Ко дну

Говорили, Венеция первой пойдёт ко дну. Гранд-канал к этажам беззастенчиво так приник, превращая за век в Атлантиду её одну, оставляя мосты в переплётах потёртых книг. Но, пока она тонет, я вижу другой расклад. Посмотри-ка в окно, в нашем городе сплошь вода. Это даже не ливень, а серый такой каскад, в нём теряют свой курс самолёты и поезда. В нём теряет свой курс человек и с зонтом, и без. Оставаться бы дома, задраить любую щель и читать про Батшебу, Дэй Фэнси, бедняжку Тэсс пару-тройку залитых до самых краёв недель. Этот город как будто коробка, тиснён картон. Крышка, стены и дно тёмно-серых густых тонов. А в коробке воронка – октябрьский вальс-бостон мёртвых листьев и мокрых струящихся с неба строф. Прибывает вода, и до крышки остался день. По составу все окна и чувства здесь H2O. Так подвижны, не сдержат ни рамки их, ни ремень; зыбки так – отвернёшься, от них уже ничего
не останется.
Город подлодкою глубину бороздит, освещая слепым фонарём тропу. Город тонет.
Все тонут.
Ты тонешь.
И я тону.
Погружаясь в цистерну из серости, в дождь, в толпу. В лёгких лёгкости нет, только скользкий холодный пласт из спрессованных ливнем вопросов «а дальше что?». Жаль, ответов толковых никто никогда не даст, и решать самому принимать/отдавать швартов. Принимать/отдавать/уплывать. Имя кораблю не ковчег и уж точно не Ноев. Спасайся сам. Подыщи себе пару, штурвал поверни к нулю, и вперёд – к новой жизни, по мысам и полюсам. Ночью минус. Оденься теплее. Включи ночник. Осень пусть надевает на окна дождя сукно. Ты плыви [в переплетах хотя бы потёртых книг]. Пока город безвольно вмерзает в сырое дно.