13. Мастерская и Подвал

В первый же день после возвращения из больницы мы забрались в мастерскую художника, самую просторную, и уединенную комнату в квартире. Он посмотрел на свою «…вечерю» и лицом, а после шеей пробежала судорога. Он никак не мог завершить картину. «Ма» болела, и он ходил в аптеку и чаще застревал на кухне. Работа в церкви заканчивалась. Он приезжал и рассказывал, что в деревне, на поле выпал первый снег, дорога раскисла. А, здесь снегами и не пахло. Солнце застряло в Староконстантинове, казалось, надолго. И, длило октябрь, столько сколько хотело. А хотелось вечность.

Кроме «…вечери» в мастерской толком ничего нельзя было рассмотреть. Откуда-то «из-под» торчали руки, нимбы, выглядывали глаза святых и великомучеников. Колья. Кресты. Гиены без огня. Картины, подрамники, картонки валялись и стояли в полном, как мне виделось, хаосе. Обычно повернутыми к стене, или заставленными. А еще было масса лишних вещей, книг, лохмотьев. И чем больше я там находился. Чем больше был там один, то более считал себя вправе проявлять любопытство и предпринимать действия, чтобы разворошить здесь все.

Я перетаскивал картины с места на место. Ставил их лицом к свету. Переворачивал, как мне казалось в правильный ракурс.
- Почему вверх ногами и к стене лицом? – Риторический и, в общем-то, глупый вопрос. Это не помогало увидеть написанное в них. Мазня и мазня. Краски, вылитые на холст или картон. Все эти божества и полубожества. В конце концов, я устал, и принялся ворошить одной не забинтованной рукой, книги. О некоторых художник имел самое приблизительное представление. О большинстве не подозревал. Это были залежи, к которым он был равнодушен...

Вынужденное безделье, и приподнятое после операции настроение, вдохновляло преображать. В какой-то момент было уже недостаточно просто рассматривать картины и книги. Я принялся наводить порядок. И художник это терпел. Приезжал из деревни вечером. Заваривал чай  и смотрел, что приключилось с его комнатой за день. Он наблюдал за этой трансформацией с известной долей иронии. Но ничего не говорил, что бы не лишать меня желания, что-то делать и двигаться в этом месте. Его же пространство молчало. Он подходил к обещанной батюшке картине и не мог «разговорить» Того, что сидел в центре стола. И пол был подметен. И картины расставлены и ранжированы. И рамки с подрамниками отделены. Обои сквозь них стали похожи на картины. И книг заняли свои места. И родился объем, в котором можно было ходить диагоналями из угла в угол. Но, Тот, что «сидел» в центре стола молчал…

Я оставил художника, и оказался в своей временной спальне. Порядок-порядок. Что может дать мой порядок? Говорил я себе и окунался в постель, в расстеленный на полу матрас и подушку. Неподвижность не избавляла от суеты, и я заполнял время чтением. Страницы пролетали сквозь меня. Не оставляя следа. Я впадал в дремоту, чувствуя во сне как тома, которыми я обложился, впиваются в тело. Прочитанное кривлялось дневными снами, тяжелыми и странными. В них, кто-то все время кашлял и ходил за дверью. Я вздрагивал. Открывал глаза. И, будто две капли атропина, солнце вваливалось через окно в глаза. И, уже не было прежним. Тяжелое. Налитое кровью. Ползущее над городом, едва-едва не цепляясь за холодные трубы стоявших в запустении заводов и котелен.

- …Да, чушь это всё! - Художник вошел ко мне, продолжая в дверях, с кем-то объяснялся, - Никто не страдает. Это все выдумки. Это не картина. Это просто работа. Детали точить. Я ее если бы не лень, за два часа написать мог. Я и написал ее за два часа. А последние двадцать две минуты растянул на три с половиной месяца, - кто-то за дверью тихо бормотал. И было не ясно ни что, ни кто это, - Ну при чем здесь муки творчества! У меня «муки» в подвале валяются. Ну, как ты не понимаешь, что это шабашка. Времяпровождение, за которое платят деньги, - и снова в ответ бормотание, - Да. Закончу-закончу. И деньги возьму. И новые заказы будут. Успокойся. Иди-иди, - он развернулся. Прислонился к закрытой двери, и, глядя куда-то в сторону, - Только кто за меня писать будет?

Молчали до самого вечера. Глаза замерли и не сходили с того места, где их застала тишина.
Художник очнулся. Откинул дерюгу. Поднял люк и пригласил в подполье. Открывшееся отверстие казалось провалом, ведшим в поземелье, которыми богат город. Мне представился туннель, ведший в Меджибожский монастырь, по которому могла проехать тройка запряженных лошадей. И ехать-ехать, за кладом оставленным, где-то здесь, князем Константином Острожским. Или красться за старым ксендзом, бежавшим прорытым из костела туннелем в сторону Григоровки. Пока не упрешься в закрытую им дверь.  А на двери замок размером с ведро…
…Две тусклые лампочки растянули подвал почти под всей квартирой. Он был огромен. Мастерская казалась чуланом под лестницей по сравнению с ним. Земляной пол пах сыростью. А кирпичные стены казались более древними, чем сам дом. На полу валялись резиновые колеса и ящики. К ним были приставлены картины, которых я не видел…

- Какие-то таскаю на рынок. У нас там местный "Андреевский спуск". Какие-то пишу так просто, - От «так просто» ему сделалось кисло во рту, - Ну, не совсем так просто. Был один здесь деятель. Сам вроде тоже, как творец. Приезжает из Киева и говорит, давай мол, на галереи работать. Ты пиши, а  я буду за процент размещать. И нечего тебе этой халтурой по церквям заниматься. Я только «за». И писал-писал. Звоню ему, а он «извини, мол, другие дела, проект запускаю». Ну, и прочую, сам знаешь что, несет. Вот так родилось мое творчество, отделенное от церкви и от заказа.

Я не решался ничего говорить, а просто смотрел на другой мир в ином пространстве. Он рассказывал, что хочет здесь сделать мастерскую, и даже может галерею со своими картинами. А главное прорубить куда-то туда отдельной вход с окнами, чтобы можно было входить и выходить.

- Так ты ж так сбежать хочешь, - вырвалось из меня…
Он остановился. Может быть. Может быть. Не думал об этом. Вряд ли – вряд ли…
А потом вспомнил, что-то важное на кухне и оставил меня побродить…