в пределах двух десятков минут

Поезд в последний раз дергается… И замирает.
Как неумелый любовник на теле жертвы,
Вагоны один за другим дорожную дрожь унимают,
И прижимают к себе перрона истертые метры.
Он очнется на верхней полке, отбросив сон
Так далеко, будто его и не было,
Глянет в окно, а там все то же – вокзал да перрон,
Дождь, фонари, лужи, и в лужах – небо.
Тогда он вздохнет, затянувшись вагонным воздухом,
Бережно спустит затекшее тело на пол,
Протащит его сквозь вагон, мимолетным призраком
Шагнет наружу из тамбура, как по трапу.
Проводник кивнет понимающе, не улыбаясь,
Не делая вид, будто любит вагонный уют.
«Сколько стоим, дорогой? Когда отправляемся?»
« Скоро, любезный. Стоянка лишь двадцать минут».
Дождь размывает пыль по статичным лицам
Расстающихся с пунктом «А» ради пункта «Б»,
С которыми все, что могло когда-то случится
Уже случилось. И поэтому новое нужно искать вовне.
Он полощет горло сухим сигаретным дымом,
И лижет блуждающим взглядом неровность плит,
Обращая вопрос к безразличным и мокрым спинам,
Из какого металла, и кем он таким отлит?
В фонарном мерцании ночь обретает формы.
Гудок – как стон пораженья из недр издав,
На соседний край той же немытой платформы
Вползает еще один, пахнущий гарью, состав.
Он бросил курить, захлебнувшись надсадным кашлем,
И не сразу заметил взгляд на своем лице
Женщины в черном пальто и с букетом ландышей,
Стоящей не так далеко, на соседнем конце.
Как там все было, я точно не знаю сам,
Но уверен, что видели оба друг друга впервые.
Она прижимала к груди небольшой чемодан.
Он бежал по перрону к ней, в сумасшедшем порыве
На ходу вспоминая дом, жену и детей,
Понимая, что жизнь никогда не сдвинется с мертвой точки,
А эта минутная слабость – всего лишь тень,
Упавшая чудом на жизнь неудавшегося одиночки.
Она улыбнулась и сделала шаг навстречу,
Забыв про того, с кем вот уже десять лет.
Да, она счастлива. Днем. И только под вечер
Вспоминает о том, что любви давно уже нет.
Есть привычка лежать по ночам под одним одеялом,
Называть потолок и стены – любимым домом,
Завтрак. Обед. Ужин. И все сначала.
Осень. Зима. Весна. И никак по-другому.
Поэтому так далеко от родного гнезда,
Из которого тянутся рельсы в разные стороны,
Встретились два несчастья, как встречаются поезда
По разным краям одной и той же платформы.
Не бывает такой любви, чтобы с первого взгляда.
То не любовь, а побег от себя и других,
Так человек покидает обжитое стадо,
Чтобы вдохнуть поглубже воздух иных
Путей. По дороге, где быть не может детей,
Ни семьи, ни дома, ни, тем более, полной чаши.
Не вашим, не нашим.
Они обнимают друг друга, смеются и плачут,
Рассказывают, перебивая друг друга, навзрыд,
Нелепые вещи, которые что-то значат
Только для них двоих и мокрых плит.
Потом поезд тронется. И он будет долго следить
За ней из окна полутемного, дымного тамбура,
Пока не исчезнет перрон, память будет хранить,
Но не долго. Не оставляя иного выбора.
И опять он займет свое место на верхней полке,
Вдохнет вагонную пыль и быстро уснет.
Его несчастье осталось при нем, и только
Окрасилось мыслью, что он по-прежнему ждет…
И любить бы так всем. С волнением и тревогой
Глядя на неумолимый седой циферблат,
Зная, что поезд уйдет, подведя все итоги,
Но никогда, ни за что не вернется назад,
Давая понять, что многое было напрасно,
За сладкий пряник – обещанный сладкий кнут.
И любить бы так всех. Жадно, неистово, страстно,
Но только в пределах двух десятков минут…