Великому Бунину. Пушкин...

   Пушкин... Когда  он вошёл в меня?
Да он и писал всё только "наше",
для  нас и с нашими ведь чувствами.
Настолько он поэтов мира краше!
    Буря, что в его стихах мглой крыла небо,  "вихри снежные крутя" с вечера,  с утра, 
была та  самая, что  бушевала  в  зимние  вечера вокруг нашего Каменского хутора.
    "Цветок засохший, безуханный, забытый в  книге, вижу я"  – 
и этот цветок в её собственном девичьем альбоме вдруг увидел я... 
   Моя юность –  вся она прошла с Пушкиным – поэтом поэтов,
Никак не отделим был от неё и Лермонтов:      
    «Немая степь синеет, и кольцом      
Серебряным Кавказ её объемлет,      
Над морем он, нахмурясь, тихо дремлет.      
Как великан, склонившись над щитом,      
Рассказам волн кочующих внимая,      
А море Чёрное шумит, не умолкая»...
    Какой дивной юношеской  тоске  о странствиях далёких, 
какой страстной мечте о далёком и прекрасном в помыслах высоких
и  какому заветному душевному звуку отвечали эти строки, 
пробуждая, образуя  мою душу, хоть были и не строги!
   И всё-таки больше всего был я с Пушкиным.
Вот  я  просыпаюсь: морозное солнечное утро; и не мечтаю быть с иным!
И мне вдвойне  радостно, ведь я и он –  мы с русским языком – одним,
я восклицаю, будто вместе с ним – 
с ним, который не только  так чудесно сказал про это утро –
сказочно и мудро:
"мороз  и солнце, день чудесный" – 
но дал мне вместе с тем и некий образ столь небесный:
«Ещё ты дремлешь, друг прелестный»...
      Вот, проснувшись в метель, я вспоминаю,  что мы нынче едем на  охоту  с гончими, на тройке, колокольцев перезвон,
и опять начинаю день так же, как он:
«Вопросами: тепло ль? утихла ли метель,      
Пороша есть иль нет?      
И можно ли постель      
Оставить для седла, иль лучше до обеда      
Возиться с старыми журналами соседа?»      
     Вот весенние сумерки, золотая Венера над садом  дарит красоту,
раскрыты в сад окна, и опять он со мной, выражает мою заветную мечту: 
«Спеши моя краса,      
Звезда любви златая      
Взошла на небеса!» 
Волшебная строка какая!
      Вот уж совсем темно и уж весь сад томится,
томит и соловей, волшебнейшая птица:
      «Слыхали ль вы за рощей глас ночной      
Певца любви, певца своей печали?»... – неземной!
     А там опять: "роняет лес багряный свой убор
и  страждут озими от бешеной забавы", –
той самой, что с такою страстью предаюсь и я – ради любви, не славы:
      «Как быстро в поле, вкруг открытом,      
Подкован вновь, мой конь бежит,      
Как звонко под его копытом      
Земля промёрзлая стучит!» 
     Ночью же тихо всходит над нашим мёртвым чёрным садом большая мглисто-красная Луна –
и опять звучат во мне его слова, описывая ночь, природы лоно:      
     «Как привидение, за рощею сосновой      
Луна туманная взошла» –       
     и вновь душа моя полна
несказанными мечтами о той, неведомой, созданной им и навеки  пленившей меня тотчас,
которая где-то  там, в иной,  далёкой стране, стремится в этот тихий час – 
«К брегам, подтопленным шумящими волнами»... 
О, Пушкин! Гений слова с чудесами!
И есть ли где прекраснее поэт, как он? – Поэзией парит над нами!
–––––––––

Иван Бунин. Жизнь Арсеньева.
КНИГА ТРЕТЬЯ. (Отрывок.)
VIII
Пушкин... Когда  он вошел в меня? Да  он и писал все только "наше", для  нас  и  с нашими  чувствами. Буря, что  в его стихах мглой крыла небо,  "вихри снежные крутя",  была та  самая, что  бушевала  в  зимние  вечера вокруг  Каменского хутора.
"Цветок засохший, безуханный, забытый в  книге, вижу я"  --  и я видел  этот цветок в ее собственном девичьем альбоме... 
моя юность,  то  вся она прошла с Пушкиным.
Никак не отделим был от нее и Лермонтов:      
    Немая степь синеет, и кольцом      
Серебряным Кавказ ее объемлет,      
Над морем он, нахмурясь, тихо дремлет.      
Как великан, склонившись над щитом,      
Рассказам волн кочующих внимая,      
А море Черное шумит, не умолкая...
     Какой  дивной  юношеской  тоске  о  далеких  странствиях,  какой страстной мечте  о  далеком и прекрасном и  какому заветному душевному звуку отвечали эти строки,  пробуждая, образуя  мою душу!
И все таки больше всего был я с Пушкиным.
... Вот  я  просыпаюсь  в морозное солнечное утро, и мне вдвойне  радостно, потому что я восклицаю вместе с ним:  "мороз  и солнце, день чудесный" --  с ним, который не только  так чудесно сказал про это утро, но дал мне вместе с тем и некий чудесный образ:
      Еще ты дремлешь, друг прелестный ...

      Вот, проснувшись в метель, я вспоминаю,  что мы нынче едем на  охоту  с гончими, и опять начинаю день так же, как он:      
    Вопросами: тепло ль? утихла ли метель,      
Пороша есть иль нет?      
И можно ли постель      
Оставить для седла, иль лучше до обеда      
Возиться с старыми журналами соседа?      
     Вот весенние сумерки, золотая Венера над садом  дарит красоту, раскрыты в сад окна, и опять он со мной, выражает мою заветную мечту: 
Спеши моя краса,      
Звезда любви златая      
Взошла на небеса! 
     Вот уже совсем темно, и на весь сад томится, томит и соловей, волшебнейшая птица:
      Слыхали ль вы за рощей глас ночной      
Певца любви, певца своей печали?..
… А там опять "роняет лес багряный свой убор и  страждут озими от бешеной забавы" -- той самой, которой с такой страстью предаюсь и я:
      Как быстро в поле, вкруг открытом,      
Подкован вновь, мой конь бежит,      
Как звонко под его копытом      
Земля промерзлая стучит! 
      Ночью  же  тихо   всходит   над  нашим  мертвым  черным  садом  большая мглисто-красная луна -- и опять звучат во мне дивные слова:      
     Как привидение, за рощею сосновой      
Луна туманная взошла, --      
     и душа  моя полна несказанными мечтами о той, неведомой, созданной им и навеки  пленившей меня, которая где-то  там, в иной,  далекой стране, идет в этот тихий час -- 
    К брегам, потопленным шумящими волнами...