Черновик. 2009. Спокойно говорить о страшном

Я.

«Вот я весь перед вами, исполненный  здравого смысла.
Знающий жизнь и всё то, что живые
могут о смерти узнать…..»

Гийом Аполлинер.

Я, брошенный
во чрево времени.
Забытый матерью
очень многих.
Сменивший две
империи
бывших
когда-то одним целым.
Оставленный двумя женщинами
без которых могу жить дальше
и жил, но теперь.
Я влюбленный в искусство,
в его милость ко мне,
но не умеющий зарабатывать деньги
и расположение других к себе людей.
Не знающий о власти
ничего и всё.
Я думаю о вас
как небеса о мёртвых
и медленно умираемых
в больницах и домах.
Я рассуждаю о вас
как камни на вершинах гор
о высоте и о пении птиц.
Я, знающий о ничтожестве
так много, что перестал
ненавидеть и терпеть.
Я не просил у эпохи варваров.
Не по моей просьбе пришли
и не по вашей.
Ты уже знаешь,
ты это прекрасно понял,
что можно других прировнять к собакам
и перерезать горло;
и плевать на чистые белоснежные листы,
плевать на слёзы.
Когда детей на улицах будут насиловать,
а мужчинам заткнут глотки –
нечем будет кричать
даже насильно отдавшись
крику.
 
Я, голову склонивший
и я отрубивший голову.
Я, бывающий одиноким в толпе.
Я – толпа, пребывающая в одиночестве.
Я – противоречие без решения.
Я – нерешимое разделившиеся время.
Я – часы на разрушенной стене.
Я – полоска крови на белеющем зеркале.
Я – рука любовника на любимой спине.

Я тварь, я кровь, я сверкающий
нож в руках убийцы.


Между тем я спокойствие,
тишина перед бурей.
Я – волна, синевой укрывшей небо
в глубине зрачка немеркнущего света.

11.05.09.

Отчаяние

Я согревал руки
от случайно вспыхнувших сердец,
которые вблизи были похожи
на расширенные красные зрачки.
Я отводил взгляд и смотрел вниз,
а там оживала черная река.
Так похожая на временной капкан,
на временной крик.

Я оказался взаперти дня и ночи
Было недостаточно строк, а возможно,
что просто причин
здесь навсегда оставаться.

Каменный мост
соединил эхо с криком,
а бездна молчала.
Я слышал вечность
и проходил в тень.
Моё исчезновение в конце недели
для города
было незаметным.

( Он дышал растекшимися чернилами на столе.
Выглядывая   в окно, хотел прыгнуть, но не упасть.
Рисунком остаться на холодном окне.
В пении времени разлиться.

Голос его не жесток и не сладок
Он не наполнен шумом и нет в нём звука
От бесцветности,  безысходности всё равно остаток
Остальное не чувствует ухо.)

2009 г.

Один день. Спокойно говорить о страшном

« Вот в этот холод ты упала, словно в постель,
помнишь, мы слушали музыку и ты
превратилась в черную рыбу, а потом
кричала мне о любви, но я не слышал, ты была немой,
а я, а я был камнем,
почему нет смысла в белых, разорванных платьях?
когда мать осознала, почувствовала, ощутила
свой грех она пошла на кладбище, и
откопала труп своей недавно родившейся девочки, на глазах
у ребенка виднелись синие разводы, а зрачки
потускнели, живот был распорот в виде улыбки,
это рассмешило Бога, потому что
малышка ожила в могиле и
почти объела себя
свою одежду, кости, мясо,
но до этого она играла
с теми игрушками,
которые ей оставили
живые
люди,
дверь закрылась и полная
ожиревшая женщина с серыми как гной
глазами в желтом тонком плаще
перевалилась через перила с разбитым носом, её
невозможно было поднять, она раздавила беременную
кошку, мирно дремавшую на холодных плитах
черно-белого подъезда, пахло краской,
кислотой и засушенной ртутью во рту
молодого старика, кости которого медленно
гнили на скрипучих пружинах, каждую
среду он стучал в шестую дверь и просил
газету и молоко, он его мешал с алкоголем и
пил, глотал, оставлял на языке,
а потом открыв окно
и протяжно как птицы, как ветер
кричал,
сухожилия на его лице и на груди напоминали маленьких
и ядовитых
змей, которые кормили себя ядом, из мертвой кошки
вылезло пять котят, они превратились в жирных
мух и медленно начали переваривать пухлую полную толстую женщину,
в это время кричавшую что-то о её убитых,
мертвых мужчинах
и об увиденных снах в этом
году, возможно, что сны и
были её болью,
человек стоял на кухне и готовил свою голову, рука ловко орудовала кухонным острым
ножом, на лезвие стояла пометка франца
кафки, франц стоял в углу с лысой
крысой и смеялся словно это был
его последний день, маленькая, сгорбленная старуха
поджав свой железный и мешковатый
живот, опустила больные ноги в таз с красной вязкой
водой, вырезала себе глаза, в образовавшиеся
дыры набила пух и сломанные спички, подожгла и
стала ждать возвращение самого настоящего человека,
который сегодня
решил ужинать в ресторане на улице рыбной, ранее он утолял свой голод одним
стаканом молока и черным куском меди, человек
сказа « я слово»,
« именно сегодня в моей жизни появился смысл» думал
официант в красной рубашке и в черных
туфлях, когда человек в сером пиджаке и в коричневых
тараканьих ботинках назвал его
« вполне талантливым и многообещающим молодым человеком, падающим самые смелые надежды»,
«ночь просплю в кресле, с него видны звезды и не так
стыдно старых рук» думал самый настоящий человек,
доставая из под кожи холодных скользких рыб».

Январь, 2009.

Ближе

Словами, задвинув кулисы смерти,
я выворачиваю бумагу в дугу.
Отскочив от общей круговерти
дней, принявших мучительную борьбу

на себя. Время шьёт ниткой
и плачет. В человеке остаётся то,
что будет потом за подкладкой
вещей, делая сальто

в другие времена. Никому никогда
не видятся сказки. Кто из железа
латает мечту? Громко смеётся судьба,
перестав быть полезной

тому, кто её начал. Продолжаются сны.
Делается жарко, но помимо
жара, душно от чувства вины,
что с годами не будет лучше, не будешь лучше и мимо

проходишь меж теми, кто посмотрел бы на тебя
и не опустил взгляда, прильнув
к одиночеству ближе, выводя
пером, стихом, порывом, обернув

череп  в прохладу. Я буду с тобой.
Не проси об обратном.
Взгляни на тех, кто стоял за нашей спиной
так далеко. Теперь они рядом.

10.05.09.

Единственная картина. О поэзии

Ночь с порезанным горлом. Мой герой
мертв, был убит выстрелом
тоски среди строк распустивших рой
чудовищных смыслов, быстрым

росчерком поверх лиц проводится
Слово (а это зрачок языка).

Слова не имеют смысла. Есть только
общая картина, её возможно представить
выразив большее в малом, сколько
же потратится красок, чернил, мазков, дабы убить

мгновение открываемого? Поэзия – чернильница времени. Макни
и душно. И скоро холод, а потом жар.
Неизлечимая болезнь. Больно? Боль? Встряхни
с себя груз беспричинности, вывернув дар

наизнанку. Это первый портрет.
Образность достигается путём  смерти ощущений.
Тогда очевиден ответ –
Это есть, это было, это будет, но в пути превращений

слова меняют оттенки, взорвавшись
над головой дня – это нестерпимо
писать от смысла и слов оторвавшись.
Отказаться. Плюнуть и пройти мимо.

13.05.09.

Глаза бабочки

А. В.

За то, что называл ангелом.

Не человек – скульптура. Улыбка – форма красоты.
Ладони сомкнуты, глаза глядят
за грань, черты
твоего лица  спешат

слиться в безбрежность неба. Утро. Пробуждение.
И  по телу разливаются солнечные капли…  Делая
линии длиннее. Глазки бабочки. Случайное движение
и от прикосновения сны становятся белей.

Дни смеются, и прыгаю с крыши
на облако. В эти мгновения я вспоминаю твою комнату
и тебя в ней, и твою усталость. Слышишь?
Её не стало. Вернее, я помню только твой взгляд и сотканную

 из слов тишину.

В глазах твоих не было усмешки, ни лицемерия,
а только блеск глаз. Быстрая, резкая вспышка
огня! Всё уходит, всё гибнет от ненужного (почти чужого!) сомнения.
Превращая жизнь не в страсть, а в ошибку!

Во всём ошибаются только тени,
а ангелы, ангелы покрываются пылью –
не сумев отгородиться от мира людей,
он не жесток, а жалок и стороной тыльной

ладони я рвусь к тебе. Словно
ты – это тепло, спасение рук от
льда быта, кошмарный, но удивительный сон
затягивающий вселенную в рот

забвения. И мне становится страшно.
Кроме одиночества – безразличие
навсегда потухших глаз и уже не опасно
идти к цели одному. Двуличие

одной единственной маски. Это я. Это зеркало.
Это даже не слово, а намёк на вечность.
На то, что бы исчезнуть. Перестать быть.
(Небеса одеваются в нежность).

До сих пор дожди рвут тонкую ткань
небесной простыни. Между строк
оживают птицы, и ты стань
ими. Иначе, какой в них прок?

И нет тебя – ты образ.
Будь здесь. Будь в стихотворении,
как самая удачная строка, земной прообраз
исчезающих быстро мгновений.

Это  и есть красота! Пожалуйста, останься!
Ты та, в которой я не вижу крика.
Единица всех лиц живых, без ответов, без тела.
Без земных переживаний и лики

твои – это случайные всполохи света,
в которых купается голая Луна
и ничего не видит, кроме осторожного следа,
его оставила ты сама

и не заметила. Под твоим окном
гуляют бессмертные люди, я знаю,
в них не веришь ты, но единственным ключом
звенит время и пропадаю

я, тот, что держит эти двери.

2009 г.


Ладонь

Холод отходит от окон,
как человек от беспокойной мысли.
Смертельная нежность оголяет око
новой жизни, в которой нет смысла.

09.

Детство

Детство. Розовые щёки от слёз.
Закрытая дверь, а за ней пустота,
если раскроешь окно, то дождь
покрывает печалью всё то, о чём рассказала Луна.

Звёздный путь – путь откровений
сквозь потолок и дальше под
одеяло. В эти мгновения
от боли кривится рот

и дрожат руки.Сердце вспыхивает
внезапно как спичка в темном
подъезде. Прохожий случайно вздрагивает
от смеха собственной тени в тусклом

белесом свете. Тело похоже на каплю
и чем ниже, тем холоднее.
Подступая к очередному пределу.
Кожа на Солнце делается темнее.

Соседи оставляют в комнате шаги
и звуки. Пахнет дымом растопленных бань.
Это вечер. И нагим
кажется теплый свет. Занимается заря. Месяц
страдает от ран

от прикосновений проживаемых дней. Горят
глаза тощих собак среди кирпичных стен.
Я шевелю в темноте рукой, часы на обоях всё более спешат,
как будто не кончился старый день,

а новый проснется в другом веке.
Но пока  я ощущаю себя здесь.
Образом, отраженным в зеркальном свете
и думается, что всё осталось на месте

и та же пыль. И запах
маминых рук, её теплый волос
тающий среди темных пятен
прошлого.  И раздается твой голос.

Сейчас он похож не пение, на вздох
умирающего человека, которого ты
родила. Резкий, мятежный всполох
света. Нарушающий твои черты

во мне останутся следами. Любое
лето – это запах новой жизни, улыбка, речка
ушедшая теперь в другое
время. И моя речь

с каждым годом становится слышнее. Ты
вложила в меня голос, песню.
Её мотив. В  какой-то момент мы
были вместе

и говорили об одном. Я рисовал
небо кляксой, а в петли
впускал ночных людей. Я оставлял
разорванные перья, которые уносимы ветром,

но не хранимы тобой.

(Сейчас обо всём говорят страницы.
Стало скучно жить. Те же песни,
те же цены, люди, небо, не нули, а уже единицы
отсчитывают жизнь в ожидании смерти.)

2009г.