из сборника реминисценции издательство композитор

ИЗ  СБОРНИКА  «РЕМИНИСЦЕНЦИИ»
издательство  «Композитор» Москва 2014



*  *  *

Закончен день… длиннее чепухи;
и с ночью заключили перемирие.
Из-под пера являются стихи…
Чем объяснить такое изобилие?

Течет, течет бумага, как река,
слова — что волны, буквы — что открытия.
Играет мысль, не устает  рука…
и вот теперь — последнее событие.

Легко и плавно — по страницам плыть…
Чем изменить спокойное течение?
Бежать себя или собою быть?
Как время хоть на час остановить?
И как ускорить вечное движение?

Зачем хариты гонятся за мной?
Быть может, новой фабулой поделятся?..
Но не цветет фантазия весной,
а осенью сама собой рассеется.
Не знаю сам — о чём вам расскажу:
поэзией прикинется бессмыслица,
но пару строк, пожалуй, напишу,
пока совсем не высохла чернильница.



*  *  *

Там, за линией жизни — другая игра,
там веселье, забава, иная печаль.
Здесь — дорога на землю с небес пролегла…
И далекая близость, и близкая даль.

Проживаю в безлюдной обители зла.
Натуральные звуки…
                Искусственный лед…
Оборвался, как сон, пианиста полет,
и Фантазия Шуберта мир не спасла.

Каждый день
                преподносится новый театр:
то Шекспир,
                то Теренций,
                то просто Мольер…
И не нужен психолог,
                скорей, психиатр,
и не важно — балкон, бенуар ли, партер…

Вроде просто, но всё ж непонятен намек.
Пианист оступился, сломался концерт.
Я живу в отдаленье…
                и мне невдомек —
кто серьезен,
                кто комик,
                а кто интроверт.

Петиметром был Моцарт
                и бедным Ван Гог…
Я не ведал концов и не знаю начал.
И давно никого из друзей не встречал…
Почему так решил рассудительный бог?

Арифметика мыслей. Концепция слов…
Почему же вокруг только лица без черт?
Я смотрю в бесконечность из разных углов:
строгий Бах,
                добрый Шуберт
                и злой Пиночет…      



*  *  *

Смещается с утра земная ось,
и строки следом гонятся вприпрыжку,
и мысли впопыхах хватили лишку,
и мир надеется, как видно, на авось.

А день бесцветный навевает сон,
слова забились по углам и нишам,
но может быть, мы что-нибудь услышим:
ведь даже в серости есть свой  резон.

А с вечера беззвучная звезда
на изумленном фоне небосвода
указывает на начало года,
и белый луч сверкает неспроста.

А полночь поглощает бледный свет,
и звезды расплываются в тумане.
Проходит жизнь в доверчивом обмане…
А буквы растворяются в романе…
С востока приближается рассвет.



*  *  *

И где-то там, и что-то в этом роде…
И под мостом ютится пересмешник.
Жизнь замерла на самой низкой ноте,
нет более ни новых слов, ни прежних.

А где-то там известный композитор
на клавишах сонату сочиняет;
тем временем Великий инквизитор
его досье прилежно изучает.

Но ни к чему избыток всех симфоний,
баллад, концертов, пьес, инсинуаций…
Вокруг уже достаточно ироний…
Кто знает — Гамлет прав или Гораций?..

И многое становится ненужным
под пристальным вниманием природы.
И разум спит, словами перегруженный,
и голос избежал фальшивой ноты.

Влачится жизнь по мокрым тротуарам,
и каждый день, и каждый вечер осень
нам раздает свои упреки даром,
и солнца блеск становится несносен.

И всё бежит, захлебываясь, время,
звенит цепями,  мчится по спирали.
И кажется всё тяжелее бремя…
А там… играет Шуберт на рояле…

А небо хмурится и облака всё ниже…
Экспромт всё отдаленнее и глуше.
Стареют под дождливой ртутью крыши,
застенчиво поблескивают лужи…

Мы часто рассуждаем о погоде,
находим новизну в причинах внешних…
Ночь замерла на самой низкой ноте…

И что-то там, и где-то в этом роде…
Не видно на мосту знакомых прежних.



*  *  *

Что сочинил, что спел сиреневый закат?
Зачем желтком упало солнце в тучу?
В плетеном кресле сладко дремлет Тютчев,
и сон бледнеет, как загадочный агат.

А  ввечеру в ушах звенела тишина,
мерещилось, что осень грянет скоро,
и мысль в бокале черного кагора
тонула немощно, мечтой поражена.

Что толку в тиканье и шорохе часов —
песочных, заводных, старинных, модных, —
когда недостает минут свободных,
и крепко заперт сонный разум на замок?..

А лунный календарь дежурит у ворот.
Рог месяца блестит, как алебарда,
и рвется песня уличного барда,
и долог путь от сентября до марта…
И бог теперь совсем наоборот…



*  *  *

А ночь никого не спасла,
и день навсегда завершен,
и кажется фрескою зла
из воздуха сотканный сон.
А краски ложатся на холст,
и лед ворожит на стекле,
и кажется, радужный мост
развелся в другом декабре.
А люди бегут и бегут,
так, словно кругом — карнавал,
и кажется, звуки зовут
на венский рождественский бал.
А музыка снова слепа,
и ноты снуют между строк,
и кажется, будто тропа
ведет на далекий восток.
А люди спешат и спешат
куда-то, но мне невдомек,
и кажется, что невпопад
здесь мой очутился намек…

Восток — не моя сторона.
Мне запад намного милей.
А время звенит, как струна,
несясь всё быстрей и быстрей.



*  *  *

Шум пятницы звучал многоголосо,
забилась тишина в просветы штор,
а тучи проводами исполосаны,
и за окном свирепствует затор.

И был концерт, и что-то там играли.
Настырный пианист томил рояль.
И свечи таяли и увядали,
и публика перемещалась вдаль.

Как хорошо, что опустела сцена,
и воздух чист и светел, как стекло,
и тишина по-своему бесценна…
и что меня за рампу завлекло?..

Терзает вечер праздничные тряпки,
и мечется художник в мастерской.
И — недовольный новыми порядками —
влекусь я по пронзительной Тверской.

А общество металось по спирали.
и снег шутом куражился с утра.
И многие чужие мысли крали,
хоть мысль подчас и вовсе не мудра.

Был кто-то беспредельно остроумен,
у автора не клеилась строка,
бил сочинитель в преогромный бубен,
вообразив, что он и впрямь безумен,
и песни пел, валяя дурака.



*  *  *

И дальний шум ночной,
                и тихий разговор,
и приглушенный монолог
                фанерной лютни…
На матовом стекле мерещится узор,
желтеют фонари
               и  в праздники, и в будни.

Построил иней контур елки на стекле,
и юркий свет машин,
                как лампочек гирлянды,
несется второпях по ветреной земле,
и фейерверк во тьме
               свои развесил банты.

Вот новогодняя картина…
                каждый раз
одно и то же —
                и слова, и угощенье,
безумство пожеланий
                и никчемность фраз — 
и так на Рождество,
                на Святки,
                на Крещенье…

Искусственная елка мерзнет во дворе,
но равнодушно ходят мимо горожане.
И много ль толку в тех,
                кто ищет смысл в добре
и радость зла порой
                находит в подражанье?



*  *  *

Отчетлив синий след и пятна на снегу —
как тени отражений серых облаков.
Я голову сломя за горизонт бегу,
но не могу освободиться от оков.

Зима рождается из смерти ноября.
Метель бросается на город наобум.
Гремит по крышам ветер, шалости творя,
закручивает в смерч потоки слов и дум.

Под утро странный вышел с ветром разговор
о боге, о добре, о небе и земле…
На красный свет переключился светофор,
и всё хорошее покорно растеклось во зле.

Не замечаю смысла в споре о добре.
Все носятся вокруг и глупости несут.
А старый год не завершится в декабре
и зло по-прежнему не отдадут под суд.

И вертится вопрос, как белка в колесе,
и не идет на ум логический ответ,
и спотыкаешься на собственной стезе,
и не отыщешь в мутных сумерках рассвет.

Пытаюсь сочинить эклогу на бегу,
и не могу окружность превратить в квадрат.
Отточен след кошачьей лапы на снегу…
Я снова всем со всеми поделиться рад.



*  *  *

Пушистый снег шуршал под Рождество,
и хлопья шелком ублажали крышу.
Надеюсь, никого тем не обижу,
что приглашений ваших не увижу
и не приду скучать на торжество.



*  *  *

И Старый Новый Год, и новые заботы,
и старые друзья, и новые мечты,
и старые слова…
                Пусть прекратились ноты —
открылись новые истоки красоты.



*  *  *

Тревожный ветер
                прижимает белый дым к домам,
и с треском треплет
                тряпки-транспаранты на флагштоке,
но безразличен Новогодний праздник
                всем дымам,
прохожие расходятся с гулянья по домам,
а елка зябко светится
                под переменным током.



*  *  *

А за окном оранжевый фонарь
колеблется, как лунный апельсин.
Мне надоел безоблачный январь
и для претензий не хватает сил.

А снег не спит, не тает и лежит,
и только ждет, покуда грянет март.
И в подворотне бурый кот дрожит —
его трясет охотничий азарт.

И провод режет небо на куски,
и город тлеет лунным серебром,
и время засыпает от тоски,
и бог не похваляется добром.

Полна софизмами прямая речь…
беззвездная, безоблачная ночь…
И очень просто — рукописи жечь
и наблюдать, как искры мчатся прочь.

Что ярче и эффектнее горит? —
поэма в прозе ли, роман в стихах?..
Что там пророк из тучи говорит? —
не разберешь ни слова впопыхах.

К чему писать, когда так мало слов?
Зачем читать, когда так много книг?
Я видел, как из толкований снов
огонь бенгальский трепетно возник.

И превратилась рукопись в золу,
и с каждым днем ветшает календарь,
и кажется, что в сумрачном углу
колеблется оранжевый фонарь.




*  *  *

Сменяет вечер день.
                Нас время не прощает.
Минуты тают,
                словно след от самолета.
Луна сквозь тучи ничего не освещает,
и ничего не видно дальше поворота.
И так из года в год:
                сменяет осень лето,
бежит зима;
                весна — исправно льются воды.
Жизнь протекает в русле Ветхого Завета…
Всё остальное же —
                превратности погоды.



*  *  *

Тридцать первое августа.
                Дождь и тоска.
Чернота за окном.
                Вздохи мертвой луны
по асфальту скользят.
                Утонула Москва
в заболоченном чреве безумной страны.
И не знаешь — где жизнь,
                далека ли, близка?..
высока ль, глубока?..
                и с какой стороны?..



*  *  *

День пустоцвет, а ночь была что надо:
терзали небосвод метеориты,
резвился август в ритме звездопада,
гремели искры от Москвы до Крита.

Привычный шум — нежданно музыкален —
врывался хрипотцой с безлюдных улиц,
как будто превращался в мрамор камень,
и небо пело блюз, собой любуясь.

А я смотрел на звезды и не видел
следов изжелта-красного заката…
Ах, август, как тебя я ненавидел!..
Ах, остров Крит, мечта моя когда-то!..



*  *  *

Что выиграет утро — проиграет день,
туман опустится, сольется сырость с дымом.
И что же может предложить себя взамен
октябрьской мороси и монотонным рифмам?

Смотрю с надеждой в небо сквозь окно.
На нём ни облачка —
                сплошной туман завесил
весь горизонт.
               Вокруг пронзительно темно,
и город мокр, измучен и неинтересен.

А некогда поэт
                красоты осени
                так ярко описал!..
и обманул —
                что где-то там еще рога трубили…
Неправда всё:
                охота, волшебство  тонов,
                бразильский карнавал,
венецианский дож, Версаль, Севилья, Пикадилли…

Затянут город непроглядной пеленой.
Текут с палитры в ров беспомощные краски.
Что Шамбертен?! — нас опоили беленой
и годы напролет рассказывали сказки.

Шумит, шумит в ушах сплошная тишина.
А музыка?.. — вдали ее грохочут звуки.
Поставлена задача, но не решена,
и скучными из тьмы явились миру трюки.

Плачевен осени конечный результат:
что было золотом — предстало бурой грязью.
И долго ждать, пока слова придут к согласью,
и долго ждать, пока мороз напишет вязью
на новогодних окнах праздничный трактат.



*  *  *

Октябрь опять чудит.
                Как, впрочем, год назад.
Возникло солнце, и жара явилась.
И кажется, что будто бы приснилось:
оранжевая ночь…
                Решетка…
                Летний сад…


*  *  *

Сегодня день — один сплошной сарказм.
Серьезных мыслей не приемлет разум,
и ничего не кажется прекрасным.
Но стоит обольщаться ли соблазном
и с глупостью рядиться раз за разом?



*  *  *

В бессоннице не ведаю беды,
не отрицаю важности ребячеств,
чуть свет влачусь
                сквозь сполохи чудачеств,
и, не узнав на лицах новых качеств,
не извлекаю смысл из ерунды.



*  *  *

Беспомощный, слепой
                толчется шарик в небе,
рискуя налететь на провода.
Хоть сбросил он мифические цепи,
но мечется у ветра на прицепе
и непременно лопнет… вот беда!



*  *  *

Висит в зеленом небе
        солнце,
                как кошель,
набитый красным золотом…
        Смеркается…
                темнеет…
Адмиралтейская игла
        застенчиво бледнеет,
а на воде
        печальным отраженьем
                розовеет
закатных облаков
        цветная вермишель.



*  *  *

Детство. Мойка. Фонтанка. Невский.
Медный всадник. Закат. Рассвет…
Эрмитаж в отраженном блеске,
белых статуй живой балет.

Детство. Лето. Трава по пояс.
Мятный запах. Зеленый свет…
Грохотнул и промчался поезд,
только дымный остался след.



*  *  *

В Саду всё, как всегда: чернеют липы,
белеет мрамор, излучая свет.
Задумчив памятник…
                а вы смогли бы
вдохнуть движенье в каменные глыбы,
в оживших статуй кружевной балет?



*  *  *

В цилиндре облако…
        и туча без штанов.
Последняя гроза как будто на исходе.
А мир нам каждый день твердит,
        что стар и нов,
и жизнь вращается кругом
        в обычном роде.

И я кружусь в себе
        и около себя
в начале времени…
        и — пусть устали ноги —
ищу, ищу,
        хоть скрыта в темноте земля,
шоссе, проселки и железные дороги.

И нахожу на небе странный переход —
мосты,
        вокзалы,
                светофоры
                и туннели…
Толпится на перронах
        мертвенький народ, —
живые уж давно
        порядком надоели.    

Иду по рельсам вдоль,
        по кромке бытия.
Сегодня мыслю вяло,
        завтра же —
                проворно.
Порой
        на памятник смотрю
                нерукотворный,
и критику друзей
        приемлю непокорно,
 и наблюдаю сквозь очки
        события.       



*  *  *

Куда еще затащит нас весна?
В кусты черемухи ли,
                в кисло-сладкий снег?..
С голубизной  играет  белизна
на берегах потусторонних рек.

А облака рассеянно плывут
и превращаются
                в лиловую сирень,
а годы в путешествие зовут,
да только перевоплощаться лень.

Стекает время медленной струей…
С утра до вечера
                я созерцаю день.
И, недовольный мысленной игрой,
вступаю тенью в собственную тень.

А по ночам расплывчато звучат
полузабытые мотивы
                прежних лет…

Пора бежать в Гвинею или в Чад…
да только настроений прежних нет.