Черновик

Андрей Сметанкин


Я ПОМНЮ ЧУДНОЕ МГНОВЕНЬЕ,
ИЛИ АЛЕКСАНДР ПУШКИН

                Посвящается Картошкиной Э.Н.



СЕМЬ ПРИТЧ ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ


Как говорят мудрые и терпеливые люди:

Если хочешь кого-то обидеть, то посчитай до ста, если хочешь кого-то ударить, посчитай  до тысячи, если хочешь кому-то сделать больно,  посчитай до миллиона.

И ещё говорят мудрые и терпеливые люди:

Один путник в сердце тяжёлого изнурительного пути нашёл редкий светлый источник чистой питьевой воды. Человек наклонился, вдоволь утолил свою жажду и затем углубил дно, укрепил и украсил камнями берега, очистил воды от грязи и сора. А после с лёгкой душой продолжил свой путь, благодаря небо и родник за усладу и отдохновение.

Время спустя, другой путник устало опустился на колени перед родником и также утолил свою жажду. Только он побросал в воду все прибрежные камни, замутил воду,  плюнул в источник и пошёл по свету и известием о том, какая гадкая и горькая здесь вода, что и отравиться можно, и многие люди верили ему, сами не видя этого родника, не испив его малой капли...

И ещё говорят мудрые и терпеливые люди:

Один зрелый человек разворошил муравейник и стал глумиться над беззащитными муравьями. К нему подошёл старик и спросил:
- Уважаемый, что ты делаешь? В чём пред тобой провинились несчастные муравьи?

- Они съели мой хлеб,  - ответил сердито человек, - который я заработал за три дня.

- Хорошо, - сказал на это старик, - я тоже заработал хлеб, но за месяц, и он от этого не стал хуже твоего, уважаемый. Я готов отдать его тебе и выкупить муравьёв за одну золотую монету – моё единственное богатство, не считая чести и достоинства, здоровья и жизни?!

- Конечно! – охотно согласился человек. – Старик, я благосклонно принимаю твои дары и благородно прощаю муравьёв!

Человек взял хлеб и деньги от старика и ушёл, посмеиваясь над последним, принимая его за блаженного, будто сам ничего дурного не совершил. Эка невидаль, подумаешь, обидел там каких-то муравьёв?! Старик же сразу принялся восстанавливать муравейник, ухаживать за ним, муравейник возродился и стал лучше прежнего. Сам старик каждый день приходил к муравейнику и делился с муравьями своим хлебом и своим сахаром, не ожидая никакой  благодарности от этих мелких божьих тварей, и общался с ними, как с родными людьми.

А когда старик умер, то был похоронен  по законам его веры. И когда тело старика предали земле, то вскоре со всех нор и щелей полезли муравьи, и каждый из них нёс по золотой монете. Муравьи спешили к могиле старика и обкладывали золотом надгробный холмик последнего и вечного пристанища старого человека. И золота получилось столько, что вырос целый золотой холм.   

И ещё говорят мудрые и терпеливые люди:

В один тёмный сарай привели слона и оставили там. После пригласили трёх мудрецов, которые никогда не видели слона и не знали, кто это или что это? Мудрецов также привели в тёмный сарай и там оставили их на некоторое время: одного - у хобота, другого – у бивня, третьего – у хвоста. Когда же мудрецов вывели на свет и спросили, что такое слон, то первый ответил, что это – труба, второй – рог, третий – верёвка.

И ещё говорят мудрые и терпеливые люди:

В джунглях жили три мудрые обезьяны, и их мудрость была известна так далеко, что к ним за помощью и советом приходили не только животные  дикого леса, но и люди, живущие  в джунглях и далеко за их пределами. И каждая просьба,  каждый вопрос не оставалась без внимания, не оставался без ответа.

Однажды утром к ним пришёл ребёнок пяти лет и наивно спросил у трёх мудрых обезьян, почему светит солнце. Долго думали обезьяны. Уже солнце скатилось с зенита и поспешало к югу, а ответ так и не был найден.

Тогда одна из обезьян закрыла себе глаза, как бы давая понять, я всё слышу, но ничего не вижу и потому ничего верного сказать не могу. Другая обезьяна закрыла себе уши, как бы давая понять, я всё вижу, но не слышу вопроса, и потому ничего верного сказать не могу. Третья обезьяна, посмотрев на своих соседок, испуганно закрыла себе рот, как бы давая понять, я всё вижу и слышу, но, увы, вообще ничего верного сказать не могу.

Подождал-подождал ребёнок, искренно надеясь, что три мудрые обезьяны всё-таки найдут верный ответ и порадуют его своей мудростью, но не дождался. Только ближе к закату он оставил трёх мудрецов, вышел из джунглей и оказался средь океана, куда каждый вечер опускалось солнце, чтобы утром взойти и порадовать теплом окружающий мир.

- Солнце светит потому, что оно любит, - сказал ребёнок, вскинул руки, взмахнул ими, как двумя крылами, и маленьким лучиком вернулся к затихающему огненному диску, и скоро всё погрузилось во мрак.

И ещё говорят мудрые и терпеливые люди:

Один человек имел многозначные счета в многочисленных банках мира, непомерное число квартир и автомобилей, почти божественные уважение и авторитет, благодаря своим деньгам. Но когда ему преподнесли обычный живой цветок – простую белую ромашку, то богач оказался беспомощным и бессильным перед ним.

Цветок надо было согреть своим дыханием, теплом своей души и передать в доверчивые чистые руки искреннего ребёнка. Но цветок и руки ребёнка покрылись изморозью и едва не разбились от шороха уходящих мгновений.

Другой человек ничего не имел за душой, кроме неба над головой да земли под ногами, и, тем не менее, считал себя самой счастливой персоной на свете. И ему тоже преподнесли простую белую ромашку. Человек дохнул на цветок, и тот ожил, посвежел и, более того, дал ростки, и вскоре в руках бедняка раскрылся и нежно зашумел целый букет нетающего живого снега.

Когда же он передал букет в руки ребёнка, то всех ослепил внезапный яркий свет, и когда людям вернулось зрение, то вместо единственного ребёнка они увидели множество сверстников, искренних мальчиков и девочек, которые в доверчивых чис-тых руках держали по ромашке.

И ещё говорят мудрые и терпеливые люди:

В одном городе жил поэт. По ночам он писал стихи, а с утра ходил по улицам города и читал горожанам свои поэтические строки. Только горожане были заняты своими делами и ничего не видели дальше личных или  семейных проблем, чем и ог-раничивались их интересы и окружающий мир.

Поэт щедро делился с горожанами теплом своей души, своей любовью к людям и окружающему миру, ничего не требуя взамен. Он желал одного, чтобы люди его выслушали. Только люди, обложенные красными флажками сиюминутных дел и загнанные в капканы суеты, не понимали его и не замечали. И потому они гнали его от себя, как надоедливую муху, от которой надо избавиться.  Люди издевались над поэтом – в лучшем случае, равнодушно проходили мимо его творчества, а в худшем случае – били его словами и руками, искренно считая, что поэт ниже их достоинства.

Тогда поэт уходил из города в горы, где читал свои стихи, обращаясь к лесу, небу и солнцу. И когда он читал свои стихи, то на голос его речи выходили из леса и слетались со всей округи все звери и птицы. Заслышав первые строки, прекращались буря и камнепад, уходили тучи, и спадала жара.  Силой своего поэтического слова поэт передвигал камни и скалы и пробивал дорогу для нового источника воды.

Но проходило время, стихи приходили к концу, день клонился к закату, и поэт к вечеру  возвращался в город, чтобы поутру снова выйти к горожанам и читать им свои стихи. Он продолжал дарить  свою душу, её тепло и мудрость, её свет и любовь, которые были никому не нужны в этом городе...

Такие мысли были навеяны мне вместо предисловия. Пусть читатель сам размышляет над этой головоломкой и расставляет правильные и нужные акценты.


Андрей Сметанкин,
Душанбе, Таджикистан,
24.09. 2015.



СТИХИ
О ЖИЗНИ И СУДЬБЕ,
О СОБЫТИЯХ И ТВОРЧЕСТВЕ
АЛЕКСАНДРА ПУШКИНА,
ИЛИ РЯДОМ С НИМ


ПУШКИН В ДЕТСТВЕ

1.


«Живали Пушкины в Москве,
И жили весело, как луч,
Душой открыты, словно дверь,
Что там всегда гостей полно,
И нет покоя каждый день.
Одна старуха там царит
С тем грозным словом Ганнибал –
Собой умна, всегда в делах
И рассудительна она –
Я приезжала к ним домой
И привозила дочерей
(Детей учили танцевать).
 Был у старухи старший внук
И назывался Александр.
Нескладный увалень, дикарь,
Курчавый отрок лет восьми
И смуглолицый, как арап.
Хоть неприятен был лицом,
Но покоряла живость глаз,
Как искры сыпались вокруг.
Вот мы приедем, он сидит
Вдали гостей один в углу
В просторном зале при свечах –
Обставлен стульями кругом
(Видать, чего-то натворил,
За что ему предъявлен штраф).
Порой с другими в пляс пойдёт,
Но коль неловок он собой,
То посмеются невзначай
Из отдыхающих гостей,
И мальчик танец оборвёт.
Весь покраснеет, словно рак,
В свой угол горестно уйдёт
И целый вечер просидит
На стуле, словно на коне.
Оттуда мальчика не снять,
И не идёт к нему никто –
Задели, видно, юный ум,
И ест обида детский дух.
Так внук, обиду затаив,
Как перст, сидит на стуле том,
И никому его не жаль,
И до мальчишки дела нет,
Когда вокруг веселье, смех,
Стекло бокалов, блеск очей,
Шуршанье платьев и духи,
Сорочки, фалды и усы.
Всё происходит в стороне,
И целый вечер злобный внук
Сидит в загоне, словно лев,
И пожирает всех гостей
Глазами чёрными, как угль...»

07/01/ 2014

2.

«Грызя гусиное перо,
Насупив брови в тишине,
Надувши губы калачом,
Сидел в излюбленном углу
И сочинял живой глагол,
И жар очей метал вокруг.
Затем написанное взяв,
От нетерпения сгорал,
Терзал листок в своих руках,
Черкал исступленно пером
И подгонял строку к строке.
Стремясь добиться верных слов,
В своём уме их измышлял,
В себе настойчиво шептал,
Как будто пробуя на вкус
И проверяя их на слух,
И на листок переносил...»

07/01/ 2014


ПУШКИН В ПЕТЕРБУРГЕ, 1827  г.


Вторично после ссылки
Приехав в Петербург,
Поэт, открытый музам,
Прожил в столице год.

Пришла пора расцвета
И творческих высот,
И слава поспешила,
Не мешкая ни дня.

Но не было покоя,
Как не было всегда,
И счастье миновало
Его в который раз.

Так верный почитатель
Путята отмечал,
Что грустное волненье
Терзало светлый ум.

Что дух его неровен
И чем-то утомлён -
Куда-то порываясь,
Задумчив был поэт.

Что можно убедиться,
Опека так гнетёт,
Как будто император
Всю душу растоптал...

Путята вспоминает
В подробных дневниках,
Что был на светский вечер
С поэтом приглашён.

Гуляя как-то в доме,
На скудных островах,
Томился скукой Пушкин
Среди хмельной толпы.

Подвёл к окну соседа
И на виду Невы
Поэт при лунном свете
Прочёл свои стихи.

Читал он вдохновенно –
Без списка, наизусть,
И средь толпы гостящих
«Утопленник» звучал...

«Грядущему потомству, -
Потом писал Смирнов, -
Всё будет неизвестно,
Как мучился поэт –

От юности до гроба
Он был всегда стеснён,
Но это не убило
Возвышенный талант!»

Доверил Пушкин душу
Красавице одной,
Ругая бесприютность
И жалуясь на быт.

Тут Осипова пишет,
Что Пушкин утомлён -
Так светское безделье
Сознанье тяготит.

Он в мыслях беспорядок
Стремится изменить.
Собрался вот в деревню -
Чужим стал Петербург...

Но вскоре вышла замуж
Любимая сестра.
Что ж, Ольга повзрослела:
Пора ей строить жизнь.

В Казачьем переулке,
Что звался как Большой,
В дому своём отдельном
Совьёт она гнездо...

И верная подружка,
Арина, отошла,
А было ей немало –
Уж семьдесят годков...

Так жизнь текла незримо,
И злила суета,
Но смуглолицый гений
Возвысил русский слог!

13/12/ 2012  - 06-07/09/ 2015


Я ПОМНЮ ЧУДНОЕ МГНОВЕНЬЕ,
ИЛИ АЛЕКСАНДР ПУШКИН


И вот однажды, в летний вечер,
Когда стояла благодать,
Я приказал запрячь лошадку –
К себе  (в Тригорском) стали звать.

Давно я не был у знакомых,
Уже забылись вечера,
И не ласкала кровь мне душу,
Как будто умер я вчера.

Пора, пора, пора мне ехать –
Трястись под чарами луны,
Чтоб вновь услышать разговоры
О мрачном будущем страны.

В Тригорском вновь увидел Анну –
Она была в кругу друзей -
Была одна среди собранья
Душой прекрасней и мудрей.

Впервые встретил в Петербурге –
Был у Оленина в гостях.
И вот сегодня выпал случай
С улыбкой тихой на устах

Увидев Анну, я смутился
И поклонился резко ей,
Держа в руках большую книгу;
Поднялся шум среди гостей.

«Приехал Пушкин!» - зашумели
И все воззрились на меня.
Я к слугам тихо обратился,
Чтоб те прибавили огня.

Рукой огладив чёрный бархат,
Открыл же книгу и затих –
Открылись ножки и головки,
Что на полях венчали стих.

«Принёс я книгу для хозяйки, -
Проговорил: - И в этом суть!»
И тотчас гости обступили -
Поэму вынес я на суд.

Я встал привычно у камина,
Щадя внимание гостей,
«Цыгане» стал читать напевно –
Таких не знали новостей.

Восторг обуял всё собранье:
Сидели гости, присмирев, -
Слова текли струёй свободной,
Волнуя чувством каждый нерв.

И каждый видел пред собою
Цыган свободных, их закон
И жизнь, свободную, как песня, -
Ей не придумали загон.

Слова кружилась в вечном танце,
Алели каплей на ноже
И тихо к западу клонились,
Чтоб стать легендою уже.

Но вот мои уста сомкнулись,
Возникла в доме тишина,
И в тишине трещали свечи;
Мне поднесли бокал вина.

А после Анна нежно спела
Венецианскую же ночь,
Мой дух восстал над бренным миром,
Что с глаз долой  убрался б  прочь

Иль поцеловал бы ту певицу.
Ум восхитил талант слепца -
Себе картину всю представил
От первой ноты до конца,

Как ночь весенняя дышала
Той огневою красотой,
И тихо Брента протекала
Под серебристою луной.

(Когда писал письмо Плетнёву,
Просил Козлова поощрить
И сообщить, одна особа
Сумела сказку подарить!)

Растаял вечер, ночь вступила,
И гости чинно разошлись...
Она и я искали встречи –
Украсить счастьем нашу жизнь...

... Минули дни, мы повстречались –
Подруга общая свела;
Постриг я ровно бакенбарды:
Да увенчаются дела!

А после ужина – прогулка
В мою докучную тюрьму:
Встречай, постылая берлога,
Её же свет, мою же тьму!

Была чудесною погода,
Сверчки трещали под луной,
И аромат полей тревожил...
А в голове - туман густой...

Какая чудная обитель
Тот мир, в котором мы живём!
Вдвоём гуляли по аллеям,
Смеялись весело вдвоём.

Шутил я нынче без сарказма,
В речах не слышалось острот,
Душа и сердце ликовали:
Случился в мыслях поворот!

Был добродушным и любезным,
Чем гостью сильно удивил –
Я не назвал луну глупышкой,
Но красотою объявил,

Когда собою освещает
В ночи прекрасное лицо,
И ты совсем не замечаешь,
Как время катит колесом.

Тут Анне быстро подал руку
И что есть духу побежал –
И побежал я скоро, быстро,
Как будто стал годами мал;

Как будто дали позволенье
Мне прогуляться за труды -
За школу дней моих суровых
И за волнение груди.

Шесть лет нечаянной разлуки
Чредой прошли, как час один,
И наша встреча состоялась!
К чему душевный карантин?!

Душе настало пробужденье
От тягот мелочных обид –
Вернулось сердцу вдохновенье,
И дух во мраке не скорбит!

Забилось сердце в упоенье,
И для него воскресли вновь
Былые лица и картины,
И жизнь, и слёзы, и любовь!..

... Глубокой ночью я вернулся
В своё уснувшее село,
Поспешно взял перо, чернила –
Меня теченье увлекло.

Так увлекло теченьем чувства,
Что без помарок набросал:
«Я помню чудное мгновенье...» -
И мысли к сердцу привязал...

И вот настал день расставанья,
В Тригорском снова был обед –
Все провожали Анну в Ригу;
И вновь один средь стольких бед...

В июле вышел мой Онегин,
А девятнадцатого дня
Я подарил радушно книгу:
Глава лишь первая одна.

Нашла листок, как знак прощанья,
Средь неразрезанных страниц,
Что Анна Керн собралась спрятать.
Как спрячешь чайку средь синиц?

Смотрел на деву слишком долго,
А после выхватил листок,
И отдавать мне не хотелось  -
Здесь был конец и мой исток.

Смешалось всё в моём сознанье –
Печаль и радость: всё одно.
«Я помню чудное мгновенье...»
Минули дни, и где оно?

Холодный страх обуял душу –
Страшился Анну потерять:
Недолго мне писать осталось –
Злой рок уже готовит рать...

Меня насилу убедили
Вернуть чудесные стихи...
Я тихо просьбе улыбнулся –
Сегодня плакать не с руки.

Негоже плакать мне, мужчине, -
Давно на беды не пенял.
Ответь же, утренняя Дама,
Как мне стихи  сложить в пенал?!

«Тебя я больше не увижу...» -
Сказали оба без слезы,
Друг другу мы подали руки,
Погасли в небе две звезды...

... Хоть не мила мне прелесть ночи,
Я всё ж гуляю по ночам –
Гуляю там, где мы гуляли, -
Краса всё грезится очам.

А сердце плачет, сердце ноет,
И я твержу: ты здесь была!
И на столе ласкаю камень
(Споткнулась пятого числа...)

Я вижу ветвь гелиотропа,
Пишу под ним свои стихи,
Они слагаются дыханьем,
И, как дыхание, легки...

Болел я долго милым чувством
И по аллеям всё бродил,
Переживал и волновался,
И чувство светлое родил.

Семь длинных писем, семь посланий
Я на французском языке
Вдогонку девушке отправил
С печатью перстня на руке.

Я покорился, преклонился
Пред вдохновенной красотой –
Назвал, волнуясь, «чудотворной»
И красоту воспел строкой.

Мелькнуло скорое виденье –
Уж не увижу я его:
«Я помню чудное мгновенье...»
Оно дороже мне всего!

15/04 – 03/05/ 2012 – 08/09/ 2015


ОТВЕТНОЕ ПИСЬМО

Уехал Дельвиг, друг прекрасный,
Союзник шалостей лицейских,
Судья невежеству бесстрастный,
Гроза жандармов, полицейских.
И снова я остался с няней,
Где одиночества поэта,
По существу моих признаний,
Лишь в пустоте двора и света.
Да что мне свет? Там всё мне скучно –
Поговорить там не с кем толком,
А здесь метель взывает звучно,
Шагая властно по просёлкам...
Пришло письмо от Воронцовой,
И вот сижу я перед печью –
Не откажусь от встречи новой,
Хоть и побьют меня картечью.
Я помню всё: и берег моря,
И камень тот, где мы сидели,
И волны слушали, им вторя, -
Волнами сами быть хотели.
Что ныне пишет Провиденье?
О, как мне дорог почерк милый,
Знакомо перстня впечатленье
Сейчас душе моей унылой,
Коль надо сжечь письмо без гнева.
Сгорит в огне пусть без обиды –
Так Муза дней поёт мне слева,
А справа Пан ворчит побитый.
Елизавета попросила,
Как в прошлый раз, всё уничтожить.
Огонь, чудовищная сила,
Сумеет сжечь и приумножить
Мои печали и страданья
По здесь утраченной свободе.
Настало время увяданья?
Мне двадцать шесть! Тружусь я в поте
Для сердца горестной отчизны
И для народа, что бесправный.
Винить к чему меня в софизме,
Моя печаль, мой недруг равный?
Но надо сжечь сейчас до буквы
И не оставить даже точки –
В огне сгорят и «фетр» пухлый
И «зла» забавные крючочки.
Пока ж на краткое  мгновенье
Запечатлеть письмо желаю –
Великий шторм и дуновенье,
Я то дрожу, а то пылаю!
Вот сверху вниз рука бросает
Бумажный лист в огонь шумящий,
И лист в горниле зависает,
Где не сгорят надежды наши...
И вдруг со всех сторон объятый
Кольцом огня, он исчезает –
Огонь безумствует проклятый
И чувства нежные терзает.
Огонь безумствует всё пуще,
Ему всё мало этой жертвы –
Я слышу гнев его ревущий
И вижу тягостные жерла.
Я отхожу – мне рядом страшно,
А он следит за мной коварно.
Сейчас бы мне напиться важно
И переждать партикулярно?
Вот страх прошёл. Вернулась няня
И у печи закрыла дверцу –
Пришла, как солнце, без обмана,
И в тишине согрела сердце
Своей бесхитростной любовью,
Как было это в давнем детстве,
Когда дышалось свежей кровью
И был я с радостью в соседстве.
Она накрыла вскоре ужин,
А после спела о Салтане,
И понял я, что людям нужен,
И встал мой гений над звездами –
Объял собою всю планету,
Вошёл во все её пределы
И, уподобившись рассвету,
Во все концы направил стрелы
Великодушья и признанья
Всех человеческих явлений,
Своих надежд и упованья,
Что пробудится мир от лени,
И, сбросив наземь цепи рабства,
Освободившейся душой
Построит храм земного братства
И заживёт семьёй большой.
Окончен ужин, убирает
Слезу с лица моя Арина,
Затем - посуду и вздыхает –
Страдает, словно мать за сына.
Ах, няня, чистое сознанье,
Моей любви товарищ верный,
Оставь в ночи своё страданье –
Я пред тобой всегда примерный.
Ведь ты не царь, чтоб мне склоняться,
Но добрый бог моей судьбины –
Без дел не стану я слоняться,
Как деревенские детины.
Но оседлаю я Пегаса,
Приду к Парнасскому владыке,
И тот услышит рокот гласа -
Так зрелый слог звучит на стыке
Земных эпох и вдохновений,
Как справедливости радетель,
И шаг грядущих поколений,
Чему талант живой  свидетель.
Она ушла, моя старушка,
И я в ночи один остался.
Так выпьем, что ли? Где же кружка?!
Лишь смех совы в ночи раздался...
Вернулся мыслей к Воронцовой,
Бумагу взял, перо, чернила
И стал писать я образцовой
Своё послание ревниво.
Что ревновать? Что пользы в этом?
Я лишь ревную от печали,
Что и в конце служить поэтом
Так тяжело, как и в начале,
Когда свой первый слог свершаешь
Иль говоришь под солнцем слово, –
Одну любовь ты только знаешь
И ничего на сердце злого...
«Всё в жертву памяти я брошу –
И голос лиры вдохновенной,
Своих стихов былую ношу
И горечь плоти воспаленной,
И трепет ревности минувшей,
И мрак холодного изгнанья,
Меня надеждой обманувший,
Что обрету твоё признанье.
Ты, красота желанных мыслей
И мщенья бурное стремленье,
Даруй покой небесных высей
И поэтическое рвенье
И забери моё страданье,
И надели меня отрадой –
Прими печати воздаяний,
И это станет мне наградой.
Ты мне пиши, как можно чаще,
Не оставляй меня в унынье –
Другой любви не ведал слаще
И здесь не ведаю поныне.
Моей души лишь ты хранитель,
Тебе одной я доверяю –
Ты мой спаситель, избавитель
И верный путь к земному раю:
Душой стремлюсь, по жизни зная,
С тобой в разлуке я скучаю
И, на взаимность уповая,
Тобой живу, в мечтах – летаю!»
 
06-09/11/2011 - 09/09/2015
 

ЗИМНИЙ ДРУГ В МИХАЙЛОВСКОМ

Владимиру Копице


«Сегодня я поутру дома
И жду тебя, любезный мой.
Приди ко мне на рюмку рома,
Приди – тряхнём мы стариной», -
Писал поэт из южной ссылки
В письме кому-то из друзей –
Из головы, как из копилки,
Он брал картины прошлых дней.
И вот в Михайловской печали,
Вдали от света и балов
Поэта музы увенчали –
Подняли гений средь умов.
Без долгих мыслей добрый Пущин
Решил устроить свой визит -
В словах и мыслях не распущен,
И в нём надменность не сквозит!
Когда тот был проездом в Пскове,
Купил шампанского Клико
Аж три бутылки, вышел вскоре
И на санях пошёл легко.
Ворвался с маху он в ворота,
И чуть не выпал из саней
Противник царского оплота
И самый первый из друзей.
И, выйдя скоро без запашки,
Увидел друга на крыльце -
Тот босиком в одной рубашке
Стоял с улыбкой на лице.
Стоял с поднятыми руками
Среди растроганной зимы –
Не примирился он с врагами
Ни на лице, ни со спины.
И Пущин бросился навстречу,
Страшась же друга застудить.
Увидит ли ещё предтечу,
Кто может скипетр судить?
В заиндевевшей напрочь шубе,
В такой же шапке на боку,
Когда катился час на убыль,
Махнул к поэту на скаку
И быстро сгрёб его охапкой -
С собою в комнату увлёк
И любовался тихой сапкой.
В печи раздули уголёк,
Расцеловались, друг на друга
Воззрились, будто в первый раз, –
Не разлучит опалы вьюга,
Не замутит разлука глаз...
Арина вскоре прибежала,
Застав в объятиях двоих, -
Та мудрым сердцем понимала:
Поэту быть среди своих!
Она, как мать, обняла гостя,
А тот едва не задушил –
Сам, не считаясь за прохвоста,
Не знал добрей её души.
Друзья, отпив горячий кофе,
Уселись с трубками за стол,
Пошла беседа - в каждом слове
Для них открылся светлый дол.
Они смеялись, веселились,
Травили байку, анекдот –
Как дети малые, резвились:
Доволен этот был и тот.
Вот Пущин вдумчиво промолвил,
Что знает Пушкина народ
И благодарно приготовил
Своей любви заветный плод;
Что имя сделалось народным –
Поэта знают все вокруг;
Что скоро станет тот свободным
Среди друзей, объятий рук.
Пройдёт унылое изгнанье,
Вернётся Пушкин в Петербург –
К нему придут иные знанья
В кругу испытанных подруг.
Его подруги – это музы,
Где увенчав талант венцом,
Они продлят с поэтом узы,
Склонив главу пред мудрецом.
«Как ныне в Северной Пальмире?
И как лицейские друзья? –
Спросил поэт.  –  Как нынче в мире?
Теперь в Михайловском нельзя
Своё перо держать в пенале.
Четыре месяца прошло,
Как дух едва не распинали, -
Над добротой глумится зло.
Теперь я каждый день усердно
Тружусь и с музою в ладу
Справляю срок, служа ей верно;
Моя печаль горит в аду!»
Услышав речь сию, нахмурил
Нежданный гость высокий лоб.
Что скажет он, предвестник бури?
Не спрячешь истину в салоп?!
«Молчать не стану, друг любезный,
Без дел в столице не сидим,
И всяк из нас в делах полезный –
В союзе тайном состоим.
Устали мы, мой друг, от рабства –
Должна Россия встать с колен,
И ради истинного братства
Мы обрекли себя на плен,
Идя к единственной идее, -
Народу вскоре вольность дать,
Чтоб впредь не смели лиходеи
Народный дух в грязи топтать!»
Он замолчал, друзья вздохнули,
Поэта гость расцеловал,
Минуты крыльями взмахнули,
И дух борьбы к друзьям воззвал.
Возникла светлая надежда
На сердце каждого из них,
Пройдут года, сойдёт невежда -
Оставит трон, сгорит в огне.
В огне народного волненья,
Из пепла дней взойдёт страна,
Как плод гражданского боренья,
И люди вспомнят имена
Отдавших жизни за свободу,
Придя почтить геройский прах:
Не жили те царям в угоду,
И был борцам неведом страх.
Мгновеньям праздным потакая,
Обед уж скоро подошёл,
И пробка хлопнула, другая –
На сердце стало хорошо.
Друзья тотчас подняли тосты
За свет отчизны и Лицей -
Глаза открыты и не постны.
Подняли тосты за друзей -
Кого уж нет, и кто далече -
На рудниках и в кандалах.
И, наконец, без долгой речи,
Как зачинатели в делах,
За Революцию сказали
Последний тост мои друзья,
Блаженство духа испытали.
(Того понять сейчас нельзя!)
Бокалом няню угостили
И завершили свой обед –
Поговорить не упустили,
О чём гудит культурный свет.
«Гремит сегодня Грибоедов –
Прочти вот «Горе от ума»:
Здесь голова семи советов,
Рука умелая видна!» -
Промолвил Пущин и поэту
Отдал комедии листы,
А тот, свечой прибавив свету,
Листы духовной чистоты
На руки принял осторожно,
Страницы бегло просмотрел –
Светло же пишет, непреложно.
Как Грибоедов преуспел!
И Пушкин стал читать новинку,
Отметив сразу чистый слог
(Уж подложил тут тёзка свинку -
Явился здесь, как новый бог).
«Нельзя скрывать, стихи прекрасны,
И часть – в пословицу войдёт, -
Заметил Пушкин. – Автор ясный,
Но Петербург его не ждёт…»
Вот дверь тихонько отворилась,
И появился рыжий поп,
Натура Пушкина смутилась,
Склоняя рифму «рыжий лоб».
Как полицейский, так духовный
Предписан властью был надзор
За резкий ум его греховный
И за безверия позор.
Так по предписанной причине
Игумен часто заходил,
Неся любезность на личине
И за спиной – надёжный тыл.
Тут спешно рукопись убрали,
Открыв затем духовный том:
«Минеи мы…» - друзья соврали,
И поп: «Да славен этот дом!»
Монах Иона, суть погано,
Приняв на грудь хороший ром
И выпив чаю два стакана,
Сказал: «Merci!» - и вышел вон.
И снова рукопись достали,
Её продолжили читать –
Слова уверенность давали:
Талант и в ссылке не унять!
Но вскоре Пушкин извинился
И, вынув чёрную тетрадь,
Лицом немного изменился
При виде счастья и утрат -
Пред ним  ключом забили строки,
Его цыгане встали в ряд,
Им не грозят забвенья сроки,
Чему поэт безмерно рад.
Когда ещё читать случится?
Поэт стоял к столу спиной:
В одной руке держал страницы,
Жестикулировал другой,
А позади сидела няня -
Связать носки господь ей дал.
Поэт читал наброски плана,
А Пущин в кресле наблюдал.
Так ногу на ногу закинув,
Сложив ладони на ноге,
Сидел, как царь, свой трон придвинув,
С улыбкой светлой на лице.
Сидел лицом к лицу поэта
И не сводил открытых глаз –
В словах он видел много света,
А в свете слышал чудный глас.
А только Пушкину всё мало
(В своей берлоге захирел -
Коль нет общенья, не до сала) –
Поднялся духом наш пострел.
Ковчег цыган обосновался
На время чтенья средь друзей –
Поэт изрядно испугался,
Не вышел ль табор, как музей?
Но нет, напрасны эти страхи –
Его поэма обрела
Живую плоть. Без всякой драки
Пронзает душу, как стрела.
И Пущин был весьма доволен:
Ему явилось наяву,
Поэт собой гордиться волен,
Презрев гоненья и молву...
...И друг увидел мыслей бег
Между реальностью и снами,
«Как вольность, весел был ночлег
И мирный сон под небесами»
Цыган, что шумною толпой
По Бессарабии кочуют,
А в этом мире под луной
Талант противники не чуют.
Старик, Алеко и Земфира
Вдруг воплотились средь ночи,
Как будто вышли из эфира.
Читай же, Пушкин, не молчи!
И тот читал всё вдохновенно,
Не замечая бег часов,
А Пущин видел откровенно
Картины яви, а не снов.
Старик пред углями сидел,
Согретый их последним жаром –
Живой фантазии удел,
Что назовёшь лишь божьим даром?!
Старик к печи клонился ближе
И что-то тихо говорил,
И Пущин видел, отблеск лижет
Разлёт бровей - могучих крыл.
«Средь нас вольнее птицы младость;
Кто в силах удержать любовь?
Чредою всем даётся радость:
Что было здесь, не будет вновь!»
Сказал старик и оглянулся,
Увидел в комнате двоих,
Затем глазами улыбнулся,
Признав в товарищах своих.
«Друзья, пора к свободной доле -
В душе велит небесный глас!» -
Сказал, исчез и не был боле;
Огонь спасительный угас.
Никто из слуг в округе тёмной
Огонь в печи не разложил.
«Никто под крышею подъёмной
До утра сном не опочил...»
За стариком ушли цыгане,
Растаял табор, как туман...
Повисли мысли на аркане
Чувств. Жизнь – игра, а не обман.
Но Пушкин скоро взял другое,
С минуту молча постоял
И на лице явил такое,
Что страх сидевшего объял.
Читал же Пушкин, не скрывая
Своей тревоги и суда,
Когда творил, перо макая
В чернила мысли и труда...
Москва пуста, за патриархом
К монастырю пошёл народ...
Весь город видел злодеянье,
Все горожане, как один:
«На трон взойдёт детоубийца?» -
Вверяли Богу свой вопрос.
«Не даст, конечно, кровь младенца
Взойти Борису на престол?» -
Предположил тут Воротынский.
«Перешагнёт; не так-то робок!
Какая честь для всей Руси...» -
Промолвил Шуйский о Борисе, -
«Вчерашний раб и сам палач
Возьмёт венец без сожаленья...»
Тут ночь тихонько постучала
В свечах горящее окно,
И няня ужином встречала,
Подав последнее вино...
Подкрался тихо час разлуки,
Вошло уныние в сердца
И преломило стрелы, луки
Пред неизбежностью конца.
И третья пробка от бутылки
Не отвлекла друзей  хлопком –
Рукой огладив лбы, затылки, 
Сидели тихо за столом.
От сердца к сердцу и обратно,
Тревожа дух, волнуя ум
Теперь бы жить им многократно
И быть властителями дум.
Пока ж народ большой России,
Кто не охвачен суетой,
Ещё внимает глас Мессии,
Что под Михайловской звездой.
Друзья обнялись при надежде
Ещё увидеться в Москве,
Но дух сомнений, как и прежде,
Кружил, как ворон, в голове.
Предались горестно смятенью:
Как всем дожить до лучших дней?
Сошли часы незримой тенью,
Ямщик заправил лошадей
И к поздней ночи подал сани
Почти у самого крыльца –
Друзья без слов открыли сами,
Слетела встреча, как пыльца.
Часы три ночи уж пробили,
Поднялись грустные друзья,
Бокал оставшийся допили –
Нельзя оставить сей изъян.
Допив на вечную разлуку,
Гость в сани с шубой убежал,
Поэт над миром поднял руку –
Со свечкой друга провожал.
Стоял печально гений слова
Легко одетый на крыльце:
«Ну, вот и всё – один я снова... -
Читались мысли на лице.
Затворы щёлкнули стальные,
Закрыв лавровые венцы,
Рванули кони, как шальные,
И загремели бубенцы. -
«Прощай, мой друг! – воскликнул Пушкин. –
И пусть тебя хранит звезда!
Так выпьем ночь! – подайте кружки,
Пусть станет быстрою езда.
Забытый кров, шалаш опальный
Ты вдруг отрадой оживил,
Мой день изгнанья, день печальный,
Как друг любимый, разделил.
За нашу встречу и беседы –
За всё тебя благодарю,
Пусть наши мысли-непоседы
Пошлют счастливую зарю;
Она печали наши сложит,
Умножив силы, чтобы жить,
И до кончины нам поможет
Любить страну и ей служить!..»

«... Вот друг уехал, я вернулся
В уже простывшую избу,
От мыслей горестных встряхнулся,
Стремясь прозреть свою судьбу.
Уж сколько мне теперь осталось:
Один лишь год или, может, пять?
Как бог подаст! На эту малость
В душе не стану я роптать.
Моя судьба ум не волнует –
Давно я бросил жребий свой:
Что быть должно, пусть не минует:
Клянусь раздробленной ногой!
Тревожит будущность России,
Я – сын её и гражданин!
О, если бы меня спросили,
Ведь крой страны – не крой штанин?!
Восстали призраки Парижа –
Марат, Дантон и Робеспьер.
Ужель у нас найдётся ниша
Для обезглавленных премьер?
Начнём искать врагов народа,
Писать проскрипции на всех?
Увы, друзья, молчит здесь ода,
И поэтический мой цех...
Везде поставим гильотины
И власть устроим на костях?
Так станем лучше ли скотины
Мы на государственных постах?!
Ведь революция-девица
Приходит в дом не из гостей –
Она готова, словно львица,
Сожрать сама своих детей!
Как оправдать мне среди прочих
Тот термидор кровавых драк?
Народ безмолвствует средь ночи...
Я только слышу вой собак...»

03-05/11/ 2011 - 10-28//09/ 2015


ПО ПУШКИНУ


«Не продаётся вдохновенье,
Так можно рукопись продать!» -
Продать за хлеб своё уменье
Стихи прекрасные писать?

Но я скажу, мой друг любезный,
Стихи сегодня не в цене,
И ныне труд твой бесполезный
Осадком дней лежит в вине.

Да не в цене, добавлю, проза –
Сегодня некогда читать –
Как древний меч, висит угроза,
Чтоб ум тревогой не пытать.

Весь мир людской тревога гложет,
Глобальный кризис в том – вина:
Земной уклад разрушить может,
Чего не сделает война!

Но ты, поэт, не падай духом,
Держись, писатель, на коне.
Безумный день сойдёт, по слухам,
Талант поднимется в цене!

В цене поднимется призванье
Нести народам свет любви
Не ради шаткого признанья,
Но ради пламенной зари.

Пусть точит стрелы красный Эос,
Пронзая ими ночь людей,
И пусть уступит место Эрос
Для торжества живых идей.

Они сегодня без приметы
И без дыхания они –
Тиранит разум царство сметы,
И не горят в уме огни.

Но день минует, повторяю,
Высокомерия сердец,
И мир придёт к земному раю,
Как замышлял седой Отец.

Приметы времени такие,
Что скоро мир к душе придёт,
В сердцах взойдут дела благие –
Вернётся мудрости удод.

На время он гнездо оставил,
Забрав с собой свою семью,
Пока закон жестокий правил,
Поднявший гадкую змею –

Змею неправого дохода,
Что отравила светлый ум,
Создав бездушного урода,
Лишив его великих дум –

Великих дум познаний мира
В зерне нетленной доброты;
И тишиной забылась лира
Под каблуками суеты.

Я знаю, это не случится,
Пока удод спасает свет,
Пока звезда любви лучится
И на земле живёт поэт!

02/11/ 2011 – 15/09/ 2015


ПРОЩАНИЕ С МОРЕМ


Прощай, свободная стихия!
К тебе пришёл в последний раз –
Несутся всадники лихие,
Чтоб разлучить навеки нас.
(Они – вассалы мракобесья
И слуги чопорного зла),
Но ты шуми, морская песня,
Ликуй, свободная земля.
Шуми, ликуй, моя стихия,
От края в край, что видит глаз, -
Пусть мчатся волны голубые,
Неся в себе немолчный глас.
Тот гневный ропот мне – опора,
Твой шум прибоя – мой оплот:
Устал от глупости и вздора,
Вкушать отверженности плод.
Меня отвергли в Петербурге,
Тобой обласкан, словно брег.
Сейчас же в брызгах, словно в бурке,
Скажу: расстанемся навек!
Благодарю тебя, стихия,
Как бескорыстный туарег,
И здесь пишу свои стихи я:
Пусть длится твой свободный бег!
Я нынче берег оставляю,
Прощаясь горестно с тобой,
И дух на подвиг вдохновляю,
Как вдохновляет твой прибой.
Осталось жить, как Бог положит,
Но должен много я успеть  -
Творить себя без всяких «может»
И ярко в творчестве сгореть!
Я приходил к тебе в надежде,
Бродил подолгу пред волной,
Что прекратившись плен мой прежний,
Не обратится мне бедой.
Не проходил же плен унылый
И длил безрадостные дни,
Мне помогал лишь образ милой
Забыть несчастия мои.
Сегодня ныне на рассвете
Пришёл разлуки краткий час,
В мою же грудь ворвались ветер
И солнце, радостно лучась.
Я вскинул руки  – что за чудо?! –
Те обернулись в два крыла! -
Как стороной, минуло худо,
И жизнь пришла, какой была.
Тогда взмахнул Икар крылами,
Поднялся птицей над землёй,
Объятый мыслями, делами,
Лишённый мстительности злой.
К чему злословить? Я прощаю
В душе обидчиков своих
И Человеку завещаю
Своей души свободный стих!

01/11/2011 – 17/ 09/ 2015

 
ССОРА С ОТЦОМ


Я не поехал к Адеркасу (1) –
Был срочно вызван «на ковёр».
Сказали мне внушений массу
И воз угроз, как на подбор.
Я только слушал, не вдаваясь
В замысловатую ту речь:
Хотели, чтобы я, как заяц,
Талантом смог бы пренебречь?!
«... себя Вам надо благонравно,
Вести в поместье у отца,
Не сочинять утопий равно,
Чтоб Вам сказали: молодца!
Отец пред Богом отвечает
И пред Отечеством своим -
Он пусть в тетрадке отмечает,
Как улыбнётся фарт двоим –
Ему и совести гражданской
Служить с достоинством царю,
А Вам душою арестантской
Лишь ждать вечернюю зарю!»
И был отправлен я в деревню
Со службы вон и с глаз долой.
Одной Евтерпе тихо внемлю –
Она ведёт меня домой!
Как только дом вдали увидел,
Забилось сердце, как станок, -
Тиверий ссылкой не обидел:
Привет, Михайловский дымок!
И вот приехал я в поместье,
Подальше моря и любви –
Наверно, тёзка мой из мести
Решил бездействием убить,
Как вышло вдруг ему на троне,
И подписал своей рукой?
Его судьба сейчас не тронет,
Но скоро выступит другой...
Ну, здравствуй, малая отчизна,
Когда-то славное гнездо,
Живой шедевр минимализма,
К тебе вернулся твой ездок!
Встречай, далёкая деревня,
Тебя в столице не забыл,
Ведь память детства пуще кремня -
Я не утратил прежний пыл.
Хоть пятый год моих изгнаний
Противно дышит за спиной,
Забыть не смог заветных знаний –
Очаг семьи тому виной.
В поместье в августе приехал,
И был отрадой мой приезд,
Услышал глас родного эха -
Меня изгнанье не заест...
А чтоб в деревне не глумился,
Был учреждён сыскной надзор –
Уж если Пушкин провинился,
Царю доложат... Что за вздор?!
И был мне властью в опекунство
Приставлен Рокотов один –
Сиё какое-то безумство,
Что нагоняло явный сплин.
«Его я выброшу в окошко,
Уж если встанет поперёк,
Хоть человек и не лукошко...»
Но получилось, сам убёг!..
Ну, что же, «тихое убийство»
Мне прописал сам государь –
Приняв рецепт без подхалимства,
Я сделал всё, как было встарь:
Не унижался пред царями
В своих трудах мой древний род –
Подобострастными делами
Не осквернял чело и рот.
Как верный пёс, встречал мой дом –
Изгнанья дальний уголок, -
Где поселюсь надолго в нём,
Точа свой ум, а с ним  - и слог.
А там встречал парад домашних –
Отец и мать, сестра и брат,
И двадцать девять слуг тогдашних
Без синяков и без заплат.
Средь них увидел я Арину –
Её украсили года,
Как живописную картину,
Где тихо плещется вода.
И вот я, верный друг изгнаний,
У няни зажил, как монах,
Где пополнял копилку знаний,
Изведав творчества размах,
Когда душа твоя свободна.
И жил я в горнице с крыльцом –
Хоть и мала, но мне удобна
С одним единственным окном.
(К окну, бывало, становился -
Глядел в слезах на старый двор.
А двор ничуть не изменился,
Как на двери худой затвор.
Мальчишкой, помню, удавалось
С него снимать и пыль, и ржу,
И в годы детские казалось,
Что всю вселенную держу.)
Вот у стены - кровать с пологом.
А рядом – письменный мой стол,
А там – диван с закрытым блоком,
И книжный шкаф – фантазий дол!
Везде найдёшь листы бумаги,
Остатки перьев на полу,
Они лежат, как будто флаги,
Неся хулу мне и хвалу.
Когда ж ко мне приходят гости,
То из передней и – ко мне.
А так порой врачую кости
Верхом на сверенном коне...
Пришёл октябрь заунывный,
И я поссорился с отцом –
Простой он дядька и наивный:
Боится, станет всё концом.
Ему представилось, опала
С меня заразой перейдёт,
А жить ему осталось мало,
И каждый день он бережёт.
Не станет барин, вроде сына,
Дразнить имперского гуся –
Ему важны и честь и имя,
И он с сатирой – не друзья!
Ах, мой отец, старик душевный,
Как больно слышать речь твою –
Сколь мягок ты, настолько гневный
Твой сын?! «Я это – не таю! -
Заговорил в великом страхе,
Слеза скатилась по лицу. -
Не знаешь, где зимуют раки?
А знать бы надо молодцу!
Зачем гневить посмел ты Бога
И слушать, что болтал афей (2):
За всё в Сибирь – одна дорога, -
Там петь не станет и Орфей!» -
«Ты свет Сергей любезный Львович,
Меня за это не кори,
Ведь я – поэт, а не попович:
Звезда поэзии горит!
И та звезда – не Святость духа,
А вдохновение души,
Слова, рождённые для слуха -
Туши в себе их, не туши?!»
(Старик обиделся на сына,
В его словах услышав вред:
Подумал он, что сын – дубина
В те двадцать пять открытых лет
И поднял руку для расправы -
Хотел ударить по щекам...)
Что ж ты, ударь, родитель бравый,
Да изреки: «Тебе воздам!»
А я удара не избегну,
За то тебя не прокляну,
Свою обиду  не извергну –
Удар почтительно приму.
Но тем ударом разорвутся
Сердца обоих на куски...
Ну, бей – не медли! Отдаются
В мозгу предательства шаги.
Отец взглянул в глаза с укором
И как-то сразу постарел...
Взглянул своим печальным взором:
«Как, Александр, ты посмел?..»
Махнул рукой. На том расстались –
Остался каждый при своём –
И разошлись.  Мы не вдавались,
Когда ж увидимся вдвоём?
Отец, отец, Сергей мой Львович,
Зачем так скоро уходить?
Зачем держать на сердце горечь?
Прошу понять и не винить!..
Старик ушёл, меня оставив,
Наедине с самим собой –
Сидел среди словесной лавы
С больной чугунной головой.
Так голова больна от горя,
Что сын поссорился с отцом...
Услышал дальний шёпот моря:
«Зима придёт твоим концом...
Ещё отец тебя признает –
Признает гений на земле,
И только боль его сломает,
Чей плод откроется  к зиме.
Зима настанет. Отзовётся
Железом выстрел средь небес,
Как шар стеклянный, разобьётся
На Чёрной речке чёрный лес...»
Раздался шёпот и растаял
В открытой настежь тишине...
Моя судьба не столь простая –
Доверюсь Музе, как жене.
Сменив деревню на столицу,
В глуши оставили меня
Отец и мать.  Пора в больницу,
Иначе здесь сойду с ума -
Уныло, скучно, как в палате.
Тюрьма грозит или сума?
Не думал о такой расплате...
Какая в  том моя вина?
Я за собой вины не знаю –
Живу трудами краткий век,
Коль страстным сердцем обладаю,
Как настоящий человек.
Огонь святого вдохновенья
Вулканом трудится в груди,
И я, по праву устремленья,
Иду по правому пути!
(И тот огонь хранил от боли,
Хранил в трудах мой светлый ум,
Спасал работой от неволи
И посылал ватаги дум.
Их вожаки вооружали
Меня талантливым пером,
И ночь, сокрыв покровом шали,
В сто глаз хранила отчий дом.)
Прости меня, старик любимый,
Прими таким, каков я есть, -
Признав душой своей ранимой,
Прими любовь мою и честь!
Конечно, братцы, то не дело
Отцам и детям во вражде
Дни проводить, не знать предела.
Как примириться им и где?
Спустя свой срок, любой возьмётся
Вести ревизию делам
И сам внезапно ужаснётся,
Найдя в душе возможный хлам...
Но лиру бросить я не смею –
Пойми меня, прости, отец!
Зачем рядится мне в ливрею
И забавлять собой венец?
Служу я Музе, сколь осталось,
И этой службой дорожу,
И пусть осталась только малость,
Пред неизбежным не дрожу!
Пойми меня, отец любезный,
Вы оба дороги, как жизнь:
Ты – мой учитель, друг полезный,
Стихи - спасение души!

(1) Б. Адеркас: псковский губернатор той поры, - автор.

(2) Афей – англичанин, доктор В. Гутчинсон, домашний врач графа Воронцова, с которым общался Пушкин. Как-то он писал весной 1824 года из Одессы кому-то из друзей (письмо перехватили): «... читая Шекспира и Библию, святый дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гёте и Шекспира. – Ты хочешь знать, что я делаю – пишу пёстрые строфы романтической поэмы и беру уроки чистого афеизма (вероятно, атеизма – А.С.)». Безбожие тогда приравнивалось к преступлению. Такова была офи-циальная причина удаления Пушкина из Одессы в Михайловское.
 
30/10-01/11/ 2011 – 06-17/09/ 2015


МЕСТЬ ГРАФА ВОРОНЦОВА

«При создавшихся обострённых отношениях Пушкин всё же продолжает бывать в доме Воронцовых. Он появляется обычно в чёрном, застёгнутом на все пуговицы, сюртуке, с большим золотым перстнем с гербовой печатью на руке. В передней он оставлял свою чёрную шляпу, тяжёлую железную палку и, появившись в гостиной, сразу оказывался в центре общего внимания. на балах и маскарадах он восхищал всех своим неистощимым остроумием...»

Он приходил обычно в чёрном
Глухом исправном сюртуке
И с золотым изящным перстнем –
Печатью герба на руке.

И, передав в передней шляпу,
Железом кованую трость,
Он приходил в дом Воронцовых,
Как дорогой и... лишний гость.

На всех балах и маскарадах
Он остроумием своим
Блистал, и светское собранье
Почтенно молкло перед ним.

Так день за днём они встречались,
Вели беседы обо всём
И восторгались шумно гости
Его смекалкой и умом.

И вот однажды с Воронцовой
Провёл изящества турнир,
И на душе его счастливой
Любовь объяла целый мир.

Её же муж, ревнивец старый,
Обиду в сердце затаил
И поступил с поэтом грубо,
Как верноподданный зоил.

Он сочинил царю депешу,
Прося влиятельно помочь,
Что генерал лишён покоя,
Не зная сна в любую ночь.

Как только в доме появился
Курчавый выскочка, поэт,
Так у сиятельного графа
В глазах померк всеобщий свет.

Как патриот родного края,
Покорно просит об одном -
Умом престольным разобраться,
Постановить указ на том:

«Во избежание дуэли
И ради святости земли
Поэта выслать из Одессы -
Для избавления семьи!»

Не мог простить он светлый гений,
А с ним – и молодость его:
Изъело злобой сердце, душу,
С ума отчаянье свело!

Не видел в Пушкине поэта (1),
Кем дышит русская земля:
«Ты – подчинённый, я – начальник:
Такие, сосланный, дела!

Как верный раб, ты мне лакействуй,
Во всём всечасно угождай,
И я тебе за эту милость
Устрою в ссылке сущий рай!»

Но Пушкин сдержанно ответил:
«Поэт от бога – не лакей,
И мне дано писать поэмы,
А не считать чужих гусей!»

И граф на это не сдержался,
Услал бороться с саранчой (2) –
Вот наказанье для строптивых,
Когда не дружат с головой.

Лишь тот, кто слушает начальство,
Не сочиняет там стишки,
Умом усердным обладает,
А нет – ему таскать мешки!

Уехал Пушкин и вернулся
Три дня спустя – кровь горяча!
Ходил кругом грознее тучи:
Далась поэту саранча!

Он в тесной комнате закрылся –
Взбешён донельзя, будто лев, -
И больно едкой эпиграммой,
Как на духу, излил свой гнев.

Ему, изгнав из Петербурга,
Вручили «ссылочный паёк» (3):
Несёт в Одессе он расходы,
Где жизнь открылась, как ларёк...

«У Воронцова в подчиненье
Не стану жить я на хлебах –
По мне свободным бы считаться,
Хоть и останусь при «бобах».

Мне ныне честь моя дороже,
И я достоинство храню,
И свой означенный достаток,
В сердцах и всуе не браню.

Я не искал у графа дружбы
И покровительства не ждал (4),
И неудобства принимал я,
Как свет души, и дух питал!

Пищеварение начальства
Не тяготит искусный ум –
Как сын свободного Парнаса,
Я знаю лишь дубравы шум.

Тиверий (5) станет придираться,
А граф Сеян (6) винить меня,
И пусть смущается Европа:
Не видно дыма без огня.

Не видно музы без поэта,
Не видно лиры без любви –
Пойми, культурная Одесса,
Дыра останется в груди!

Пусть говорят, что застрелился
Поэт в болезненном бреду  (7) –
Там в Петербурге всё едино,
Что ты в гробу иль на балу.

Но буду я служить Отчизне
До гробовой своей доски –
Нет лучшей доли для поэта,
Чем мне стреляться от тоски!..»

... Собрался скоро он в дорогу –
В том генерал ему помог;
Остался граф весьма довольным:
Уходит Пушкин за порог!

Его натура нарушала
Покой семейного гнезда:
Арапу каторга лишь светит,
А губернатору – звезда!

Устал таскаться за супругой
И каждый шаг её следить,
Чтоб в час вечернего досуга
На все лады её рядить.

Ещё безделка омрачала
Высокомерное лицо,
Что граф, как Пушкин лишь отбудет,
Назначен полным подлецом.

Трубит по свету эпиграмма...
Как ты посмел, дурной юнец!
Не знаешь к старшим уваженья:
Ведь ты – мальчишка, я – отец!!!

Наш генерал вскипел, как буря,
Но взгляд супруги остудил.
Тогда старик всплеснул руками:
Всё ж проходимцу отомстил!

Поэта выслал из Одессы
Придворный хам и эгоист (8)
И почивал теперь на лаврах,
Как в орденах увядший лист.

Но губернатор – не диктатор,
Своей супруге – не тиран.
И подтолкнул жену легонько –
Болеть устал от мнимых ран.

Елизавета подарила
Своё кольцо... Густой туман
Застлал глаза... Она смирилась:
«Храни его, мой талисман» (9).

А Пушкин грустно улыбнулся
И руку ей поцеловал.
Он вспомнил грязный берег моря,
Когда сошёл девятый вал (10),

Их окатив водой солёной
И омочив совсем бельё.
Стояли весело, как дети,
Смеясь волне, как воду льёт.

Они стояли в центре мира
Пустых умов, чем правит куш,
Ни в чём друг друга не винили:
Я – не жена...» - «А я – не муж...»

«Тебя я больше не увижу,
Но сохраню твой образ, стиль –
Тебе, мой друг, за всё спасибо!
Прощай, принцесса Бельветриль! (11)»

Ну, ладно: всё, что было – было.
Как говорят: рассудит бог.
На том расстались: ей – томиться,
Ему – точить разящий слог.

Не стал поэт в душе чиниться
И принял всё, что суждено.
Пришла пора взойти над миром
И выпить смертное вино.

Осталось жить ему немного:
Судьба дала двенадцать лет.
Беды в том нет. Ещё успеет
Возвысить словом русский свет!

Ещё успеет потревожить
Своим стихом покой царя,
И тот в окне увидит утром,
Как разгорается заря...

Поэт начнёт простые чувства
Заветной лирой побуждать
И петь Свободу в век жестокий,
Да милость к падшим призывать (12).

Когда сойдёт, как все, в могилу,
Душа останется в стихах
И будет жить среди потомков,
Горя лампадою в веках.


(1) У Воронцова с самого начала установились неприязненные отношения с Пушкиным. Он не видел и не хотел признавать в своём подчинённом поэта. Для него Александр Сергеевич был всего лишь мелким канцелярским служащим, разночинцем, в звании коллежского секретаря. Естественно, Пушкин раздражал графа Воронцова своим появлением, и в начальнике страдало самолюбие, задетое достоинством, с каким отстаивал свою независимость его подчинённый. Воронцов любил окружать себя людьми заискивающими, покорными, вежливо предупредительными. Только Пушкин не мог и не хотел лакействовать... «Я не люблю его манер и не такой уж поклонник его таланта», - писал, не скрывая своей неприязни, Воронцов генералу П.Д. Киселёву в Петербург.

(2) В Херсонской губернии в мае 1824 года появляется саранча. Воронцов отправляет Пушкина в командировку для её истребления. Поэт считает это поручение оскорбительным для себя, расценивая, как прямой вызов со стороны генерала, под разными предлогами пытается уклониться от поездки, но вынужден починиться и уехать. Правда, вскоре возвращается, не вы
полнив, по существу, поручения. Пушкин взбешён. Ненавидя и презирая Воронцова, поэт пишет свою знаменитую эпиграмму: «Полу-милорд, полу-купец...»

(3) «Ссылочный паёк» - так Пушкин называл получаемые им 700 рублей жалованья на службе у графа Воронцова, когда по словам поэта, литературные занятия давали ему больше денег, почему он мог бы пожертвовать своими служебным обязанностями. Неприязненные отношения и высокомерие графа гордого и независимого Пушкина ставило в двусмысленное и уни-зительное положение, которое усугублялось ещё тем, что жизнь в Одессе требовала значительных расходов. А он, отторгнутый из Петербурга, лишён был всякой воз-можности лично заниматься изданием своих произведений. Он писал разным адресатам: «... На хлебах у Воронцова я не стану жить – не хочу и полно...» или «Единствен-ное, что я жажду, это – независимости (слово неважное, да сама вещь хороша); с помощью мужества и упорства я в конце концов добьюсь её...»

(4) Из письма Александра Пушкина правителю канцелярии генерал-губернатора Воронцова А.И. Казначееву: «Вы говорите мне о покровительстве и
дружбе. Это две вещи несовместимые. Я не могу, да и не хочу притязать на дружбу графа Воронцова, ещё менее на его покро-вительство: по-моему, ничто так не бесчестит, как покровительство...» Далее: «... Я устал быть в зависимости от хорошего или дурного пищеварения того или другого начальника...»

(5 - 6) О ссоре с Воронцовым, кончившейся подачей в отставку, Пушкин сообщает Вяземскому. Иронически именуя Александра-I римским императором Тиверием, а Воронцова – его приближённым Сеяном, он пишет: «Но чем кончат власти, ещё неизвестно. Тиверий рад будет придраться; а европейская молва о европейском образе мыслей графа Сеяна обратит всю ответст-венность на меня...»

(7) Предстоял день отъезда и «грозный час разлуки» с Воронцовой, к которой Пушкин питал глубокие чувства. До него доходили вести, что приятель его, А. Раевский, ревнуя, настраивает против него графа. Оскорблённый и негодующий поэт укоряет Елизавету своим стихотворением: «Я наслаждением весь полон был и мнил/ Что день грядущего, что грозный день разлуки/ Не придет никогда...». Пушкин подавлен, мрачен. В Петербурге распространилась даже молва, что поэт застрелился. Но Вяземская, в ту пору бывшая в Одессе, в письме к своему мужу опровергла этот ложный слух.

(8) 14 июля 1824 года А. Пушкин писал А. Тургеневу: «... Воронцов – вандал, придворный хам и мелкий эгоист. Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое…» А письмом от 11 июля 1824 года Нессельроде сообщал Воронцову, что Александр-I удовле-творил его просьбу об удалении Пушкина из Одессы.

(9) Получив из канцелярии Воронцова 150 рублей жалованья и заняв у Вяземской 600 рублей, со своим дядькой Никитой Козловым направляется из одесской ссылки в Михайловское изгнание. Перед отъездом поэта Елизавета Воронцова дарит Пушкину  на память свой портрет в золотом медальоне и кольцо – «талисман» - с сердоли-ковым восьмиугольным камнем. Это подарок поэт хранил до последнего своего часа.

(10) Вяземская писала мужу: «Я вчера оставалась около часу на берегу моря с Пушкиным под проливным дождём, чтобы видеть, как трепало бурей корабль... Как-то с графиней Воронцовой и Пушкиным мы дожидались его – девятого вала, - и были облиты так, что пришлось переменить платье...»

(11) «Принцесса Бельветриль» - так Александр Пушкин прозвал Елизавету Воронцову.

(12) «И станет он простые чувства/ Заветной лирой побуждать...» - переработанные строки из стихотворения  А.Пушкина «Я памятник воздвиг себе неру-котворный...»

16-27/10/ 2011 – 17-18/09/ 2015


ПУШКИН У МОРЯ


Как хорошо сидеть на камнях –
Немых осколках древних лет –
И слушать песню волн могучих,
Что мерно плещутся у ног (1).

Сидишь в предчувствии тревоги –
Вот-вот придёт девятый вал,
Тебя охватит водной массой –
Промокнешь весь, хоть выжимай!

Но лучше быть порой дождливой
На одиноком берегу –
Смотреть, как буря гневно треплет
Мятежный парус корабля.

Так и тебя судьба кидает,
С волны швыряет на волну,
Но беды ты встречаешь стойко,
Не пряча в плат своё лицо.

Ведь жизнь прекрасна, будто море,
Прекрасна в бурю, в тишину,
И надо жить – писать страницы
Столь переменчивой судьбы!
 
(1) Вяземская писала мужу, что любит сидеть на больших камнях, выдвинутых в море, видеть волны, разбивающиеся у ног, и порою испытывать страх перед стреми-тельным приближением девятого вала. «Я вчера оставалась около часу на берегу моря с Пушкиным под проливным дождём, чтобы видеть, как трепало бурей корабль... Как-то с графиней Воронцовой и Пушкиным мы дожидались его – девятого вала, - и были облиты так, что пришлось переменить платье...»

25/10/ 2011 – 18/09/ 2015


ПУШКИН И ВОРОНЦОВА


О, Рено, - пригород Одессы!
Кто здесь в ту пору не бывал!
Бывали щёголи, повесы,
И был поэт – себя назвал
В глазах прекрасной Воронцовой,
Когда представили его,
А он стоял пред ней пунцовый, -
Стремленье сердца увлекло.
Она поэта поразила,
Как только бросил первый взгляд:
Елизавета – это сила:
Пред ней дрожит полночный ад!
Как хороша Елизавета -
My God, прекрасные труды (1)! -
И волны солнечного света
Несут мелодию груди.
Она изящна, не строптива,
Как плод весенний, молода,
Но только муж глядит ревниво –
Между супругами - года!
Она поэту улыбнулась,
Изящно руку подала,
И вся природа встрепенулась,
Как будто этого ждала.
Её осанка вдохновенна,
Движенья - плавная река:
Хоть дева в разуме смирена,
Но, как царица, велика.
Какая грация натуры!
Какая тонкость белых рук!
Какая выделка фигуры!
Но за спиной стоит супруг...
У ног её стоял Раевский,
За ним – другой, а там – шестой  -
Коль красота есть довод веский, - 
Увидев лик царицы той.
Теперь и Пушкин околдован
Тем обхождением её –
Улыбка женщины, меж словом,
Дух потревожила зело.
На том закончилась их встреча,
Они расстались, разошлись –
Оставив дом, пошёл далече,
И перед ним открылась жизнь.
Он вышел к берегу морскому,
Любуясь морем вширь земли,
А волны шли, как по закону,
Из глубины восстав вдали.
Стоял и думал: вот свобода! –
Над этим властен только бог.
Но где свобода для народа?
Ответа дать никто не мог.
Поэт бывал на море часто,
Когда с друзьями иль один:
Был занят морем ум всечасно -
Оно имело власть  над ним.
Он этой властью был доволен,
И сам душой стремился к ней,
Поскольку был печалью болен
Средь суеты одесских дней.
Печаль по родине точила,
Терзала волком светлый ум.
На берегу ж светло и мило,
Где слышен моря вечный шум...

(1)  My God! (англ.): Мой Бог!

26/10/ 2011 – 18/09/ 2015


РОМАНС

«Я помню чудное мгновенье
Передо мной явилась ты,
Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты».

(А. Пушкин)


Мой милый друг моих страданий,
Я к Вам с молитвой прихожу
И в череде своих исканий
Меня увидеть Вас прошу.

На Вас смотрю и восхищаюсь,
Как вдохновеньем светлых дней,
И с тихим словом обращаюсь:
Ты – нежный свет любви моей.

Вы для меня – светило ночи
И чувств высоких тишина,
Смотрю на руки и на очи:
Как ты прекрасна и нежна!

Дарю Вам поступь устремлений,
Как дарят ночи и цветы,
Смотрю сквозь слёзы дуновений:
Ты негой делаешь мечты.

Мой милый друг моих желаний,
Могу ли я на Вас смотреть,
Могу ли я покровом дланей,
Как первым снегом Вас одеть?

11.10. 2011


КАРТИНКА


«Редеет облаков летучая гряда.
Звезда печальная, вечерняя звезда!»
               
(А. Пушкин)


Дальних гор стоит гряда,
А в высоте горит звезда –
Звезда печали и любви
И затихающей крови...
Но я не умер, не ушёл
Навек в предел подземной мглы –
Ещё всё станет хорошо.
Ещё взволнуются умы!
Сегодня в старенькой квартире
Молчаньем дома окружён
Извлёк мелодию на лире –
Стрелой амура поражён.
Играю здесь. Меня не слышат
И на парнасской стороне.
В своих делах порядком дышат
И не печалят обо мне
Текущих дней и прошлых мыслей
Среди работы и детей,
А надо мной смеются выси,
Что жизнь минула без затей...
Писал стихи, а там – рассказы,
Но только людям не нужны –
Влекут сегодня их алмазы;
Карманы деньгами полны.
Тебя оценят не по духу,
А по наличности твоей,
И неудачника, по слуху,
Клеймо повесят средь друзей.
Но я – удачник, всех счастливей,
И мне порукою – судьба:
Она дороже сотни Ливий,
И в ней не слышится пальба!

08.10. 2011 -18/09/ 2015


ЧТО ЕСТЬ КРАСОТА?

«Увы, сейчас она блистает
Минутной нежной красотой!
Она приметно увядает
Во цвете юности живой...»

(А. Пушкин)


Друзья, сейчас она блистает
Своей изящной красотой.
Но с каждым часом увядает
Цветок отрады молодой.
И я, не скрою, увядаю,
Как тот Цветок в букете дней,
И с каждым часом покидаю
Скупой придел судьбы своей.
Я – ухожу, она – уходит,
Уходит с нами белый свет,
Но встречи новые заводит,
Чтоб не прервать цепочку лет.
Уснём однажды на рассвете,
Забывшись в тонкой тишине –
В пределах тех не дует ветер,
И света нет на самом дне...
Придут на смену наши дети,
И в них продлится род людской,
А смерть сегодня ставит сети,
Чтоб души их забрать с собой,
Как срок придёт плодом поступков,
Свершеньем творческой души –
Она придёт в дома без стуков
И уведёт во мрак глуши...
Придут ещё, мелькнут – растают,
И снова в мире – пустота.
Хотя цветы все увядают,
Но в мире длится красота!
Продлится счастье двух влюблённых
Иных понятий и культур,
И мир прекрасный обновлённый
Застынет возле двух фигур -
Они, как отблески былого,
Как тени давних прошлых бед,
В лицо потомков смотрят строго
Над фолиантами побед...

08/10/ 2011 – 18/09/ 2015


ГИБЕЛЬ СВОБОДЫ

Второе десятилетие девятнадцатого века. Усилиями Александра-I и объединённых государств «Священного союза» рево-люционное и национально-освободительное движение, охватившее многие страны Западной Европы, было подавлено. Французская армия заняла мятежный Мадрид, доблестный Риэго был казнён. Австрия подавила итальянские революционные восстания в Неаполе и Пьемонте. По-терпело поражение греческое восстание. В России восторжествовал аракчеевский режим.


Погибла Греция под турком –
«Союз священный» в том помог.
В моём царе натурой юрком
Увидел я душевный смог.

Друзья, в крови стоит Европа –
Убит Риэго и взят Мадрид, -
Там зло, восставшее из гроба,
А здесь душа о том  скорбит.

Сдались трусливо Леониды (1),
И пал Неаполь и Пьемонт,
А победитель строит виды,
Чтоб на костях поднять бомонд.

На сцену вышел Аракчеев
(Железом кованый сапог)
Ведя себя, как сущий Змеев,
И давит он свободный слог.

       
 (1) Леониды: греков своей современности, не выдержавших натиска турок, Александр Пушкин иронически называет именем царя Леонида (Древняя Греция).  Тот удерживал совместно с тремястами спартанцами, в 480 г. до н.э., Фермопильское ущелье от натиска персов.

05/10/ 2011 – 19/09/ 2015


РУССКОЕ ПОЛЕ

«Свободы сеятель пустынный,
Я вышел рано, до звезды…»
               
(А.Пушкин)


(газель)

Я вышел в поле, до звезды, в тот ранний час, когда всё спит, -
Решил посеять доброту, а дух в бездействии скорбит.

Земля пустая, целина, лежала тихо предо мной,
И хоть вокруг царила мгла, я осознал: пуста на вид


Земля, сокрытая во тьме. В ней корни трав и семена
Растений диких от земли; и я тревогою увит

Стоял один в ночной тиши, и вдруг, как взрыв, открылось мне:
Здесь кости давние лежат героев тех, кто был убит.

Они стояли насмерть тут, врастая в землю по плечо,
И каждый клок родной земли богато кровью был полит.

Я на колени, молча, встал – коснулся лбом святой земли:
Храните память о других, когда душа за мир болит.

Смотри, Сметанкин, на восток, где сквозь туман взошла заря.
Чтоб мир людской теплом согреть, сам к людям добрым встань, пиит!

04/10/ 2011 – 19/09/ 2015


АМАЛИЯ РИЗНИЧ, ИЛИ ЛЮБОВЬ ПОЭТА
 
«... А ложа, где, красой блистая,
Негоциантка молодая,
Самолюбива и томна
Толпой рабов окружена?»

(А. Пушкин,
«Отрывки из путешествия Онегина»)


Негоциантка молодая (1)
К глазам приставила лорнет –
Сидит, болезненно вздыхая:
Уже не радует балет.
Лишь мысль одна ей сердце гложет,
Но суть её постичь не может:
Хотя по записи – жена,
Но в сердце к мужу – тишина...
Возможно ль, ей любить поэта,
Когда сама и так слаба
Лицом – краса, судьбой – раба,
В глазах блистательного света?
Какую ночь уже не спит –
Тревожит ум младой пиит.

А он курчавый, смуглолицый
Сидит с друзьями вдалеке,
И очи острые, как спицы,
Пронзают душу налегке.
Блистают блёстки, словно росы,
А в голове гудят вопросы:
Любить поэта? Всё слова!
Их разнесёт, смеясь, молва
По пыльным улочкам Одессы
С намёком пошлым за спиной,
Поставив взгляд её виной.
Не доросла до баронессы...
Спустя мгновенье, будто вор,
Вдруг подняла горячий взор.

В душе – Амаль, по сути – Ризнич,
А в стороне храпит супруг.
Из глаз её, открытых ризниц,
Струится свет на всё вокруг.
Сама живая не живая
Сидит, мотивы напевая,
Лицом и статью так горда,
Что покорится и орда!
С поэта глаз она не сводит,
Боясь себе признаться в том
И убедить себя в другом;
Его ж лорнет по залу бродит.
Но чу, поэт очнулся тут –
Увидел сам: его здесь ждут!

Он не взорвался криком, впрочем,
А продолжал на всех смотреть,
Уже давно приметив очи,
В которых можно и сгореть!
Поэт терпел нужду и муки,
Томился в ссылке от разлуки
Один в Одессе, без родных, -
Но выручал поэта стих.
Без слов, прекрасная девица –
Пленяла душу и глаза,
А в сердце слышалась слеза...
Она богата, но не львица;
Она за мужем, но одна,
И эта боль в глазах видна.

Поэт, кудесник и забавник,
До женских прелестей охоч,
Как Дон Гуан, никак не травник,
Сумел же страсти превозмочь.
И красотою покорённый,
Смотрел, как отрок вдохновлённый,
Своей судьбы теряя нить:
Ещё всё можно изменить!
А стоит ли менять в расцвете,
Коль гений зиждется в душе –
Не погасить его уже,
Как солнце мира на рассвете.
Всё будет, как поставит Бог.
Но только сам не будь же плох!

Играла музыка, гремела;
В её руках дрожал лорнет,
Она вперёд глядела смело,
Но говорил рассудок: нет!
Она печалилась, томилась,
Её душа, как гладь, мутилась:
Как поступить и как же быть,
Чтоб жить достойно, а не плыть?
Но вот красавица решилась,
И губы дрогнули слегка,
И веер вскинула рука –
В её лице проснулась живость:
Она жива – не умерла:
Собой пригожа и мила!

Но под луной не вышло встречи –
Амаль покинула страну,
И личный врач чахотку лечит.
Напрасно всё (2)... Нежнее струн
Её ребёнок от супруга,
Смеётся ей в часы досуга
(Болезнь, как червь, грызёт её,
И каждый день она сдаёт),
Но только мать исходит кровью,
Сгорая в теле, как свеча,
И слёзы брызжут – кровь с меча...
Уже не быть на свете новью...
Остались здесь его стихи,
Как сколь нежны, так столь тихи (3)...
 
(1) Высокая, стройная красавица с пламенными глазами с густою чёрною косою до колен. Как полагали  современники, то ли итальянка из Флоренции, то ли наполовину итальянка или наполовину немка с некоторой долью еврейской крови. Это была дочь венского банкира. Ризнич  - крупный коммерсант, негоциант, экспортировавший пшеницу и получавший взамен ко-лониальные товары и предметы роскоши. Ризнич уехал в 1822 году в Вену, там встретился с Амалией, женился на ней и весною 1823 года приехал в Одессу, привезя с собой молодую двадцатилетнюю жену и её мать. Помимо прочего, Ризнич был ещё и директором одесского театра, куда часто захаживал Александр Пушкин (1823-1824 гг.), где он и познакомился  с Амалией Ризнич.

(2)  Недолго прожила Амалия Ризнич в Одессе. В начале 1824 года она заболела после родов, кашляла кровью и уехала с ребёнком в Италию. Климат Италии не поправил здоровье Ризнич, и в начале 1825 года она скончалась там от чахотки         

(3)  «Мой голос для тебя и ласковый и томный / Тревожит  позднее молчанье ночи тёмной...» - строки из стихотворения «Ночь», посвящённого Амалии Ризнич. Это одно из первых стихотворений, написанное Александром Пушкиным в Одессе, трогающее нежностью чувств.

30/09/ 2011 – 19.09/ 2015


МОЙ ГОЛОС

NN

«Мой голос для тебя и ласковый и томный
Тревожит позднее молчание ночи тёмной...»
               
(А. Пушкин)


Мой голос в тишине звучит печалью томной
Не в силах одолеть пределы ночи тёмной.
В тиши моей квартиры теплится свеча.
Из глаз скупые слёзы катятся, журча, -
Торопятся упасть под ноги пред тобою –
Единственной жены и так любимой мною.
Во мраке хладной мглы печалюсь тихо я,
Но чу, мне ветер вдруг доносит: «Я – твоя!»

29/09/ 2011 – 19/09/ 2015


ПУШЕЧНЫЙ ВЫСТРЕЛ

Гуляя однажды за городом (Одесса, 1823 ), Александр Пушкин приблизился к военному лагерю, который был разбит на дальних ок-рестностях, как внезапно выстрелила пушка. Сбежавшиеся тут же офицеры окружили подошедшего к ним поэта. Оказалось, что начальствующий над пушечным нарядом П. Говоров, заметив человека и признав в нём Александра Сергеевича, отдал приказ приветствовать гостя орудийным залпом. После поэта с триумфом повели в офицерское собрание и подняли бокалы в его честь и за его здоровье.


Оставив пыль одесских улиц,
Один за городом гулял
И в час бесед парнасских умниц
Душой и телом отдыхал.

А рядом был военный лагерь,
Играл горнист привычный сбор,
Трепал усердно ветер флаги,
Да крался вечер, будто вор.

Но, чу! Внезапно грянул выстрел,
И с головы слетел картуз.
Хоть и катился выстрел быстро,
Быстрее ветра сдуло муз.

Как?! В честь поэта бить из пушки?!
Вот это невидаль, друзья!
Тут офицеры, словно мушки,
Слетелись роем вкруг меня.

Потом в компании собрались
При свете яркого огня,
Стихи читали и старались
Поднять бокалы в честь меня. 

21/09/ 2011 – 19/09/ 2015


ЧЕСТЬ ПОЭТА


Поднять бокалы в честь мою?
О, это дорогого стоит!
Не побежит назад в бою
Солдат, а славой удостоит.

Он сложит голову свою
За дом родной и за поэта,
А живы мы, и я пою
О тишине и красках света.

Пою о светлых временах,
Когда не будет больше рабства –
Пою о храбрых именах
И про друзей земного братства!

21/09/ 2011 – 19/09/ 2015


НЕБЕСНЫЙ ГЛАС ПОЭТА

«Эти стихи и особенно этот взгляд на Наполеона, как освежительная гроза, раздались в 1821 году над полем русской литературы, заросшим сорными травами общих мест, и многие поэты, престарелые и воз-мужалые, прислушивались к нему с удивлением, подняв встревоженные головы вверх, словно гуси на гром...»

(Так Виссарион Белинский писал, в своё время, о ярком и смелом стихотворении А. Пушкина «Наполеон», которое привлекло к себе широкое внимание тогдашней публики.)

«Над стылым полем всей России,
Средь сорных трав шаблонных мест
Раздался утром глас Мессии
И зазвучал, как Благовест.
Звучал он громче и далече,
И каждый бросил все дела -
Того, кто словом душу лечит,
Земля России родила!
И большинство вдруг удивилось,
Оставив свой уютный дом,
Воздевши голову, вперилось,
Как гуси бедные на гром, –
Вперилось взглядом в чисто небо,
Стремясь причину отыскать,
И простояло до обеда,
Не в силах думать и писать.
Всех поразил нежданный гений,
Его отвага и года
(Тогда не знали слова «гены»),
И поспешили, кто куда.
Один  уж сбегал к самодержцу
И чин по чину доложил.
Другой открыл свободы дверцу -
Народ признанья заслужил...
А глас звучал и разливался
В своей стране, за рубежом,
Талант крепчал и развивался,
Чтоб резать словом, не ножом».

19/09/ 2011 – 19/ 09/ 2015


ПОСЛЕДНИЙ ЧЕЛОВЕК С РУЖЬЁМ

«Не может быть, чтобы людям со временем не стала ясна смешная жестокость войны, так же, как им стало ясно рабство, королевская власть и т.п. Так как конституциям, которые являются крупным шагом вперёд человеческой мысли, шагом, который не будет единственным, - необходимо стремиться к сокращению численности войск, ибо принцип вооружённой силы прямо противоположен высокой конституционной идее, то, возможно, что менее через 100 лет не будет уже постоянной армии...»

(Так Александр Пушкин в 1821 году писал на французском языке свои мысли «О вечном мире».)


«Как не понять, что нам смешна
В своей жесткости война –
Смешна поэту и России,
Народам мира и Мессии.
Давно всем ясно, тяжелы
Оковы рабства. Спасены
Не королевской властью мы,
Но светом, ищущим умы,
Что могут мир поднять с колен,
В него вдохнув дух перемен!
Поймите, право, братья, сёстры:
Нельзя нам жить на свете остро –
Нельзя под солнцем враждовать
И под луной Бахрама  звать (1)!

Пусть Конституции шаги
Идут вперёд, дрожат враги –
То смелый вклад гуманной мысли,
Сошедшей к нам с небесной выси,
И не единственной в числе, –
Взойдут, как всходы, по весне
В объятьях дружеской зари
Шаги народов всей Земли
По сокращенью в мире войск:
Да будет крепким светлый мозг!
Не станет армий постоянных,
Людей служивых (в битве бранных) -
Пройдёт, друзья, не больше века,
С ружьём не встретишь человека!»

(1)  Бахрам: имя зороастрийского Бога победы, который персонифицируется в образе планеты Марс – Бахрам (фарси).

19/09/ 2011

ВСЕОБЩИЙ МИР?

«Его теперешний конёк – вечный мир аббата Сен-Пьера. Он убеждён, что правительства, совершенствуясь, постепенно водворят вечный и всеобщий мир и что тогда не будет проливаться… кровь».

(Так Екатерина Раевская, жена генерала М. Орлова, писала своему брату об Александре Пушкине, когда тот в 1821 году часто бывал в доме Орловых).


Где ж ты, аббат, людьми забытый?
Твой Вечный мир лежит разбитый.
Как много крови на руках
И лицемерия в словах...

Мой бедный друг, Сен-Пьер, очнись –
За труд утраченный примись:
Лишь на бумаге – «Вечный мир»,
А так: насилие – кумир!

Среди правительств нет ума,
Их бог - походная сума:
Они решимости полны
Решать всё с помощью войны.

Несут народам на словах
Свободу мысли, а в делах -
Не ветвь оливы, а кинжал,
Чтоб точно в сердце поражал.

Среди людей согласья нет –
Сближает только звон монет.
«Да будет мир!» - кричат с трибун,
А в глубине их зреет бунт.

Не водворится никогда
Всеобщий мир. Пройдут года,
И в поздних помыслах людей
Не взять согласия идей.

Согласье видно только в том,
Что шар земной – наш общий дом.
Зачем друг с другом воевать,
Когда Земля – отец и мать?!

16/09/ 2011 – 19/09/ 2015


ВОЗВРАЩЕНИЕ В АЗИЮ

«Я видел Азии бесплодные пределы,
Кавказа дальний край, долины  обгорелы...»
               
(А. Пушкин)


Сейчас у Азии цветущие долины,
Памира светлый край и снежные вершины,
Края просторные возвышенных идей,
Живущих в радости, в согласии людей.

Но, тем не менее, неравенство таится
И в каждом жителе под сущностью селится:
Один без дум к другим живёт, и глух и слеп;
Другой скорбит, ища в трудах свой скудный хлеб...

…………………………………………………………………………
…………………………………………………………………………
………………………………………………………………………….
………………………………………………………………………….

14/09/ 2011


МОЁ ПОСЛУШНОЕ ВЕТРИЛО

«Я вас бежал, питомцы наслаждений,
Минутной младости минутные друзья...»               
               
(А. Пушкин)


Мгновенной радости мгновения друзья,
Питомцы неги, наслаждений человека,
Я приглашаю вас в далёкие края,
Где можно жить во имя муз четыре века.

Я знаю: есть на свете рай – клочок земли,
Где чтут и слушают все голос вещей лиры,
Поскольку жители соседствуют в любви,
Куда душой стремлюсь от Северной Пальмиры.

Пусть рифмы старые и старые слова,
Но с новым чувством и смыслом откровенья,
И не болит уже под гнётом голова
Среди дубов высокопарного презренья.

Вот закатился колобком прошедший день,
Над головой погасло гневное светило,
И, будто чёрное крыло, спустилась тень –
Не брошу я в пучину вод своё ветрило.

Шуми, шуми, забывши лень, во всех веках
Моё послушное ветрило вдохновенья,
И не устану править с кровью на руках
Открытым парусом в порыве дерзновенья.

Осилив пение обманчивых морей,
В трудах найду: гореть душой в пределах дальних –
Оброк сполна отдал за ямб и за хорей -
Не заслужил я по себе безделок сальных. 

Средь пошлых выкриков бесчувственной толпы
За право петь я заплатил на Чёрной речке,
Затем чрез сорок шесть часов совсем угас  (1),
И средь друзей осталось только пламя свечки (2).

Сегодня пламя той свечи сильней стократ
Всех солнц вселенной, собранных толпою, –
Воздвиг я памятник любви, как стольный град,
И та любовь уж не погаснет под стопою.

(1) Пушкин умер через 46 часов после дуэли, которая состоялась 27-го января  1837-го года, в 17.00, в пределах Комендантской дачи Санкт-Петербурга. Часы же на камине в миг смерти поэта показывали 13.45. Это случилось 29-го января того же года - горького года бесценной утраты. Так вот,  на этой минуте часы и остановили для потомков.

(2) 12 часов дня. К полудню 28-го января Пушкину стало несколько легче, он шутил и, приветливо встретив Даля, сказал:

- Мне приятно  вас видеть не только как врача, но и как родного мне человека по общему нашему литературному ремеслу.

На вопрос доктора Спасского, кого из друзей Пушкину хотелось бы видеть, умирающий поэт тихо промолвил, обернувшись к книгам своей библиотеки:

-  Прощайте, друзья!               

14/09/ 2011 - 20/09/ 2015


НАЧАЛО ПОЭТА


«По жилам моим от славянских корней
Текла горячо африканская кровь –
Под небом неласковых северных дней
Обрёл я навеки единственный кров.
Мой род был старинным, как Русь, по отцу
(Дворян обедневших кормила земля),
И славы не видно лишь только слепцу!
Родные с надеждой растили меня,
И каждый старался хоть что-то внести,
Мне серо и скучно не было ни дня –
Хотел на Парнасе  себя обрести.
Питомец горячей петровской поры,
Мой прадед великий Абрам Ганнибал,
Потомкам в наследство оставил дары –
Именье своё да судьбу, словно бал.
Неспешно сменялся порядок вещей -
В именье всё было, как время назад.
Крестьяне на спинах не знали плетей,
И жизнь их была, конечно, не ад.
Старуха-помещица в крепких руках
Держала хозяйство - сумела сберечь,
Вдали от столицы в душе, на устах
Хранила старательно русскую речь.
Я впитывал сказки, как влагу полей,
Поверив в себя и в российский народ, -
Мне в древних былинах дышалось полней,
И бабушку слушал, открывши свой рот.
Я верил, что словом возможно поднять
На труд и на подвиг различных людей,
Но в возраст войдя, не в силах понять,
Как можно чураться гражданских идей?»

06/09/ 2011 – 21/09/ 2015


ПОЭТ И ТРИ ЦАРЯ

Как-то Пушкин писал жене: «Видел я трёх царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку...»  Будущий гений русской поэзии при встрече с первым царём был в годовалом возрасте.


«Успел увидеть трёх царей,
И первый снять велел картуз –
Поцеловали ямб, хорей,
Хотя собой был карапуз.
А два других царя все дни,
Как птицы, вились надо мной,
Меня стараясь извести.
Один спустился в мир иной
Ещё при  мне. Но отмести
Меня с земли решил другой
Чужой рукой, клубком интриг,
Как некий сор, и я поник...
Но вышел срок, увёз Харон
Того царя на брег пустой,
Что мы Забвением зовём,
Где обрели цари покой,
Живя безропотно втроём.
На том брегу и я живу,
Хранимый музами в веках, -
Поэтом вольности слыву
С гражданской лирой на руках!»

06/09/ 2011 – 21/09/ 2015


ГИГАНТ

К.Н. Батюшков был взволнован вдохновением лицейского певца...Судорожно сжимая в руках листок с написанным Пушкиным стихотворением «Юрьеву» («Любимец ветреных Лаис»), он воскликнул: «О! Как стал писать этот злодей!..»


«Как чисто пишет сей злодей,
Любимец ветреных Лаис (1)! –
Воскликнул Батюшков в сердцах, -
Хотя и молод средь людей,
Уже Сократ и хитрый лис,
Кому неведом рабский страх.
Я честно место уступил –
Теперь открыт ему Парнас,
И нимфы сладостно поют.
Одним пером догмат разбил,
Слегка стеснив, проклятый, нас.
Так, потеряв же свой приют,
На груде сверженных богов
Толпой смущённой встали мы.
В пятнадцать лет такой талант ...
(Не отлежал ещё боков,
И не вкусил плодов хулы)
Среди титанов сам – гигант!»

(1) Лаис была легендарной гетерой Древней Греции, которая жила в Коринфе. Плата, которую она взимала за свои плотские услуги, была легендарной. Право, в большей степени, она была известна бла-годаря своему непревзойденному интеллекту и науке общения. Ее внимания и общества искали самые известные представители гражданского и военного права, науки и искусства того времени. Например, среди них можно назвать философа Диогена и скульптора Мирона. Когда гетера переехала в Фессалию и завязала дружбу с молодым Гиппостратом, то женщины области объединились и убили ее в храме Афродиты...

05/09/ 2011 - 20/09/ 2015


РАЗМЫШЛЕНИЯ ПУШКИНА В МИХАЙЛОВСКОМ

(отрывок из поэмы «МОСКВА, Я ДУМАЛ О ТЕБЕ!»)

Когда затихло всё в тревоге,
Застыло, мрачно ожидая, -
Почил внезапно Александр;
Когда на троне воцарился
И подавил своей десницей
Кровавый деспот Николай
Восстанье горстки декабристов;
Когда отъехал от усадьбы
Агент полиции и сыска
В стихах несведущий Бошляк,
То я задумался с Ариной
Над тем, что было здесь недавно,
Над тем, что станет здесь потом.
Наутро взяв перо, чернила
И беспристрастный лист бумаги,
Царю задумал написать,
Но не писалось мне ни строчки,
Слова на ум не приходили –
Собраться с мыслями никак!
Ведь грех мне плакаться на долю,
Своей судьбой весьма доволен
И не прошу судьбы иной -
То на коне с утра катаюсь,
То сплю под пение Арины,
А то  без устали пишу!
Порою скучно мне бывает,
Ночами грезится Пальмира
На берегах седой Невы,
И я тоскую по общенью,
По свету глаз и светлым лицам
Своих испытанных друзей.
И, наконец, дождался часа,
Когда явилось откровенье
На сочинение письма:
«Я так решил, что не намерен
Безумно здесь противоречить
Всем общепринятым делам,
Имея прошлое несчастье
Стихами вызвать раздраженье
И гнев покойного царя,
А легкомысленным сужденьем –
Оно касалось афеизма,
Что изложил в одном письме, -
Был исключён из светской службы
И сослан в грустную деревню,
Как буйный отрок под надзор,
Под глаз губернского начальства.
Сегодня к трону обращаюсь,
Мятежный дух собрав в кулак,
Питая слабую надежду,
В расцвете жизни уповая
На милость нового царя.
Желая ныне к Вам прибегнуть,
Прошу с достоинством о малом,
Чтоб просьбу верную принять.
Моё здоровье здесь не ново –
Расстроил в молодости первой:
Род аневризма моего
Давно  уж требует леченья,
В чём Вам свидетельство вручаю
От наших питерских врачей.
Просить осмелюсь позволенья –
Просить с достоинством поэта,
Не потеряв притом лица,
Слагая мысли и слова,
Что равный к равному приходит:
Вы – император всей России,
Я ж равный Вам - в своих стихах!
Могу ли с Вашего согласья
Для поправления здоровья
В Москву отбыть иль в Петербург,
А, может, - вовсе на чужбину?»
Уже не раз меняли свечи,
Дипломатичное письмо
Не сразу в руки мне давалось –
Так отвратительно лакейство! –
И комкал лист я за листом!
Ну, вот и всё – свершилось чудо:
Я, наконец, поставил точку,
Поставил дату, подписал.
Убрал перо своей надежды,
Убрал чернильницу, бумагу,
Достал свой перстень и сургуч.
Ужель письмо моё готово?
Ужель всё сладится удачно?
О том ли смею помышлять?
Зачем терзать себя сомненьем?
Зачем к царю питать надежды?
Настала полночь за окном,
С ленцой залаяли собаки,
Когда в округе  прошумели,
Былой степенности  шаги.
Арина кратко повздыхала,
Слезу нетайную смахнула –
Пора мне ужин хлопотать,
Так припозднился я сегодня –
Письмо треклятое повинно,
Лишив меня покоя, сна.
Один остался в полумраке
Пред догоравшими свечами,
Стремясь узреть свою судьбу!
Что ждёт меня, мой Зевс, назавтра?
Позор иль слава? Снова ссылка,
Короткий выстрел иль острог?
Я за столом сидел понуро
И ожидал с тревогой утро
Как будто свой последний час,
Порой ерошил  шевелюру
И в забытье изящным ногтем
Стучал в такт мыслям по столу.
К письму, не думая лукаво,
Без малой ноты угожденья
Так обещанье приложил,
Что к тайным обществам отныне
Не буду я принадлежать,
Не относился к ним подавно.
Но, знает Муза, мне хотелось
Примкнуть к восставшим в декабре.
И я сорвался, наудачу:
К друзьям помчался пуще ветра –
Помчался лесом по тропе,
И конь игривый мне попался,
Как я, прекрасный и строптивый,
Не привередливый совсем!
Он нёс меня легко и живо
Навстречу буре и свободе,
Как чрез дорогу пробежал,
Как будто выстрелил из пушки,
Несносный заяц... Та примета,
В народе бают, не к добру!
Я потянул чрезмерно повод,
Чуть отклонил назад свой корпус,
Да сжал коленями бока –
Бока коню. Лихой наездник:
Езда верхом знакома с детства,
И я – хороший ученик.
Мой конь взвился – свечой поднялся
И стал кусать и рвать удила:
Мгновенно встал он на дыбы,
Едва меня с седла не сбросив.
Я еле-еле удержался,
А то б под ноги угодил...
Печально я домой вернулся,
Меня на землю опустили
И увели потом в избу...
Уж за столом пришла догадка,
Не будет счастья чрез насилье,
Как вторит слово: не убей!
Какое страшное безумство –
Казнил пятёрку декабристов
Наш православный государь
И наказал Россию страхом -
Ему мерещилась измена
Во всех пределах государства.
Я подошёл невольно к мысли,
Что без любви в душе ошиблись
Мои несчастные друзья?!
Могли б забыться по команде
И, как один, направить ружья
Мои печальные друзья –
Направить ружья против братьев,
Направить пушки против братьев,
Начав гражданскую войну?!
Тогда б Россия раскололась,
Возьмись за пушки, пистолеты,
А там – за вилы, топоры!
И вскоре просто б захлебнулась
В крови российского народа
От самых верхов до низов
И прекратилась б как держава
На радость западным соседям,
Оставив белое пятно...
Пока ж Россия прозябает
В тиши усадьб под игом рабства
И держит в крепости народ,
Бесчеловечно  унижая.
Так жить нельзя простому люду
Без прав и собственных свобод!
Так как же быть и что тут делать,
Чтоб нам исправить положенье,
Спасти Отечество моё?
От ноши барщины, оброка,
Как оградить от притеснений –
Освободить всех крепостных?
Пусть вдохновится император –
Изменит дух и образ мыслей! –
Издаст спасительный Указ.
И пусть изменится дворянство
По всей России повсеместно,
Избрав любовь за образец.
Затем изменится пусть следом
По всей империи бескрайней
Трудом задавленный народ.
Тогда все стороны совместно
Приложат силы и уменье
Для укрепления страны,
Для процветания отчизны
И  для величия России
На поколения вперёд!
Конечно, это невозможно
Свершить утопию такую,
Когда богатство – в рабстве душ,
Коль восседает царь на троне
И управляет всем помещик,
В народе видя только скот.
О да, величие России
Найдёшь в величии народа,
Когда он крепок и един,
Никак не делая различий,
Людей всемерно уважая –
От всех холопов до господ –
Во имя чести, благородства,
Во благо всяко гражданина,
Во славу искренней души!
Быть патриотом – это подвиг,
Который ты всегда свершаешь
На счастье ближним и себе –
Во всём народу быть опорой,
Своей земле служить достойно
И благо равное дарить.
Судить нельзя «о белой кости»
По обороту иль по чину,
По мере близости к царю,
Но по сужденьям и деяньям,
Что лишь на пользу государства
И всех живущих россиян!
Зачем делить людей на бедных,
Зачем делить их на богатых,
Когда пред Богом все равны,
Когда все радости достойны,
Достойны счастья и здоровья,
Достатка в доме и в душе?!
О том мечтали Кампанелла,
И гордый Моро с Альбиона,
И Сирано де Бержерак.
О том утопия поэта,
И та утопия, как сказка,
И в каждой сказке – свой намёк.
Ничто чудесно не случится
В стране по щучьему веленью,
По слову рыбки золотой,
А надо всё умом постигнуть
И приложить к работе руки,
Но, прежде,  душу приложить!
Так размышляя на досуге
Пред догоравшими свечами,
Ночное время коротал...
Пришла Арина, испугалась,
На образ тихо помолилась,
Меня  за лешего приняв -
Я за столом сидел лохматый,
Как угль горящими очами
Сверлил египетскую тьму,
Рычал и плакал от обиды
Голодный – съел бы и акриды! –
И злой донельзя, словно чёрт!
Судьба поэта выше козней –
Уж надоели эти шашни
Большого света и дворца!
Пора, пора, за дело взяться,
Призвать на помощь легионы
Понятных мыслей, верных слов
И написать уже такое,
Чтоб наш читатель восхитился
И поменял себя в душе!
Итак, моё письмо уже готово,
Его осталось лишь отправить,
И терпеливо ждать ответ.
Письмо писал без униженья,
Без лицемерья и угоды,
И в этом звёзды не соврут!
В душе привычка лизоблюдства,
Тон верноподданнический
Мне от рождения претят.
Конечно, стрелы полетели
И закричали либералы,
Что Пушкин чести изменил,
Утратил гений свой бессрочно,
Как гражданин постыдно сдался
В глухом Михайловском селе,
Когда дошла моя депеша
И поменяло настроенье
В душе российского царя,
Хотя равны мы перед Богом,
Равны в душе, без оговорок,
Поэт и царь – всё божья  тварь!
Когда сквозь стены проскользнуло
И покатилось в пересказах
Моё гражданское письмо,
Тогда набросились все сворой,
Как псы продажной писанины,
И вразнобой давай же рвать
В тисках зажатого поэта –
В тисках застывшего царизма
И высоко светской суеты.
Лишь только Вяземский, по сути,
Без всякой склоки и жеманства
Мне руку друга протянул,
Что было мне весьма отрадно,
И дух согрело в серой ссылке,
Придав мне силы и талант.
И я, не мешкая, ответил ,
К перу признанье прилагая,
Что друг явился предо мной,
Что слово стало откровеньем,
Что посетило вдохновенье,
Что дружбой старой дорожу!
И я писал: «В душе находишь
Моё письмо, как снег, холодным
И, как пустынный зной, сухим.
Так быть иначе и не может!
Я пред царём не прогибаюсь:
Вот написал, и дело – вон!
Теперь перо не повернётся,
Слова уж больше не найдутся,
Собраться снова за письмо!»
Всё разрешилось в одночасье!
Когда же осень заступила,
Я в ночь на третье сентября
Сидел в раздумьях перед печью,
Бросал дрова и тихо грелся,
Пытаясь будущность узреть,
Как тут же нарочный приехал -
Распоряженье Адеркаса
О скором выезде в Москву
Мне передал без церемоний.
Писал же псковский губернатор:
«Сей господин,  известный Пушкин,
Свободно может в экипаже
Как пассажир, не арестант,
Отбыть в Москву по предписанью,
В сопровожденье офицера.
А по прибытию  же в срок
Имеет честь явиться прямо
Без промедления к генералу
Его величества, царя».
Приезд лица меня встревожил,
Я  начал в печь бросать  бумаги,
Как сделал в прошлом декабре,
Чем год отметил по восстанью:
Тогда же я в великой спешке
Записок тьму предал огню,
А то бы многих замешали
И увеличили бы жертвы
Они, правительству попав...
Арина вовсе потерялась,
Как верный друг, разволновалась,
Затем расплакалась навзрыд.
Что стало сердцу одиноко,
И на душе моей печально.
Старушку дряхлую мою
К себе привлёк и нежно обнял
За плечи старые её
И зашептал тепло на ухо,
Стараясь няню успокоить:
«О, мама, мама, ты не плачь,
И каждый день мы будем сыты –
Хоть царь пошлёт куда угодно,
А всё без хлеба не умрём!»
Но только нарочный ругался,
Всё торопился дом оставить,
Ведь надо выполнить приказ -
Меня быстрей в Москву доставить.
Велел он мне  скорей одеться
И тотчас выскочил на двор.
Успел я взять немного денег
И пирожков своей Арины,
Оделся враз и вышел вон.
В дороге был я неспокоен,
Соседство не было хорошим –
Фельдъегерь робость мне внушал.
И только в Пскове мне открылись
Покой души и настроенье,
Решимость духа, трезвый взгляд.
Письмо начальника Генштаба –
Писалось Дибича рукою –
Вернуло мир в моей душе:
Так, по приказу Николая,
На краткий срок из заточенья
Меня  отправили в Москву.
Был тон письма  – сама любезность,
Письмо дарило мне надежды,
Что страхи прежние забыл.
Вернулась прежняя весёлость –
Я вспомнил шутки, анекдоты
И стал смеяться и шутить.
И вот собрались прочь из Пскова
В Москву с хорошим аппетитом,
Менять же стали лошадей,
А я, обретший чувство жизни
И чувство голода познавший,
Решил немного закусить.
Тут обратился к офицеру,
А он любезно согласился,
И мы собрались за столом.
О пирожках Арины вспомнил
И похвалил её искусство
Да офицеру предложил.
Мой визави не стал чиниться,
Кивнул в ответ на приглашенье,
Взял пирожок. Подали щей.
А я, как водится,  в охотку,
Хлебнул, друзья, немного ложек
И таракана там нашёл.
Так щи на стол чуть не вернулись,
А мой фельдъегерь засмеялся;
Я засмеялся вместе с ним
И  после перстнем на стакане,
Когда свой чай мы осушили,
Сатирой едкие стихи
Без затрудненья нацарапал –
Я не лишился вдохновенья
И силу слов не потерял:
«Мой господин фон Адеркас,
Вы накормить хотели нас!
Настолько Вы, фон, ресторатор,
Насколько Псковский губернатор!» 
Я здесь обрёл с гвоздикой антик,
Смеясь над шуткой до упаду:
Нашёл аттическую соль!
А мой фельдъегерь растерялся,
В лице тотчас переменился,
Решив, что я сошёл с ума.
Но длился казус сей недолго,
Всё в русло прежнее вернулось –
Пошло привычным чередом,
А получилось всё чудесно -
Нашёл в забаве вдохновенье,
Забыв, что надобно к царю:
Как я люблю вино свободы!
Меня ж спустил с небес на землю
Мой сотрапезник дорогой.
Он встал, поправился и молвил:
«Извольте,  сударь, собираться -
Готовы  лошади и ждут:
Наш император ждать не может,
Прибыть нам следует скорее,
Того же требует приказ!»
Ну, что ж, пора. Мы вскоре вышли,
Тотчас стрелой живая тройка
Остановилась у крыльца.
По сторонам я огляделся,
Народу в пояс поклонился,
И в экипаж шагнул в сердцах.
Шагнул привычно и фельдъегерь,
Он оглядел меня сурово,
Чихнул в платок и рядом сел,
А я в душе перекрестился,
Вручив себя на волю Бога,
И покатился экипаж...

2014-28/08/ - 19-20/09/ 2015


МЕЧТА ПУШКИНА


Четыре года по России,
Как будто странник, я скитался,
Кружа невольно, словно лист,
Помыслил если оторваться
От крепкой ветви деспотии,
Чтоб суд духовный учинить
Над равнодушием богатства,
Над беспощадным произволом
И горьким нищенством толпы.
Меня в Молдавию сослали
По мановенью царской длани
И да по росчерку пера!
Когда-то здесь почил Овидий,
Лишённый  благ и вдохновенья, –
Певец свободы и любви!
Теперь и я, поборник чести,
Держал свой путь в обитель солнца,
Лишённый близких и друзей.
Но не забыл я имя Музы
И не забыл вкус Иппокрены –
Своё перо держал в руках!
Горячий юг меня встревожил,
В моё сознание ворвался,
Мой дух похитив и пленив!
Как вольный ветер над полями,
Тот край не ведал униженья,
Но стал  тюрьмою Кишинёв!
Я видел степь, её дороги,
Красу и мощь хребтов Кавказа
И славу крымской стороны!
Я видел море на рассвете –
Оно роптало и шумело,
И волновало грудь мою –
То шло к ногам волной прибоя,
То прочь от ног уж отползало,
Оставив пену за собой.
Тогда представился мне явно
Покрытый солью от работы,
Нуждою сломленный народ.
От края в край моей отчизны
Сегодня стонет он под ношей,
Склоняясь горестно к земле.
Но верю я, расправит плечи
И спину выпрямит свободно
Народ – хозяин всей страны!
               

2015

ПОДНИМЕМ БОКАЛ ВДОХНОВЕНЬЯ


Для живота закон единый:
И жажды полная свобода,
И толерантность разных вин.
БОРДО, МАЗЕЛЬ, а там – МАДЕРА,
(Всё заграничные напитки),
Продолжат перечень – ШАБЛИ,
Затем – ШАФИТ, вино что надо –
Располагает к разговору,
Чарует душу и язык.
И дар Шампани нас голубит,
Пленяя глаз и трезвый разум,
Как дивный пенистый нектар:
Бутыль КЛИКО не будет втуне,
МОЭТ, СЕН-ПЕР не отстают,
Врачует дух бокал АИ.
Отказа нет на посиделках
В кругу Бахуса и Евтерпы
И от российского вина.
Меня и ГОРСКОЕ волнует,
За ним – МОЛДАВСКОЕ ласкает,
А верх – ЦИМЛЯНСКОЕ берёт.
Хоть и скромнее зарубежных,
Люблю отечества напитки,
Как сын Отчизны говорю.
Среди младого поколенья
Была в активе просто «жжёнка»,
Что проще в свете не найти
Стараньем нашей молодежи -
Собой напиток благородный,
Слиянье рома и вина...

2014 – 2015