Птичье, странное и по Достоевскому

Помянуть бы нам Фёдор Михалыча —
Лук, да водка, да соль на столе —
Как царя нищебродства и к;лечи
На синичьей российской земле;

Рассказать бы дурному прохожему,
Что кнутом обжигает глагол —
Да не примет, привычней по роже ведь,
Чтобы кровь — на заплёванный пол.

Помогите звоночком и гомоном,
Воровайка-синица и клёст:
На предплечье моём переломанном
Плачет рыжий кривой Алконост,

А предплечье моё — будто веточка,
А рябинная кровь тяжела,
Но растут из продымленной ветоши
Два синичьих, клестовых крыла.

Ты послушай, прохожий, как торкает
Птичья рвань, голота-нищета:
Нам, калекам, словечка — и только бы,
Хлеба-хлебушка, ради Христа!

Кто мы — лешие, Господу свечи ли,
Воробьята в чердачной пыли?
Если б не были мы искалечены,
Ничего бы сказать не смогли.

Будет время, и птицы замечутся:
Ухожу... Алконост, отвернись...
Беспощадно большому калечеству
Не вместиться в обычную жизнь,

И оно достоевщиной выскочит
В побасёнках пропойц и шалав:
Перебитой рябиновой кисточкой,
Без каких бы то ни было прав,

Моховое, тряпичное, галочье,
Побывавшее в клюве клеста...
Так помянем, прохожий, Михалыча —
Словом-хлебушком, ради Христа!

*
Вера Кузьмина
«День и ночь» 2015, №3