Человек будущего

«Я не боюсь ничего… Даже смерти и слепоты не боюсь…на этом свете на всё нужно быть готовым…»
А.П.Чехов

В жизни он с необыкновенной любовью и вниманием относился к каждому так называемому незаметному человеку и находил в нем душевную красоту. Люди любили его нежно и шли к нему, не зная его, чтобы повидать, послушать…  Он утомлялся и не знал, что сказать, когда ему задавали вопрос: как надо жить? Учить он не умел и не любил… Но люди говорили:
- Посидишь только около Чехова, хоть молча, и то уйдешь обновленным человеком…

Этот удивительный человек прожил короткую и очень яркую жизнь. Яркую потому, что она была насыщена непрерывным процессом познавания людей и жизни, любви к людям вообще. А короткую – потому что, будучи врачом, отлично понимал что болен, умирает, скоро умрет, да все не находил времени заняться лично собою.
Когда называют фамилию Чехова, то сразу почему-то в памяти возникает образ, созданный художником И.Бразом – худощавый, печальный человек в пенсне с задумчивым взглядом (кстати, сам Чехов этот портрет терпеть не мог). По внешнему облику – почти старик, а ведь ему в ту пору едва исполнилось сорок лет.
А в молодости – о чем почему-то редко упоминают – был на редкость хорош собой, атлетически сложенный, почти двухметрового роста с густой шевелюрой и мягким басом. Любимец и любитель женщин, причем  не скрывавший этого ни от кого, в том числе, и от самих своих пассий:
«Девок надо… всячески тараканить и употреблять. Жизнью не надо брезговать в любом ее проявлении…»
Он был медик, поэтому иногда по-медицински циничен и откровенен, но никогда не опускался до пошлости, выгодно отличаясь этим не только от своих собратьев по литературному цеху, но и от многих высокородных бездельников. Хотя начинал жизнь труднее, гораздо труднее большинства своих сверстников…
 «В детстве у меня не было детства», - говорил позднее Чехов.
Он родился 29 января 1860 года в Таганроге, в семье мелкого лавочника, и с самого раннего детства его жизнь, (а так же жизнь двух старших братьев) проходила либо в отцовской лавке, которую они сторожили в будни после школы, либо в бесконечных церковных службах – каждый день вставали в пять утра, чтобы петь в церковном хоре.
Тем не менее, образование Антон Чехов получил хорошее – в мужской классической гимназии Таганрога, старейшем учебным заведением на юге России. В гимназии он обрел, любовь к знаниям книгам и театру, еще не догадываясь, какую роль он сыграет в его жизни. В гимназии он получил свой первый литературный псевдоним «Чехонте;», здесь же состоялись его первые литературные опыты.
Чехов-гимназист издавал юмористические журналы, придумывал подписи к рисункам, писал юмористические рассказы, сценки. Этот период жизни Чехова был важным этапом созревания и формирования его личности, развития её духовных основ. Кроме того, эти годы дали Чехову огромный материал для будущей писательской работы. Самые типичные и колоритные фигуры появятся позже на страницах его произведений. Возможно, одной из таких фигур был и его учитель математики Эдмунд Дзержинский — отец будущего первого председателя ВЧК.
В театре Антон впервые побывал в возрасте тринадцати лет – на оперетте Оффенбаха «Прекрасная Елена», и с тех пор стал заядлым театралом. Позднее в одном из своих писем Чехов писал:
«Театр мне давал когда-то много хорошего… Прежде для меня не было большего наслаждения как сидеть в театре…»
Пробовал Антон и писать пьесы, но дальше не слишком удачного сценария для гимназического театрального кружка дело пока не пошло.
Окончив гимназию, Чехов в 1879 году переехал в Москву и поступил на медицинский факультет Московского университета, где учился у известных профессоров, в том числе, и Николая Склифосовского. В том же году брат Антона Иван получил место учителя в подмосковном городе Воскресенск. Там Антон Чехов познакомился с заведующим Воскресенской лечебницей (Чикинской больницей) и с 1882 года, будучи еще студентом, он уже помогал врачам этой больницы при приёме пациентов. В 1884 году Чехов окончил курс университета и начал работать уездным врачом в Чикинской больнице.
По воспоминаниям П. А. Архангельского (заведующий Чикинской больницей):
«Антон Павлович производил работу не спеша, иногда в его действиях выражалась как бы неуверенность; но всё он делал с вниманием и видимой любовью к делу, особенно с любовью к тому больному, который проходил через его руки. <…> Душевное состояние больного всегда привлекало особенное внимание Антона Павловича, и наряду с обычными медикаментами он придавал огромное значение воздействию на психику больного со стороны врача и окружающей среды».
С дипломом «лекаря и уездного врача» Чехов десять лет практиковал везде, куда его приводила судьба. Одно время заведовал больницей в Звенигороде, потом работал в Мелихово, где лечил людей из 25 деревень, с четырех фабрик и одного монастыря.
«Что делаю? Лечу… Рвота, сифилис, холера, поносы…»
Сам обнаружил у себя первые признаки чахотки в двадцать четыре года, но лечиться, «выстукиваться», как он говорил, терпеть не мог, как не терпел впоследствии пустых разговоров в писательской среде о трагическом смысле жизни.
«Заладили тоже: траги-и-зм, траги-и-зм… А вы поменьше водки пейте!»
В литературу Чехов пришел, еще студентом первого курса мединститута. Журнал «Стрекоза» опубликовал его и сегодня популярный рассказ «Письмо к учёному соседу», причем словосочетание «ученый сосед» сразу же стало нарицательным и, как говорится «ушло в народ».
В последующие годы было написано множество рассказов, фельетонов, юморесок — «мелочишки» под псевдонимами «Антоша Чехонте» и «Человек без селезёнки» или их вариантами, или совсем без подписи, которые публиковались в различных юмористических изданиях и имели огромный успех. В то время, по его собственному признанию, он писал по рассказу в день.
 Возможно, Чехов так и остался бы «беллетристом-миниатюристом» — автором коротких, в основном юмористических рассказов. Но весной 1886 года он получил письмо от известного русского литератора Дмитрия Григоровича, где тот критиковал Чехова за то, что он тратит свой талант на «мелочишки».
«Голодайте лучше, как мы в своё время голодали, поберегите ваши впечатления для труда обдуманного (…) Один такой труд будет во сто раз выше оценён сотни прекрасных рассказов, разбросанных в разное время по газетам».
Впоследствии к советам Григоровича присоединились Алексей Суворин, Виктор Билибин и Алексей Плещеев, и Чехов к этим советам прислушался. С 1887 года он всё меньше сотрудничал с юмористическими журналами, его рассказы становились всё длиннее и серьёзнее. О важных изменениях, происходивших тогда с Чеховым, говорит ещё и появившееся желание путешествовать.
В том же, 1887 году он отправился в путешествие на юг, в родные места; позже он ездил по «гоголевским местам», в Крым, на Кавказ. Поездка на юг оживила воспоминания Чехова о проведённой там молодости, конкретным результатом путешествия стала повесть  «Степь», опубликованная в толстом журнале — «Северный вестник». Дебют в таком журнале привлёк большое внимание критики, гораздо большее, чем к какому-либо предыдущему произведению Чехова. Но до написания романа Чехов так никогда и не дошел.
«Я рад,— писал он в январе 1880 года Суворину,— что 2—3 года тому назад я не слушался Григоровича и не писал романа! Воображаю, сколько бы добра я напортил, если бы послушался … Кроме изобилия материала и таланта, нужно ещё кое-что не менее важное. Нужна возмужалость — это раз; во-вторых, необходимо чувство личной свободы, а это чувство стало разгораться во мне только недавно».
Чем старше становился Чехов, чем популярнее, тем больше было его недовольство самим собой, тем быстрее росло чувство неудовлетворенности. Хотя в октябре 1888 года он получил половинную Пушкинскую премию Академии наук за вышедший в предыдущем, 1887 году, третий сборник — «В сумерках».
В соответствующем постановлении академической комиссии, правда, было написано, что «рассказы г. Чехова, хотя и не вполне удовлетворяют требованиям высшей художественной критики, представляют однако же выдающееся явление в нашей современной беллетристической литературе».
Очень хотелось бы узнать, какие литературные произведения того времени полностью удовлетворяли бы требованиям высшей художественной критики, и кто с недосягаемых вершин творил эту самую критику. Конечно, время все расставило на свои места, но молодому (а ему еще тридцати лет не исполнилось) писателю это высказывание было – как заноза в душе. Значит, можно лучше? Значит, он не в состоянии добиться совершенства?
Знакомое всем совестливым творческим людям состояние…
Интересно отметить, что Чехов никогда не писал специально для детей. Сам признавался, что «писать для детей вообще не умею». Но в прежние времена каждый школьник был знаком с «Белолобым» и «Каштанкой», а также с мальчиком Ванькой Жуковым и его  письмом «на деревню дедушке». Хотя написаны было все это вовсе не для детей.
Чем старше становился Чехов, тем заметнее становилась особенность его письма - нарочитая бесстрастность описания, подчёркнутое отсутствие авторской оценки. Одни считали это преимуществом, другие – недостатком, но читали каждое новое произведение все. А с каждым новым произведением все сильнее было влияние писателя на людей: «Дама с собачкой» и «Анна на шее» вообще вошли в золотой фонд русской культуры.
Несмотря на то, что некоторые произведения Чехова помещаются на нескольких страницах, они несут в себе целую жизнь. Любимое выражение Антона Павловича, давным-давно ставшее поговоркой: «краткость – сестра таланта», было убедительно подтверждено всем его творчеством. Лев Толстой, вообще-то скупой на комплименты, называл Чехова «уникальным и несравненным художником жизни».
По всей вероятности, именно постоянное чувство внутреннего неудовлетворения побудило Чехова предпринять свою знаменитую поездку на Сахалин. Решение пришло не сразу, были варианты кругосветного путешествия, поездки по Средней Азии, в Персию… И все-таки писатель отправился на Сахалин, хотя здоровье его уже оставляло желать лучшего, один раз даже случилось горловое кровотечение. Но, при внешней мягкости, Антон Павлович всегда делал только то, то хотел он сам, а не советовали другие.
 Правда, Чехов долго скрывал ото всех маршрут своей поездки и раскрыл тайну только в начале 1890 года, что произвело в обществе эффект разорвавшейся бомбы. Решение для всех оказалось тем более внезапным, что уже весной Чехов отправился в путешествие, занявшее почти три месяца.
На Сахалин Чехов пробыл несколько месяцев, лично опросил десять тысяч(!) человек, осужденных на каторжные работы и поселение – от рецедивистов-убийц до малолетних проституток, то есть фактически самостоятельно провел настоящую перепись населения «каторжного острова». Он общался с людьми, узнавал истории их жизней, причины ссылки и набирал богатый материал для своих заметок, собрав несколько тысяч карточек о сахалинцах. И хотя начальство строжайше запретило общение с политическими заключенными, Чехов этим запретом пренебрег.
Возвращался Чехов с Сахалина морским путём, Из Владивостока через Гонконг, Сингапур, Цейлон, по Суэцкому каналу до Стамбула, затем – в Одессу. Оттуда уже на поезде добрался до Москвы, где родные уже заждались его. И тут же принялся за книгу «Остров Сахалин», которую писал пять лет и которая буквально потрясла всю читающую Россию.
Современники отмечали, что по содержанию, мастерству, гуманистической направленности, эмоциональной сдержанности, сжатости языка эти «превосходные очерки» являются бесспорно классическим произведением.
 «Если бы господин Чехов ничего не написал более, кроме этой книги, имя его навсегда было бы вписано в историю русской литературы», - так оценивали газеты «Остров Сахалин».
Тем не менее, когда Чехов представил свою книгу в ученый совет Академии наук в качестве заявки на степень доктора наук, ее отклонили. Ничего удивительного: слишком сильно она отличалась от пустых и выхолощенных докторских диссертаций, процесс создания которых Чехов впоследствии очень едко описал в повести «Скучная история».
Сам же Чехов признавался, что путешествие на Сахалин и полученные там впечатления оказали огромное влияние на все его последующие произведения.  Еще в период подготовки к путешествию на Сахалин Чехов определил жанр будущей книги, ее научно-публицистический характер. В ней должны были найти свое место и авторские размышления, и экскурсы научного характера, и художественные зарисовки природы, быта и жизни людей на Сахалине.
Что же касается фактических данных, то материалы сахалинской переписи Чехова впервые были опубликованы лишь в 2005 году в одном издании «Быть может, пригодятся и мои цифры…» В издании опубликованы все 10 тысяч опросных карт, заполненных респондентами Чехова во время его путешествия на остров Сахалин в 1890 году.
Вот уж действительно «рукописи не горят».
Через два года после возвращения из путешествия,  изрядно подкосившего его здоровье, по совету врачей Чехов приобрел усадьбу в семидесяти километрах от Москвы. В Мелихово Чехов прожил всего 7 лет, с 1892 по 1899 год, а затем  переехал в Ялту. Имение было продано.
За эти семь лет Чехов написал 42 шедевра, в числе которых,  «Палата №6», «Чайка»,  «Душечка» и многие другие. Помимо творчества Чехов вел в Мелихово общественную деятельность: лечил – как всегда, бесплатно - местных крестьян, строил школы, заседал в Серпуховском земстве, и, в немногие свободные часы занимался садом. Впрочем, таких часов было немного: Мелихово славилось гостеприимством и здесь никогда не было недостатка в гостях.
(В 1940 году, благодаря усилиям смотрителей, местных жителей  и почитателей творчества Антона Павловича, которые сохранили личные вещи писателя, в усадьбе организовали музей, который после Великой Отечественной войны пришлось в полном смысле слова восстанавливать из пепла).
В Москве у Чеховых был небольшой двухэтажный флигель на Малой Дмитровке, где писатель прожил до 1895 года, работая над своей сахалинской книгой. В это же время были написаны рассказы «Попрыгунья», «Дуэль» и «Палата № 6», здесь он встречался с писателями В. Г. Короленко, Д. В. Григоровичем, В. А. Гиляровским, П. Д. Боборыкиным, Д. С. Мережковским, В. И. Немировичем-Данченко, известными актёрами А. П. Ленским и А. И. Южиным, художником И. И. Левитаном.
Флигель сохранился до нашего времени и отмечен памятной доской с барельефом А. П. Чехова.
А помимо рассказов и повестей был еще театр – первая и пожизненная любовь Чехова. Хотя, как и в прозе, он начинал со скетчей и водевилей, предпочитая их «высоким жанрам». Мечта написать хороший водевиль, по воспоминаниям современников, была мечтой его жизни. Это означало для Чехова школу мастерства - стиль и лаконизм, поскольку основным его принципом было - «Искусство писать - это искусство сокращать».
Но, как и в прозе, в результате глубинных процессов появилось нечто совершенно новое - драматургия Чехова, во многим определившая направление развития театра в прошлом столетии.  Он принес на сцену новые формы, новое содержание и новый дух.
Чайка на занавесе МХАТа стала для театра символом нового отношения к миру и зрителю. «Чайка» открывает классический цикл чеховской драматургии, «Дядя Ваня», «Три сестры» и «Вишневый сад» его продолжают.
Все эти пьесы имеют четыре действия, - герои пьес обычные люди, с обычными мыслями, в обычных усадебных интерьерах, с обычными желаниями и чувствами. Чехов умеет показать, как сквозь это обычное постоянно и сильно сияет скрытая красота.
«Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, немножко сладкою, как ласка. Я верую, верую… Будем жить! Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем". Вспомним отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, - все это образцы вечной, немеркнущей надежды…» («Три сестры»).
Эстетический принцип - скрытость, затаенность красоты в обыкновенном и повседневном мог почувствовать только новый, нетрадиционный театр. Недаром по поводу постановки «Чайки» в Петербурге Чехов писал:
«Пьеса шлепнулась и провалилась с треском. В театре было тяжелое напряжение недоумения и позора».
А вот современный театр сегодня, спустя 100 лет, переживает настоящий чеховский бум, поскольку мысли Чехова абсолютно органичны сознанию человека нашего столетия. Бесчисленные театральные и киношные трактовки, чеховские фестивали, мучительные поиски образов - таков сложный и новый Чехов сегодня. Не менее новый и сложный, чем при жизни.   
В драматургии Чехова практически все пьесы построены на подробном описании быта, посредством которого до читателей доносятся особенности чувств, настроений, характеров и взаимоотношений героев. Подбор бытовых линий осуществляется по принципу их значимости в общем эмоциональном содержании жизни.
«…Требуют, чтобы были герой, героиня сценически эффектны. Но ведь в жизни не каждую минуту стреляются, вешаются, объясняются в любви. И не каждую минуту говорят умные вещи. Они больше едят, пьют, волочатся, говорят глупости. И вот надо, чтобы это было видно на сцене. Надо создать такую пьесу, где бы люди приходили, уходили, обедали, разговаривали о погоде, играли в винт, но не потому, что так нужно автору, а потому, что так происходит в действительной жизни…»
Нередко Чехов использует так называемые «случайные» реплики персонажей. При этом диалог непрерывно рвётся, ломается и путается в каких-то совсем посторонних и ненужных мелочах. Однако подобные диалоги и реплики в общем сценическом контексте у Чехова осуществляют своё назначение не прямым предметным смыслом своего содержания, а тем жизненным самочувствием, какое в них проявляется.
«…Пусть на сцене всё будет так же сложно и так же вместе с тем просто, как в жизни. Люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни...»
К. С. Станиславский и Вл. И. Немирович-Данченко заметили наиболее существенный принцип в драматическом движении чеховских пьес, так называемое «подводное течение». Именно они впервые раскрыли за внешне бытовыми эпизодами и деталями присутствие непрерывного внутреннего интимно-лирического потока и приложили все усилия, чтобы донести новую интерпретацию чеховской драмы до зрителя. Благодаря Станиславскому и Немировичу-Данченко заражающая сила пьес Чехова стала очевидной.
Театр же познакомил Чехова с его женой – актрисой Ольгой Книппер. Их роман длился несколько лет, венчание было тайным. Чехов и тут оставался верен собственным принципам:
«Когда любишь, нужно исходить от высшего, от более важного… чем грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе».
В конце 1898 писатель продал Мелихово и купил в Ялте участок земли – далеко от моря, от набережной, от города и представляло собой в полном смысле слова пустырь с несколькими грушевыми деревьями. Но стараниями Антона Павловича, его большой любовью ко всему, что родит земля, этот пустырь понемногу превращается в чудесный, пышный, разнообразный сад. За постройкой дома Антон Павлович следил сам, ездил на работы и наблюдал.
С помощью сестры, Марии Павловны, Антон Павлович сам нарисовал план сада, наметил, где будет какое дерево, где скамеечка, выписывал со всех концов России деревья, кустарники, фруктовые деревья, устраивал груши и яблони шпалерами, и результатом были действительно великолепные персики, абрикосы, черешни, яблоки и груши.
С большой любовью растил он березку, напоминавшую ему нашу северную природу, ухаживал за штамбовыми розами и гордился ими, за посаженным эвкалиптом около его любимой скамеечки, который, однако, недолго жил, так же как березка: налетела буря, ветер сломал хрупкое белое деревце, которое, конечно, не могло быть крепким и выносливым в чуждой ему почве.
Аллея акаций выросла невероятно быстро, длинные и гибкие, они при малейшем ветре как-то задумчиво колебались, наклонялись, вытягивались, и было что-то фантастическое в этих движениях, беспокойное и тоскливое. На них всегда глядел Антон Павлович из большого итальянского окна своего кабинета…
Были и японские деревца, развесистая слива с красными листьями, крупнейших размеров смородина, были и виноград, и миндаль, и пирамидальный тополь - все это принималось и росло с удивительной быстротой благодаря любовному глазу Антона Павловича. Одна беда - был вечный недостаток в воде, пока, наконец, не явилась возможность устроить водопровод.
Ольга Леонардовна Книппер так описывала последние годы жизни Чехова:
«…Впечатление этих шести лет - какого-то беспокойства, метания, - точно чайка над океаном, не знающая, куда присесть: смерть его отца, продажа Мелихова, продажа своих произведений А. Ф. Марксу, покупка земли под Ялтой, устройство дома и сада и в то же время сильное тяготение к Москве, к новому своему, театральному делу; метание между Москвой и Ялтой, которая казалась уже тюрьмой; женитьба, поиски клочка земли недалеко от трогательно любимой Москвы и уже почти осуществление мечты - ему разрешено было врачами провести зиму в Средней России; мечты о поездке по северным рекам, в Соловки, в Швецию, в Норвегию, в Швейцарию, и мечта последняя и самая сильная, уже в Шварцвальде, в Баденвейлере, перед смертью, - ехать в Россию через Италию, манившую его своими красками, соком жизни, главное - музыкой и цветами, - все эти метания, все мечты были кончены 15 июля 1904 года его собственными словами: "Ich sterbe" («Я умираю»).
Жизнь внутренняя за эти шесть лет прошла до чрезвычайности полно, насыщенно, интересно и сложно, так что внешняя неустроенность и неудобства теряли свою остроту, но все же, когда оглядываешься назад, то кажется, что жизнь этих шести лет сложилась из цепи мучительных разлук и радостных свиданий.
«Если мы теперь не вместе, то виноваты в этом не я и не ты, а бес, вложивший в меня бацилл, а в тебя любовь к искусству», - писал мне как-то Антон Павлович…»
А реальная жизнь была к Чехову не слишком ласкова: хотя в 1900 году при первых же выборах в Пушкинское отделение академии наук, Чехов был избран в число его академиков. Но в 1902 году Чехов вместе с В. Г. Короленко отказался от звания академика после распоряжения Николая II аннулировать избрание Максима Горького в почётные академики. И если поступок императора еще имеет какое-то логическое объяснение, то в демонстративном жесте Чехова я логики, увы, не вижу.
Мне ближе другое его высказывание относительно показушной религиозности большей части интеллигенции:
«Нужно веровать в бога, а если веры нет, то не занимать ее места шумихой, а искать, искать, искать одиноко, один на один со своею совестью ...»
Тем временем здоровье Чехова стремительно ухудшалось. Кровотечением из правого лёгкого он страдал еще с 1884 года, но кроме одной попытки полечиться – короткая поездка «на кумыс» уже женатым человеком – ничего не предпринимал для поправки собственного здоровья.
Одни исследователи считают, что роковую роль в жизни писателя сыграло путешествие на Сахалин. Другие причиной обострения туберкулёзного процесса называли частые переезды из Ялты в Москву в самое неблагоприятное для здоровья время. Но основным было: плохая наследственность и работа «на износ», поскольку Чехов чуть ли не с шестнадцати лет вынужден был один содержать всю семью.
Зимой 1904 года  Чехов с супругой приискивали клочок земли с домом под Москвой, чтобы Антон Павлович мог и в дальнейшем зимовать близко от нежно любимой Москвы (никто не думал, что развязка так недалека). И нашли – в Царицыно продавалась маленькая, уютная усадьба, покупку которой решено было оформить ближе к осени. 
Летом Чехов, наконец, выехал с женой на курорт в Германию, в Баденвайлер. Первое время казалось, что положение можно еще исправить: Антону Павловичу стало легче, кашель уменьшился, силы постепенно возвращались, он уже грезил новой пьесой…
Но в ночь с 1 на 2 июля 1904 года Чехов проснулся и, как вспоминала впоследствии Ольга Леонардовна, «…первый раз в жизни сам попросил послать за доктором. После он велел дать шампанского. Антон Павлович сел и как-то значительно, громко сказал доктору по-немецки (он очень мало знал по-немецки): „Ich sterbe“. Потом повторил для студента или для меня по-русски: „Я умираю“. Потом взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: „Давно я не пил шампанского…“, спокойно выпил всё до дна, тихо лёг на левый бок и вскоре умолкнул навсегда».
Как говорилось в одном из его бесчисленных афоризмов: «Смерть страшна, но еще страшнее было бы сознание, что будешь жить вечно и никогда не умрешь».
Гроб с телом писателя был доставлен в Москву и 22  июля состоялось отпевание в  Успенской церкви Новодевичьего монастыря и погребение здесь же, на монастырском кладбище.  Через четыре года на могиле был открыт поставлен мраморный памятник, но в 1933 году, после упразднения кладбища на территории Новодевичьего монастыря, 16 ноября состоялось перезахоронение Чехова на кладбище за южной стеной монастыря.
Чехова никогда официально не запрещали, считали «безобидным и аполитичным», но и никогда не ставили на один уровень с Горьким или Короленко. Но его публицистические высказывания не только не безобидны – они пугающе-пророческие, и не потеряли своего значения до сегодняшнего дня.
Так он писал о политике своему другу Суворину во время холерной эпидемии 1882 года:
«Отвратительные средства ради благих целей делают и самые цели отвратительными. Пусть выезжают на спинах врачей и фельдшеров, но зачем лгать народу? Зачем уверять его, что он прав в своем невежестве и что его грубые предрассудки — святая истина? Неужели прекрасное будущее может искупить эту подлую ложь? Будь я политиком, никогда бы я не решился позорить свое настоящее ради будущего, хотя бы мне за золотник подлой лжи обещали сто пудов блаженства».
И другое письмо – о свободе:
«...если бы теперь вдруг мы получили свободу, о которой мы так много говорим, когда грызем друг друга, то на первых порах мы не знали бы, что с нею делать, и тратили бы ее только на то, чтобы обличать друг друга в газетах в шпионстве и пристрастии к рублю и запугивать общество уверениями, что у нас нет ни людей, ни науки, ни литературы, ничего, ничего!.. И... прежде чем заблестит заря новой жизни, мы обратимся в зловещих старух и стариков и первые с ненавистью отвернемся от этой зари и пустим в нее клеветой».
И напоследок из третьего письма:
«Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже тогда, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснитель выходит из ее же недр... Я вижу спасение в отдельных личностях...»
Кажется, что это написано сегодня — поразительная анатомия национального характера — о сегодняшнем состоянии умов и общества.
Поправьте меня, если я ошибаюсь.
Как говорил Чехов, замечательный день сегодня. То ли чай пойти выпить, то ли повеситься.