Белое солнце пустыни

Поэма

По мотивам одноименного игрового советского фильма (1970), режиссёр Владимир Мотыль, авторы сценария: Валентин Ежов, Рустам Ибрагимбеков, Марк Захаров.

Вместо пролога
Глава первая. Саид.
Глава вторая. Рахимов.
Глава третья. Душевное задание.
Глава четвёртая. Часы.
Глава пятая. Ловушка.
Глава шестая. Гульчатай.
Глава седьмая. Верещагин.
Глава восьмая. Абдулла.
Глава девятая. Пулемёт.
Глава десятая. Приятные хлопоты.
Глава одиннадцатая. Музей.
Глава двенадцатая. Икра и отруби.
Глава тринадцатая. Подножка Абдуллы.
Глава четырнадцатая. Подземный ход.
Глава пятнадцатая. Цистерна.
Глава шестнадцатая. Держава.
Глава семнадцатая. Восток – дело тонкое!
Глава восемнадцатая. Разгром.
Глава девятнадцатая. Заключительный аккорд.
Глава двадцатая. «Абдулла, я здесь!»
Вместо эпилога


Вместо пролога

Белы фуражка с гимнастёркой,
Свет выбелил их словно тёркой,
Белеет небо, будто стынет,
И солнце белое пустыни.

Красноармеец Фёдор Сухов,
Душа поёт особым звуком,
С войны домой идёт пешком,
Пустыню режет прямиком.

Красноармеец Фёдор Сухов
Познал солдатскую науку,
В песках похода не страшась,
Простого правила держась:

«Врага нахрапом не возьмёшь,
Когда один пешком идёшь,
Под зноем бережёшь глоток,
И дело тонкое – восток».

Пустыня жаром дышит сухо,
Красноармеец Фёдор Сухов
Идёт в песках один пешком,
Пустыню режет прямиком.

Печёт жара, а в горле ком,
И всё трудней идти пешком,
Стервятник в небе сторожит,
Вдали мираж в песках дрожит.

Здесь каждый день палящий зной,
Наш путник следует домой,
Кровь вязнет, в жилах гибнет, стынет,
И солнце белое пустыни.

Но зной и пекло – чепуха,
Всё нипочём, и всё труха,
Когда жена так долго ждёт,
Во сне лебёдушкой плывёт.

Бархан с барханом говорит,
От жажды кровь в висках горит,
Идёт наш Сухов, не молчит,
Как телеграф жене стучит:

«Вы, Катерина свет Матвеевна,
Ваш волос дивный реет на
Ветру июльском, вижу вас,
Как будто с вами я сейчас,

И не было войны проклятой.
Что ж, дело пролетариата,
В конце концов, возобладало,
От кровопийц свободу дало.

Люблю вас и иду домой,
Вы, лебедь чистый и родной,
Теперь ко мне плывёте в руки,
Отныне никакой разлуки!»


Глава первая. Саид.

Бархан с барханом говорит,
От зноя кровь в висках стучит,
Вдруг видит Сухов, – голова
В песке торчит едва-едва.

Красноармеец Фёдор Сухов
Познал жестокую науку:
«Когда из жалости спасаешь,
Ты никогда, дружок, не знаешь,

Тот, кто спасён, змея иль сокол,
Здесь иногда выходит боком,
Непросто всё, судьба сердита,
Раз выкопал вот так бандита,

Воды дал, руки развязал,
А он схватился за кинжал.

Непросто всё, он как взбесился,
Короче, мрак, едва отбился».

Молчит печально голова,
Черна от солнца, и едва
В ней жизнь на волоске висит.
«Вода, приятель, оживит», – 

Сказал красноармеец Сухов
И чайник отвязал со стуком,
Страдальца напоил сперва,
И оживилась голова.

Затем его он откопал
И вечер весь до ночи ждал,
Пока придёт герой в себя,
Вернётся вновь к своим скорбям.

Печален был его рассказ,
Беда пришла как рока глас,
Когда пульс правды бьётся глухо,
А в головах царит разруха.

Саид, так звали молодца,
Чтил правду и любил отца,
Но вот пришёл лихой Джавдет,
Наркотиками разогрет,

В халат из золота одет,
Гашишный запах сигарет,
И у него один запрет:
Простить в ответ на слово «нет».

Джавдет переступил закон,
Теперь соседей грабит он,
Кто слово против говорил,
Того коварно он убил.

Джавдет услышал рока глас,
Пришел его, как видно, час,
Когда пульс правды бьётся глухо,
А в головах царит разруха.

Отец Саида не стерпел,
Но оглянуться не успел,
Его Джавдет взял на прицел,
Вот так Саид осиротел.

Пропало все, погиб отец,
Разграблен дом и нет овец.
Зарыв в песок, судьбу дразнил,
Джавдет Саида так казнил.

Теперь сидит и смотрит вдаль,
Есть что-то, что Саиду жаль?
Саид качает головой,
Взгляд грозный, жёсткий и прямой:

«Не белоручек, приверед
Настало время, и Джавдет,
Не брезгуя, чужое взял,
Отца убил, бандитом стал.

Отец – мне свет, я не смогу
Простить Джавдета, и рагу
Я приготовлю из него,
Знать не желаю ничего

О том, что совесть есть и жалость,
Одно лишь лезвие кинжала
Я признаю и понимаю,
Такую правду принимаю».

«Тебя, Саид, я понимаю,
Джавдета твоего не знаю,
Но если будет вдруг невмочь,
С Джавдетом я могу помочь».

Саид качает головой,
Взгляд грозный, жёсткий и прямой:
«Джавдет теперь он только мой,
Благодарю, иди домой».

Красноармеец Фёдор Сухов
Смеётся, только смотрит сухо:

«Что ж, если помощь не нужна,
Сухарь даю, да вот, пшена.
Коль я в помощники негож,
Возьми тогда хотя бы нож.

Я слышал, Чёрный Абдулла –
Крутой бандит, спаси, Аллах,
Он как, с Джавдетом ходит вместе?»
«Не могут на одном насесте, –

Саид  ответил тихо, хмуро
И посмотрел в костёр понуро, –
Джавдет трусливый как шакал,
И он бы никогда не стал

Вступать с врагом в открытый бой,
А Абдулла совсем другой,
Он не боится воевать
И в бой с врагом как тигр вступать».

В ответ наш Сухов лишь вздыхает,
За плечи вещмешок бросает,
Пустыня жаркая вновь ждёт,
И он домой скорей идёт.


Глава вторая. Рахимов.

Тем временем не ведьм-кикимор
Нашёл в развалинах Рахимов,
Его отряд в пустыне рыщет
И Абдуллу полгода ищет.

Рахимов – бравый командир,
Да, видно, путает надир
И горизонт. Никак не может,
Хоть, верно, лезет вон из кожи,

Бандита Абдуллу догнать
И тёплым его с ходу взять.
Жесток, награбил много он
И рвётся тигром за кордон,

Но есть у Абдуллы проблема,
И гири тяжкие гарема
Решил убрать в лихой тот час
И в бешеный вошел экстаз,

Двух жен как кур вмиг задушил,
Но здесь Рахимов подступил,
И жён у смерти утянул,
Но Абдулла, змей, ускользнул.

Как будто вмиг закрылся шлюз,
Пришёл в отряд тяжелый груз,
Таких не знал отряд проблем,
Как тяжело тащить гарем.

Пески, пески, пески, пески,
Грустят барханы от тоски,
Сияют словно на картине,
И солнце белое пустыни.

Рахимов смотрит тихо, кротко,
Похоже, Сухов – вот находка,
В песках бредет домой один,
Как тень пустыни или джинн.

И в небо револьвер стреляет,
Песочек струйками сбегает,
Наш Сухов шаг застопорил,
Рахимов вмиг остановил.

«Эй, Сухов, как быть с Абдуллой,
Собрался рано ты домой,
Я крепость старую облазил,
Но Абдулла нас словно сглазил».

Наш Сухов чайник поднимает,
И воду тёплую глотает,
Затем негромко отвечает,
При этом головой качает:

«Рахимов, ты не идеал,
Я Абдуллу давно бы взял,
И в крепости его обул,
Залез бы внутрь через трубу».

Рахимов Сухова хватает,
В объятиях его терзает:
«Я знаю, ты домой идёшь,
Но, может, жён врага возьмёшь,

Теперь ты, знаю, не послушен,
Но Абдулла их всех задушит,
А я скачу к Ручью сухому,
Возьму бандита по-любому».

Наш Сухов головой качает,
С усмешкой тихо отвечает:
«Рахимов, узел – не клубок,
Эх, дело тонкое – восток!»

Пронзает тело словно ток,
Наш Сухов от сюрприза взмок.
Как грозный небосвода страж,
Иль призрак, тень, фантом, мираж,

Саид садится на песок,
Как очутиться здесь он мог?
«Саид, откуда ты?» «Стреляли».
Глаза Саида засверкали.

Рахимов время не терял,
Гарему горячо сказал,
Что Сухов вызволит их всех,
И он – хороший человек!

Как будто вдруг открылся шлюз,
Рахимов сбросил тяжкий груз,
Вот не было еще проблем,
Тащить с собой врага гарем.

Рахимову не скажешь «нет»,
Он – механизм, он – пистолет,
Задумал – сделал, спуск – удар,
И Сухова бросает в жар.

Теперь печёт не от пустыни,
Кровь в жилах от другого стынет,
В Педжент приказ ему идти,
До дома, видно, не дойти.


Глава третья. Душевное задание.

«Доставить женщин всех в Педжент!»
Рахимов – жёсткий оппонент,
Изобретателен порой,
С отрядом мчит за Абдуллой.

А Сухову гарем на шею,
Чадрами жёны зеленеют,
Нет жизни в небе бледно-синем,
И солнце белое пустыни.

Рахимов в помощь дал Петруху,
Красноармеец Фёдор Сухов
Рванул из рук бойца винтовку,
Затвором дёрнул со сноровкой,

Чтоб пулю в небо положить,
Рахимова остановить.
Петруха смотрит как овечка,
Но вместо выстрела осечка,

«Я не могу, я не приемлю, –
В сердцах прикладом бьёт о землю,
И ствол вдруг радостно стреляет,
Винтовку Сухов опускает.

– Я десять лет жену не видел,
Кого я крепко так обидел,
Выходит, что, как не стараться,
Всю жизнь мне по пескам мотаться».

Глазами хлопает Петруха,
Красноармеец Фёдор Сухов
Построил жён, он раздражён,
Разлукой с домом утомлён.

И перспектива вновь темна,
Чудные женщин имена
Красноармеец называет,
Досада коршуном терзает:

«Зухра, Гузель и Саида,
Вот вам паёк, вот вам еда,
Задача - провиант хранить
И поровну еду делить.

Так, Дарина и Зульфия,
Вода и чистота белья –
Задача ваша. Хафиза,
Ты будешь старшей по тазам,

А Джамиля, с ней Гульчатай
И Лейла, в оба, не зевай,
Поможете нести поклажу.
Мы всем, товарищи, докажем,

Что есть отряд, он к жизни новой
Шагает прямо без уловок,
Свет новой жизни у порога –
Заря свободного Востока.

И отвыкайте от чадры,
Власть новая для вас дары
Преподнесла, она не судит
И признаёт - вы тоже люди».

Скосил глаз Сухов невзначай
И видит вдруг, что Гульчатай
В песке спасает черепаху.
«Идём, товарищи, без страха,

Быстрей, быстрей, идём вперёд,
Свет новый ждёт, Педжент зовёт,
Идём вперёд. Эй, Гульчатай,
В строй, девочка, не отставай!»

Саида голос вдруг звучит,
Как ветер тихо говорит:
«Пенджент – ловушка для тебя,
Там Абдулла убьёт тебя».

Наш Сухов лишь рукой махает,
В сердцах негромко отвечает:

«Ещё увидим, кто кого.
Саид, послушай, ты, того,
Возьми коня, хлопот с ним много,
Он мне как бегуну тренога».

Два дня яд Сухова томил,
Хитрец Рахимов учудил.
Был каждый шаг как шип жесток,
От дома снова на восток.

Но твёрд наш Сухов как гранит,
В нём шарм как сказочный магнит,
И в мыслях сладкое винцо,
Жене, пусть в мыслях, письмецо.

Бархан с барханом говорит,
От жажды кровь в висках горит,
Идёт наш Сухов и бурчит,
Как телеграф жене стучит:

«Вы, лебедь, журавлём лечу,
Скорей увидеть вас хочу,
Но вышла здесь одна заминка,
Нагрузка лишняя ботинкам.

Вести поручено отряд,
Идём в песках за рядом ряд,
Народ покладистый, душевный,
Поход наш по пескам двухдневный.

Я отказаться не могу,
Отказ – на мельницу врагу
Лить воду, щедро потакать,
Поэтому в песках опять,

Но скоро я вернусь домой,
Вы, лебедь чистый дорогой,
Пойдёте прямо ко мне в руки,
Тогда всё – никакой  разлуки!»


Глава четвертая. Часы.

Поход в Педжент прошёл успешно,
Здесь Сухов женщин ловко, спешно
В музее местном разместил,
Рахимова почти простил,

Петрухе строгий дал наказ:
«На страже, не смыкая глаз,
Быть, помня, что заря Востока
Пока что только у порога,

А где-то бродит Абдулла,
Крутой бандит, спаси, Аллах,
И ворох от него проблем,
Возможно, ищет свой гарем».

Рахимов должен быть доволен,
В музее жёны под контролем,
Петруха там их стережёт,
Рахимов скоро подойдёт.

В Пендженте выполнен приказ,
И время отдохнуть сейчас
У моря, есть здесь дикий пляж,
Затем отправиться в вояж,

Зовёт жена, и дом зовёт,
Пора от боевых хлопот
Неспешно дома отдохнуть,
Жене спокойствие вернуть.

Всё утро на волнах качался
Наш Сухов, и в песке валялся,
Впервые солнце нежно греет,
Не жжёт, не сушит, не белеет.

Не знал наш Сухов, что за пляж
Для отдыха избрал сейчас.
На берегу стоит баркас,
Для Абдуллы он как алмаз.

На берегу как кладовые,
Для нефти баки наливные,
Но главное сейчас баркас,
Для Абдуллы он как алмаз.

Не знал наш Сухов, что Педжент
Стал тайной пристанью гиен,
Бандитский глаз везде ходил,
Везде за Суховым следил.

Едва ушёл прочь Фёдор Сухов,
Обезоружили Петруху
Бандиты, дерзки в грубой силе,
Петруху до смерти избили.

Людей нет, нет и ротозеев,
Но есть смотритель из музея,
Преинтереснейший старик,
Он выбежал во двор на крик,

От возмущения весь взмок,
И в горле яростный комок.
Петруха что-то бормотал,
Старик его к себе забрал.

Тот опытен, кто сто раз бит,
В Педженте будто тень, Саид,
Пастух, но воином воспитан,
Он ускользнул от глаз бандитов.

…Ещё раз в море окунулся,
Затем к заботам вновь вернулся,
На берег вышел Сухов наш,
Не ждал сюрпризов и пропаж.

Опять луч солнца словно тёрка,
На месте брюки, гимнастёрка,
Но вдруг герой наш холодеет,
Улыбка кисла, и бодрее

На жизнь нам надо бы смотреть,
Хоть хлещет нас она как плеть.
Улыбка Сухова бодра,
Ремень, пустая кобура,

Взгляд вбок: «А где же револьвер?»
Его сжимает изувер,
Стоят бандиты и смеются,
От смеха ноги криво гнутся.

Взгляд Ибрагима словно шило,
Глаз будто бы под плёнкой мыла,
Стреляет в воздух, подаёт
Сигнал, кого-то, видно, ждёт.

На выстрел, от жары измучен,
Верхом явился подпоручик,
Он пот платком со лба стирает,
Френч без погон на солнце тает.

Для них сегодня как алмаз
На берегу крутой баркас,
А здесь вдруг Сухов без пелёнок,
Младенчик, из яйца цыплёнок,

Купается, светя боками,
Бери хоть голыми руками.
Застыли жёны у баркаса,
В чадрах ждут рокового часа.

А царский бывший подпоручик
Смеётся, словно видит ключик,
Отобранный «наган» сжимает,
С издёвкой по слогам читает:

«Красноармейцу Ф.И. Сухову, –
И  добавляет, – горе луково,
«Наган», как видно, наградной,
Комбриг дал в дар, он именной».

На Сухова бандит взирает,
Под дулом строго вопрошает:
«Куда погнал отряд Рахимов? –
Мрачнеет Сухов от нажима, –

Эй, Сухов, красная зараза,
Тебя, дружок, прикончить сразу
Или немного дать помучиться?»
«Отвечу: на ошибках учимся,

По жизни очень я соскучился,
Бей так, чтоб долго-долго мучился».
Бандит зол, кулаком махает,
Но Ибрагим вдруг прерывает:

«Семён, секунды на весах,
Нам некогда, спаси, Аллах,
Ты к Абдулле скачи скорей,
Зови сюда его быстрей».

Да, Ибрагим, как видно, главный,
Семён старается и славно
В седло садится на коня,
Мчит прочь, бьёт шпорой, не ленясь.

И Сухову кричит бугай:
«Эй, руки подними, шагай!»

Качаются судьбы весы,
Наш Сухов на руку часы
Успел надеть, вперёд шагнул,
Вдруг Ибрагим в нос дулом ткнул,

Как крыса, вмиг заметив сыр,
Он жадно глянул на часы:
«Эй, ты, вперёд не забегай,
Давай часы с руки снимай».

Какой-то странный есть закон.
Бандит, он лезет на рожон
И жизнь бросает на весы,
Но изменяют всё часы.

Бандиты нам внушают страх,
Но вдруг добреют на глазах,
Как кость увидевшие псы,
Заметив на руке часы.

Как говорят, не верь глазам,
Их тяга алчная к часам
Спасает иногда, поверьте,
От неприятностей и смерти.

Бандит свой взгляд остановил,
Слюну сглотнул, как пень застыл,
Часы он видит на запястье,
Ушло с лица навек ненастье.

И Сухова остановил,
Блеск от часов вдруг глаз застил,
За руку Сухова схватил
И обо всём на миг забыл.

Не сразу всё, пусть понемногу,
Наш Сухов не был недотрогой,
Бандитский «маузер» схватил,
Удар, и с ног бандита сбил.

Патронов в «маузере» много,
Наш Сухов не был недотрогой,
Пять выстрелов – пять чёрных тел,
Но снять шестого не успел,

Тот дуло в Сухова направил,
Но вдруг Саид, в движеньи плавен,
Как будто перед ним баран,
Сдавил бандита вмиг аркан,

За горло сдёрнул на песок,
И выстрелить бандит не смог.
Саида твёрдый взгляд лучист,
Бандит с петлёй на горле скис.

Саид мотает свой аркан,
В пустыне быстр он как варан.
«Саид, но как же ты…» «Стреляли!»
Глаза Саида засверкали.


Глава пятая. Ловушка.

Пенджент – здесь транспортный тупик,
Пенджент как город давно сник,
Цистерна, берег, нефтебаки,
Песчаные вокруг овраги.

Таможня царская была,
От солнца выцвела, бела,
Теперь кругом одна разруха,
А к Сухову бежит Петруха,

Петрухин нос разбит немножко,
Петрухин нос, он как картошка.
«Товарищ Сухов, где Рахимов?
Нас банда съест из-за кикимор!»

Товарищ Сухов отвечает,
Хоть раздражен, но не серчает:

«Терпелку» жёстко намотай,
И сопли, брат, не распускай,
Где ты нашёл, дружок, кикимор,
Для женщин здесь прекрасный климат,

Здесь, брат, цветут они как сливы,
А нам зачем сейчас Рахимов,
С тобой мы можем без проблем
Взять Абдуллу, спасти гарем».

Молчит Петруха и моргает,
Ответ Петруху удивляет.

…Нет тени даже от чинары,
Сидят три старца у хибары,
Четвёртый при смерти лежит,
Едва ли в саван не зашит.

Суровы старцы-молодцы.
«Здорово, милые отцы!» –
Им Сухов вежливо вещает,
Но троица не отвечает.

Сидят три старца у хибары,
Прошла вся жизнь, её кошмары,
Мираж богатства и динаров.
Хоть луч палит, свет с неба жарок,

Им всё равно, лик как гранит,
Лишь кожа чёрная блестит,
Фигуры их как истуканы,
Как ссохшиеся вдруг каштаны.

Четвёртый местный старожил
Главу на ящик положил,
На ящике без сил лежит.
Одно лишь слово «Динамит»

На ящике как трафарет,
Печальный стариков квартет,
Наш Сухов рядом встал, стоит,
Одно лишь слово «Динамит»

Ему вдруг как холодный душ.
«Но динамит не любит сушь. –
Взгляд Сухова как огнь горит. –
Неужто вправду динамит?»

Наш Сухов ящик открывает,
Водой взрывчатку поливает,
Затем кусок берёт, кидает
И от бедра в него стреляет.

Взрыв в воздухе как гром гремит,
Лежит под боком динамит,
А старцы глазом не моргают,
Молчат и ничего не знают.

На старика иль на старуху
Всегда найдёт судьба проруху,
Наш Сухов головой качает,
К себе Петруху подзывает:

«Душа к прекрасному стремится,
Возьми взрывчатку, пригодится,
С ней мы с тобою без проблем
Спасём от Абдуллы гарем.

А барышням скажи, Петруха,
Что есть теперь товарищ Сухов,
Пусть станут бодры, веселы,
Не будет больше Абдуллы».

«Я понял вас, товарищ Сухов!»
«Теперь в музей идём, Петруха».
Вдруг конь, верхом на нем Саид,
Пастух сурово говорит:

«Зачем тебе сейчас Педжент,
Здесь логово волков, гиен,
Бери Петруху, уходи
И до греха не доводи.

Ты лезешь как дурак в болото,
Иль может быть терзает что-то?»
«Терзает, – Сухов отвечает, –
Когда невинных убивают».

Саид с прищуром говорит:
«Я вижу ты как тот гранит,
Но защищать жён это тупость
И непростительная глупость».

«Скажи, Саид, но почему?»
«Не зли, дружочек, Абдуллу,
Гарем, друг, одному ему
Принадлежит, идёшь во тьму,

Когда чужих жён защищаешь,
Ты от кого их всех спасаешь?»
«Саид, тогда мне путь во тьму».
«Тебе придётся одному,

Чужое не могу я брать,
От мужа жён его спасать,
И для меня здесь нет ответа,
Здесь Абдулла, но нет Джавдета!»

А солнце белое палит,
Наш Сухов тихо говорит:
«Саид, тебя я понимаю,
И ни к чему не принуждаю,

Здесь Абдулла, всё некрасиво,
Тогда пока, Саид, счастливо».
Судьбы зов словно твёрдость скал,
Саид прочь мрачно поскакал.


Глава шестая. Гульчатай.

Наш Сухов бодр, не загрустил
И жён в музее разместил,
Здесь двор и помещенья есть,
Здесь где готовить есть поесть.

Петруха, видно, что-то спутал,
Иль бес чудной его попутал,
Гарем решил, – не будет стуж,
И Фёдор Сухов – новый муж.

Вот красота, и вот картина,
Вот красота, и вот трясина,
Когда вдруг прелести влекут,
Сирены дивные поют.

И Гульчатай к нему спешит,
Свет нежный от её ланит:
«О, господин, скажи юнцу,
Он здесь совсем не ко дворцу,

Мы для тебя открыли лик,
А он для нас никто, как пшик,
И пусть не входит к нам, шутник,
Мы сразу все поднимем крик».

Но Сухов твёрд, он как скала,
Улыбочка его кисла:
«Товарищи, как вам не стыдно,
Во что вы верите?.. Обидно!

Звезда свободы у порога
Для женщин древнего Востока,
Истории путь, свет, наитие
И женщин новых общежитие.

Вы свет не видывали сроду,
Свободный труд, семьи свобода,
Отдельный дом, но общий плуг,
У каждой будет свой супруг».

И граммофон для всех заводит,
Шаляпин голосом выводит,
Как на простор речной волны
Шли Стеньки Разина челны.

…Колодец, дева здесь стоит,
И за чадрой лицо хранит,
Неспешно воду набирает,
Петруха резво подбегает

С улыбкой бравой иронической:
«Послушай, да открой же личико,
Бутон ты розы, Гульчатай,
Ты нравишься мне, так и знай,

Строфы не знаю поэтической,
О, Гульчатай, открой мне личико!»
Девица тянет как магнит,
Чадра лицо её хранит.

Петруха встал, столбом стоит
И очень нежно говорит:

«Мой дом там, где шумят ракиты,
Сейчас мешают нам бандиты,
Вот их добьём, чадру сниму,
Тебя в деревню приведу,

Там дом мой, и в моем саду
В цвету мы будем как в меду,
Тебя по жизни поведу,
С тобой любовь и свет найду.

Ты быстрая и быстро ходишь,
Мне по характеру подходишь,
Закончится твоя жизнь прошлая,
А мама у меня хорошая.

Строфы не знаю поэтической,
О, Гульчатай, открой мне личико».
Девица тянет как магнит,
Но за чадрой лицо хранит.

Петруха штык свой отставляет,
Вдруг руки дерзко распускает:
«В чадру тебя кто заточил?»
Но окрик вдруг остановил:

«Стоять, не трогать и отставить».
Пришлось бойцу чадру оставить,
И дальше Гульчатай идёт,
Покорно под чадрой плывёт.

Наш Сухов строг, слегка сердит,
Ей внятно, тихо говорит:
«Так, это кто? А, Гульчатай.
Что ж, девочка, на ус мотай,

Ты быстрая и быстро ходишь,
Не нудная, не колобродишь,
Ты будешь старшей среди жён,
Талант твой будет оценен».

Девица радостно бежит
И колокольчиком кричит:
«Дана в гареме власть одной,
Любимой стала я женой!»

В ответ наш Сухов лишь вздыхает,
К себе Петруху подзывает:
«Пойдёшь-ка, друг мой, ты сейчас
Туда, где берег и баркас,

Там бывшая стоит таможня,
Пройди туда, но осторожно,
Узнай, в таможне кто сейчас,
Кто контролирует баркас».


Глава седьмая. Верещагин.

Таможня царская была,
От солнца выцвела, бела,
Теперь вокруг одна разруха,
Во двор спускается Петруха

И попадает в дивный сад,
Павлины сладостно кричат,
Большая ванна, осетры
Красивы, дивны и добры,

Свисает сверху виноград,
В таможне пышный цветёт сад.
Разинув рот, Петруха бродит,
Хозяев только не находит.

Вдруг голос сверху: «Руки вверх!»
Он руки поднял и наверх,
В окно его вмиг затащила
Какая-то мужская сила.

Таможня царская была,
Державы верная пчела,
Теперь другие времена,
Держава в смуте не видна.

Таможня царская была,
Была граница и вина
У тех, творил кто контрабанду,
Никто не думал идти в банду.

Лицо как след былой отваги,
Пропойца горький Верещагин,
Сундук старинный и гардины,
А во дворе кричат павлины.

Лицо помятое от браги,
Пропойца горький Верещагин
С гитарой целый день лежит,
И песня странная кружит.

От пьянства на лице овраги,
Пропойца горький Верещагин.
Был офицер на службе бравый,
Был государь, была держава.

Спиртное глотку так дерёт,
Что голос не поёт, ревёт,
Наш Верещагин струны рвёт
И хрипло с удалью поет:

«Удача так мила кому-то,
Но не верны ее салюты,
Сегодня нам, друзья, везёт,
А завтра – всё наоборот».

И в голове одна разруха,
Вдруг видит: под окном Петруха.
Удача иль наоборот,
Петруху мигом в плен берёт.

Теперь не в одиночку пить,
Нельзя Петруху не любить,
Он парень славный и простой
И никогда не скажет: «Стой!»

«Вот буераки и овраги,
Ты знаешь кто я? Верещагин!»
Петруха робко отвечал:
«Я про такого не слыхал».

В ответ как будто зверь рычал:
«Здесь каждый пёс таможню знал,
Выходит, что, теперь забыли,
Державу на дрова пустили.

А я звёзд с неба не хватал,
Границу на замке держал,
Контрабандисты и варяги,
Все знали, здесь есть Верещагин!»

Бутыль таможенник терзает,
Стакан Петрухе наливает:
«Петруха, пей, чтоб не забыли,
Пить будем мы до дна бутыли».


Глава восьмая. Абдулла.

А солнце белое палит,
Кочует по пескам Саид,
Он ищет свой судьбы ответ,
Где прячется сейчас Джавдет.

Три всадника вдруг возникают,
Преследуют его, стреляют.
Кто следующий, чей черёд,
Кобыла не спеша идёт,

А сзади всадники стреляют,
Барханы солнце отражают,
Песок, жара и крики «стой!»,
В ответ Саид, ответ простой,

Под лошадь лихо наклонился
И с ветром словно породнился,
А небо от жары застыло,
Два выстрела из-под кобылы.

В песках Саид, и он один,
Но миг, бьёт точно карабин,
Два всадника с коней слетают,
За гребень третий ускользает.

Саид вслед на бархан взлетает,
Но пыл его вдруг мигом тает,
За гребнем Абдулла стоит,
Бандитов рой за ним пыхтит.

Глаз как агат нутром блестит,
Главарь с издёвкой говорит:
«Саид, зачем же убивать,
Я их послал к тебе сказать,

Что добрый есть судьбы ответ,
Вдруг осмелел наш друг Джавдет,
В Педжент идёт твой оппонент,
Цель у тебя теперь Педжент.

Мы с детства дружим, и отцы
Дружили наши, молодцы.
Я рад, что есть счастливый случай,
Желанный для меня попутчик».

Судьбы таинственной ответ:
«Здесь где-то рядом есть Джавдет».
Слепит Саида месть, зовёт,
Он с бандой по пескам идёт.

Крутой бандит, спаси, Аллах,
Под богом ходит Абдулла,
Он верит в яд и гада жало,
Сжимает рукоять кинжала.

Сам Абдулла довольно ждал,
Пока оружие не взял,
Затем успешно грабил он,
Теперь пора плыть за кордон.

Стал главарём главарь недаром,
Саид ему судьбы подарок,
Бандит как нежный в поле ландыш,
Саид пусть будет членом банды.

«Отец мой умер бедняком
В халате рваном, никаком,
Но он всю жизнь свою мечтал,
Чтоб сын его богатым стал».

Саид твёрд как скалы гранит,
В ответ печально говорит:
«У моего без слов кончина,
Вошла Джавдета пуля в спину».

Главарь в ответ ему кивает,
Невозмутимо продолжает:

«Где совесть, милость, свет и жалость?
Я вижу лишь кинжала жало,
Полезно лезвие сжимать,
А совесть может подождать.

Кто может грабить, грабит он,
Такое время и закон,
И с золотом теперь, пардон,
Уйдём спокойно за кордон.

Когда-то был совсем другой,
Послушный Абдулла, ручной,
Но вдруг державы нет – проруха,
А в головах одна разруха.

Я долго, долго, долго ждал,
Теперь пошёл и просто взял
То, что хотел иметь отец,
Я стал богатым, наконец!

Тот проиграл и прогадал,
Кто позабыл про свой кинжал,
Тот на коне в шикарной сбруе,
Кто не забыл кинжал свой всуе».


Глава девятая. Пулемёт.

Таможня царская была,
От солнца выцвела, бела,
Теперь кругом одна разруха,
Но есть бутыль, и есть Петруха.

«Петруха, милый, пей до дна,
Судьбы печаль одна видна», –
Льёт из бутыли Верещагин,
Лицо, опухшее от браги.

Петруха весь как персик алый,
Вдруг камушек летит в пиалу.
Его обратно вынимает,
Пиалу смачно осушает

Наш Верещагин и поёт:
«Судьбы печаль одна идёт».
Тяжел он взглядом и плечист,
Душа светла, но взгляд ершист.

Вдруг крик снаружи: «Эй, хозяин,
Забыли спички разгильдяи.
Хочу, дружок, тебя спросить,
Скажи, найдётся прикурить?»

Как часовой застыл Петруха.
«Чего ты?» «Там... товарищ Сухов!»
А Верещагин глаз сощурил:
«Ах, Сухов? Что ж, давай покурим!

Посмотрим, кто его хранит, –
И Верещагин динамит,
Как мыла древнего кусок,
Берёт, и с пятки на носок

Качнувшись, вдруг фитиль вставляет
И от лампады поджигает, -
Прости меня, святая мать,
Но надобно теперь узнать,

Что ты за гусь, дружок Петруха,
И кто есть твой товарищ Сухов».
Неслышно ставень открывает,
Вниз Сухову огонь кидает:

«Держи!» Фитиль огнём шипит,
Вдруг Сухов видит динамит,
Как мыла древнего кусок.
Наш Сухов ловко, быстро смог

От фитиля вмиг прикурить
И уваженье пробудить,
Фитиль горит, кусок кидает,
Взрывчатку в воздухе взрывает.

Три старца, те, что у хибары,
Им не страшны судьбы удары,
Волна взрывная прилетает,
Со стариков чалмы срывает.

Цигарку Сухов бодро курит,
По жизни, видно, храбро рулит,
Наш Сухов – парень непростой,
С изюминкой и непустой.

Глаз Верещагина горит,
С улыбкой гостю говорит:
«Пить хочешь, друже? Заходи,
Попьём немного, погудим».

Наш Сухов стопку выпивает,
Есть рыба, он не замечает,
Как видно, любит без закуски
Пить водку правильно, по-русски.

А Верещагин говорит:
«Что, Сухов, у тебя болит,
Чего застрял здесь твой каблук,
Никак решил взять Абдуллу?»

«Да, Верещагин, его жду,
Поймать поможешь Абдуллу?»
«Кому-то бог или кумир,
Я не могу нарушить мир,

Мы с Абдуллой сейчас друзья,
Была таможня, был и я,
Но вылетела вдруг со свистом,
И нет теперь контрабандистов.

Вот если б я с тобой пошёл…»
И Сухов слово вдруг нашёл:

«Дождешься, что залезут в дом!
Бандитов бить со мной идём.
Отчизна новая зовёт,
Нужны гранаты, пулемёт».

Лицо помятое от браги,
Пропойца горький Верещагин
На Сухова глядит как зверь,
Что скажет он в ответ теперь.

Вернулась вдруг жена с арбузом,
Что в доме? Коромыслом, юзом
Дым валит, пьянка расцвела,
Жена всё сразу поняла.

Сама себя она заводит,
И Верещагин к ней уходит,
Жена белугою ревёт,
Зачем муж душу свою рвёт.

«Забудь ты, Павел, о войне,
Вниманье удели хоть мне,
Ты с ними, если вдруг пойдёшь,
Вмиг сгинешь, друг мой, ни за грош.

Побудь немного хоть со мной,
Иль всё же сделаешь вдовой
Ты ту, которую любил
И молодость ее сгубил!»

Обратно Верещагин входит,
Очами как безумный водит.
Что в голову ему грядёт?
В руках сжимает пулемёт.

«Что ж, на развалинах державы
Мне говорите, не брюзжа вы,
Под Красным знаменем идти,
Другого нет у нас пути.

Была таможня, контрабанда,
Теперь кругом одни лишь банды,
Спектр политический широк,
И все хотят взимать оброк.

Мне всё едино, вы как травы,
Цвет разный, только нет державы,
Мундир я царский давно снял
И на павлинов поменял.

Цвет белый, красный – все не правы,
Все на развалинах державы,
Её кровь пьёте, мало вам,
И равнодушен я к цветам.

Ты, вижу, славный парень, Сухов,
Ты мог бы быть хорошим другом,
Но равнодушен я к цветам,
И пулемёт я вам не дам!»

С усмешкой Сухов поправляет
Ремень, и пальцем приминает
Торчащий из-под носа ус,
Петруха вслед встаёт, кургуз,

Вверх Сухов палец поднимает:
«Мы вас прекрасно понимаем,
Еще не так заголосишь.
Павлины, значит, говоришь?»

И гости, топая, уходят,
Таможенник очами водит,
Ничто его не воскресит,
Но фото на стене висит.

Он в молодости офицер,
Портрет от времени стал сер,
Прямой взгляд, строгий вид и бравый,
Была страна, была держава.


Глава десятая. Приятные хлопоты.

Застыл на берегу баркас,
Видал он виды, а сейчас,
Что приготовила судьба,
Не сбилась ли её резьба.

Тяжел и доверху набитый
Сереет ящик с динамитом,
Наш Сухов долго не грустил,
С Петрухой ящик в трюм спустил.

Пойдут бандиты за кордон,
Но есть взрывчатка и, пардон,
Фитиль зажжётся от мотора,
Наш Сухов навыки сапёра

Давно освоил на войне,
И с ними легче всё, верней,
Взрыв через сорок две секунды,
Секунды иногда так нудны,

Когда тревожен каждый миг,
И у судьбы размытый лик,
И непонятно, что взорвёт
Твой жизни бодрый пароход.

Бандиты рвутся за кордон,
Но ждёт их спрятанный дракон.
Баркас на воду спустят мигом,
Вверх якоря пойдёт верига,

Мотор, конечно, заведут,
Но ждёт их роковой салют,
Взрыв мигом разнесёт баркас,
Вот правда жизни без прикрас,

Поднимется вверх черный гриб,
Морской воды лихой изгиб,
Взорвётся вся крутая банда,
А вместе с ней вся контрабанда.

Есть множество еще забот,
В музее старый пулемёт
Находит Сухов, его чинит,
В заботах весь, а ужин стынет.

Вдруг Гульчатай к нему идёт,
Как лебедь белая плывёт,
Вся в серебре пред ним танцует,
А Сухов занят, в ус не дует.

Стан милой девицы волнует,
Но Сухов наш и в ус не дует,
Вот пулемёт он починил
И тихо Гульчатай спросил:

«Тебе, наверно, лет пятнадцать.
Тебя я старше лет на двадцать,
Мне, дочка, вот моя вина,
Положена одна жена».

Но Гульчатай в ответ моргает,
И голос как ручей, играет:
«Одна лишь любит и готовит. –
Она нахмурила вдруг брови. –

Одна растит детей и шьёт,
Одна стирает и прядёт?»
«Да, дочка, ведь она – жена,
Всё делает, и всё – одна».

«О, как же ей не повезло,
Одной тащить гуж тяжело.
Как здорово, что есть гарем,
Тогда идёт всё без проблем».
 
И Сухов про себя серчает,
Что плохо как-то отвечает,
Слова его разбитым блюдцем
Не служат делу революции.

Он видит смысл, его твердит,
Но Гульчатай вдруг говорит,
И смысл меняется как глина,
Другая видится картина.

Взгляд Сухова огнём блестит,
Он внятно, тихо говорит:
«Скажу тебе я, Гульчатай,
Жизнь новая грядёт, ты знай,

Чем не жених тебе Петруха?
Эх, заживём, придёт житуха!
Ты, он, – прекрасная вы пара,
В пустыне встретились недаром».

Но Гульчатай не отступает
И разговор свой продолжает:

«Я понимаю, ты другой,
И должен быть с одной женой,
Но верность мы тебе храним,
Гарем, теперь ты только с ним,

Свет радости и жизнь – гарем,
Он твой, теперь ты без проблем
Жизнь личную свою устроишь,
Теперь все мы – твои устои».

«Ты вот что, дочка, иди спать,
А если будет что терзать,
Терзаться свойственно живым,
Мы завтра всё договорим».

Девица грустно спать идёт,
Взгляд девицы с собой зовёт,
Но Сухов в ус, сидит, не дует,
Над пулемётом маракует.

Привиделась ему жена,
В саду под яблоней одна:

«Ах, Катя, что бы ты сказала,
Когда гарем вдруг увидала,
И я в халате разодет,
Сижу султаном, ем шербет.

Конечно, сильно б загрустила,
Меня б, подлюку, не простила,
Гарем, – тогда бы я сказал, –
Тебе, Катюш, свободу дал.

Пускай гарем, но ты одна –
Моя любимая жена.
Все будут на тебя пахать,
А ты, друг, будешь отдыхать.

Ты, Катя, отдых заслужила,
Ждала меня, всю жизнь тужила,
Пусть есть гарем и Гульчатай,
Тебя люблю я, так и знай».


Глава одиннадцатая. Музей.

Сгрудилась банда у баркаса
Грузить на борт свои припасы,
Баркас свой на воду спускать,
Удачи за морем искать.

Но жуткий крик вдруг: «Ибрагим!»
«Эй, что там, что случилось с ним?» –
Главарь с тревогой вопрошает,
А нукер что-то поднимает:

«Несчастье приключилось с ним,
Его халат. Ах, Ибрагим!»
Саид на Абдуллу взирает,
И Абдулла вдруг понимает,

Его подручных здесь убили,
Ещё тела их не остыли,
Кто мог такое сотворить?
Саид? Возможно, это нить!

А солнце белое палит,
Главарь Саиду говорит:

«Пока я не найду убийц,
Похоже, шар ты, друг, я – кий,
Саид, для шуток нет причин,
Сдай нукерам свой карабин.

Тогда продолжим разговор,
Когда подлец, убийца, вор
Мне попадётся, обещаю,
Такие шутки не прощаю».

…На крыше Сухов загорает,
Бандитов тихо поджидает,
Готов на сошках пулемёт,
Он тоже с нетерпеньем ждёт.

От солнца марево плывёт,
Жара пески нещадно жжёт,
А Сухов на спине лежит,
Жене как телеграф стучит:

«Ах, Катя, как вы там, не чаю,
Тоска меня берёт такая,
Не то, чтобы идёт война,
Но помощь здесь моя нужна».

Вдруг слышит, банда вскачь летит,
Товарищ Сухов говорит:

«Катюша, вновь идти мне нужно,
Простите нас великодушно,
Когда закончу дел вагончик,
Письмо вам сразу же окончу».

В Педженте крепость и музей,
Один другого все дряхлей
Стоят седые экспонаты,
Ковры и чучела пернатых,

Костюмы, пики и карета,
Щиты, кольчуги, арбалеты.
Здесь, где музейные покои,
Засаду Сухов наш устроил.

В музей бандиты залетают,
Гарем здесь сразу весь хватают,
Гудят музейные покои,
Гарему муж скандал устроил:

«Жаль, что я вас не задушил,
Вас плен совсем не иссушил,
Забыли, что вас ждёт могилка,
Кому вы стали здесь подстилкой!»

Все жёны встали на колени:
«Тебя лишь одного мы ценим!»
Но дико он вдруг глотку рвёт:
«Меня от вас тошнит и рвёт,

Вы мужа своего забыли,
Вы честь свою не сохранили,
Эй, Гульчатай, ты так смела,
Что ж до сих пор не умерла?»

Курок у «маузера» взводит,
Жён мигом в ужас цепкий вводит,
Вой, стоны, смертный страх до пят,
У мужа зубы лишь скрипят.

Он дулом «маузера» водит,
В музее призрак смерти бродит,
И Абдулла не промахнётся,
Вдруг сзади голос раздаётся:

«Эй, Абдулла, брось пистолет,
Прошу беседы тет-а-тет,
Узор «наганом» вышиваю,
Чуть дёрнешься, и я стреляю».

Глаз Сухов зорко не спускает,
Бандит секунду выжидает,
И Абдулла вдруг как ручной
С любимою своей женой.

Младенец словно из пелёнок,
Главарь стал нежен как цыплёнок,
Был тигром, стал вдруг как ягнёнок,
С прищуром тёмных слив-глазёнок.

Лишь терпеливый выживает,
Ещё секунду выжидает,
На месте как скала застыл,
Что мог забыть и упустил?

Свой «маузер» он вниз роняет,
К нему вмиг присоединяет
Красивый и большой кинжал,
А Сухов вновь приказ отдал:

«Побереги-ка свой живот,
Давай-ка пять шагов вперёд!»
Главарь через плечо глядит,
Наш Сухов на окне сидит,

В руке «наган», и пулемёт
Вараном защитил живот,
Что ж, Абдулла вперёд шагает,
А Сухов вниз с окна слезает,

Карета здесь, в неё влезает,
Как экспонат оберегает,
«Нагана» ствол в руке блестит,
И Абдулле он говорит:

«Я отпущу тебя, дружок,
Когда уйдут на бережок
Твои друзья все из Педжента,
Пусть вы бандиты и агенты,

Плывите с грузом за кордон,
Своих оставь здесь только жён».
«Я понял», – Абдулла вещает,
К себе Махмуда призывает.

Ко рту ладошку приставляет,
Со смехом Сухов замечает:
«Ты, Абдулла, меня прости,
Но руки, что ж ты, опусти».

Главарь зло руки опускает,
Махмуд внутрь комнаты вбегает,
Зол Абдулла, глазами жжёт,
Приказ свой не кричит, ревёт:

«Товар грузите на баркас,
Корабль на воду в тот же час,
Пойдём все с грузом за кордон,
Я здесь на время заточен.

Не стой и выполняй приказ,
А я приду к вам на баркас,
Меня здесь приняли как гостя,
Хозяин добр, не вижу злости,

Но если вдруг я не вернусь,
Хотя к вам очень тороплюсь,
Хозяин, значит, ждёт подарок,
Приём здесь, значит, очень жарок,

Вернётесь, вручите подарок!» –
Рвёт голос Абдулла, и ярость
Его лицо как лёд сковала,
И ненависть околдовала.

Махмуд всё понял, он идёт,
Во двор товарищей зовёт,
Его крик ввысь фальцетом вьётся,
И банда к берегу несётся.


Глава двенадцатая. Икра и отруби.

А Сухов время не теряет,
В клеть живо Абдуллу сажает,
Засов суровый задвигает,
К себе Петруху подзывает:

«Дом ждёт, Петруха, и ракиты,
Но держат нас пока бандиты,
За Абдуллой здесь посмотри.
А чтобы не было интриг,

Тебя, Петруха, оставляю,
Пойду на берег погуляю,
Да заодно там посмотрю,
Какой враги готовят трюк».

Бандиты грузят на баркас
Всю контрабанду сей же час,
Вся банда, это без сомненья,
В растерянности и смятеньи.

Надежда сникла, посинела,
У Сухова все под прицелом,
Как стая волчья, все в углу,
Легко взял Сухов Абдуллу.

Саид всё сразу понимает,
Нож у бандита отнимает,
Свой карабин не забывает,
И банду тихо покидает.

А Сухов, как боец умелый,
Всю банду держит под прицелом,
Саид лёг рядом, говорит:
«Упрям ты как скалы гранит,

Но Абдулла тебя обманет,
Обманом он богатства тянет,
Его отпустишь на баркас,
А он вернётся в тот же час».

Наш Сухов головой качает,
Саиду мило отвечает,
Но в голосе его не яд ли?
«Вернётся? Хм, да это вряд ли!»

Саид, конечно, умолкает
И с удивлением взирает,
Но Сухов лишь в усы смеётся,
А солнца луч по небу льётся.

…Осётр в воде, красавец дивный,
Но осетра икра противна,
Есть невозможно каждый день,
Эх, хоть бы тощенький пельмень!

Лицо, опухшее от браги,
Жене ворчит наш Верещагин:
«Как кол икра мне в горле встала.
Настасья, хлеба бы достала!»

Жена в ответ ему смеётся:
«Когда то время вновь вернётся,
Когда хлеб снова будем есть,
Державы снова вспомним честь.

Ох, Паша, милый, ты даёшь,
Да где же хлеб сейчас возьмёшь,
Есть отруби, смелю муку,
Лепешки из муки спеку.

Вся власть уехала в райцентр,
На рынке вновь капризы цен,
Все жители сидят по норам,
Но банда в страхе, вот умора,

Тот рыжий, что к нам приходил,
И тихо что-то так просил,
Передаю тебе молву,
Один легко взял Абдуллу».

Лицо, опухшее от браги,
Пропойца горький Верещагин,
Походная труба зовёт,
Но он пока что не поймёт,

Ужель жива ещё держава,
И не берёт её отрава,
И долга строгий пароход
У пристани державы ждёт?


Глава тринадцатая. Подножка Абдуллы.

Колодец, дева здесь стоит,
И за чадрой лицо хранит,
Неспешно воду набирает,
Петруха снова подбегает

С улыбкой нежной поэтической:
«Послушай, да открой же личико,
Бутон ты розы, Гульчатай,
Тебя люблю я, так и знай!»

Жених вдруг слышит странный шорох,
И в сердце вдруг тревоги всполох,
С плеча винтовку он снимает,
На крышу живо убегает,

Крадётся, видит, там старик,
Свисают пакли как парик.
Старик-смотритель из музея
Петруху видит ротозея,

Ему таинственно хрипит:
«Здесь ниша ценный клад хранит,
Не говорите никому
И стерегите Абдуллу!»

Как лебедь Гульчатай плывёт,
В руках кувшин с водой несёт,
Пришла судьбы лихая тина,
Печальная как тьма картина.

Вмиг Абдулла всё понял сразу,
Где паз какой сойдётся с пазом,
Через решётку он зовёт
И знает: Гульчатай придёт.

«Теряю жизни своей нить,
О, Гульчатай, дай мне испить
Воды из рук твоих прекрасных,
Твой лик как месяц в небе ясный!»

Как лебедь Гульчатай плывёт
И к Абдулле с водой идёт,
Проклятое судьбы коленце,
Жаль доброе девичье сердце.

Себе бандит не изменил,
И Гульчатай он задушил,
Сжав шею и прекрасный стан,
А в голове родился план.

Вернулся к Гульчатай Петруха:
«Послушай, ты же не старуха,
Открой мне, личико, открой,
Станцуй под бубен, что-то спой,

Строфы не знаю поэтической,
О, Гульчатай, открой мне личико!»
Девица тянет как магнит,
Чадра лицо её хранит.

Снаружи топот от копыт,
Там Сухов, с ним верхом Саид,
В порядке всё, и шито-крыто,
Пускай плывут себе бандиты.

А Гульчатай сидит, молчит,
Кувшин с водой пред ней стоит,
Движенье вдруг и открывает
То, что чадра от глаз скрывает.

Петруха словно в землю вмёрз,
Жара от солнца, но мороз
Сковал вдруг сердце и ланиты,
Разбито сердце, жизнь разбита.

У Абдуллы взгляд как магнит,
Румянец от его ланит,
Винтовку грубо отнимает,
Петруху наземь вмиг бросает,

Петрухи жалкий кроткий вскрик,
Ему пронзает сердце штык.
Вдруг слышен топот от ботинок,
Судьба, судьбинушка, судьбина.

Во двор вошёл товарищ Сухов,
Всё сдвинулось, и вновь разруха
В делах, как видно, наступает,
Лежит Петруха, умирает.


Глава четырнадцатая. Подземный ход.

Выносит Сухов Гульчатай,
Как будто лебединых стай
Крик скорбный с неба прозвучал,
Едва от горя не вскричал

Наш Сухов, в горле комом встало,
И вспомнил он, как танцевала,
Вопросы мило задавала,
Жизнь новая так волновала

Её младую тихо грудь.
О, Гульчатай, ты не забудь,
Что справедливость в мире есть,
Держава и мужская честь.

Снаружи – топот от копыт,
Бандит ушёл, а наш Саид
Ему препятствовать не стал,
Так лучше, видно, посчитал.

Тела убитых уложил,
И в крепости один застыл
Товарищ Сухов дорогой,
Он в миг какой-то стал другой.

Вдруг конь, верхом на нем Саид,
Он мрачным тоном говорит:
«Надежда дымом исчезает,
Тебя по-прежнему терзает,

Что здесь невинных убивают,
Тебя теперь я понимаю,
Но надо срочно уходить,
Не будет Абдулла шутить,

Не победишь, с плеча рубя,
Теперь они убьют тебя.
А для меня здесь нет ответа,
Здесь Абдулла, но нет Джавдета».

А солнце белое палит,
Наш Сухов сухо говорит:
«Саид, тебя я понимаю,
И ни к чему не принуждаю,

Джавдет, как плющ, твой взор застил,
Его ты ищешь, не простил,
Но неужели ты не видишь,
Что зло, какое ненавидишь,

Под носом пышно расцвело.
Что ж, видно, банде повезло,
Что ищешь ты не там ответ,
В тебе самом сидит Джавдет.

Пока его не сдвинешь с места,
Не будет никакого теста,
Да, видно, банде повезло
С Джавдетом этим, как назло!»

«Тебе, друг, снова говорю,
Люби восточную зарю,
Ты прав, бандит – дерьмо лишь бычье,
Но есть восточный наш обычай,

Джавдет передо мной в долгу,
Мстить за отца ему могу,
Но не могу я без проблем
От мужа уводить гарем».

А солнце белое палит,
И голос Сухова дрожит:
«Восток обычаи хранит,
Но я рассчитывал, Саид,

Что ты поможешь мне сейчас,
В столь очень неприятный час».
Развязки зов и твёрдость скал,
Саид прочь грозно поскакал.

О, солнце белое, послушай,
Ушли к тебе младые души,
Остался Сухов наш один,
Причины есть, и нет причин,

Теперь уйти он может смело,
Не сделать в одиночку дело,
Но Сухов наш боец умелый,
И жизни жён спасти хотел он.

Жара, на крыше Сухов тает,
Бандитов снова поджидает,
Готов на сошках пулемёт,
Он тоже с нетерпеньем ждёт.

От солнца марево плывёт,
Жара пески нещадно жжёт,
А Сухов на боку лежит,
Жене как телеграф стучит:

«А если мне теперь навеки
Закрыть придётся свои веки,
Застыть навечно здесь в песках,
Познав крутой смертельный страх,

О вас я память не сотру,
Я с вашим именем умру,
Хотя писал неоднократно,
Здесь всё душевно, деликатно,

И не могу никак поверить,
Что где-то рядом бродят звери.
Боец ваш верный ревполка,
Любовь к вам нежна и пылка».

Вдруг сзади шаркающий шаг,
Старик-смотритель, он не враг,
Взгляд старческий огнём горит,
Старик-смотритель говорит:

«Нашёл в подвалах я музея,
Мы – олухи, мы – ротозеи,
Здесь схема древняя, и вот,
Смотрите, есть подземный ход.

Прорыт ход в древнюю эпоху,
Но сохранился он неплохо,
Вниз лестница там винтовая,
Вход спрятан, и никто не знает,

Где, как туда зайти, войти,
Уверен, можно вам пройти
И выйти прямо к нефтебакам,
Музей здесь, не нужна здесь драка!»

…Бандиты залетают в крепость,
В них разжигается свирепость,
Главарь готов всех жён убить,
Но нет следов, и рвётся нить.

Бандиты, глазом не моргнув,
Их алчность, словно дикий клюв,
Которым всё вокруг клюют,
В музее крысами снуют.

Культурной красоты ценитель,
Музейный страж, старик-смотритель
Им с возмущением кричит:
«Музей безжалостно разбит!»

Глаз как агат нутром сверкает,
Главарь с усмешкой вопрошает:
«Эй, друг, мы женщин не нашли,
Куда же все они ушли?»

Старик в руках икону держит,
Он возмущён, и он рассержен:
«Я повторяю свой ответ,
Что никаких здесь женщин нет!»

В икону Абдулла стреляет,
Икону пуля пробивает
И старцу в сердце попадает,
Старик всем телом замирает.

Глаз как агат нутром горит,
Главарь бандитам говорит:
«Старик всё знает, но нам врёт,
Здесь древний есть подземный ход!»

И дальше Абдулла шагает,
На старца взор не обращает,
Тот, наклонивши тяжко лоб,
С ног валится вниз словно сноп.


Глава пятнадцатая. Цистерна.

У берега волна вскипает,
Баркас на якоре мотает,
Бак нефтеналивной стоит,
Пустынный брег печать хранит.

Три старца, те, что у хибары,
Жара, нет тени от чинары,
Сидят, не дрогнут, все седые,
Веков свидетели немые.

Нет беглецов, как испарились,
Куда с морского пляжа скрылись?
Вдруг в баке женщина чихнула,
Судьба кого-то обманула.

Кому-то выпал круглый нуль,
Из «маузера» восемь пуль,
Всадил главарь с расчётом кучно,
Но пулей бак бить несподручно.

Металл от пуль как зверь визжит,
А Сухов изнутри кричит:
«Эй, Абдулла, хорош глумиться,
Оставь патрон, чтоб застрелиться!»

Бак нефтеналивной стоит,
Волна на берегу кипит,
И в голове царит сомненье,
Но надо принимать решенье.

Пока в отлучке комиссар,
Желает «Чёрный эмиссар»
Уйти с товаром на борту,
За морем ждут его в порту.

Баркас готов плыть за кордон,
Товаром весь загружен он,
Готово всё, но как быть с тем,
Кто, все поправ, увел гарем?

Есть лишь одна теперь отрада,
На солнце перстень из агата,
Как чёрный глаз нутром блестит,
Главарь под нос себе ворчит:

«Мне, чтобы в Англию бежать,
С собой жён не с руки таскать.
Оставить красным? Будут мучиться.
Нет, ничего так не получится.

Да, да, гарем, он стал обузой,
Убрав его, откроем шлюзы,
Но Сухов, как репей, мешает,
Чудак! Зачем гарем спасает?»

В зубах английская сигара,
Главарь стал главарём недаром,
И с Суховым пора кончать,
А жён как кур в суп ощипать.

У бака – лестница, на крышу
Бандиты влезли, Сухов слышит,
Как в крышку люка бьёт приклад,
В азарте, словно рядом клад.

Но крепок люк, силён запор,
И вылетает вон затвор,
Ломается приклад винтовки,
Опять задержка, остановка.

…А Верещагин всё поёт,
С гитарой лёжа, душу рвёт:
«Души надёжно запер двери,
Но вы в окно залезли, звери».

В таможне должен быть запас,
Таможня пьянствует сейчас,
Там Верещагин, он хорош,
Но стоит жизнь его лишь грош.

Пьянчуга, что с него возьмёшь,
Он пропадает ни за грош,
В райцентр уехала жена,
Он пуст душой, пуста казна,

Ему бутылка лишь нужна,
Затея, видимо, верна,
Он за бутылку отдаст сразу
Таможни все боеприпасы.

Решенье принял Абдулла,
И подпоручик как юла,
К таможеннику скачет в дом,
Глотает пыль корявым ртом.

Дверь заперта, окно открыто,
Тоскливо, вдруг затем сердито,
Печально льётся из окна
Глас, сильно севший от вина.

И подпоручик как юла,
На берегу ждёт Абдулла,
Хватает лестницу и ставит,
По ней в окно и в дом влезает.

«Поёшь, с гитарой всё лежишь,
Один как сыч в дупле сидишь,
Здесь Абдулла с Махмудом рады
Тебе помочь, – нужны гранаты!»

А Верещагин всё поёт,
Что дом родной давно не ждёт,
Что на душе горчит отрава,
И в хлам рассыпалась держава.

«Поёшь, как пень весь день лежишь,
От спирта сусликом дрожишь,
Чего лежишь, чего поёшь,
Чего один в таможне ждёшь?

Ты слышишь? Мы пришли и рады
Тебе помочь, – нужны гранаты!»
Но Верещагин всё поёт,
Что, мол, уплыл вдаль пароход.

А подпоручик как юла,
На берегу ждёт Абдулла:
«Встать, гнида, я же не лазутчик,
Я бывший царский подпоручик!»

…Треск! Ставня вдруг с петель слетает,
В окно цыплёнком вылетает
Бандит, вор, по домам лазутчик
И бывший царский подпоручик.

А Верещагин всё поёт,
С гитарой лёжа душу рвёт:
«Души надёжно запер двери,
Но вы в окно залезли, звери!»

Его жена вдруг приезжает,
Все окна, двери открывает:
«Очнись же, Павел, хватит пить,
Решил себя совсем сгубить?»

…У Абдуллы надежды тают,
Ему вдруг новость сообщают:
«В таможне там другие схемы,
Гранаты все не той системы!»

Главарь английскую сигару
В зубах сжимает с пыла, с жару,
Стоит цистерна в сотне метров
Из нефтеналивных резервов.

Решенье кажется простым:
«Махмуд, ты был с огнём «на ты»,
Приятелю придётся скверно,
Вели черпать нефть из цистерны!»


Глава шестнадцатая. Держава.

А Сухов с жёнами сидит,
Здесь воздух спёрт, здесь нефть смердит.
«Эй, Абдулла, мне хорошо
От ласк твоих любимых жён!»

Бак заперт, душно, нет воды,
И скоро принесут плоды
Труды бандитов, бак облит,
Весь в нефти, хорошо сгорит.

В зубах английская сигара,
Главарь стал главарём недаром,
Слова его – удар камчи,
Он Сухову в ответ кричит:

«Эй, Сухов, в головах разруха,
Твой голос мне ласкает ухо,
Ты в баке любишь жён моих,
Тебе дарю от сердца их!

Приятель, не криви душой,
Тебе совсем не хорошо,
Когда я нефть зажгу, дружок,
Тогда наступит хорошо,

Совсем, совсем, друг, хорошо!»
Был чёрный кот, и был мешок,
Теперь кот вынут из мешка,
Озноб от злобного смешка.

Бандиты выстроились в цепь,
Спешат, боятся не успеть,
Баркас с товаром на воде,
Гарем – из-за него в узде.

…Домой с райцентра возвратилась,
Лицо как плёнкою покрылось.
Муж пьянствует, ему жена
Совсем как будто не нужна.

Она белугою ревёт,
Зачем муж душу свою рвёт.
На лодке в море с ним идёт
И топит в море пулемёт.

«Забудь ты, Павел, про войну,
Послушай мудрую жену,
Ты если с ними вдруг пойдёшь,
Ох, Паша, сгинешь, пропадёшь!»

Настасья – верная жена,
Другая Павлу не нужна,
Утоплен в море пулемёт,
Но Павел к Абдулле идёт.

Лицо, опухшее от браги,
Подходит к баку Верещагин:
«Эй, Абдулла, чего задумал?»
«Да вот, чудак один удумал,

Кругами ходит, колобродит,
Меня уже всерьёз заводит,
Забрался в бак и не выходит,
Царь для него огонь, выходит».

От пьянства на лице овраги,
Стучит в бак грузный Верещагин:
«Эй, Сухов, что, кругом разруха,
Ты с кем, с тобой ли там Петруха?»

А Сухов изнутри вещает,
И эхо гулко повторяет:
«Петруха мёртв, спаси, Аллах,
Его зарезал Абдулла».

Лицо теряет следы браги
И мрачно смотрит Верещагин
На главаря, а тот спокоен,
Английский френч прекрасно скроен,

Глаз как агат нутром блестит,
Главарь с издёвкой говорит:
«Да, были времена без браги,
Таможня, бравый Верещагин.

Я был тогда совсем ручной,
Да что там, ладно, бог с тобой,
Иди домой, жене привет,
Горячий дома ждёт обед,

Павлины, добрая жена,
И выпить не забудь до дна.
Дом и жена – та в жизни малость,
Чтобы спокойно встретить старость».

Главарь плюёт в песок сигару:
«Иди, терзай свою гитару!»
Ужель совсем другая мера,
У Павла вдруг проснулась вера.

Очнувшись вмиг от злобной браги,
Домой приходит Верещагин,
Он понял вдруг, что есть держава,
Как солнца свет, как неба слава,

Никто не в силах развалить,
Страну не выжечь, не убить.
Он, пробудившись, дал зарок,
Пришёл его, как видно, срок.

Жена – вот лучшая награда,
Он с ней, она безумно рада:
«Один бандитов не возьмёшь,
Ох, Паша, милый, пропадёшь!

Смотри, осётр, красавец дивный,
Но осетра икра противна,
Есть отруби, смелю муку,
Тебе лепёшки испеку.

Будь умницей, не в том успех,
Чтоб ты товар забрал у тех,
Кто нынче грабит и ворует.
А власть что? В ус себе не дует.

Была страна, была держава,
А нынче власть как яд, отрава,
Без пьянства, Паша, без бутылки
К сыночку съездим на могилку».

Судьба преподнесла урок,
Он сделал то, что сделать мог
На перепутье трёх дорог,
Жену сажает на замок,

Нет времени ей объяснять,
Бандитов надо задержать,
Болото, и не будет сухо,
Но есть держава, и есть Сухов.


Глава семнадцатая. Восток – дело тонкое.

Саид в песках идёт верхом,
Он тоже думает о том,
Что есть обычай, есть исток,
И дело тонкое – восток,

Но будет ли на сердце сухо,
Один совсем остался Сухов,
Один стоит против бандитов,
И Сухов спас в песках Саида.

…Лицо как след былой отваги,
Пропойца горький Верещагин,
Вдруг словно кто-то выбил штырь,
И в нём проснулся богатырь.

Он на баркас теперь восходит
И снова разговор заводит:
«Эй, Абдулла, не прогадал,
Не много ли товара взял?»

Глаз как агат нутром сверкает,
Главарь с издёвкой отвечает:
«Так нет же никого в таможне,
Но впредь я буду осторожней,

Я понимаю, ты измолотый,
А хочешь, мы заплатим золотом?»
След проступил былой отваги,
Бандиту молвит Верещагин:

«Ты знаешь, Абдулла, меня,
Дым не бывает без огня,
Мзду не беру, ужель не видно,
Мне за державу лишь обидно».

Глаз как агат огнём горит,
Подручным Абдулла шипит:
«Махмуд, договорись с таможней,
И сделай договор надёжней!»

Подручный Абдуллы стреляет,
Стекло у рубки выбивает,
Крутая пуля и осколки
В лоб Верещагину бьют, колки.

Бьют в воду капли, капли редки,
Круги от капель как монетки,
То пули быстрые летят,
И брызги на свету блестят.

Бросаются бандиты в воду,
Гребут легко как скороходы,
К баркасу вплавь гурьбой идут,
Баркас, как видно, отобьют.

Главарь глаз щурит, губы в нить:
«Пора кровь Сухову пустить,
Нельзя простить, нельзя спустить,
Пора, друг, по счетам платить.

Где факел? Нукер, не зевай.
Махмуд!» «Я понял. Поджигай!»
По баку нефти жирной течь,
Осталось лишь её поджечь.

Но всадник на коне стоит,
«Эй, Абдулла, – кричит Саид, –
Тебе совет я дам простой,
Прошу не поджигай, постой!»

Глаз Абдуллы в ответ блестит:
«Как понимать тебя, Саид?»

И вдруг летит аркан с запалом
В люк, там, где нефть, легко попал он,
И пламя рвётся из цистерны,
Пришёл Саид на помощь верный.

Верхом он прочь в пустыню скачет,
Главарь озлоблен, озадачен:
«По коням, пулей его сбрейте,
Убейте гадину, убейте!»


Глава восемнадцатая. Разгром.

Вся банда ринулась лавиной,
Саид верхом, согнувши спину,
Мчит, сзади банды дикий вой,
А впереди – бархан крутой.

Как видно, всё – жизнь отступает,
И миг последний наступает,
Но сердце ввысь легко летит,
Ведь друга выручил Саид.

Как угль глаз главаря горит,
Подручному он зло шипит:
«Где факел? Нукер, не зевай.
Махмуд!» «Я понял. Поджигай!»

Но вдруг ударил пулемёт,
Дождь пуль песок кругом сечёт,
Смешались лошади и люди,
Свинцовый ливень банду губит.

Красноармеец Фёдор Сухов
Прошёл солдатскую науку,
Когда стоять, когда стрелять,
И как в прицел умело брать.

Наш Сухов с крыши бака бьёт,
Рокочет грозно пулемёт,
Бандит, что с факелом бежал,
Попал под пулю и упал,

Горящий факел уронил
И на песке ничком застыл.
Главарь глаз щурит, губы в нить:
«Ты будешь, Сухов, жалко выть!»

…Уж Верещагина скрутили,
Лицо все в кровь ему разбили,
Весь исцарапан богатырь,
Но словно кто-то выбил штырь,

Лицо как след былой отваги,
Пропойца горький Верещагин,
Вдруг словно кто-то выбил штырь,
И банду встретил богатырь.

Не зря бандиты подоспели,
И оглянуться не успели,
Как очутились все в воде,
У всех ракушки в бороде.

И развернулись круто плечи,
Хоть лоб раскроен, изувечен,
Но тяга к правде не остыла,
И загудела в жилах сила.

…Тишь, с бака прекратился рокот,
И пулемёт застыл как хобот.
В чём дело, и на ком вина
Развязка дела не видна.

…Ревёт белугою жена,
И из высокого окна
По простыням сползла она,
По берегу бежит одна.

«Опять ушел ты на войну,
И не послушался жену,
Не понял ты, тебя не любят,
Как дуб подпилят и погубят».

…Бандиты снова наседают,
Крадутся и в упор стреляют,
С бандитами не разойтись,
И ранит Павлу пуля кисть.

Ревёт белугою жена,
И жёстко бьёт её волна:
«Куда ушёл, зачем ушёл,
Жизнь отпустил на волю волн!»

Бандиты вдруг одолевают,
С ног Верещагина сбивают:
«Эй, Абдулла, нам повезло,
Таможня всем даёт добро!»
 
Но бьёт рука как толстый штырь,
И на ногах вновь богатырь,
Рвёт «маузер» из рук, стреляет,
Баркас у банды отбивает.


Глава девятнадцатая. Заключительный аккорд.

У трупа факел полыхает,
Огню два шага не хватает,
Чтоб нефтебак собой поджечь
И адским пламенем истечь.

Главарь лишь головой качает,
Махмуду головой кивает:
«Где факел? Нукер, не зевай.
Махмуд!» «Я понял. Зажигай!»

Ползёт бандит, хватает факел,
Пора закончиться бы драке,
Гарем и Сухова слоями
Ждёт жар, дым и лихое пламя.

Но рядом друг, и он не спит,
Цистерны дым, и там Саид.
Пора закончиться бы драке,
В руках бандита горит факел,

По баку нефти жирной течь,
Он тянет руку, чтоб поджечь,
Но выстрел, – пуля попадает,
Рука бандита опадает.

Да, рядом друг, и он не спит,
В цель пуля точная летит,
Бандит, что с факелом стоял,
Попал под пулю и упал,

Горящий факел уронил
И на песке ничком застыл.
Саид на лошади летит
И по бархану вдаль скользит.

Коня сбил пулей Абдулла,
Конь падает, спаси, Аллах,
Саид слететь с него не смог,
За стремя зацепил носок,

С размаху конь на землю пал,
Ступню Саиду вмиг зажал,
Не повернуться, не уйти,
Не убежать, не уползти.

Бандит к Саиду подлезает,
Встаёт, винтовку поднимает,
Ничто Саида не спасёт,
Миг неприятный настаёт.

Но Сухова в кармане нож,
Саид владеет им, и что ж,
Сильней ножа винтовки ствол,
Бандит ствол вскинул и навел.

Саид в руке нож поднимает
И ловко нож в ответ кидает,
Нож не пропал, нож пригодился,
Бандиту в сердце он вонзился.

Главарь лишь головой качает,
Махмуда с фланга направляет:

«Всё, он теперь для нас ворона,
Остался Сухов без патронов,
Аккорд последний и салют,
Ты сзади обойди, Махмуд».

Манёвр бандитский замечает,
Пуст пулемёт, и отставляет
Его на люк, затем прыжок,
Чтоб обойти никто не смог.

Прыжок в песок, есть револьвер,
А сзади бывший офицер
Баркаса якорь поднимает,
Красноармейцу помогает.

Тогда Махмуд бак вдруг обходит
И к Сухову во фланг заходит,
Зажат со всех сторон теперь,
Спасенья есть окно иль дверь.

Главарь встаёт и не спеша
Идёт, победа хороша.
«Махмуд, заставь его молчать
И голову не дай поднять».

А в баке слышен страшный вой,
Напуганные Абдуллой,
Там жёны бедные ревут,
Своей кончины в страхе ждут.

Пришлось бандитам испугаться
И в море бурном искупаться,
Весь исцарапан богатырь,
Но словно кто-то выбил штырь,

Исполнено лицо отваги,
Встал у штурвала Верещагин,
Завёл мотор, сквозь шум поёт,
Баркас он к берегу ведёт.

«Эх, Фёдор, надоела жижа,
Сейчас я подойду поближе,
Таможенником был недаром,
Бандитам не видать товара».

«Эй, Верещагин, слышишь, Павел,
Зачем проблем себе прибавил,
Брось это дело, не чуди,
С баркаса прыгай, уходи!»

Ус Верещагина торчит,
В ответ таможенник ворчит:
«Эх, Фёдор, надоела жижа,
Хороший ты мужик, я вижу».

А Сухов ввысь душою рвётся,
В ответ кричит и весь трясётся:
«Ты никуда там не прорвёшься,
С баркаса прыгай, ты взорвёшься!»

Махмуд не дремлет и стреляет.
Визжит и в руку попадает
От «маузера» пуля-дура,
Судьбы аккорд и партитура.

В комок от боли Сухов сжался,
За Павла очень испугался,
Помочь нельзя, теперь он знает,
В песок зарылся и считает.

Сапёра дело на войне,
Верно, куда ещё верней!
Взрыв через сорок две секунды,
Секунды иногда так нудны.

Главарь по лестнице взошёл
И к люку бака подошёл,
Всё! С Суховым пора кончать,
А жён как кур в суп ощипать.

Взрыв!.. Динамит разнёс баркас,
И правда жизни без прикрас
Вверх поднялась как страшный гриб,
Морской воды лихой изгиб.

Поднялся в море страшный гриб,
Миг, и таможенник погиб,
Но образ как лицо отваги,
Застыл на страже Верещагин.


Глава двадцатая. «Абдулла, я здесь!»

Бандиты все оторопели,
Победы рано песню спели,
На миг лишь взрыв всего отвлёк,
Но Сухов, словно мотылёк,

Свой миг мгновенно уловил,
И тело вбок переместил,
Легко бархан перепорхнул,
Из-под прицела ускользнул.

Главарь на бак теперь взошёл
И к люку бака подошёл,
Но справедливость в жизни есть.
«Эй, Абдулла, куда, я здесь!»

У Абдуллы в тылу застыл,
Махмуда пулей уложил,
Бьёт метко славный револьвер,
Остался лишь один барьер.

Главарь всё понял и стреляет,
Но Сухов раньше нажимает
На спусковой крючок, и вот,
В крови у Абдуллы живот,

Но «маузер» его стреляет,
В бессильной злобе попадает
Лишь в небо, где овалом дыни
Сияет бледный диск пустыни.

Змеи коварной с ядом жало,
И «маузер» с кривым кинжалом,
Всё вырвал Сухов одной пулей,
И жёны бедные вздохнули,

Ушёл вдруг ужас, наконец,
Переживания сердец,
Теперь ничто не угрожает,
Теперь жизнь новая, другая.

И Верещагина жене
Баркаса щепки на волне,
О том же вмиг напоминают:
«Пришла другая жизнь, другая».

Другое знамя, государство,
Но неизменны лишь коварство
И образ чести и отваги,
Против коварства Верещагин.


Вместо эпилога

Рахимов как чурбан стоит,
Он Сухова благодарит
И всё никак понять не может,
Как Сухов снял с гадюки кожу.

«Рахимов, много ты гонял
Отряд, и Абдуллу искал,
А надо было без проблем
Ждать там, где ждал его гарем».

«Ах, Абдулла, ах, враг постылый,
Возьми хоть лошадь, Сухов милый!»
«Нет, – Сухов  хмуро отвечает, –
Мне  лошадь только помешает,

Пенджент – здесь транспортный тупик,
А я пешком и напрямик,
Пять дней, и я уже в Самаре,
С женой чаёк мы там заварим».

«Жена, конечно, будет рада,
Жена – вот лучшая награда.
Что ж, друг, не поминай нас лихом,
Что сделаешь, судьба-шутиха».

Саид на лошади верхом,
А Фёдор по песку пешком,
Саида явно мысль терзает,
Саида Фёдор вопрошает:

«Саид, я вижу, понимаю,
Какая мысль тебя терзает,
И если будет вдруг невмочь,
С Джавдетом я могу помочь».

Саид качает головой,
Взгляд грозный, жёсткий и прямой:
«Нет, дело это как жена,
Чужая помощь не нужна.

Благодарю тебя за нож,
Но если встретишь, то не трожь
Джавдета, он навеки мой,
А ты иди, спеши домой».

Эх, дело тонкое – восток,
Где озеро, а где исток,
Умом, наверно, не понять,
Ответ душа лишь может знать.

Любой здесь в одночасье сгинет,
Здесь нет того, что тень откинет,
Здесь сушь во фляге и в кувшине,
Здесь солнце белое пустыни.

Бархан с барханом говорит,
От жажды кровь в висках стучит,
Идёт наш Сухов, не молчит,
Как телеграф жене стучит:

«Люблю вас и иду домой,
Вы, лебедь чистый и родной,
Теперь ко мне плывёте в руки,
Отныне никакой разлуки!»

Белы фуражка с гимнастёркой,
Свет выбелил их словно тёркой,
Белеет небо будто стынет
От солнца белого в пустыне.

30 августа 2015 года
г. Губкин Белгородской области