маска боли

МАСКА БОЛИ
… Был август 1970… Заканчивались последние летние школьные каникулы: через неделю начинался  10-й класс, потом выпускные, и – всё… Вот это «всё» и манило, и настораживало.
Павел никак не мог определиться, куда он пойдёт поступать? Школа была физико-математическая,  а Паша был совершенно явным гуманитарием, то есть, проще говоря,  он был лентяем: начитан, играл второстепенные роли в школьном театре, бацал с друзьями на трех простеньких гитарках популярные и дворовые песни, в учебе болтался между тройкой и редкой пятеркой по математическим дисциплинам, успешно и без всяких усилий осваивая науки гуманитарные: литература, история, география, немецкий были его любимыми предметами….
Была ещё одна группа предметов, которые Пашка вообще на дух не переносил, и это были химия, биология, астрономия, физкультура (когда крепко поддающего физрука Ивана Сергеевича в случае абсолютной на сегодня «профнепригодности и усталости»  после ….«вчерашнего» подменяла  его жена, тоже физручка, Мария Степановна, полная противоположность  супругу, ненавидевшая все игровые виды спорта и  признававшая только лыжи и гимнастику со снарядами – брусья, козел, конь, канат)…
Большее отвращение у Павла вызывал только «труд», и тоже – исключительно из-за личности преподавателя по прозвищу «Николка-паровоз»… Тот ещё гадёныш, не раз таскавший пацанов к директору, причем по самым дурацким поводам,  каждый раз обвиняя нас, чуть ли, не в антисоветской пропаганде и агитации, частно-собственнических инстинктах, позорящих высокое звание комсомольца… И за что, главное? – Приняв душ после физры, так  приятно было задрать ноги на стоящий впереди верстак… Но каждый раз звучало почти по – левитановски тревожащее, хотя и как-то – видимо, за счет междометий, - булькающее: « … ты, бль…, раздолбай такой-то, бль…, не веди американский образ жизни-….- на…! Не позорь, бль…, нашу школу имени самого академика И.В.Курчатова! Айда, бль, к директору-…на!»
Правда, ноги на стол – это ещё был не самый страшный повод, способный вывести Николку-паровоза из себя: сильнее всего он переживал, когда, научив нас делать на труде деревянные плечики, обнаружилось, что вполне успешный  его ученик, наш парень,  тихоня  Вовка Р., вначале стал продавать в перерыве прямо возле школы эту свою продукцию за тридцать копеек штука, а потом додумался построить целый бизнес на вешалках, вовлекши в это дело и нас (скупая у нас вешалки по двадцать копеек), а потом и неокрепшие души падких на мороженное младшеклассников, щедро платя им по десять копеек (одно эскимо) за вешалку, или – для особенно одаренных и выполнявших Вовкины, по сути, коммивояжерские поручения типа «сбегай к "Пельмешке», купи там по 20 копеек, а потом у соседней «английской» школы толкни вешалки по 25 копеек». В глазах туповатого трудовика это недоступная ему «математика» тянула никак не меньше, чем на статью…об антисоветском подполье и заговоре…,  и если бы не умный наш директор, который и имел-то в наших глазах всего один «минус» - слишком уж  отчаянно страдал по замужней математичке, которая даже на педсовете (так говорили) позволяет себе его ни в грош ни ставить, - если бы не наш директор, все могло бы кончиться для нас плохо….
Спустя годы мы случайно прочитали в местной газете о «трудовом и боевом пути» замечательного человека, мастера своего дела, двадцать лет своей  сложившейся удачно  жизни  отдавшего своему первому призванию – беззаветной  службе в  лагерной охране на «зоне», что была в соседней области, в п.  Ивдель.   Этот «большой души человек»   вот уже который год учил подрастающее поколение строителей коммунизма труду, который только и способен сделать из обезьяны – человека, который, как учил другой классик, Максим Горький, звучит гордо! Говорят, что после нас уже, в семидесятых, на школьной доске почета периодически появлялся фрагмент этой газеты с портретом «Николки-Паровоза».  Прошлое всегда мстит. Видать, кто-то из преподавателей скупил тираж этой газетки, приберег его для более светлых времен, и, ввиду затягивания процесса перехода к «развитому социализму», на свой страх и риск, по ночам, как партизан листовки, стал расклеивать этот «компромат» на стендах передовиков, отличников,  лучших выпускников школы, поступавших, как правило, в самые престижные вузы страны:МГУ, ЛГУ, Новосибирский университет, и особенно много, что, впрочем, не удивительно, в МИФИ и МФТИ.
… Павел  же действительно не знал, куда поступать после десятого. В политех, как большинство «середнячков»? – Нет, это явно не его, также и как  загадочный факультет  ВИК - «Воздухоплаванье и космонавтика» (по-честному – «Водопровод и канализация»)… В Пед – одни девчонки, , а потом – в школу? Нет, хорош уже…  В институт механизации и электрификации сельского хозяйства?. Чтобы, - как говорил  отец, - потом в деревне до пенсии доярок щупать? Титьки с похмелья дергать? В Новосибирский Академгородок, на физику? Тогда уж лучше в МИФИ или физтех, но ведь и это – не то….
МГУ? МГИМО?УрГУ? На историю или философию? В юридический (это было интересно), но брали только со стажем или после армии. – Матушка вообще предлагала странный выбор: или в Мединститут, или – в Танковое училище… лишь бы сын не уезжал никуда из города. МГИМО? – здорово, конечно,  и он даже  добыл  необходимые характеристики из   райкома и горкома комсомола, но, говорят, без стажа и волосатой лапы туда не поступить… Хотя все необходимые рекомендации от комсомольских и партийных органов он добыл, спасибо молодому завучу по воспитательной работе, «немке», курировавшей  комитет комсомола школы, где Пашка отвечал за … идеологическую работу, стенгазету и  спорт, особенно за футбол…Но Паша для себя решил твердо одно   и безусловно: Из их родного города он уедет точно: во-первых,  потому, что охота было мир посмотреть, и во-вторых,  потому ещё, что ему  до чёртиков надоело происходившее в их  семье: отец с  матерью то собирались разводиться, то – передумывали и откладывали решение «на потом»…. Пашка, как мужик, понимал отца, заведшего подругу на работе; но поддерживал в этих разборках мать, просто из жалости… Эта «двойственность» позиции  сына сильно раздражала отца, все переживали, но эта ситуация длилась уже не первый год, и однажды чуть не привела даже к драке…. Если бы не дед и дядька, оказавшиеся в тот  день у них дома, все могло закончиться очень некрасиво.  Вот тогда-то Пашка и решил уехать из родного уральского города….
Но, если .говорить уж совсем откровенно, была и ещё одна, третья причина, толкающая Пашку в сторону решения об отъезде в Москву….
Дело в том, что Павла угораздило … влюбиться….. Началось это ещё раньше, классе в седьмом… Тогда Пашка впервые увидел её… Олю Величко, старше его на два года, «приму» школьного театра, вокруг которой крутились поклонники-старшеклассники, разная мелюзга из числа безусой молодёжи 4 – 6 классов, и какие-то парни не из нашей школы, - похоже, её воздыхатели со двора. Не  устоял перед Ольгиными чарами и весь школьный ВИА  «Архимед» в полном составе (исключая, конечно,  дочку завуча школы,  Ирину М., игравшую в ансамбле на «Ионике» (так называли тогда клавишные синтезаторы «Юность»).
Но это – особая тема, скажу лишь что у Ирины, кроме фактора суровой и авторитетной мамаши, заслуженного учителя – методиста, были и другие очевидные достоинства: она хорошо пела по – английски (все другие участники ВИА учили песни битлов по бумажке, где русскими буквами были записаны английские слова: «йес-тердей», «из зер энибоди  гоу ту лист - н ту май стори»; и т.д.); кроме того, Ирка владела нотной грамотой; и, наконец, девица была уже, как говорили старшеклассники, умевшие определять эти  вещи «по походке», и не девица уже вовсе: кто был тот счастливец, никто не знал, но в список вероятных «первоцелинников» включали едва ли не всех мужчин-преподавателей, разве что кроме трудовика и физкультурника.
Как бы то ни было, но по общему мужскому мнению всё же первой красавицей школы была Оля, а не Ирина… Понятно, что у девушек были не самые теплые отношения… Ирину ситуация явно бесила; Оля Величко (хотя правильнее было бы её назвать   «Невеличка», из-за невысокого роста), напротив, демонстративно была спокойна, равнодушна к сплетням, училась на отлично, поклонников не баловала, но  и не прогоняла… Словом, Павел, участвуя в спектаклях школьного театра, однажды на репетиции понял, что не хочет сегодня бежать на тренировку по футболу, а лучше попытается проводить школьную «приму» домой… Надо было видеть обалдевшие физиономии двух штатных ухажеров-десятиклассников, когда они услышали слова этого щенка-семиклассника Пашки, обращенные после разбора  репетиции, к Ольге: « Оля, а можно я Вас сегодня провожу?»
Ольга кивнула, и, повернувшись к оторопевшим «отставникам» громко произнесла: «Ребята, я пойду домой… Меня проводит …Паша, правильно, Вас ведь Павел зовут?» … И, - тише, почти театральным шепотом, добавила: «…Только троньте… Брату скажу!»
После этого у них всё и закрутилось: Паша впервые тогда начал писать   стихи, передавая их через младшеклассника – порученца, мальчишку с его двора… иногда провожал Ольгу до дома – это ходьбы минут пятьдесят было… Другой район, и, как положено,  Пашка пару раз попадал в арке старого сталинской постройки дома в переделку с местными пацанами, но настырность и умение рассуждать и убеждать и логично, и «по понятиям» сделали его вскоре почти своим для тамошних «ковбоев».
Желая придать своим чувствам большую глубину и трогательность, Павел придумал такой фокус: очень рано, часов в шесть утра выезжал на троллейбусе в обратную от школы сторону, к Ольге во двор; ложился на лавку под окнами Ольгиной квартиры, и делал вид, что спал здесь всю ночь, ожидая появления утром своей зазнобы…
Старый дворник-татарин, с войны, наверное, служивший в этом явно начальственном доме,  ритмично махавший по утрам метлой почти над Пашкиным ухом, вначале ругался на этого Ромео, а потом вообще заложил Ольге про трюк парня из другого района: «Приезжает утром, да… Спать ложится, мне мешает… Как собака совсем… Что хочет? Чего надо? Шайтан какой-то, бич, наверное»…
Павел все больше и больше «погружался в пучину страсти»… Искал встречи с Олей каждый день, писал нежные письма, - в стихах, конечно… Однажды его друг Саня сказал, что видел пару раз Ольгу с каким-то здоровым взрослым парнем в кинотеатре «Родина», чуть ли не в обнимку сидели, говорит… Пашка сходил с ума… «Кто? Как? А она? А если….»
Дружище Саня… Он точно хотел, как лучше… Но события приобретали свою собственную логику развития. Как-то, играя в перерыве в настольный теннис возле спортзала, Павел заметил какого-то незнакомого здоровяка, ожидавшего своей очереди и пары для партии в пинг-понг…Играли –то «на вылет»… Саня показал глазами на незнакомца, и шепнул: вот тот парень ходит теперь с твоей Ольгой…. Даже, говорят, утром из одного подъезда выходят… Пашку буквально переклинило… Вошла новая пара, Пашка с партнером Жабиным (или просто – Жаба) остались как победители… Началась игра…Здоровяк играл не очень…, и Пашка стал над ним издеваться: «резать» справа и слева; давать «крученые» подачи; крутить из – под стола «топ-спины», и при этом ещё и подначивать парня всякими, как тогда говорили, «подъ…ками», явно стараясь вывести противника из себя… Это получилось, пацан злился, Пашка ликовал, особенно, когда заметил краем глаза, как из спортзала вышла Ольга, явно после душа, раскрасневшаяся, с ещё влажными длинными блестящими волосами, и  стала за спиной у Павла, наблюдая за игрой… У Паши получалось всё, он разложил этого незваного ухажёра, как Бог черепаху, дерзил, хамил, короче, «нарывался»… При этом на что обиженный Пашка рассчитывал, не понятно: дело шло к драке, и шансы отбиться у Паши были нулевые…
Спасла его Ольга: в какой-то момент, когда «наезд» Пашки на фраера, достиг критического накала, Оля подняла мяч, третий уже треснутый за  эту партию, и, передавая его Паше, шепнула: «Что вы все сегодня, «озверину» наелись? У Гриши больное сердце, ему гулять только пешком можно… А ты брата вообще решил, что-ли,  загонять…Злой ты, оказывается, Паша….»
Брат? Павел глазами разыскал Саню… Тот, похоже, уже все понял,  и с виноватой своей фирменной воробьевской улыбочкой развел руками: ну, «обшибился» я, с кем не бывает? Я ж хотел, как лучше…
Драка, к взаимному удовольствию сторон,  была снята с «повестки дня»…
Паша продолжил свои ухаживания, и, как выяснилось вскоре, не он один… В Ольгу был лет пять уже влюблен один парнишка, первокурсник политеха, учившийся раньше в нашей школе на три класса старше… Парень был и вправду хороший, театр был его стихией, он играл уже и в знаменитом СТЭМЕ  политеха, и по- прежнему, в нашем школьном театре главные роли - Чацкого, Гамлета и Хлестакова… Словом, это был ранимый, тонкой душевной организации человек, о чём, как уверяла наш любимый худрук,  создатель и режиссер театра Людмила Николаевна, говорили …  его длинные худые руки, всегда торчащие из вечно коротких, почти по локоть,  рукавов…. И, как высшая похвала, звучала последняя фраза нашей любимой театральной подвижницы: «… как у Тараторкина….»
Звали парня, по-моему, не очень театральным именем – Геннадий…   Всё бы ничего, но его трагическое мироощущение меня начало доставать… Он, как и я, дожидаясь Ольги после репетиции, или после волейбольной тренировки ( а девушка, несмотря на невысокий рост, хорошо играла в защите, и в качестве «разводящей», пасующей из «третьего номера»), - так вот битый час Гена мог страдать, пытаясь вызвать у меня сочувствие, ноя, нудя, трагически вопрошая: «А скажи мне, Павел, ты с Оленькой уже … целовался? Ну, скажи! А сколько лет ты за ней ухаживал до этого? три месяца? Рано…. Я вот лет пять за ней хожу, и даже – ни-ни…Как все-таки у вас, молодых все быстро делается… В наше время….А я так – не могу… У меня, Паша, душа другая… Вот скажи мне, когда ты муху дома видишь, ты о чем думаешь»? – «Прибить  надо бы…» - «Вот такие вы все, нынешние… А я, Паш, как муху увижу, думаю: «Весна скоро!»  Чуешь разницу?»
Павел понимающе кивал,  сопереживая  господину артисту, чью тонкую и ранимую душевную организацию он ввел в состояние трагическое и безнадежное. Однако отказаться  «ради святой мужской дружбы»  от своей подруги он не мог…
Шло время… Оленька  закончила школу, поступила на МехМат в МГУ, и в первые же каникулы после первой сессии, в январе, прилетела к родителям….Придя в родную школу, сразу же собрала заинтересованную школьную публику для рассказа о прелестях студенческой жизни… Когда преподаватели ушли, остались только самые  верные поклонники девицы, она вдруг выдала такое, что Пашка покраснел:  «Там так здорово!
Я даже когда в душе моюсь, чувствую, как меня иностранцы на фото снимают…. А мне что, - не жалко… Пусть знают, какие в Союзе девчонки красивые!»  Оленька, скромница ты наша, такие перемены за полгода учебы в МГУ… Вот тогда Паша и решил ехать в столицу…В МГУ… Разобраться… с этой пигалицей……….

Павел поехал «на удачу» в Москву, вооруженный раздобытой отцом картой столицы, на которой  батя на правах  коренного москвича отметил все известные ему ещё с довоенных времен общественные туалеты и дешевые забегаловки…Понятно, что в числе последних фигурировали знаменитые «рюмочная» в Столешниковом переулке, недалеко от неё «Блинная», и, конечно,  «Прага»,  не ресторан, понятно, а «закусочная», вход со стороны Арбата, где действительно на столах всегда стоял  бесплатный хлеб, горчица, намазав которую на дармовой кусок  серого «кирпича» или размешав чайную ложку с этой ароматнейшей и злющей горчицей в бульоне из – под пельменей, получался вкус наваристого супа с сильным привкусом мяса… И все это в начале семидесятых стоило копеек 30…
… Но вернёмся в тот август. До первого сентября оставалась еще неделя, и многие старшеклассники, соскучившись за лето друг по другу, или просто от безделья, часами шатались возле школы, украдкой курили или даже пили пиво за углом…
На скамейке, стоявшей в школьном палисаднике среди акаций и тоненьких молодых берёзок, как-то бочком к улице и спиной к окнам школы сидел мужик… То ли одет он был как-то стрёмно,  то ли был пьян, но фигура его,  грузная, не по жаре одетая в плащ с капюшоном,  какой-то непонятный полуоборот с первого же взгляда настораживали… Да  ещё какая-то странная, как нахлобученная, прическа….Рыжий…Парик, что ли?
Пройти в обход этой скамейки было невозможно. Павел бросил быстрый взгляд… Стало не по себе: точно,  рыжий парик, черные очки, и лицо – если это можно было назвать лицом, всё в коллоидных шрамах, красное, с изуродованными губами – верхней почти не было; торчали, неприкрытые ничем, передние зубы…  Паша ускорил шаг. В спину ему прошептали с присвистом,  идущим, казалось, из самых бронхов: «Громов! Пашка! Чё, страшно? Не узнал? Это ж я, Петров Саня, из параллельного…. Мы еще весной с вами на первенство школы рубились!? Я еще тебе подкат сделал, ты не забил тогда? Рухнул, как мешок с дерьмом…, колено об асфальтовое покрытие разбил… Ещё треснуть меня по кумполу грозился?  Помнишь?»
Остановившись, Павел оглянулся… Петрова было не узнать… Пройти мимо не получалось… Стараясь не глядеть в изувеченное лицо знакомого из параллельного 9-Б класса, Паша спросил – дурацкий был вопрос, конечно : «Сашка, ты, что ли? Нет, узнал, Саня! Узнал, конечно…. Чё случилось-то?»
-  Врачи говорят, ещё легко отделался…-  голос был глухой и сиплый. -  Ни хрена себе, легко. Короче, стырил я сдуру у химички ещё весной разных химикатов-реактивов, чтобы летом было чем заняться…
- На кой?
- Ну,  чтобы кристаллы там выращивать, бомбочки разные, рыбу глушануть…. Вроде все знал, Энциклопедию  юного химика до дыр зачитал….
- Ну? Это я балбес, вечный трояк по химии, а ты – то, вроде, у химички в любимчиках был, в химии рубишь прилично? Вечно на Олимпиадах городских по химии в призёрах? Чё случилось-то?
- Короче, химичил я во дворе, в отцовом железном гараже, - ну, ты мой двор знаешь, мы еще курили там, за этими гаражами, - ворота были открыты, перед ними стояла  железная бочка с бензином, половина бочки была…Я как раз наделал бомбочек разных, с серой, селитрой, марганцевокислым калием, заготовил банок с карбидом…А дальше … -
Видно было, что парень разволновался…Замолчал... Вынул из кармана плаща изуродованную руку, достал несвежий носовой платок, попытался промокнуть им глаза, снял очки -  ни ресниц, ни бровей… Правое веко отсутствует… -
-  Я, правда, плохо помню, что было дальше… Ну, вроде дурачок из первого подъезда, Толян - балбес, олигофрен который, тот, что периодически войну кошкам с вечера объявляет, а утром бедных тварей находят насаженными на острые пики забора между нашим двором и детским садом… Кишки вон, кошаки орут,  а он, Толян, ржет – а чё ему сделается, у него же куча справок, отец псих, раз пять уже на зоне был, - Саня опять замолчал… Поднес платок ко рту… - Видно  было, как платок стал розоветь….-   
- Что он сделал? Поджёг, что ли?
- Ну да…  достал из кармана заначенный бычок. Закурил , бросил в бочку зажженную спичку, а я, как раз, повернулся с бомбочками к нему, ну и…. бой  в Крыму, всё в дыму… у меня бомбочки в руках взрываются, горю весь, как факел, упал, катаюсь по земле… А этот идиот ржёт, орёт что-то про кошек, про войну между силами огня и воды, короче, мужики  - грузчики из соседнего  гастронома подбежали, стали тушить, а водой  всю эту дрянь хрен  затушишь,  стали землей и песком закидывать, сорвали польскую брезентовую палатку отцову со стены, она там проветривалась, накинули на меня…. А огонь-то разный был, где потух, а где под песком на коже начал гореть…. Короче, Паша, долго меня так поджаривало….
- Что будешь делать теперь? Что с балбесом этим? Мочканёшь? – Так сядешь сразу… А этому психу один хрен ничего не будет….
- Пусть живет пока, скотина…Отец  прочитал, что где-то в Москве  это лечат, пересадки кожи делают, с жопы срезают и как-то на лицо приживляют… С жопы на лицо,  - повторил Саня…, -  видно было, что он хочет ещё  что-то сказать…. – лицежоп.. жополиц… Хе – хе, смешно…
- а что со школой решил…?
- Не знаю пока… Уже неделю сижу здесь, людей пугаю… Хоть бы кто остановился.. Химичка вчера прошла,  знала ведь, что со мной, все лето – знала… И прошла мимо… Сс-сука…. Отвернулась…
Саша замолчал… Стал слезать неуклюже со скамейки… видно, ожоги были по всему телу, боль была адская… Сочетание термических и химических ожогов увеличило глубину поражения…. Сгорели даже некоторые мышцы на лице, груди, спине… было жаль беднягу…
- Ладно, не ссы… Прорвемся… Спасибо, поговорил со мной, как с человеком…
- Да ладно тебе… Всё  как- нибудь устроится… Ну, пока…. Держись, старик!
Уже отойдя шагов на десять, я услышал надтреснутый, свистящий Санин голос:
- Паш, а Паш!  А может, мне сделать маску?
Я не ответил ничего…  Через год Саня отравился. Намешал какой-то дряни с уксусом, и выпил. Умирал в жутких мучениях. На похороны пришли немногие. Из старших были только директор, пьяный физрук. Николка- паровоз. И всё.
 Химички не было.  Не пришла и подруга Санина Ленка, они, говорят, еще с детсада вместе были, почти не разлучались…. И даже на «тили-тили тесто, жених и невеста» не обижались….
Ребята потом говорили, будто Сашка всё пытался какую-то маску изобрести, говорил, как у чехословацкого хоккейного вратаря Дзуриллы, но видать, ничего не вышло…Он все больше превращался в … другого, что ли, человека. Он страдал, но у окружающих это все больше вызывало не жалость, а какую-то брезгливость, отвращение даже – так он был ужасен в своем новом обличье. Чем так мучиться,… видимо, решил он, ну, и наелся таблеток разных. – химию-то и вправду знал на отлично. Что любил – от того и умер… На тумбочке рядом с кроватью его осталась лежать принесенная кем-то из доброхотов книжка Кафки. «Превращение». Машинописный вариант.   Поговаривали, что книжку эту жутковатую,  Сане передала Ленка…