Демулен 7

VII
«Добродетель на эшафоте заставляет бледнеть тирана на триумфальной колеснице»
Надпись на горе, воздвигнутой на Марсовом поле 20 прериаля II года Республики в праздник Верховного Существа в Париже

В публичных казней представленьях
Агонизировал народ,
Как будто жертвоприношеньях,
Где каждый ждал и свой черёд.
Словно к богам Теночтитлана
Средь усечённых пирамид
С отмашкой жреческого сана
Летели головы с орбит.
И горы трупов загнивали.
И множил язвы сей вертеп.
И палачи рубить устали,
Не упокоивая в склеп,
А приговор спеша исполнить,
Везли казнённых без голов,
Чтобы свалить в каменоломню
Без отпущения грехов.
***
Тальен Бордо казнил жестоко
И комиссарил во весь пыл.
Огонь всевидящего ока
Над бордолезками скользил.
Он арестовывал богатых,
Пред скорой казнью вымогал
Во взятках выкуп виноватых
И сколотил там капитал.
Но лишь Терезия Кабаррус
Не испугалась палача,
Раскрыв подковой сердца варус,
С ним запылала, как свеча.
Свирепый тигр же смягчился.
В терзаньях тела он увял.
И мрачный идол зачехлился,
Пал гильотинный пьедестал.
Сигнал крылатым донесеньем
Уж в Комитет летит в Париж.
И отзывают огнестрельно
В Конвент Тальена нуворише.
Арестовали куртизанку.
У обнажённого плеча
Тату кокетливое самки
Жжёт, сладострастием влеча.
Тальену пишет наущенье,
В нём раззадоривая льва:
«Я умираю, нет спасенья,
Поскольку в труса влюблена».
Тиран восьмого термидора
В Конвенте выступил о том,
Посеяв семена раздора,
Что новый список уж при нём.
Проскрипция – творенье Суллы,
Под колокольчик д Эбруа
Таким разнузданным разгулом
С эпохи Рима не была.
- Кто в нём? – вскричали Робеспьеру.
- Ответь, ведь мы твои друзья!
- Ты был всегда для нас примером,
Нам свою волю навязав».
Но он, подобный обелиску,
Не стал неназванных врагов,
Разоблачённых тайным сыском,
Им оглашать, уйдя в альков.
Сказал лишь: «Ждите речь Сен-Жюста»,
Взгляд подозрительный вонзал,
В тех, кто бледнел, краснел ли густо,
Покинул весь притихший зал.
В то время, в келье Антуана,
Не знавшей прелестей любви,
Где пылкий юноша тиранил
И хоронил мечты свои
Или казнил, в нём всё едино.
Его боялся весь Конвент.
Он – ангел смерти исполина
Готовил свой доклад на стенд.
Пылал ораторским искусством,
Спартанством духа и борьбы.
И плыли в речи той Сен-Жюста
В крови конвентские гробы.
С сестрою Лебы Генриеттой
Его сводил всё Робеспьер.
Но, заподозрив в ней агента,
Размолвкой кончил кавалер.
Был непреклонный, очень строгий
И требовательный к себе,
И не дождавшийся подмоги,
В бой рвался, был готов к борьбе.
И обвинительные списки
Без снисхождения к друзьям,
Он подавал в Конвент для чистки,
Своих товарищей казня.
Был за два дня до Термидора
Казнён средь жертв в чужой грызне
Романтик и певец Авроры,
Поэт Андре-Мари Шенье.
Летели головы лихие,
Как будто яблок урожай.
У опьянённого стихией
К мольбам просящих парижан
Нет слуха. Злость до костных хрустов.
На притаившихся врагов
И в летних помыслах Сен-Жюста
Одно лишь рубище голов.
Давно не ведает полюций
И сердце в дев не влюблено.
Скользить по плахе революций –
Ему судьбой предрешено.
Его прервёт Тальен в Конвенте
В порыве пламенную речь,
Взмахнув кинжалом в сантиментах,
Чтоб сквернословно пренебречь.
И в обвинительном экстазе,
Спасая срам своих афёр
И похождений, как Фоблаза,
В пылу родится приговор.
Тальен натравлен на Сен-Жюста
В Конвенте затевает спор.
И Термидор кровавым сгустком
Сверг Неподкупного террор.
Лишь крик: «Республика в опале!
Теперь разбойников черёд!»
И новый вождь на пьедестале
Истории меняет ход.
Так был в июле термидором
Кровавый вождь разоблачён
И безответным приговором
С поста диктатора смещён.
Он якобинскою халерой
Париж морил в пылу борьбы.
Процессы фобий Робеспьера,
Как инквизиции костры.
Под канонаду фимиама
Оратора прострелен рот.
Стащили Максимилиана.
Он выл и говорить не мог.
Сен-Жюст растерянной невестой
Обескуражен в термидор
Из Консьержери путь до Гревской
Молчал и тлел, потупив взор.
- Прощай! – он бросит Робеспьеру
И покривит небрежно рот.
И с романтическою верой
Пойдёт вперёд на эшафот.
А Робеспьер усталым взглядом
Его на смерть благословит,
Своей улыбкою в награду,
Как будто нимбом окрылит.
И гильотинный нож раскосый
Его уже не устрашит.
Он вспомнит лишь девичьи косы
Сердце любовью заболит.
Но эта боль растает быстро.
Нож хищным зверем упадёт
И срубит голову министру
И кровь на эшафот прольёт.
На гильотинном пьедестале
На казнь глазеть пришёл народ
И карманьолу все плясали,
В злорадстве искривляя рот.
«Чудовищем восстав из ада,
Ты взял кровавый свой улов» -
Ему кричали, как триаду,
Проклятьями сирот и вдов.
И страшный крик развёрстой раны
Палач с повязкою сорвал
С того, казался кто тираном,
Титаном был, но свергнут пал.
***
Трагедия сердец девичьих,
Весь дом Дюпле объят был в страх,
Их дверь облили кровью бычьей
И смех глумился на устах.
В щель видит взор Элеоноры
Повозку жертв и палачей.
Толпа танцует карманьолу,
Плюёт в кумира их очей.
А он изранен и печален,
Красавчик рядом с ним Сен-Жюст,
Слезой невест из брачных спален
Она его омоет бюст.
- «Прощай, любимый Неподкупный!
Другим я сердце не отдам.
Ты жертвой клики пал преступной
На растерзание врагам.
И даже в этот час предсмертный,
За миг до смерти над толпой
Призывный клик мой безответный
Услышь, прошу, любимый мой!
Пусть моя девственность никчёмно
Пройдёт, бездарно кончив путь.
Тепло твоих симпатий скромных
Способно к жизни нас вернуть.
И знай, средь склоки неврастенной
Тебя лишь одного любя,
Обет безбрачия до тлена
Я налагаю на себя!
Я верю в лучшие столетья,
Где правят счастье и любовь.
За это в ужас лихолетья
Прольёшь свою святую кровь».