Шапиро

Еврейский мальчик с головой курчавой

Живёт на Петроградской стороне.

Как все мальчишки  "слушается"  маму,

Которая  стояла на воде.

На газировке, что за три копейки.

Чудесная, шипучая вода!

Стояла мама, как стоят еврейки,

Чтоб накормить любимое дитя.

Tринадцать с половиной миновало.

Его интересует женский пол…

Вставать совсем не хочется. Не рано ль?

Нет поздно!  И уже гремит звонок

В его родимой школе-восьмилетке,

Оповещая новый школьный день.

Он не приносит лучшие отметки

От туда. Скука или лень?

Что это? Kто же, право, знает?

Хотя всеобщая народная молва,

Как всем известно, глубоко считает:

Еврейский мальчик и его дела

Должны для посторонних быть примером...

Он не стремится это доказать

И водку пьёт, ругается без меры

Матерно. И хочет непременно русским стать.

Старушку бабушку он умоляет,

Когда друзья приходят к нему  в дом,

Чтобы она куда-нибудь “слиняла”.

А если нет?  Магнитофон включает

На полную катушку,

Пытаясь этим заглушить старушку.
 
На идиш изъясняется она

Или безграмотно калякает по-русски.

О, провалиться можно от стыда!

Ну почему? За что же он не русский?!

***

Шестьдесят седьмой... Израильские танки

В Шапиро душу, как в Синай вошли.

Перевернув её всю наизнанку.

Покоя не оставив. И пришли

Гордыни мысли в голову Шапиро.

Он начал понимать, что он еврей.

Что он относится к избранцам мира

Народ особенный, как лев среди зверей.

В другую крайность наш герой впадает.

Как он стыдился, так он горд сейчас.

И прошлое своё он вспоминает,

Не без стыда, уже в который раз.

***

Она жила на Лиговском проспекте.

От станции метро один квартал.

И жизнь хороша на белом свете,

Когда он номер Тонин набирал.

Он мчится к ней своей любимой Тоне,

С бутылкой и букетиком цветов.

Невидя ничего в пустом вагоне

И наслаждаясь от недавних слов

Им слышанных и всё ещё звучавших

В его ушах. О, как же он влюблён!

Вот он выходит... И по близлежащим

К ней направляется в ему знакомый дом.

На лестничной площадке полумрак.

Как утомительно последнее мгновенье.

Но вот послышался её шуршащий шаг.

И он не в силах скрыть своё волненье...

Головку наклонив, она ведёт

Его по темным коридорам общежитья.

Каморка, где сама она живёт

Малюсенькое, жалкое жилище.

Окно в колодец узкого двора -

Типичная постройка Ленинграда.

Здесь зажигают в окнах свет с утра,

Когда совсем светло и света жечь не надо.

Портвейн распит. До самого утра

Им счастье не даёт угомониться...

Вот и рассвет и серые дела

Их заставляют встать и торопиться.

Она в конторе до шести часов

Печатает на пишущей машинке

Трактаты никому не нужных слов

И исправляет глупые ошибки.

Шапиро в институт не поступив,

Работает на продуктовой базе

Он разгружает там голландский сыр

И твердого копчения колбасы.

А если есть свободная минута,

То на капустный лист облокатясь,

Читает он готовясь к институту,

Конспекты по истории, и злясь,

От лживых слов, прочитанных в тетрадке.

О, Господи, куда же убежать!

Прочь из страны, где лживые порядки!

Прочь из страны, где нечем мне дышать!


***

Шапиро, как и многие решил,

Что ехать надо, только не в Израиль.

Сиону он на время изменит.

Так думал он. И всё ж его печалил

Тот факт, что в глубине души

Он трусом был, но не хотел признаться.

Боялся он в Израиле войны.

Ему ж хотелось жизнью наслаждаться.

Решение приняв, он начинает

О вызове заветном хлопотать.

Конверт желанный скоро прибывает

От "дяди" с Тель-Авива. И печать

На гербовой бумаге прочертила

В судьбе его глубокую черту.

Бумага эта быстро изменила,

Как впрочем многим, Сенину судьбу.

Последнии прощанья тяжелы.
 
Как дороги последние минуты.

В последний день Шапиро до зори

Гуляет по городу любимому. А утром

В аэропорт он мчится на такси.

Пройти таможню за барьер заходит...

И оставляет жизнь позади

Прошедшую... и новую находит.

***

"Мадам Бетина хоть и не скотина,

Но всё-таки паршивая свинья".

Так говорили эмигранты мило

О женщине, которая была

Хозяйкою Цум Туркина, что в Вене.

Средь зелени, премиленький квартал!

Не нравилась им грязь в её отеле.

Какая грязь? Шапиро продавал

Икру и водку, побывал в борделе,

Сосиски венским пивом запивал...

Что нравилось ему на самом деле

В свободе, которую давал

Гниющий запад, с первого мгновенья

Так это то, никто не диктовал

И не навязывал ему чужого мненья.

Никто его нигде не поучал.

Неделя в Вене миновала быстро.

Теперь их направление на Рим.

Шапиро поселяется в фашистском

Районе Остии. И с ним

Квартиру делит тётка из Одессы

И с ней огромная одесская родня

Хотя слегка в квартире этой тесно,

В ней часто веселятся до утра.

Глава сeceмейства Фрида Соломоновна

Проводит много время у плиты

И часто угощения Семену

Перепадают. "Парень без семьи".

Шапиро очень сильно тосковал.

Он в мире был заброшенной песчинкой.

И город этот пусть и чаровал,

Не грел его. А вид его старинный,

Такой знакомый и такой родной

(Совсем как Ленинград его родимый

Местами) наполнял его тоской,

Такой огромной и такой невыразимой.

***

В Нью Йорке есть двоюрдный брат у Сени.

Женат, бухгалтер, четверо детей.

Как говорится - человек семейный.

Наружностью типичнейший еврей.

К нему в Нью Йорк Шапиро прилетает

В январский, серый и промозглый день.

Максим подвыпивший встречает

Его в потёртой куртке, кепке набекрень.

Обнялись..., крепкие пожатья...,

К машине запаркованной идут...

Спросить так много хочется и братья

Друг друга переспрашивая, ждут

На красном светофоре перехода...

А мокрый снег с ветрищем бьёт в лицо.

"Ну, что там в Риме... Тёплая погода?"

"Погода очень тёплая, в пальто

Никто не ходит". Немного помолчали.

В машину сели. Вышли на highway.

Машина с свистом понеслась... помчала

На сотню с лишним резвых лошадей.

Минут через пятнадцать панорама

Открылась буйно с Triboro-моста.

Manhattan словно с белого экрана

Смотрел на них во все прожектора.

Когда они подъехали, где жил

Максим с семьёй уже совсем стемнело.

Пожарных лестниц вид ошеломил.

Луна с небес печальная глядела.

Они поднялись на шестой этаж

Обшарпанного, тусклого строенья.

В Шапиро начал проникать мандраж.

Совсем испортилось с приезда настроенье.

Дверь распахнулась и они вошли

Пред ним открылась жалкая картина:

Детишек рой, измазанные рты,

раскрашенные стены... вот квартира,

Где начал познавать он Новый Свет...

По сторонам поспешно оглянулся...

Увидел водку, черный русский хлеб...

Чему-то очень нежно улыбнулся...

К столу присев, и приготовясь к первой,

Семёну полегчало на душе.

Он знал рюмашки этой лучше цену,

Чем прочим наслаждениям. Еде

Oн умиляется без меры...

До раннего утра они сидят.

И первый серый свет из-за портьеры

Вползает тихо в комнату. Глядят

На циферблат они устало,

Уходят спать на несколько часов,

А после начинают всё сначала...

Тут описание не нужно. Трата слов.

Ну, что сказать о первых впечатлениях?

Шапиро, впрочем, как и большинство

Прошёл дорогой тех же умилений

Сменившихся чуть позже лишь на то,

Что называют люди отрезвленьем...

На улице сорок второй

Толпа людей столпилась слушать пенье

Бродячих музыкантов. Чуть живой

Он слушает в толпе и хочет плакать.

Избыток сильных чувств тому виной.

Никто их здесь не трогает. С плакатом,

ругающим правительство, больной

На голову стоит прижавшись к стенке

У входа в порнокнижный магазин.

И волосы встают под шапкой Синьки.

Он все ещё советский гражданин.

Он как и все проходит по тропинке,

Ведущей постепенно в новый мир.

Ну, а пока что старые ботинки,

Почистив гуталином, и кефир

Попив холодный прямо с банки

Английские слова идёт учить

По вечерам на курсах. Эти янки

Придумали язык слона убить

Им можно! А утром на первую работу

В сабвее громыхающем он мчится.

В компании оптовой он заводит

часы. Их проверяет точность. Ягодицы

За целый день сидячки сильно ноют.

Компания - немецкие евреи.

Мать, сын, отец. Они друг друга стоят.

Шапиро ограбляя богатеют.

За два с полтиной гнёт пред ними спину.

Верней сказать, отсиживает жопу.

Но, интересно то, что половина

Зарплаты идёт с благотворительного фонда.


***

Два года он пытается постичь

На деньги жадную и сытую культуру.

Старается он быстро изучить

Макдональдское общество. И с дуру

Он хочет походить на "них" во всём.

Как все "они" небрежно одеваться.

Рыгать и чавкать громко за столом.

И белоснежно часто улыбаться.

За эти годы много поменял

Рабочих мест. Нигде не закрепился.

С безвыходности програмистом стал,

И по стандартам выгодно женился...

Девицу взял из Бруклина. Жена

Крутых родителей на Брайтоне имела.

Была она безжалостно глупа.

И потому к родительскому делу

Не допускалась... На улице сорок седьмой

Они имели золотую лавку...

Так жил Шапиро. Вот, придя домой,

Бросает в угол кожаную папку.

Встречает тёщу, как и каждый день

Сидящей грузно на тахте в гостиной.

Она пришла сказать, что на четверг

они приглашены на именины.

А это значит русский ресторан,

Обильная еда и много водки.

Он часто ходит в этот балаган,

Где веселятся крашенные тётки.

А после утром голова трeщит.

И если будни надо на работу.

И он проходит в офис и сидит...

И жадно пьёт спасительную воду.

Вокруг него медлительные люди

С бессмысленной улыбкой на устах

Потягивают к о ф е свой вонючий

С огромным безразличием в глазах.

1987