2a. Мираж. Пыль

"На пористой щеке покачивалось солнце".
Нет, солнце не подвижно было.
Только тревожилось немного, лучи о скулу преломляя,
где кожа молода и бриться можно «сутки-трое»…
…Итак, покачивалось солнце,
изъяны на щеке считая.
В мешочек, сжав ее улыбкой.
Улыбки разные бывают.
Так ту б назвали благовейной.
Хоть «г» и «о» там не хватает.

Так города остались сзади.
Калуга и Козельск прижались к пыли.
И с горизонтом уравнялись,
натянутым по нитке занавески.
Немытое стекло «теплушки»,
созревшие поля листало,
дрожащим в ритм ухабам лунным,
разбросанным в такт колокольным звонам.

Одно из них, у поворота,
с послушником остановилось.
Автобус выдал пассажиров.
И запылил своей дорогой.
Послушник, на изгибе ждавший,
склонился в пояс, полю с хлебом.
И где-то у колен, перекрестился.

А тот, кто щеки смял в мешочки,
руки скрестил с попутной палкой.
И репинский мешок к спине приладил.
В котором «Библия толковая» дремала.
И за спину, в кусты, студенческий билет забросил.
И напрямик в «зерне» по опояску,
отправились они на север.

По праву руку засыпало солнце.
И крыло золотом часовни,
Пустыни Оптиной, недавнее забвенье.
Стан колокольни в лесах от Пампиду,
вытягивал под звоны, свой шейный позвонок.
А у подножья на язык,
медный колпак на кол посажен
своим же билом.

И рядом тонкостенный мелюзга,
к «покушать» призывает доброхотов.
Случайно ветром или шуткой
его с послушником качает.
Жесть об шесток.
Послушника к прохожим.
Спины и рта не разогнуть.

Его попутчик-гость, присел в беседке.
В улыбке прежней, притомились складки.
Устами их зовут в народе.
И чтобы облегчить усталость он Библию свою достал.
Стих третий. О змее хитром с фруктом в пасти.
Закладкою служило фото.
Старик с мальчишкой на руках:
Жилетка, шляпа и очки, и «ману» с Ману, шею обвивают.
С тем Ману, разделенным пополам…
или который умер первым?
Но тот был Ямом.
Ну, то не важно….

Та карточка лицом к столу лежала.
Пятном, родимым в монастырских стенах…

К беседке друг его подходит.
С улыбкой радостной под носом.
Рукою на стене окно рисует.
В нем настоятель в камилавке, молитву шевелит усами.
Двор опустел. Пора обедать.
Кто духом крепше: в столовой верхней.
А остальные, где придется:
пониже, по ранжиру, поскуднее. 
И нету в братии разладу.
Вечор. Вечерня. Богомольцы.
Активные, как прежде в клуб ходили.
А монастырский гость, опять  в беседке.
Он, что-то пишет между строчек.
Молитвослов, оставив на скамейке.
С заложенной туда плацкартой.
«Страница три». Только начало.
Ни в храм, ни в дом, его не тянет…

Послушник с келарем приходят.
Послушник наставительно кивает, приятелю из прошлой жизни.
А ключник удивлен: молящийся один и что-то пишет.
Не по чину. Праздно….
Послушник с трепетом, в бородке скудной,
берет Молитвослов. Вот нужная страница.
В Мардария молитву, тычет пальцем.
И зачитать мирянина взывает.
Мирянин со скамьи поднялся.
Едва заметно дернул бровью.
И сотворил Мардария молитву.
За ключника плечо свой взгляд, бросая:
на цепь посажены ворота.
За ними давешнее поле, от полумесяца седеет. 

Молитва коротка, но годы скоротечней.
Послушник оставляет друга в храме,
чтоб тот познал намоленное место.   
Спустя недолго, все ниже голова пришельца.
И руки за спиной. Лишь иногда у рта.
Округ персты об лбы стучатся.
На хорах, что-то происходит.
В иконы входят и выходят.
Пожухлые уста старушек образа целуют.
В заупокойном месте больше, чем в заздравном.
Свечи дрожат. Юродивый дремает….
Гость молодой выходит вон.
Садится было на ступени.
Но сила чья-то запрещает.
И он ко сну спешит вернуться.
Который звал его во храме.
Из неба монастырского свалилась капля.
Богомолец оглянулся. Безветренно.
И даже звезды не мерцают…