Онегин

шаг через дверь наружу в ослепший город.
падаю в пыльную лужу, в трамвайный голод.
мимо плывет Калашников – чёрный, тонкий.
вокруг умирают статуи. выстрелы рвут перепонки.

струйкой спускаюсь к пруду на дно колодца.
медленно тают друг в друге два чайных солнца.
гнётся вода под небом в любовной неге.
каменным гостем навстречу идёт Онегин.

«я бы Вам, Таня, чаю – да чай студёный.
я Вас сейчас встречаю усталой, сонной,
как генерал? живой ли? холёный? в чине?
я тут брожу как трус в колдовской личине…»

и замолчал. и смотрит, мигая редко.
тенью ограды на лица сползает клетка.
ночь сумасшедшая снова вопит: «Евгений!»
и богомольно падает на колени.

вот монумент – небу содрал ладони.
он в перспективе обратной, как на иконе.
пасть разразилась скрипом, оттуда: «Таня,
если б Вы знали, как Ваша честность ранит…»

ночь шестилицая шла выносить помои.
«много дурного во мне, я от Вас не скрою.
ну-с, поглядите – я Вам неверна повсюду.
больше того – я другой ни за что не буду».

нам бы с тобой пожить где-то в старой книжке,
нам бы рубашки шить да стирать манишки,
нам бы не знать, как выглядит этот город –
тот, где заводам молятся из соборов.