Марине Цветаевой

Я читаю послание в несколько строк
про какой-то пожизненный адами срок,
эхом схвачено, ухо гонцами спешит,
только сердце при этом молчит… да молчит.
«Почитай про неё!» - возвещает добро,
но стучит эпиграмма по пунктикам в зло.
И бледнеет под правдами звонкая медь,
как сплетённая тонкая скрытая сеть.
И за красным словцом чьё-то сердце встаёт,
и оно как по прозе стихами идёт,
спев про ад, что в ад-аме съедает тела,
 и про пропасть души, что крылами легла,
 и про крымскую встречу, где Пушкина след,
 про 12-й год генералам в ответ,
 про детей и про маму, про зиму, письмо,
 и про то, что боролось с плетеньем само,
 про убийство, в котором убитого нет
 и стихами-цветами слагает букет.
 Всё, к чему прикоснулось Марины чело,
 от поклона к земле песней в небо ушло,
 как цветение трав, как безудержность рек,
 из глубины морской бился в ней человек.
 Бился пульсом без страха прямою стезёй,
 словно вечный фонтан от доски гробовой.
 Но читать про неё чужих слов не могу,
как прибитую к небу гвоздями пургу,
как бегущую тень планетарной стези,
проходящей свой срок от звезды до звезды.
Я не в чём не виню в раздвигании прочь,
говорящую точками-дарами ночь,
ведь из них всё струится тот самый поток,
под которым свободен в стихии пророк.