И в изюмины глаз Спасу молится Стрый...

Утро Преображениия, Стрый.



Стебник, Гай на холме, а за ними и Стрый.-
Наконец-то и вызрела в мареве мрий
в городке галицийском, прогретом насквозь,
лозоходца лоза, Спаса-праздника гроздь.
Крупноплодный, дворы осветил виноград.
Что ни ягода в грозди - сестрица да брат.
Поцелуем ласкает причастья вино,
время терпкое в крепость глотка сгущено,

и губам "изабеллы" по вкусу сродни
забродившего августа-солода дни.
И когда на заре, в восемь тридцать утра,
мне язык умягчит "изабеллы" пора,
я признаюсь ещё раз себе самому,
что и сам я вот-вот провожу по уму
всё своё, что пронёс,- mecum porto,- с собой
через милость сестёр и собратьев разбой...

Но пока что, свежее, чем с грядки укроп,
греко-римский молебен мне веет на лоб.
Свята мята вплетается в мову мою,
и у белой хоругви поют, как в раю.
В разноцветных фруктовых корзинках народ
к августовскому храму надежды несёт.
Пламенеет Тарас, стынет навзничь Андрий,
и в изюмины глаз Спасу молится Стрый...




*  *  * 



Вот и астры дед принёс с базара –
белые, лиловые цветы.
Вот и время редкостного дара –
раненной под сердце красоты.
Вот и отблеск раннего ущерба,
верный знак, что август обречён.
Затаённо стынущего нерва
еле-еле уловимый звон.

Стали мы на лето смертней за ночь,
летний воздух вытек из горсти...
Тихий деда мой, Иван Иваныч,
не грусти, мой милый, не грусти!
И не мни в руках лозу корзинки...
Разве ж новость – этот скорый суд?
Завтра снова сходим, деда, к рынку –
там сверкают склянки, миски, крынки,
там июльский шпажник продают!