Глинтвейн

Это вино. Это не яд и не кровь. (Л. Бочарова)

*     *     *

Крошечный – сантиметров десять всего в диаметре – халцедоновый тролик сидит на самой верхней полке шкафа (почему-то сегодня он сразу забрался туда и не слезает весь вечер). Внимательно уставился на меня двумя пёстрыми тёмно-карими агатами, молчит. И молчание, пожалуй, затягивается. Сейчас ещё окажется, что по его меркам я спорола несусветную обидную глупость и мне теперь придётся утешать это не в меру ранимое для булыжника существо... Но он внезапно громыхает широченной улыбкой (выражение лица троллей всегда меняется вполне слышимо).

- Ну и вопросы у тебя, знаешь ли. Но ладно, это хотя бы лучше, чем эти ваши «кто я» или, того хуже «зачем я». И так ведь всё ясно, а спрашивают ведь, дураки такие.  А ты умнее, я смотрю... А сделай вина? И давай слушай.

Открываю вино, выливаю в кастрюлю, ставлю на плиту. Сыплю гвоздику. Нет ничего удивительного в том, что кусок камня любит горячее вино. Куски мяса ведь любят, так что теперь? Зима ведь. Но себе пока наливаю чаю – не хочу, чтобы сон подступил раньше времени. Он крепкий, тёмный, так что в кружке не видно дна. Только удивительно яркие, тёплые, разноцветные звёзды отразились на миг в крошечной чёрной глади. Но только на миг.

*     *     *

Это было очень давно, когда вышивка на небесном покрывале была ещё совсем новой и бисер складывался в причудливый разноцветный узор. Не думаю, что ты помнишь это время, хотя конечно же ты тогда уже была. Ну хотя бы в проекте. Тогда в проекте уже все были, он ведь был уже почти готов. Это потом кто-то случайно опрокинул на него чернильницу и все дружно решили, что кидать каждый раз кости куда веселее, чем рисовать новый... Это потом. А тогда небо было новым и чистым, и на нём сиял разноцветный узор.

В те времена в ветвях Дерева жили две рыси – рыжая и серебристая. Они освещали мир днём и ночью. Их потомки, между прочим, живы и сейчас. Это они в грозу носятся по небу и создают гром своими лапами. Ну да ты их видела.

Пришло время и две огненные рыси ушли в краю мира умирать. А звёзды стали по одной отрываться с неба и падать в море каждый раз, когда кости выпадали неудачно. Стало ясно, что, если так пойдёт, света миру скоро не хватит. Вот именно тогда и сконструировали Солнце и Луну. Те самые, которые и до сих пор работают. Сперва просто повесили среди ветвей, но так было чересчур жарко. Поэтому – пришили с разных концов к небу, на котором всё равно уже оставалось  совсем мало бусин (тогда ещё не додумались просто пришивать новые).

Но строили-то их на земле, а потом уже поднимали наверх. Огонь, из которого они слеплены, коснулся камней и оживил их. Ты спросила меня, откуда я взялся? Вот тебе и ответ. Я самый маленький из солнечных троллей. Есть ещё лунные – это те самые, что родились чуть раньше, когда строили Луну, и потому боятся дневного света. Но мне повезло больше, я даже огня не боюсь. Так-то.

*     *     *

Смеюсь, добавляю в кастрюлю с вином две палочки корицы и самую малость сушёной цедры.

- Спасибо тебе большое за сказку. Она правда удивительна. Но я просто хотела узнать, зачем ты забрёл сегодня ко мне. Понимаешь?

- Это-то? Как скучно! Просто сейчас зима, Долгая Ночь, камни крошатся и трескаются под копытами зимней охоты. Особенно солнечные. А у тебя тепло, светло и есть вино. Вот и всё.

Кажется, он всё же слегка обижен. Не хорошо, надо исправить.

- А хочешь ты послушать мою сказку?

- Хочу. – немного помолчав. – А ты не боишься, что на вино и сказки может заглянуть Охотник? Сегодня – может. Мне-то ничего… А ты, если вдруг ему понравишься, судьбы ведь не соберёшь.

Усмехаюсь. Охотник уже дважды заходил ко мне. Первый раз, очевидно, приглядывался. Он ведь любопытен и жаден до нового не меньше, чем до умирающей плоти. Второй раз предлагал службу. Уговаривал, торговался, искушал в обычной вороньей своей манере, на которую, странно подумать, ежедневно покупается множество людей, которые часто и сами того не знают. Меня не убедил, но ни растерян, ни опечален не был. Просто ушёл. Вообще говорят, что те, кого он хотел и не получил, скоро лишаются рассудка. Но у меня в хозяйстве этой громоздкой и малофункциональной штуки и так никогда не водилось. Так что разошлись без выгод и потерь…

- Не боюсь. Слушай.

*     *     *

Глубоко-глубоко внизу, бесконечно далеко от земной поверхности и даже от холодных мёртвых полей, что лежат прямо под ей, находится жаркое, светлое и сухое место. Оно соткано из огня и яркого света, как из плоти. Слова и чувства плотны и ощутимы там, как вещи, а вещи изменчивы и текучи, как призраки. Дыхание там заменяет пищу, а пища вспыхивает и сгорает в телах людей, как в огне, делая их сильнее и ярче. Деревья там не имеют листьев, потому что впитывают свет всем своим телом, а звери пожирают друг друга, но остаются живы.

Там нет ни боли, потому что огню не бывает больно, ни смерти, потому что оттуда некуда умирать. Оттуда только рождаются. А потому люди, живущие там, изменчивы, беззаботны и веселы. Они не знают, что такое бояться, потому что страх не выживает в огне, да и нечего бояться смутному бесформенному блику, ещё не знающему, что он человек или уже забывшему это.

Там нет ни времени, ни вечности. Всё что было, будет, что есть, и чего нет, и чего вообще не может быть и никогда не будет – живёт там в одном настоящем моменте.

Там моя родина. Любой человек на земле имеет там начало и все судьбы прорастают оттуда, снизу. Каждый из нас жил там до своего рождения, но после смерти туда находят путь только те, чья судьба родиться вновь. Там сгорает в них всё мёртвое и каждый бывает переплавлен, обновлён и освобождён.

Все мы иногда живём там во сне. Потому что, когда мы спим, наше сердце помнит дорогу вниз, в свой настоящий дом, и время бессильно перед нами.

*     *     *

Снимаю кастрюлю с конфорки и, последним штрихом, добавляю чайную ложку мёда. Наливаю в большую резную кружку несколько поварешек. Делаю большой вкусный глоток. Передаю заждавшемуся тролику.

В дверь стучат. Звонка у меня нету. Не завелось. Иду открывать. Не открыть дверь в Долгую Ночь – дураков нет. Люди сейчас не заглянут, а среди нелюдей мне враги ни к чему. Отпираю замок.

- Добрая ночь!

Пришёл таки, кто бы сомневался. И никаких вам «пустите усталого странника» - сам знает, что я его сейчас узнаю в любом виде. Просто – «добрая ночь». А голос как всегда – звучный, резкий и зловещий. От которого сразу бросает в дрожь – всё, это конец. Но ничего, это он всегда так разговаривает. Старший из воронов — он такой и есть.

Жестом зову за собой. Стряхивает снег с сапог, но не разувается. Ну и ладно. Зима, не натопчет. Проходим. Указываю на табурет, протягиваю кружку (уже полупустую, вот ведь мелочь даёт). Садится, делает глоток. Смотрю, жду.

- Я был рядом и слышал ваши сказки. – ещё бы. В Долгую Ночь он всегда рядом. – И счёл должным отплатить тем же.

*     *     *

Это было тогда, когда я ещё был нем, как прочие вороны. Задолго до того, как золотой мёд выжег моё прежнее нутро и подарил взамен знание имён всех вещей на свете. Тогда я не мог ещё говорить, но уже мог видеть, помнить и понимать.

Тогда мира первый раз коснулась Ночь. Точно такая же, как сейчас, но длиннее и холоднее. Холод сковал воду и воздух до дна. Дыхание примерзало к гортани и малые птицы падали на лету, потому что их крохотные сердца не могли вынести такой стужи. Они умирали молча. Все птицы тогда были немы, как и я...

И вот однажы, в особенно морозный и звёздный день, когда трудно было ощутить собственные крылья, я потерял терпение и отправился искать Солнце. Я летел всё дальше и дальше на восток, но мир оставался всё таким же тёмным и пустым.

Так длилось, пока я не достиг гор на краю мира, где всегда ночевало Солнце. Я не знал, точно, где был его дом, но мог чувствовать, что стало чуть теплее. Так я и выследил его — как в детской игре — по теплу. Но понял, что Солнце крепко спит. Как было разбудить его мне, безгласному? Я уселся на выступ скалы и затянул единственную песню, известную воронам — раскатистую, резкую, гортанную. Я пел из-за всех сил, так громко, как мог. И, когда я уже начал уставать и хрипнуть, Солнце заворочалось и стало медленно подниматься над горами, расцвечивая пики и затапливая алым долины.

Так в мир вернулось тепло. А все птицы с тех пор имеют дар песнями будить Солнце.

*     *     *

Смолкает. Делает ещё один глоток. Отдаёт кружку. Встаёт. Иду провожать.

Оборачивается у выхода, смотрит лукаво купоросовыми своими очами (двумя, между прочим, в этом обличии).

- Не решила ещё идти с нами? Как тебе всегда хотелось – налегке и ничем не владея. И всегда в пути.

- Не. – мотаю головой. – С вами - холодно. А здесь тепло, светло и есть вино.