Великому Бунину. Стамбул

    Однажды, ранней  весной, шли мы в Батум из Порт-Саида, была полночь.
Лёгкий свежий бриз дул в открытую дверь, за которой синела лунная ночь.
Я вышел на левый борт и  загляделся  на приближающийся  Стамбул в ночи, 
на редкие ночные огни его, на его призрак, фантастический и величавый,
таинственно-бледный на синеве лунной ночи...
    Я  поднялся на штурманскую рубку.
Мёртвый штиль. Ни ночного бриза, ни лёгких ночных ветерков. 
Полная ясная Луна стоит справа, почти сзади нас, над туманными силуэтами Принцевых островов.
Огромная  золотая  полоса продольно блещет между ними,
под той тенью, что всегда лежит за лунным блеском по горизонту за ними.
Блеск зеленоватого стекла возникает и гаснет, переливается по волнам возле самого  борта, почти рядом с нами. 
Но всё в отдалении – и холмистые побережья, и Золотой Рог, медленно раскрывающийся перед нами,
и бледные призраки Скутари, Стамбула, Галаты, – все подернуто матово-белесой чадрой,
нежной, как драгоценные брусские газы, прозрачной.
     И за этой чадрой, как несметные глаза, таинственные и прекрасные,
матово и недвижно блещут несметные, далёкие и близкие огни – яркие, ясные:
золотые, мелкие – густо насыпанные среди тёмных садов на  скутарийском берегу,
роями  усеявшие гору Галаты сверху донизу;
изумрудные и рубиновые, крупные – на мачтах в Золотом Роге, какие встретишь  везде,
на  буях, сторожевых лодках,  длинно отражающиеся в зеркальной воде;
редкие и сонные – в  Стамбуле, с каждой стороны, 
спящем с открытыми блестящими глазами на своих холмах против Луны...
    Я различал деревянные дома его предместий, где иногда жили поэты,   
вокруг чашеобразных куполов  белой Ахмедиэ – лёгкие, высокие минареты,
древний, дорогой мне купол Софии, сады Сераля и серую стену дворца Константина – сокровище нации.
Я опять обонял этот  особый, сладкий и  сухой аромат берегов  Турции.
     Вот  снова  негромкая  команда и альт рулевого.
Луна меняет место, надвигается справа скутарийский берег – далеко по зеркальной воде легла тень его.   
Уже  прошла  гора Галаты,  сплошь  залитая  каменным  городом,
подернутая прозрачно-белым  покровом. 
   Сзади остались два сонных, повисших низко один над  другим над водою, сквозных изумруда –
там, где торчит из воды белая башенка Леандра всегда.
   Возле Серальского  мыса блещет выход в Мраморное море,
как  стеклянно-золотое  поле.
   Это поле меркнет, мы всё  круче забираем  вправо.
Теперь  уже нет блеска  ни слева, ни справа.
     Беломраморные дворцы тянутся по левому прибрежью, купая в воде широкие  ступени своих мраморных пристаней. 
Тень  достигает и до них; зеленовато-бледен мрамор в мире теней  ...

Иван Бунин. Крик. (Отрывок).
   Однажды, ранней  весной, шли  мы в Батум из Порт-Саида.
Легкий свежий бриз дул в открытую дверь, за которой синела лунная ночь...
Я  вышел  на  левый борт -- и  загляделся  на приближающийся  Стамбул,  на редкие ночные огни  его,...  на  его   призрак,  фантастический   и   величавый, таинственно-бледный на синеве лунной ночи...
Я  поднялся  на штурманскую рубку...  Мертвый штиль.  Полная ясная луна стоит справа, почти сзади  нас, над туманными  силуэтами Принцевых островов. Огромная  золотая  полоса продольно блещет между ними, под  той  тенью,  что всегда  лежит  по  горизонту за  лунным блеском. Блеск  зеленоватого  стекла возникает и  гаснет,  переливается по волнам возле самого  борта.  Но  все в отдалении, -- и холмистые побережья, и Золотой Рог,  медленно раскрывающийся перед  нами, и бледные призраки Скутари, Стамбула, Галаты, - все подернуто матово-белесой чадрой, нежной, прозрачной, как  драгоценные брусские газы. И за  этой  чадрой, как несметные  глаза таинственные и  прекрасные, матово  и недвижно блещут не сметные, далекие и близкие огни: золотые, мелкие -- густо насыпанные,  среди  темных садов,  на  скутарийском берегу;  роями  усеявшие сверху  донизу гору Галаты; изумрудные и  рубиновые, крупные  -- на мачтах в Золотом Роге, на  буях сторожевых лодках,  длинно отражающиеся в  зеркальной воде; редкие и сонные -- в  Стамбуле, спящем  с открытыми блестящими глазами на своих холмах против луны...  Я различал  деревянные дома его  предместий, легкие высокие минареты вокруг чашеобразных куполов  белой Ахмедиэ, древний, дорогой  мне  купол Софии, сады  Сераля и серую  стену дворца Константина. Я опять обонял  этот  особый, сладкий и  сухой аромат берегов  Турции...
       Вот  опять  негромкая  команда и  альт  рулевого.  Луна  меняет  место, надвигается  справа  скутарийский берег -- далеко  по зеркальной воде  легла тень  его.   Уже  прошла  гора  Галаты,  сплошь  залитая  каменным  городом, подернутая прозрачно-белым  покровом.  Сзади остались  два  сонных  сквозных изумруда, низко, один над  другим повисших  над водою,-- там, где торчит  из воды   белая  башенка   Леандра...   выход в Мраморное море, блещущий, как  стеклянно-золотое  поле, возле  Серальского  мыса. Это поле меркнет, мы все  круче забираем  вправо. Теперь  уже нигде нет блеска.  Беломраморные  дворцы  тянутся  по левому  прибрежью,  купая в воде широкие  ступени  своих  мраморных  пристаней.  Тень  достигает  и  до  них; зеленовато-бледен в тени мрамор...
28. VI. 1911