозяин наливал гранчак самогону, а хозяйка выносила миску с копчёностями да пряным салом. По мере продвижения по селу количество выпитых по хатам стаканов самогона измерялось уже прямо-пропорционально количеству ходоков. Их подмышки всё больше по домам растаскивали те, кто чудом держался на ногах… пока.
              Деду Афанасию тоже выносили и гранчак – не пустой, и миску – соответственно. Он был ещё тем   ходоком по гостям. Похоронив жену, Афанасий не на шутку проникся положением вдовца и всё говорил: «А чего мне надо? Я всё равно не сегодня – завтра помру». «Сегодня – завтра» ходило с дедом по гостям уж третий год.
              А сладкое как любил!... Бывало по утру, откладывая самокрутку на потом, он первым делом в стакане с колодезной водой размешивал 2 – 3 столовые ложки сахара. И пил с такой жадностью, что кадык был готов выскочить. И страшно любил ходить по соседским пасекам. Придёт, бывало, заведёт разговоры про то–про сё и как бы невзначай косится на янтарные пол–литрушки. Даст пасечник ему баночку, ложку, краюху хлеба, а дед ложку с хлебом не берёт, а садится у колодца, рядышком с полным воды ведром, и в считанные минуты, водой запивая, пол–литра мёда  да и приговорит. Хорошо пасечники его знали. И любили. Как дети – диковинки всякие. Только всё реже баночки давали с мёдом, а Афанасий всё чаще колотил сахар с водой.
              А по весне похоронил младшего брата. Хотя, когда под 80 – старшинство имеет значение только в вопросе: кого первым Господь к себе заберёт. Вдова брата, Катерина, жила не далеко, около полукилометра. То ли по доброй памяти да от любви к брату, то ли подустав идти под девизом «не сегодня – завтра», да только Афанасий стал навещать вдову. По–родственному. Да по прежнему говаривал: «А чего мне надо? Да ничего мне не надо». А глядя в его глаза, вдруг становилось понятно, что Катерина к этому «ничего мне не надо» не имела ровным счётом никакого отношения. Соседи посмеивались. Кто – потихоньку. А кто – в открытую. А дед Афанасий… О! Его хитрости можно было только позавидовать.
              На Афанасьевом земельном участке уж три весны, как ничего не сажалось: ни картошка с буряком да морковью, ни лук с капустой да чесноком. «Ничего мне не надо» и этой весной снова разрослось бурьяном. Чего уж там, правды ради следует заметить, что минулыми вёснами дед Афанасий не давал огородным зарослям тихо засохнуть на корню (как, собственно, и себе) и время от времени махал косой, воюя с бурьяном. Этой же весной Афанасий изо дня в день лукаво посматривал  на одомашненные джунгли и в полном равнодушии – на косу. «К чему бы это?» – вопрошали  смекалку соседи. Ну да недолго думали – кумекали. Невзначай Василий (сосед через забор да по совместительству знатный любитель чужих огородов) сделал серьёзное открытие. В густом Афанасьевом бурьяне обнаружена была им тропинка. Причём явно по–пластунски проложенная. Смекнув что к чему да вечер/другой понаблюдав из засады (покосившегося нужника) за дедом Афанасием – Василий пришёл к выводу, что любовь–таки не морковь и на корню не вянет, ежели и Афанасий (в его–то годы) на пузе, по–пластунски, к Катерине!...Растрезвонил Василий новость по всему селу. Да села–то уже к тому времени осталось – совсем ничего, что, в принципе, никак не помешало разговорам вырасти в целую скирду.
               Поутихло село с годами ещё больше. И домов третьей частью –  как не бывало. А про Афанасия всё ещё помнят. Не даром, видать, прожил старик…