Бродяжка

      Всё началось с того, что мои родители, обустраивая выгодно купленный дом, решили вырыть в сенях погребок для овощей,  и когда отец снял с пола доски и раскопал плотно утрамбованный грунт, обнаружил  там женский труп. На черепе покойницы сохранились длинные белые волосы, заправленные под  ободок, который украшали три камня: два маленьких мутно-голубых и один – посередине – крупный  опал с утонувшей в глубине лунного озера молочно-белой звездой. Камень устрашал и завораживал, словно катаракта на глазу выжившей из ума ведьмы Фроси, доживавшей свой век на окраине нашего небольшого  городка  в заброшенной баньке.
 
      Дом, купленный родителями, принадлежал какому-то странному субъекту, безногому и сумасшедшему, и его глухонемой жене. Старика считали колдуном и боялись его, а жена вообще слыла полной дурочкой. Передвигался калека в деревянной самодельной тележке, держа в руках две болванки, которыми он отталкивался от земли. Инвалид утверждал, что ноги ему «отстрелили из катюши» на фронте, но соседи были уверены, что он отморозил их по пьянке задолго до начала войны. Бедняга прославился тем, что продавал на рынке пирожки с картошкой и гадал одиноким женщинам.

    Подсобником в гадании ему служил белый попугай с красными, как ягоды калины, глазами и похожим на гвоздодёр клювом; этим природным инструментом попугай ловко вытаскивал из самодельной картотеки записочку с предсказанием и,  демонстрируя непререкаемую правдивость пророчества, безошибочно находил записку, когда колдун прятал её в лохмотьях своей одежды. Как ему достался двухэтажный деревянный дом  и был ли он  убийцей – для меня остаётся загадкой.

Родители были страшно напуганы: шёл третий год после окончания войны, продолжались начатые в тридцатых годах аресты ни в чём неповинных людей, и  никто не хотел связываться с милицией. К тому же отец, работавший в то время  в суде, тайно  почитывал упаднические стихи крамольного Сергея Есенина и на него постоянно поступали в партийные органы анонимные доносы.  Ему, как никому другому, были известны детали судебных подлогов и предвзятых расследований. Он, конечно, боялся. Словом, родители решили это дело не разглашать и глубокой ночью вынесли останки неизвестной женщины в гать за огородом нашего дома и там закопали. 

Неизвестно почему,  скорее всего,  из женской любви к недостижимой роскоши,  мама не зарыла в могилу незнакомки  диадему с камушками, и она длительное время пылилась в чулане на полке, удивляя нас, малышей, своей  красотой. Чулан был закрыт на замок, и мы частенько наблюдали в щёлку за мерцанием странной звезды, таящейся в глубине опала. Никто из нас не знал тогда тайны происхождения драгоценного камня,  откуда он появился в чулане и кому принадлежал, но подружку мою Веру Мозолину эта вещица почему-то сильно озадачила.

Прежде чем рассказать о Вере,  я должна пояснить, в каких необычных домах мы с ней тогда жили. Наши дома можно представить как пародию на башни-близнецы, уничтоженные в наше время террористами в Нью-Йорке, это были тоже двойняшки, правда, не небоскрёбы, а просто  скатанные из брёвен плотно прижатые друг к другу смежные деревянные дома. Строителям почему-то захотелось, чтобы они росли ввысь, а не в ширину;  наверное, они были мечтателями, которых не устраивал  горизонтальный жизненный план. Состояли дома из двух этажей и из двух – верхней и нижней – не очень больших комнат - и  были довольно узкими и достаточно высокими, чтобы напоминать башню. 

Башня Веры была хорошо обжита, а в нашем доме был пригоден для жилья лишь первый этаж,  там и располагалась наша многодетная семья. Было тесновато, зато верхний недостроенный этаж, без окон и дверей, усыпанный душистыми стружками и опилками, полностью принадлежал детям. Мы забирались туда по приставной лестнице и рассказывали друг другу по очереди страшные сказки.

Мама Веры работала посменно в Кожпертресте. Сия чудовищная аббревиатура расшифровывалась следующим образом: коже-перерабатывающий трест. Это шкурное предприятие было построено из камня разобранной во время революции белой стены, окружавшей  замок  и парк известнейшего русского графа, вокруг которых теснился наш посёлок.

  Заводик жутко вонял, издавал харкающие, похожие на клокотанье мокроты в груди туберкулёзника звуки, и выбрасывал на бесподобно прекрасные  волжские заливные луга и в дивное озеро, когда-то называвшееся Светленьким, огромные массы чёрных зловонных стоков. Очистных сооружений в ту пору просто не было. При фабрике работал обувной цех, где  шили белые кожаные тапочки, называемые «спортсменками», и валяли валенки. Население нашего рабочего посёлка очень нуждалось тогда в такой обуви.

  Однажды, в далёком детстве, не помню почему и каким-то образом, мне довелось побывать на этой фабрике, и с тех пор я знаю, что такое ад: нестерпимая влажная духота, тусклый зловещий свет и беспрерывный инфернальный гул, сопровождаемый ритмичными ударами работающих агрегатов.

  В этом аду трудилась Верочкина мама, иногда по две смены подряд, и часто моя подружка, которой не было и десяти лет, оставалась дома одна. Ей было страшно и одиноко, она боялась покойников, упырей и шишиг, и чтобы защититься от них,  она тайком молилась на старую икону, прося Бога о помощи, и однажды ночью в двери её бревенчатой башни постучала нищая бродяжка.
- Пустите переночевать, - попросилась она, и Вера, несмотря на категорический материнский запрет, открыла ей дверь.

  С той поры для Веры начались чудные ночи, именно ночи, а не сутки или дни, потому что каждую ночь, когда мама Веры уходила  работать в ночную смену, к ней приходила странная бродяжка.
  - Это была настоящая принцесса! - рассказывала Вера.- Она была одета в блестящее платье,а на голове у неё была  корона...

  Странница знала множество замечательных сказок и историй, песен и прибауток, под звуки которых девочка засыпала и спокойно почивала до самого утра…  А когда наступало утро, всякий раз обнаруживалось, что ночная гостья уже ушла, а засов на входной двери закрыт изнутри, словно его и не открывали.

  Конечно же, о визитах таинственной странницы я и мои сёстры до поры-до-времени не знали, история эта открылась  вскоре после той памятной ночи, когда мои родители, тайком пробираясь по задам огородов, унесли останки неизвестной покойницы.
 
  Именно тогда меня разбудил кот Ерофей.
 
  Странное это было создание – кот  Ерошка, сибарит и сладкоежка. Он повсюду ходил по пятам за моей матерью в надежде получить от  неё что-нибудь вкусненькое:  к колодцу ли, в хлев ли к Бурёнке,  или в огород. Провожал её в магазин, на базар, поджидал у входа в парикмахерскую. А спал неизменно со мной. Я позвала его в ту загадочную ночь – кот не отозвался,  и я босиком, в ночной рубашке  выбежала за ним во  двор.  И тут мне открылось такое, после чего я мгновенно забыла о коте…
  Сначала я услышала тихую песню, похожую на колыбельную, её пела какая-то женщина. Мелодия приближалась и становилась всё явственней и отчётливей… И вдруг в свете полной луны на небольшой высоте, примерно в двух-трёх метрах от земли я увидела летящую  белую женщину, на руках которой лежала спящая девочка, и я сразу же узнала в ней Веру. Женщина была мне незнакомой. Пара медленно взлетела вверх, обогнула печную трубу нашего дома и, пройдя сквозь крышу дома-близнеца, исчезла из вида. Я была так очарована видением и так долго стояла в оцепенении на дворе, что не сразу поняла, кто из родителей взял меня за руку и ввёл в дом.  Конечно же, я рассказала  им о своём видении.

  Но… моя мама была не только самой красивой, но и самой умной женщиной на свете.
-Это был сон! – объяснила она. – Понимаешь, случается так, что иногда ночью, когда тело проснулось, мозг продолжает спать и видеть сновиденья.  Твой спящий мозг нарисовал тебе эту картинку! Темнота, Лёля, это как плотный лист чёрной бумаги, на которой можно изобразить что угодно!

  И только теперь, по прошествии семидесяти лет, я поняла, какая была связь между нечаянно откопанным отцом трупом убитой женщины и визитами неизвестной бродяжки...