Морское

захлебнулась птицей – слишком большая лужа.
задохнулась серной, взобравшейся на Эльбрус.
ты ведь знаешь: ступив на палубу, я не трушу,
а вот паруса на горизонте страшно боюсь.

я ведь знаю, что пирс не скользкий и шторм не близко,
я ведь знаю, что дно залатано на ура,
я ведь знаю, что чайки на счастье летают низко,
я ведь знаю, что судно строили мастера,

и я слышу: ты рядом всегда. бьёшься пеной о борт.
вьёшься флагом. глядишь фок-мачтой в далекий плёс.
закрывая глаза, я слышу твой громкий топот:
ты бежишь по воде, и летит над тобой альбатрос.

слишком много воздуха, много небесной каши
варит вечный горшок любви, мне одной не съесть.
задыхаясь, дарю другим – и чужим, и нашим,
Посейдон с глубины улыбнется и даст им днесь.

угощаю крысу кусочком дневного сыра
и смотрю, как рыба ерзает по сетям.
пахнет плесенью. в трюме темно и сыро.
крыса, вырвав кусок, бежит накормить дитя.

и пусть тучи сдвигаются, ветер трубит над морем,
и пусть палуба как ледник – так легко упасть,
и пусть чайки в зажатых клювах приносят горе,
и команда, штурвал оставив, поделит власть.

всё равно наутро ветер шальной закружит,
высекая старыми досками свежий блюз.
ты ведь помнишь: ступив на палубу, я не трушу.
да и паруса – даже красного – не боюсь.