Устные письма Оксане - Шестое письмо

Потери досадны
солдат в этот день.
Атакой внезапной
берут храбрых в плен.

Наш взвод не пленили,
хоть плен назревал.
Неравные силы.
Снарядов обвал.

Жесток враг проклятый.
Наш полк отступил.
Погибшим дал клятву:
«За всё отомстим».

Убитых могилы
забыть нам нельзя.
Нас память манила
к земле, где друзья

уснули навеки
в боях за страну.
Слова не на ветер.
Солдат клял войну.

Могилы мы рыли
подчас впопыхах.
Костим грунт нерыхлый,
лопаты в руках,

кайло или вилы,
другой инвентарь.
Растрачены силы.
Проблемы, как встарь.

Войну проклиная,
бойцы крест несут.
Война пусть иная,
но прежняя суть.

Как эти утраты
нести с честью нам?
От ДЗОТа с комбатом
идёт лейтенант.

Глядим — на собрата,
здоровый, как слон.
В пилотке солдата
и статью силён.

Чуб вьющийся, сивый,
шинель — пыльный стог,
избитые сильно
подмётки сапог.

Представился кратко
и сник на виду,
почуяв украдкой,
солдат колготу,

возможно, стыдится,
что «мал господин» —
в зелёной петлице —
«кубарик» один.

Скомандовал: «Вольно!»
В землянку побрёл.
Вслед — гул недовольный:
«Он Слон, не орёл».

Солдаты гудели:
- Хлебнём горя с ним.
Прошло полнедели.
Слон вовсе не сник.

Бывалая птица,
знать, крепкий орех,
ругать не стыдится
бойцов и коллег.

На сердце не сладко —
бойца не корил.
Однажды украдкой
в лесу закурил.

Чтоб было полегче
бороться с собой.
Во взвод к нам под вечер
примчал вестовой,

пакет отдал серый —
комбата приказ.
Солдаты присели,
встал Слон в этот раз.

Приказ лаконичный —
идти к немцам в тыл.
С улыбкой обычной
Слон молча застыл.

Не всем жест понятный —
«Отбой иль подъём».
Слон вымолвил внятно:
«В разведку пойдём.

Проявим, солдаты,
серьезный подход:
найдем кандидатов
в опасный поход».

Солдат отбирали
особых из рот,
в итоге набрали
отважный народ —

особых двенадцать,
и мне в их числе
с врагами сражаться
на нашей земле.

В поход собираться
нам время велит,
сплотил наше братство
солдат-замполит.

Без званий военных,
безвестный боец
солдата волненье
уймёт, как отец.

Без тени бравады
даст добрый совет
в мгновенья утраты,
в минуты побед.

Болея за дело,
отчизну свою,
он действовал смело
в опасном бою.

Политик отличный —
добротную речь
сказать мог и личным
примером увлечь.

Он был оптимистом,
в бою не раскис.
Был тем замполитом
Стукалин Борис.

Высокий, опрятный,
с красивым лицом,
с улыбкой приятной.
Прослыл молодцом

в особом отряде
бедовых ребят,
всегда был он рядом —
умелец и хват.

Был быстр, как ракета,
к тому же — поэт.
И всё-таки это
неполный портрет.

Простой в обиходе,
а в действиях строг,
в бою и в походе
иным быть не мог.

Сражался умело,
как совесть велит.
В желаньях умерен,
душою велик.

Он был нам наградой,
с ним были сильны.
Прошёл я с ним рядом
дороги войны.

В годину, что даст мне
нелёгкий мой рок,
в погоду, в ненастье,
без срока и в срок

поклон другу низкий
всегда от меня.
Борис стал мне близким
до смертного дня.

Сплотился в походе
надёжный квартет.
Нет лучше во взводе
(взгляни на портрет).

Сидят двое рядом,
и двое стоят.
У каждого радость
и доля своя.

Кто справа стоит —
Давыденко Иван —
красавец на вид
и душа — океан.

Здоровый, надёжный
и с ясным умом.
Ему верить можно
сейчас и потом.

Нёс службу исправно —
солдатский удел.
Походку исправил,
друзей заимел.

Оплошность случалась?
Судить не берусь.
Иван из-под Чаус
писал «беларус»

в анкете обычно,
но русский язык
он знал на «отлично».
Я к мысли привык,

что ген белорусский
давно обрусел,
коль воин по-русски
к Руси прикипел.

Силён друг без меры.
Кулак, что утюг,
а руки — безмены.
Заметный битюг.

Сил не ощущая,
в лесу по весне
сломал он случайно
ребро старшине.

Ходил с ним в разведку,
поведать могу,
согнул он, как ветку,
фашиста в дугу.

С улыбкой лукавой,
с сократовским лбом,
с большими руками
и маленьким ртом.

Фигура атлета,
как колокол, грудь,
в глазах — искры света,
а в голосе — грусть.

Что значило это —
гадать не берусь.
Военное лето,
в огне Беларусь.

Казался он дубом
в четыре обхвата.
Иван моим другом
стал, вроде бы брата.

Ему, с кем был связан
не дни, а года.
Я многим обязан,
теперь — навсегда!

О двух я поведал,
остался Манько.
Забавный повеса,
любя молоко,

просил у молодок,
и тех, кто уж стар,
в селе, на слободке
«коровий нектар»,

То тонко, то грубо,
то мягко, то зло.
Кривил кисло губы,
когда не везло.

Казанской сироткой
прикинуться вдруг,
стать робким и кротким
мог верный наш друг.

Всех мог околпачить
и не как-нибудь —
слезой озадачить,
стуча себя в грудь.

Опрятный, весёлый,
смазлив и высок,
добыть мог он в сёлах
всегда «белый сок».

Девчат сбивал с толку,
их влюбчивых мам,
носил фото стопку
и писем карман.

Любил переписку,
вёл писем учёт,
не брал к сердцу близко,
случайный просчёт.

Нигде не терялся
был смел и смышлён,
таким и остался
в сердцах наших он.

Идя в тыл со взводом,
не брал я чернил.
Письмо мимоходом
в уме сочинил.