Великому Бунину. Цыганка!

   На ярмарке гадала мне по руке молоденькая цыганка, намного младше меня.
Уж как не новы эти цыганки! Но чего  только не перечувствовал  я,
пока она держала меня за руку своими цепкими пальцами, что ночи темней,
и сколько думал потом о ней!
   Вся она была, конечно, необыкновенно пестра –
разноцветностью своих  жёлтых  и красных лохмотьев, напоминавших узор, 
и всё время слегка поводила  бёдрами,  говоря  мне обычный вздор,
откинув с маленькой смоляной  головы шаль,
и томя меня не только этими бёдрами, сонной сладостью глаз и губ, уводившими в даль,
но и всей своей древностью, говорившей о каких-то далёких краях, где жили когда-то такие, как я, молодцы,
и тем ещё, что опять тут были мои "отцы", –
кому же из них не гадали цыганки? –
мои тайные связи с ними, жажда ощущения этих связей были велики,
ибо разве могли бы мы любить мир так в сей час,
как любим его, если бы он уж совсем был нов для нас?
–––––––––
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ. (Отрывок.)
Иван Бунин. Жизнь Арсеньева.
На ярмарке гадала мне по руке молоденькая цыганка. Уж как не новы эти цыганки! Но чего  только не перечувствовал  я, пока она  держала меня за руку своими цепкими черными пальцами,  и сколько думал потом о ней! Вся  она была, конечно, необыкновенно пестра разноцветностью своих  желтых  и красных лохмотьев  и все время слегка поводила  бедрами,  говоря  мне обычный вздор, откинув  шаль  с маленькой смоляной  головы и  томя  меня  не  только  этими бедрами, сонной сладостью глаз и губ, но и всей своей древностью, говорившей о каких-то далеких краях, и тем еще, что опять тут были мои  "отцы", -- кому же из них не гадали цыганки? -- моя тайная связь с ними, жажда ощущения этой связи, ибо разве могли бы мы любить  мир так, как любим его, если  бы он  уж совсем был нов для нас.