Второй тост

А трезвый поэт так чудесен, что "Ах!"
Он мыслит, свивая гнездо в облаках.

Приятен лицом и душою открыт,
он в шапке - ушанке улыбчив стоит.

Он, сердце своё разделив по горстям,
несёт людям перлы и хлеб воробьям.

Листочек понюхав, он чувствами наг,
хоть, я вам клянусь, тот не пахнет никак.

Он выявит там, где отсутствует гнус,
погоду на завтра по плотности муз.

Он может по данному богом пути
Полярной звезде направленье найти.

С пера его капает щедро луна,
как с крана, в котором прокладке хана.

С его канделябра течёт рыбий жир
китов, на которых покоится мир.

Он светом небес и мечтой озарим,
и радуга в космах дубравы пред ним.

Он вам в мирозданье, покуда не пьян,
найдёт на Венере трепещущий стан.

Её же лодыжки ему, как шербет.
Вздыхает по женщине трезвый поэт.

Ему бы взметнуться из мира живых,
но, чу! Он в своём восприятии тих.



А пья-аный поэт заземлению рад.
Он здесь и сейчас от макушки до пят.

По миру бредя, при падении в транс
он видит не суть, а асфальт и палас,

где руку свою, как таинственный щуп,
куря, запускает в надымленый клуб.

И кажет язык, кацавейку тряся,
в пылинках на солнце гомункулов зля.

Покинув пиджак через ворота лаз,
косит на сторонних рубиновый глаз.

Он штору хватает, чтоб парус надуть,
и чешет когтями разверстую грудь.

Рассеянность пудрениц, клонность трюмо,
как в комнате смеха, кривляют его.

Блюстителей нравов он рвётся тузить
подушкой, чтоб рыло в пуху отразить,

куда выдувая пространную речь,
тактичность токсичностью жаждет пресечь.

Пинок не доходит - манёвру во вред,
увешен девицами пьяный поэт.

Его бы уснуть. Но изрядно весом
в руке его шиш как налитый свинцом.



Решать моему наблюдению вслед
хорош ли поэт? нехорош ли поэт?

не следует тем, чей очерчен биом
устойчивой психикой с твёрдым умом.

У нас же, мой друг, непроторенный путь!
Ты тоже поэт, хотя... Ладно, не суть!

Я светом небес и мечтой озарим!
Не дай улететь. Наливай! Повторим!