Анабасис Неверовского часть 3

Кружатся птицы тут, и там,               
и высоко в зените
не подневольные ветрам
и вспышкам человечьих драм
свидетели событий.
Небезопасная земля
внизу под флером дыма.
Поля, поля ещё поля,
и люди мелкие как тля
в серёдке. И помимо
роятся массы лошадей
как муравьи на «вече».
Они… (в дыму не разглядеть).
Сверкает сталь, сверкает медь,
стога горят как свечи.
               
Один квадрат, за ним второй
(Уже скорее
ромбы).               
по магистрали  столбовой,
перемешавшись меж собой,
процессией огромной               
полки безусых гренадёр
вчерашних новобранцев
(невозмужалость не в укор
тем, кто таскает с ранних пор
свою удачу в ранцах)
входили в узкий коридор
берёзовой аллеи.
А «Он» заполнил весь простор.
А «Он» наращивал напор
свирепей и острее.
Сам Неверовский отмечал,
французы как собаки,
дрались, за малым не рыча.
«Муратка больно осерчал
и иже с ним, и паки». 
               
Колонна движется вперёд
по столбовой Смоленской.
Уйдёт?... «Покудова идёть,
Невесть чиво произойдёть».
С пальбою, громом, треском
сраженье дикое кипит
уже безынтервально.
Под Неверовским конь убит.
И солнце чёрное коптит,
как в кузне наковальня.
В шеренгах стиснутых идет,
порядок соблюдая,
небитый, «стреляный» народ.
Колонна движется вперёд.
«Виват, двадцать седьмая!»

…Аллея залповым огнём
держала конный натиск.
С берёз серебрянным дождём
летели листья и потом
в дыму кружились. Кстати
по - над аллеей с двух сторон
канавы да откосы.
Пусть даже дьявольски силён
Мюрат,  догадывался  он,
победа под вопросом.
Теперь дорога на восток
с естественной защитой.
Теперь противник точно мог
отбить любой его наскок
и, как вода сквозь сито,               
уйти в леса ко всем чертям,
не дав другого шанса               
его расстроенным парням
расколошматить в мелкий хлам
«кретинов» и «упрямцев»               

А как расценит Бонапарт
беспомощность Монбрена?*
Нансути тоже виноват.
А он… лихой король Мюрат,
он покоритель Вены,
пожар, разрушивший Ваграм,
кумир Прейсиш – Эйлау,
начальник тридцати полкам… ?
Сегодня он бессилен сам
поверить в эту славу.
Его красавцев кирасир
«кладут как зайцев в поле».

-   У них прекрасный командир.

-   Они не уступают, сир!

-   Не понимают что ли?
    Мы так и так сотрём их в пыль!

-   Их дикие бояре,
    их фанатичные попы,
    они по варварски глупы…

-   Да. Но они в ударе.
    Вы посмотрите, что творят…
   
Аллея засверкала.
Хлестнули залпы. Пять подряд.
Пошёл гулять свинцовый град,
и многим перепало.
На луговину выполз дым
прибойной грязной пеной.
Аллея спряталась за ним.

-   Противник мало уязвим
    и необыкновенно
    живуч.

-   Вы слышали, Ледрю?
    Там очередь за вами
    Я этих русских вам дарю.
    И раз пятнадцать повторю:
    «Держите их зубами».
    Ледрю, не подведи меня.
    Дай шассеров по    больше.               
    Огня, огня! Ещё огня!               
    Месье, мы прожили пол дня,               
    А жить не стало проще!...

В полях рябит от киверов,
слепит от этишкетов               
и ярких штуцерных хлопков.
Команды юрких фланкеров
ведут свою вендетту.
Широкой россыпью во ржи.
Всё ближе. Всё наглее.
Их цель – не дать спокойно жить
и сколь возможно уязвить
укрывшихся в аллее.

Из – за деревьев, сквозь дымы
им бойко отвечают.
Картину бранной кутерьмы
обрывки сизой бахромы
торжественно венчают.
Надсадный гвалт и чад, и пыль,
И пули,… пули,… пули.
И грохот на десятки миль.
(И только в небе полный штиль.)
Как задымлённый улей,
как смерч беснуется война,
разя и сокрушая
всё «от поверхности до дна».
Забилась в норы тишина,
притихла чуть живая.
И только в небе высоко
невидимые птицы,
простор, порядок и покой
и нет причины никакой
кричать и суетиться…

      *      *      *

Колодцем, малым хуторком
закончилась аллея.
За бугорком, за ручейком
не близко и не далеко
уже леса чернеют.
И только там «упрямцев» ждёт               
в дороге передышка.
Да, только там… Но наперёд
извольте драться. Повезёт
не многим и не слишком.
Вот только поле перейти.
Немыслимая малость,
«Ему» ведь тоже по пути.

-   А пушки на руках нести!?...               
               
Лошадок не осталось.
Артиллерийских лошадей
«нароком  выбивают.
Ты хуч лошадок пожалей,               
хранцуз, завзятый лиходей.
Ишь,  бес тебя бодает!»
               
Противник  жару поддаёт.
Растёт число убитых.
И раненным потерям счёт.               
И лекарей недостаёт.
И солнышко сердито.

-   Орудия без тяги  -  хлам.

-   А вы не докучайте.
    Обозных лошадей не дам.
    Французских много по кустам.
    Ловите… Запрягайте.

И отловили, запрягли.
Холёные скотинки…

Нахмурилось лицо земли,
морщины серые легли.
Уж солнца половинка
едва за облаком видна.
И ветер оглашенный.
И ливня мутная стена.
И панорама не видна
нисколько. Совершенно.

-   Патроны прячь под кивера!
    Замки держи сухими!

-  От, не заладилось с утра.
    То дощ. То адова жара.
    То «Он» на пару с ними…

Дождь поплескался, пошумел
и выдохся внезапно.
Пейзаж умылся, просветлел,
а дню наметился предел
не сразу. Поэтапно.
Терпимей стало припекать,
и вытянулись тени.
Погода -  мир да благодать.
Ну как прикажешь помирать,
когда почти весенней,
домашней свежести полны
знакомые картины?               
С какой ни глянешь стороны,               
истрачен краешек войны,
нет даже половины.

Пальба угасла под дождём               
и не возобновлялась.
Куда ни глянь, поля кругом
надёжно заняты врагом.
Чугунная усталость
висит цепями на ногах,
гнетёт, ломает спину.
Тяжёлый, мерный, грузный шаг.
Терпенье сжатое в кулак.
Зубовный скрип при слове «враг».
А страха нет помину.
В телегах раненых битком.
С побитыми в обозе
каналье в лапы прямиком?
Да «Он» проглотит целиком,
закусит егерским полком
и как зовут не спросит.

Каре выходит на простор,
выравнивает фасы.
Противник на руку не скор,
молчит до некоторых пор,
не атакует сразу.               

-   Он, господа, выводит нас
    на «чистую поляну».
    Ему просторы в самый раз
    и для манёвра есть запас…
    Угадывать не стану,
    что приготовили для нас
    стратеги «boil vivant - ы».
    Уверен, именно сейчас
    Господь не выдаст…
    В добрый час!
    И не считайте раны.
    Их будет много, господа.
    Превыше всякой меры.
    Но это мизер, ерунда.
    В одном уверен,
    никогда
    не испытаем мы стыда,
    не потеряем веры.
    Ступайте, господа в полки.
    Ступайте к вашим людям.
    Поля в России широки,
    а в них не робкие сурки
    а наши чудо – мужички…
    Недрогнем,живы будем.               
               
Не видно и не слышно птах.
Куда запропастились?
Быть может где – то в облаках?
В кустах, в берёзовых ветвях               
определённо были.
Тревожней стала пустота,
свинцовей ожиданье
и тяжесть общего креста.
Оно утихло неспроста,
порханье с щебетаньем.

-   Никитин. Пушки и людей
    держи за лобным фасом.
    Мне видится, всего верней,
    «Ему» трофеи пожирней
    потребны для показа
    и оправданья перед «Ним»,
    кто следом поспешает.
    Смоленск ему не отдадим.
    Резов пострел, неутомим,
    Да мы ему мешаем.

Тележный поезд занял центр.
Подводы, фуры, парки…

-   Сегодня всякий офицер
    даёт отважности пример
    Оркестр!
    Будет жарко.
    Музыка воинам нужна.
    Они желают мести.
    Играйте так, чтоб до темна
    на сотни вёрст была видна
    дорога русской чести.

Зажёг начищенную медь
пологий луч вечерний.
Сороки принялись галдеть:
«Кому – то предстоит одеть
венок из жёстких терний».
Ещё не кончен крестный путь
для многих, очень многих.
О том, что было позабудь,
дойти и выжить, вот в чём суть,
но не свернув с дороги.
Пока в товарищах ты свой,
а командир «не промах»,
за барабаном и трубой
иди вперёд,… Господь с тобой.
За ним верней чем дома.               

Задорный гренадёрский марш                24
упругими басами
вбивает музыку в пейзаж,
вступают трубы. Антураж …               
(ну посудите сами)
… каре из четырех полков
с медлительным обозом.
А впереди не счесть врагов.
Так «отдубасят, будь здоров».
Шипы, отнюдь не розы.

За редкой цепью фланкеров,
порядок соблюдая,
идут. Не слышно голосов.
Шагают молча, лишних слов
на ветер не бросая.
Не слышно топота, земля
что мамкина перина.
Шагают не потехи для.
Поля, поля ещё поля,
отрадная картина.
Травой колышутся штыки
над смурыми полками.
«Бодылья», зрелые ростки,
пшеницы спелой колоски;
всё нынче под ногами.
Расстёгнуты воротники.
Блестят от пота лица.
Блестят глаза. Блестят штыки.
И в том, что это не «сурки»,
не трудно убедиться.


          *      *      *

-   Колоннам «Стой!»
    Стрелков вернуть.
    По фасам бить «тревогу»…

Ну вот и всё. Окончен путь.
И пыль, и гром, и топот. Жуть!
«Он» заступил дорогу.
Земля колеблется, гудит
на все четыре фронта.
Противник дьявольски сердит.
И впереди, и позади
невиданное что – то.

-   (Они обрежут нам углы…)
    Телеги ближе к фасам!
В огонь резервы! Жаль, малы,               
    но стойки, праведны и злы
и только ждали   часа.               

Хлестнул огонь. Смешалась пыль
с горячим, сизым дымом…               
Какой рассказ, какая быль,
какой художественный стиль
создаст непогрешимо
картину оргии огня
в клубящемся тумане,
где луч вечерний полинял,
и призрак гибели пленял
и душу и сознанье.
Где кровь окрашивала сталь
и ярко и обильно.
Где плоть непрочна как хрусталь,
и тень небесного перста
с прохладою могильной
уже коснулась удальцов
не робкого десятка.
Не страшно…
И в конце концов
позорней «потерять лицо»,
позорней «смазать пятки».

Ружейный треск не умолкал
в нервической горячке.
Подвижный «форт» не уставал
и раз за разом рассыпал
горячим бисером металл.
Но,  распалившись в скачке,
неисчислимая орда
ударила во фланги.
И с фронта грянула беда.
И не укрыться никуда.
Как ошалевшие стада
гремучие фаланги
вонзились в гренадёрский строй
«полтавцев» и «симбирцев».
И вспыхнул беспощадный бой.
(Всё, что случится под рукой,
в таком бою годится.)

Ружьё, привычное к рукам,
не потерявшим хватки
«не спустит» сабельным клинкам
пренебреженья к мужикам.
«Свиданок» будет кратким.
Ружьё в ухватистых руках
- дубина или пика.
Уклон. Отскок. Короткий взмах.
Удар. Рывок. Трезвон в ушах.               
Круженье пыли. Едкий прах.
Пока что жив.               
Гляди ка,
«как даве страдною порой»
отточенныевилы                в руках, что дружат с головой,
равно вершат и труд, и бой,
штыки артели войсковой
работают «в три силы».
Работают без суеты
свирепо, молча, страшно.
Кривятся в напряженьи рты
А до спасенья две версты.
И с непомерной высоты,
как с вавилонской башни,
они глядят глазами птиц,
почившие когда – то.
Глядят из облачных светлиц
(Гутштадт, Пултуск, Аустерлиц…)
российские ребята…

Пыхтенье. Хрип. И хруст, и звон.
Ни возгласа…, ни стона.
Француз расстроен и взбешён,
как ни пыхти, не в силах он
разрушить яростный заслон
каре непобеждённых.

-   Фронтальный правый угол сбит!
    Подмоги просит левый…

Изрядно на «Мусью» сердит,
резервный батальон спешит
и «принимает дело».

Ледрю и неуёмный Ней*
за арьергардным фасом,
рассеяв цепи егерей,
наглей, напористей, быстрей
наращивают массы
ударно – ломовых колонн,
«на пятки наступая».
Горяч, отважен и смышдён
неуязвимый «Rouge Garcon».
Держись, двадцать седьмая!

-   Пардон, месье. L’amoor toujours
    у нас с тобой не будет.
    Телеги сводим в вагенбург,
    углы из самых прочных фур.
    и пусть господь рассудит.
    Ударим, братцы  напролом!               
    Потрудимся штыками.
    Пусть даже девять жизней в нём,               
    и мы костей не соберём,
    Христос и правда с нами.               

«Карея» сократила фронт,
Дожалась, уплотнилась
И молча тронулась вперёд.
Последний гибельный поход.
Расход последней силы.
Умучен, выдохся народ,
с погибелью играя
Дойдёт?  А ну как не дойдёт?
А тени тянутся вперёд
«карею» обгоняя.

Бывает всяческая блажь
В последние минуты.

-   Товарищ, табачком уважь.

    Бьют барабаны скорый марш
    Подвижному редуту.
    Пуская кренделями дым
    Из трубок – носогреек,
    идут.

-   Дотопаем к своим?...
 
-   А ён?...

-   Да пёс, ребята, с ним.

-   Полягем?

-   Одолеем.


                *      *      *