12. Операция

…Беру стакан и выпиваю таблетку – это успокоительное. Потом укол – это успокоительное. Зачем же столько? Ни лечь, ни встать. Жду. Сердце стучит. А как иначе? Может оно думает? Боится. Нет-нет, это мой страх. Сердце стучит от страха иначе. А это барабанный бой. Это возбуждение. Это крики «вперед». Куда «вперед», сердце воина в теле, которое всю жизнь дремало? Не глубоко и нехотя. Спать хотелось, но не очень. И проснуться вроде бы неплохо, но не с руки. Только без патетики. Это фамильярно. Мысли путаются. Засыпаю что ли. Значит, снотворное подсунули. Зачем врать…?

…Нет-нет не правда, снова думалось мне. Если у меня такое  сердце, то не имеет значение тело. Значит сердце другое. В таком случае – совсем плохо, отозвалось во мне. Была иллюзия, что оно…
…Я замер на полуслове…
…Взгляд упал на блик. Как блестит быльце кровати. Это солнце. Сколько в Староконстантинове света. Откуда он здесь? Ведь захолустье. Застой. Бегут отсюда, кто может, а кто не может - пьет, как сосед…

- Больной, пора! - Доносится откуда-то сверху. Почему так громко? Кто это? Меня кладут на каталку головой к выходу. Палата преображается. Какой высокий потолок. Как он далеко. Как далеки люди, а лампы, что звезды. Почему они квадратные? Почему линии потолка и стен ровные и куда они ведут? И почему не сливаются? А это, что за стыки на потолке? А, это плиты. Меня везут, и я словно спотыкаюсь, тарахчу об эти стыки. Та-та, та-там. Та-та, та-там. И подбородки с родинками, как верхушки колон, которых бы я никогда не увидел, - Ну, как? Не боитесь? – Это главврач…

  - Нет, - говорю я. А самому хотелось бежать в старую крепость, туда, где сливаются реки Икопоть и Случь. В ту самую, заброшенную, забытую всеми церковь, в которой четыре столетия тому, воины молились перед битвой или смертью, - Не боюсь, - Сказал я, удивляясь, что так коротко вру. От этого становится смешно. Еще смешнее оттого, как они разговаривают. Обсуждают футбольный матч и какие-то инструменты, названия которых не запомнил, и улыбаются, сквозь маски. Мне представляется, что вот они сейчас будут искать, то, что у меня болит. То, что мешает жить. Достанут свои большие специальные лупы и вставят их как часовщики в глаз, левый или правый. Распанахают меня, как труп – от подбородка до «давай сделаем это». И прильнут. А там пустота. Там пусто. Даже сердце, которое стучало, окажется записью. Только маленькая бабина будет крутиться с закончившейся пленкой «Записи жизненных чувств и порывов». И прокручивать. Прокручивать. Прокручиваться. Вхолостую. Хорошее слово «вхолостую», подумалось мне. Именно так все и происходит. Мне хочется привстать, но руки привязаны. Хочется признаться главврачу, что мой двигатель работает впустую, и он его вряд ли запустит. Не его это дело…

- Посмотрите на зрачки, - доносится. Откуда доносится? Мне кажется изнутри. Но как я могу посмотреть на свои зрачки? А, может в их зрачки посмотреть надо?
- Зрачки в норме. Начинаем, - Доносится снова. Что в норме? Кто в норме? Что начинаем? Шабашить пора. Посмотрите на себя. Глаза – я вас знаю, глаза. Говорите, пожалуйста медленнее. Не так быстро. Это что, скальпель? А наркоз? Что с наркозом? Почему не больно? Это, оказывается проще, чем зубы рвать. Снимите маски – вы смеетесь надо мной. Вот обижусь. Встану с вашего ледяного, так называемого, операционного стола и уйду. И погасите свет, наконец. Как холодно…
Как хо…
Как…