Моя левая рука

Яркий свет в глаза ударяет с такой силой, что мое тело теряет ориентацию в пространстве. Ощущение, словно лечу сразу во всех направлениях. Сердце наполняется кровью, слышу ее кипение в желудочках. На смену кипящей крови приходит любопытство, и только после тревога. Мысль: "Ведь люди не могут летать, да и во всех направлениях в лучшем случае грозит потерей конечностей или органов, а в худшем тошнотой".
На помощь приходит тупая боль и драчливый свет отступает. В глазах мельтешит из-за постоянной смены картинки. Кто сбил антенну! Черт! Остановите прыгающий экран. Как всегда, фильм прерывают на самом интересном моменте, но все же что-то можно разобрать. Так, напряжемся! Кафе у дороги падает в обморок, звезды стучат маленькими молоточками по июньскому небу, Надька мечтательно раскинулась на дороге, поджав одну ногу, моя левая рука похожа на поджаренную сосиску концы которой предварительно продольно исполосовали и они при жарке загнулись забавными загагулинами, какой-то шпион в белом ничком на траве у обочины, прячет лицо что бы его не засекли, подслушивает судорожный шепот Надьки. Люди вырастают, как грибы, на дороге и вертят ошарашенно шляпками то на меня, то на Надьку, то на шпиона.
Наблюдать, подглядывать природная наклонность человека. Только этот парень в белом как-то странно это делает. Хочется ему сказать: «Подними голову, ты так ничего не разглядишь!». А разглядывать надо, да мы и не можем этот процесс контролировать, даже слепой разглядывает мир своим внутренним зрением. Интересно, насколько далеко может смотреть человек. Может быть, достаточно смотреть близко что бы разглядеть бесконечно великое. Где это было? Да, кажется у Вольтера. Микромегас сначала видел лишь суету в движении атомов и только при внимательном наблюдении обнаружил в этом кишении порядок и осмысленность. Хорошая мысль. Значит, следуя этой логике мы можем сделать предположение, что деление до бесконечности нас не приведет ни к чему. Ха, ха, ха причем в прямом смысле. Другими словами, это предположение говорит нам, что из материи нельзя получить пустоту, а лишь другой размер, ну, или хотя бы форму этой самой материи, а мы по малодушию, или из-за плохого наблюдательного аппарата назовем это ничем и успокоимся, возвращаясь в свой маленький мещанский мирок. Вопрос в том, кто в этой бесконечной цепочке величин окажется на месте Микромегаса. Ха, ха, ха. Блин, да и выходит, что для понимания мира можно решать не вселенские вопросы о смысле жизни, а попытаться разглядеть бесконечно малое, как структурную часть анализа, как первопричину, а уж потом выстраивать общую взаимосвязь. Но это ж пипец. И жизни не хватит. Да и противоречиво как-то. Что бы узнать бесконечно великое, надо разглядеть бесконечно малое. Все равно что бежать с максимальной скоростью в одну сторону, а глядеть в другую. Так и расшибиться можно. Расшибиться, расшибиться. О чем это я. Грибы, шпионы, молотки, звезды, Надька! Надька! Черт! Мельтешение остановилось, наверное кабельщик пришел.
Стоп, какой к черту кабельщик! Я на дороге! Наконец голова проясняется отчего боль выигрывает в схватке с бредом. Густая кровь приклеила мою ногу к асфальту. Рука горит. Смотрю на нее, даа, сосиску пережарили. Надька шепотом орет: «Давид, помоги! Что у меня с лицом? Кажется я ногу сломала». Гоняет эту фразу по кругу в разных вариациях, обращаясь то ко мне, то к подходящим то и дело грибам, иногда приправляя матерными вскриками. Грибы сочувственно трясут шляпками, верещат по отдельности и вместе на разных языках. Видно шок после падения еще не прошел. Выдавливаю из себя: «Я тут, не шевелись. Полиция уже подъехала, скоро в больницу повезут. У меня палец разорвало, ыыыы!». Тут же про себя думаю: "На кой черт это ыыыы добавил, актер в запасе. Ведь боли особо не ощущаю, а скорее страх за Надьку и ханжеское неудобство перед грибами, за предоставленное неудобство".
Пока размышляю и качаюсь в такт назад и вперед под гипнотические стоны Надьки и аранжировку из вопросов, какого-то участливого американского гриба, подходит коричневый полицейский с белым блокнотом и на ломаном, исковерканном английском задает вопрос. Поднимаю на него мутные глаза, трясу взлохмаченной культей и всем видом показываю: «Ты в своем уме, олух бессердечный!», - и для завершения этой драматичной формы патетически поворачиваю голову в сторону мнимого горизонта. Он строит недовольную, но понимающую рожицу, видно ему, именно, «бессердечный» не понравилось. Думает: «Ладно уж, что возьмешь с человека, который выслушивает треп американского гриба», - и отходит к какому-то балийцу. Индонезиец внимательно выслушал полицейского, озадаченно взглянул на меня, затем на Надьку и начал деловито расталкивать грибы, попутно раздавая указания налево и направо. Все закипело и зашевелилось, появилась плащевка, которую бережно расстелили на заднем сиденье белоснежного джипа. Затем аккуратно сгребли, орущую во весь голос русалку и поместили на плащевку в авто.
Надо сказать, грибы тоже люди, я это осознал, пока наблюдал, как они переносят Рокки, проигравшего в первом раунде в схватке с асфальтом. Но судя по едким матерным крикам, не сломленного и упрямого. При каждом матерном изыскании боксера грибов пробивал шоковый импульс, отчего они на ходу принимали разные комичные позы, как в извращенной версии игры «Море волнуется», только вместо привычной фразы звучало витиеватое ругательство.
Затем участливый американец, который сидел все это время со мной, задавал вопросы и нашел смысл своей жизни в том что бы уложить меня на асфальт и обездвижить, что имело определенный резон, неожиданно меняет свою тактику. Практически подавив мое сопротивление, под влиянием общего настроения и команд балийца, этот иезуит начинает суетливо тормошить меня и подпинывать в сторону джипа, с фанатичной белоснежной улыбкой человека, который знает, что делает. Тут мне пришло второе озарение. Американские грибы очень непостоянные.