Пропала вера в разум Дона

 В мае 1917-го года на Донском Войсковом круге казаки провозгласили его своим атаманом — первым, избранным с 1709 года. Это была огромная честь, но герой войны принял атаманскую булаву, словно тяжкий крест. История сохранила его слова:
«Я пришёл на Дон с чистым именем воина, а уйду, может быть, с проклятиями…»
Ему действительно пришлось уйти. Добровольно. В небытие.
И вернуться героем лишь несколько лет назад. И то – символически.

Через год, 26 октября, можно будет отмечать 155-летие со дня рождения героя Первой Мировой войны, генерала от кавалерии, легендарного донского атамана Алексея Максимовича Каледина. Четыре года тому назад была найдена его могила, до сих пор ведутся жаркие споры о том, ставить ему памятник или нет.
Хотя жизнь и судьба донского казака и русского офицера «рыцаря без страха и упрека» вполне достойны того, чтобы память о нем была увековечена. Впрочем, сейчас более актуально устраивать мемориалы едва ли не на проезжей части весьма средним политикам.
Алексей Максимович закончил Михайловскую Воронежскую военную гимназию, переименованную затем в Михайловский Воронежский кадетский корпус, а затем 2-е военное Константиновское училище. 1 сентября 1879 года был выпущен офицером в Конно-артиллерийскую батарею Забайкальского Казачьего Войска.
В 1882 году прошёл подготовку в Михайловском артиллерийском училище, а уже в 1889 году закончил Николаевскую Академию Генштаба с производством в чин штабс-капитана и причислением к Генеральному Штабу Русской Императорской Армии. Элита русской армии.
В 1893 году во время поездки в Варшаву познакомился с Мари Гранжан, швейцарской гражданкой, прекрасно знавшей русский язык. Через полгода они обвенчались. Их единственный сын, имя которого не известно, утонул в одиннадцатилетнем возрасте.
В 1903-1096 годах Каледин совмещал военную службу с подготовкой молодых кадров Русской Армии в Новочеркасском юнкерском училище.
Всё это сформировало облик Алексея Максимовича как военачальника: мудрость полководца, казаческая храбрость, кавалерийская лихость, личное мужество. В отличие от остальных генералов, А.М. Каледин не посылал войска сражаться, а лично вёл их в бой. Эти качества ярко проявились во время Первой Мировой войны.
Войну А.М. Каледин встретил на посту командира 12-й кавалерийской дивизии, а уже 9 августа под Тернополем получил боевое крещение, проявив мужество и хладнокровие. За бои 26-30 августа под Львовом награжден Георгиевским оружием, в октябре 1914 года получил орден Св. Георгия 4-й степени.
И везде, где войска воевали под руководством А.М. Каледина (февраль 1915 – Бендеры, март 1915 – позиции 9-й армии), противник не мог рассчитывать на успех, а сама дивизия А.М. Каледина получила прозвище «пожарной команды 9-й армии»
После великого отступления война на Восточном фронте приняла позиционный характер, долгое время прорвать оборону и провести глубокое наступление не удавалось ни одной из сторон. И в это время чрезвычайно востребованными оказались такие генералы, как А.М. Каледин. Именно кавалеристы нашли ключ к позиционной войне: прорыв фронта на всю глубину с окружением частей вражеских армий.
Поэтому А.М. Каледина, как одного из лучших генералов-кавалеристов, поставили во главе 8-й армии накануне Брусиловского прорыва. На эту армию была возложена задача нанесения главного удара – на Луцк.
За 9 дней наступления 8-я армия продвинулась на 70 вёрст, наголову разбив 4-ю австро-венгерскую армию. Наступление шло такими темпами, что эшелоны не успевали вывозить раненых и толпами сдававшихся в плен австрийцев.
В итоге Брусиловский прорыв сорвал планы пережившей ужасный разгром Австро-Венгрии на Итальянском фронте, а престиж России, непомерно вырос в глазах союзников по Антанте. Русская Императорская Армия вошла в историю как самая первая армия, которой удалось прорвать долговременную оборону противника, а Брусиловский прорыв стал фундаментом для теории фронтовой войны.
Но это была, к сожалению, последняя крупная победа России… Грянул 1917 год.
Удивительно, правда, что, повествуя о Брусиловском прорыве, почти все историки обходят молчанием фигуру генерала Каледина и его роль в этом прорыве. А может быть, и не удивительно – советская историография вещь сама по себе совершенно замечательная.
Брусиловский прорыв вполне могли бы назвать Калединским. Именно его 8-я армия стала остриём меча, пробившим броню австрийской обороны. За первые две недели боёв калединцы наголову разгромили войска эрцгерцога Иосифа Фердинанда, захватив Луцк, Дубно и сорок пять тысяч пленных. Брешь во фронте, созданная армией Каледина, достигла 80 километров.
Прорыву под Луцком было суждено стать поворотной точкой Первой мировой, обеспечившей победу над Германией, которой России, увы, оказалось не суждено воспользоваться. Наступил 1917 год.
Февральская революция, в отличие от подавляющего большинства соотечественников и сослуживцев, не вызвала у А.М. Каледина абсолютно никаких симпатий, то есть как раз наоборот. За отказ проводить «демократизацию» в армии, Алексей Максимович был отстранён от командования армией весной 1917 года. Напомню: новации Керенского предполагали, что солдаты сами будут избирать себе командиров и сами решать, идти им в атаку или сидеть в окопах. До такой анархии даже Махно впоследствии не додумался.
С такой армией генералу Каледину было не по пути. Свою отставку он прокомментировал так:
«Вся моя служба дает мне право, чтобы со мной не обращались как с затычкой различных дыр и положений, не осведомясь о моем взгляде».
Редкий офицер в то время мог высказаться столь прямо и честно.
Решение новой революционной власти, в общем, нужно признать оправданным: Алексей Максимович действительно не желал кланяться появившимся в войсках комитетам и, должно быть, прозорливо оценивал ситуацию в целом и перспективы ее развития.
С другой стороны, создается впечатление, что генерал Каледин по масштабу личности был наиболее значительной фигурой на политической сцене тогдашней России, пожалуй, единственным, способным в качестве «диктатора» стать сильным и прозорливым правителем.
Сопоставляя имена тех, кто вскоре будет выдвинут Историей на первые роли в лагере, ведущем борьбу за возвращение страны на естественный путь органического развития, против узурпаторов и насильников, следует заметить, что Каледин — более волевой человек, чем М. В. Алексеев, более выдержанный и менее подверженный чужим влияниям, чем Л. Г. Корнилов или А. В. Колчак, наконец, по состоянию на 1917 год, пользовался заметно бОльшим авторитетом, чем А. И. Деникин…
И в неразрывности судьбы Каледина с избравшим его казачеством, слугой которого он будет себя считать до последнего дня жизни, уместно увидеть уже своего рода оковы, удержавшие выдающегося человека на роли, которая не вполне ему соответствовала.
После этого А.М. Каледин уехал в Новочеркасск, где продолжил службу в Донском Войсковом Круге. К этому времени казачество решило добиться для себя максимума независимости и провести выборы атамана Войска Донского. Первой и едва ли не единственной кандидатурой была уже тогда харизматичная фигура Каледина.
Но первоначально  Алексей Максимович так отреагировал на это предложение:
«Никогда! Донским казакам я готов отдать жизнь, но то, что будет, - это будет не народ, а будут советы, комитеты, советики, комитетики. Пользы быть не может».
Но потом А.М. Каледин был все-таки вынужден согласиться принять на себя это бремя – просто потому, что других желающих нести его не нашлось, а Дон бурлил.
Только общее желание Войскового Круга, назвавшего имя прославленного генерала как единственное, на котором смогут объединиться донцы, заставит его вскоре изменить свое решение и принять должность, ставшую для него тяжелым крестом и приведшую к роковому концу.
19 июня Круг вручил Каледину грамоту:
«По праву древней обыкновенности... избрали мы тебя нашим Войсковым атаманом».
13 августа 1917 года А.М. Каледин неожиданно выразил благодарность временному правительству. А на следующий день потребовал у него наведения порядка в армии (отстранить армию от политики, запретить митинги, убрать всякие советы, оставив только ниже полковых и ограничить их только хозяйственными вопросами).
Получившая широкую известность «декларация Казачьих Войск», оглашенная Калединым 14 августа на Московском Государственном Совещании, фактически отражала позицию не только государственно мыслящих кругов казачества (уже не единодушной), но и Главного Командования, а также тех офицерских кругов, кто больше не верил в честность и добрую волю Временного Правительства.
Текст декларации, выработанный казачьими делегатами Совещания, незадолго до оглашения обсуждался Калединым с прибывшими в Москву генералами и предварял разработку планов  действий на случай крушения фронта и окончательного развала Армии, — планы, которые в значительной мере предвосхищали тактику Белого движения на его начальном этапе.
После этого обсуждения Каледин внес поправку в текст «декларации»: «вместо требования ограничить компетенцию армейских комитетов областью лишь хозяйственных распорядков (как было в первом тексте), новый текст этого пункта требовал полного упразднения армейских комитетов, соглашаясь лишь на сохранение полковых и ротных (сотенных) с функцией только хозяйственного свойства».
Один из сотрудников Каледина, резонно обеспокоенный, что новая редакция вызовет всплеск ненависти «слева», спросил о причинах изменения, услышав в ответ: генерал «только что вернулся от Л. Г. Корнилова, который прочитал ему проэкт своей речи на Государственном совещании, — в пункте о комитетах ген[ерал] Корнилов будет требовать ограничения деятельности армейских комитетов сферой хозяйственной»; Корнилов этим и другими своими требованиями восстановит против себя крайних левых, а потому из тактических соображений, чтобы подкрепить Верховного Главнокомандующего, необходимы еще более радикальные требования, в свете которых требования ген[ерала] Корнилова покажутся умеренными и относительно приемлемыми».
Этот поступок говорит не только о самоотверженности Каледина — противостоять общему настроению толпы бывает трудно даже очень смелым людям, — но и о согласованности действий, при которой выступление Донского Атамана становилось частью общей программы возрождения России.
Сама же декларация может почитаться своего рода предшественницей «программы» Белого движения — программы, никогда не отчеканенной в завершенных, юридически-выдержанных формах, но от этого ничуть не менее очевидной.
Уже преамбула выступления Каледина говорила об «общенациональной государственной точке зрения», обличала «перевес частных классовых и партийных интересов над общими» и требовала «освободиться, наконец, в деле государственного управления и строительства от давления партийных и классовых организаций, вместе с другими причинами приведшего страну на край гибели».
Декларация звала на трудный жертвенный путь, проповедовала внепартийность армии, укрепление дисциплины, дополнение «прав солдата» — его обязанностями, единство государственной власти и недопустимость сепаратизма, необходимость нормализации тыловой жизни, уже начинавшей погружаться в разруху.
«Нужно делать великое дело спасения Родины!» — эти завершающие слова речи Каледина стали лейтмотивом не только ее, но и всей той борьбы, которую будут самоотверженно вести русские воины на протяжении пяти последующих лет.
Естественно, что правительство, состоящее из людей, желавших России только погибели и делавшее всё для развала страны, на такое не пошло, а после Корниловского выступления даже предприняло попытку арестовать генерала за моральную поддержку Корнилова, но за своего атамана заступился Донской Войсковой Круг.
Не прислушавшись к голосу вождей армии и казачества, Временное Правительство обессилило само себя, а провокацией против генерала Корнилова — открыло дорогу большевицкому перевороту. Одним из первых решительно выступивший с заявлением о непризнании власти узурпаторов, Атаман Каледин вскоре должен был прибегнуть к вооруженным мерам противодействия, причем установившиеся взгляды на его роль в организации сопротивления большевизму нуждаются в значительной корректировке.
25 октября большевики захватили власть в Петрограде. В это день А.М. Каледин,  Кавалер Орденов Святого Георгия IV-ой и III-ей степеней и Георгиевского Оружия, выступил перед казаками с осуждением мятежа и призвал взять в свои руки всей власти в пределах Донской области. Однако начинать борьбу с большевиками генерал пока не стал рисковать, и на это были веские причины: казачество негативно относилось к временному правительству и всему, что с ним связано, и в то же время… сочувствовало большевикам, наивно полагая, что большевизм направлен только против «аристократов».
Октябрьский переворот принёс на Дон отголоски всероссийской смуты. Уже в конце ноября власть в Ростове и Таганроге захватили большевики. Каледин и тут долго не решался вступать с ними в бой.
«Я опасаюсь первым пролить кровь соотечественников», — писал он. Но выхода уже не оставалось.
 Со всех концов бывшей империи в Новочеркасск бежали офицеры «на Дон, к Каледину», формируя Добровольческую армию. При нем Дон стал центром притяжения всех антибольшевистских сил; именно здесь в ноябре 1917 г. началось формирование Добровольческой армии. 31 декабря был создан Донской Гражданский Совет для руководства Белым движением на всей территории бывшей Империи и претендовавший на роль всероссийского правительства. С ним вступили в контакт страны Антанты, прислав в Новочеркасск своих представителей.
Но казаки, прежде единая сила, уже разделились на белых и красных. Сойдясь в братоубийственной войне, станичники насмерть бились друг с другом за идеалы, которых сами не понимали до конца.
Разложенное революционной пропагандой казачество уже не могло быть опорой зарождавшейся Добровольческой Армии. Единственным отрядом в распоряжении А.М. Каледина был партизанский отряд из юнкеров и учащихся в военных училищах казаков.
В обстановке роста революционных настроений среди уставшего от войны и ожидающего реформ для улучшения своего экономического положения казачества Каледин, по утверждению Деникина, «едва ли не трезвее всех смотрел на состояние казачества и отдавал себе ясный отчёт в его психологии. Письма его дышали глубоким пессимизмом и предостерегали от иллюзий».

Каледина принято представлять человеком кристально-честным, но, по сути, пассивным, полным благородных побуждений, но фактически не проявившим себя, исключительно трагической фигурой, в которой трудно угадать прежнего волевого полководца. На самом же деле с первых часов активной конфронтации (большевицкий мятеж в Ростове-на-Дону 26 ноября 1917 года) Каледин выступает решительным военачальником, быстро — очевидно, с учетом предварительных обсуждений — разработав с генералом Алексеевым диспозицию, где учитывались как казачьи части, так и силы «Алексеевской организации» (будущей Добровольческой Армии), и немедленно приступив к ее выполнению.
Уже 2 декабря Ростов был очищен от противника, и Атаман шел в первых рядах наступающих.
«Он один разоружил целый полк, — рассказывал о Каледине участник операции. — Так поступает тот, кто умеет повелевать. Он пришел — и его не посмели ослушаться».
Проявлял генерал и стратегическое мышление, формулируя идею создания широкого фронта сопротивления, с привлечением Кубанского, Терского, Астраханского, Уральского и Оренбургского Казачьих Войск, сил Кавказского фронта и войск Украинской Центральной Рады; для взаимодействия с последней допускалась даже задержка в Херсонской или Екатеринославской губернии частей 3-ей Донской дивизии, возвращавшихся домой с фронта Великой войны (задержать их, впрочем, оказалось задачей невыполнимой).
Действительность вскоре доказала, что столь масштабный план в сложившихся условиях реализовать было нельзя — не удалось достичь даже единства казачества, и обещанные подкрепления с Кубани так и не прибыли на Дон.
- Необходимо нашим казакам показать, что Кубань с нами… Необходимо получить для Ростова хотя бы два только пластунских батальона, — говорил Каледин офицеру, командируемому в Екатеринодар. Увы…
Оценивая обстановку, Атаман приказал приступить к формированию партизанских сотен, вкладывая в это понятие совсем другой смысл, чем принято считать: речь шла не о «самодеятельных» отрядах из необязанных службой лиц (в первую очередь их наполнила учащаяся молодежь), а о скрытом выделении из состава действующих Донских частей наиболее надежного элемента:
«…По возможности сформировать в каждом полку по одной партизанской сотне в составе не более ста коней каждая. Сотни должны формироваться из охотников всего полка, должны быть снаряжены так, чтобы свободно могли отделяться от полков для выполнения боевых задач».
По сути дела, предполагался перенос на донскую почву методов «ударного движения» 1917 года, причем партизанские сотни «по Каледину» в известной степени соответствовали «частям смерти». Но в основной своей массе казаки уже «потеряли сердце», а некоторые и начали склоняться к большевизму, образовав Донской Ревком и развернув агитацию в полках за присоединение к нему.
Атаман Каледин сделал последнюю попытку открыть донцам глаза, пригласив в Новочеркасск на переговоры руководителей «революционного казачества» и перед представителями Дона гласно изобличив их в действиях по указке Совнаркома. Но и этот призыв к сопротивлению, к отстаиванию хотя бы своих рубежей и своей независимости и самобытности, не встречал уже отклика в казачьих душах.
Поражение отряда полковника Чернецова под станцией Глубокой 21 января 1918 года стало еще одним ударом, а решение Главнокомандующего Добровольческой Армией генерала Корнилова перебазироваться на Кубань (вопреки предложению Каледина, призывавшего собрать все силы к Новочеркасску и драться насмерть) — довершило трагедию Атамана.
 В начале 1918 года части большевиков уничтожили отряд Чернецова — единственную боевую единицу Каледина. Казаки массово прикалывали на папахи красные ленточки. Понимая, что падение Новочеркасска неминуемо, генерал Лавр Корнилов решил отвести Добровольческую армию на Кубань.
 Собрав в опустевшем Атаманском дворце совет, Каледин констатировал: для защиты города осталось всего 147 человек, казаки не последовали за своим атаманом. В таких условиях он не может далее руководить, а потому слагает с себя атаманские полномочия.
– Положение наше безнадёжно. Население не только нас не поддерживает, но настроено нам враждебно... Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития; предлагаю сложить свои полномочия... Свои полномочия Войскового атамана я с себя слагаю.
Слова о неминуемом крахе утонули в панической дискуссии.
 — Господа, говорите короче! От болтовни погибла Россия! — пытался образумить генерал.
Но его не услышали.
 Покинув заседание, генерал Каледин прошёл в комнату отдыха, поцеловал подаренную ему много лет назад матерью иконку, достал из кобуры револьвер и выстрелил себе в сердце.
 — Он мыслил и чувствовал как русский патриот; жил, работал и умер как донской атаман, — так оценил его поступок генерал Деникин. — В то время как Корнилов и Алексеев, ничем не связанные, могли идти на Кубань, Каледин, кровно связанный с казачеством и любивший Дон, мог идти только вместе с донским войском. Когда пропала вера в свои силы и в разум Дона, он ушёл из жизни. Ждать исцеления Дона у него не было сил.
В своем предсмертном письме генералу Алексееву Каледин объяснил свой уход из жизни «отказом казачества следовать за своим атаманом».
Распространенное в 1918–1919 годах на Дону и позднее — в эмиграции толкование «калединского выстрела» как «калединского сполоха», упрека и сигнала к восстанию, вряд ли полностью соответствует истине, тем более что до общедонского восстания оставалось еще более двух месяцев, а преемник Каледина на атаманском посту генерал А. М. Назаров испил ту же горькую чашу, был брошен отказавшимися от борьбы казаками и убит по приказанию Председателя Донревкома Ф. Г. Подтелкова. В действительности причины самоубийства Каледина более глубоки — и более трагичны.
Алексей Максимович не мог не сложить с себя атаманства, коль скоро Дон отказывался сражаться за свою свободу. Но формальная отставка ничего не значила в глазах наступающего врага, для которого Каледин при любых условиях оставался Атаманом, — и уйти с Добровольческой Армией или остатками донских партизан ему тоже было нельзя, чтобы не навлечь этим новых репрессий на головы казачества. Это понимал Каледин, но не понимали многие из его приближенных, остававшиеся ему верными и подумывавшие о насильственном увозе генерала…
Недовольство Калединым нарастало и в Добровольческой армии. Русские общественные деятели, собравшиеся со всех концов в Новочеркасск, осуждали медлительность в деле спасения России. Это обвинение на одном собрании вызвало горячую отповедь Каледина:
«...Я лично отдаю Родине и Дону свои силы, не пожалею и своей жизни... имеем ли мы право выступить сейчас же, можем ли мы рассчитывать на широкое народное движение?.. Русская общественность прячется где-то на задворках, не смея возвысить голоса против большевиков... Войсковое правительство, ставя на карту Донское казачество, обязано сделать точный учёт всех сил и поступить так, как ему подсказывает чувство долга перед Доном и перед Родиной».
28 января Каледин обратился к казакам с призывом, в котором признавал:
«Развал строевых частей достиг последнего предела... в некоторых полках Донецкого округа удостоверены факты продажи казаками своих офицеров большевикам за денежное вознаграждение».
В тот же день Каледин застрелился. Жить с этим он не мог.
Непонятый современниками, Каледин во многом остался непонятым также мемуаристами и историками, представая в скупой исторической литературе скорее как один из символов борьбы, чем как ее участник и организатор, — и это тоже добавляет трагизма к скорбной судьбе Алексея Максимовича.
Вдова Каледина после его самоубийства осталась в Новочеркасске, где скончалась в августе 1919 года, предположительно от воспаления легких.
Спустя несколько дней в беззащитный Новочеркасск ворвались части Сиверса. Первым делом (!) большевики разорили свежую могилу ненавистного атамана. Но, вскрыв гроб, красные опешили: тела генерала в нём не было.
Сподвижники Алексея Максимовича хорошо понимали, что ожидает его прах, как только большевики захватят город, Поэтому они создали в разных местах пять ложных могил. Самого же генерала похоронили тайно, а землю над ним заровняли. Верные Каледину казаки надеялись, что скоро вернутся в Новочеркасск с победой и тогда перезахоронят своего атамана со всеми положенными почестями.
Не сложилось. Место захоронения генерала Каледина оставалось неизвестным более девяноста лет. Лишь в начале нынешнего века было обнаружено место настоящего захоронения первого с петровских времён избранного, а не назначенного сверху донского атамана, героя Первой мировой, кавалера множества орденов, — событие российского масштаба.
Исходных данных было немного. От потомков немногочисленных свидетелей похорон генерала удалось узнать семейное предание: Каледин был упокоен близ старой церкви в цинковом гробу. Это стало серьёзной зацепкой: в те времена в таких не хоронили. После долгих поисков в указанном месте близ церкви мощный металлодетектор, которым пользовались поисковики, подтвердил: под землёй большой металлический объект. Это и был цинковый гроб с телом атамана.
 Осталось немногое: вскрыть могилу и убедиться, что здесь лежит генерал.  Но против этого категорически выступают казаки.
 — Принято решение, что могила не будет вскрыта ни в коем случае.  Мы уверены, что там лежит именно он, тревожить его прах нет необходимости. Более того — казаки против обнародования места захоронения.
О том, где именно находится могила, не удалось узнать: казаки считают, что слишком многие её хотели найти, причем неизвестно, с какими целями. Казаки так часто делали сами, когда в чужих краях хоронили павших товарищей, специально, чтобы потом над ними не глумились враги. Поэтому, с их точки зрения, неважно, в каком месте почитать память Каледина — здесь он упокоен или где-то ещё.
Почитают память, правда, своеобразно: к 150-лнтию со дня рождения Каледина в Новочеркасске собрались было установить памятник генералу. Ставят до сих пор: нет средств. Непонятно почему, но похоже, что могила одного из самых талантливых русских полководцев, даже будучи найденной, так и останется безвестной.
Изданный в США на русском языке  в 1968 году «Казачий словарь-справочник» характеризует Каледина как честного человека высокой культуры, большого русского патриота, который «не мог сразу стать политическим светилом революционного времени, не мог найти отвечающие моменту идеалы и провозгласить лозунги, способные поднять усталый от пережитой войны народ на новую борьбу. Соблюдая по привычке преданность России, атаман готов был не щадить живота своего для спасения отечества».
Атаман-печаль - назвали Каледина современники, памятуя о его непростой судьбе, сперва полной славы и подвигов, но в конце обернувшейся драматическим финалом.