пока не прилетели осы

Монастырский воздух в июле пропитан ароматом медуницы, как пасхальный кулич сахарным сиропом.

Тишина расщепляет мозг на отдельные атомы -пчёл, собирающих растворённые в лете звуки, и снова соединяя их целостным роем безусыпной симфонии: вот яростным мажором трещат птицы, в такт медленно и грузно в лесу отвечает им сойка, чуть слышно шепчутся прихожане, вот ветер стекает с крыш мартовским шуршащим снегом, вот басом мяукнул церковный кот, конечно же именуемый Василием. Впрочем, разве можно представить себе монастырского кота с другим именем? И он обязательно коричневый в полосочку. С несоответствующими обстановке наглыми зелёными глазами и походкой пьяного матроса.
Воздух пахнет рассветным туманом и почему-то бабушкиными пирожками, хотя это совершенно невозможно- сейчас Петров пост и о пирожках не может быть и речи, по крайней мере на многие десятки километров от этого уединённого древнего острова человеческого обитания посреди дикой девственной тайги.

Но ароматы всё же непреклонно лгут моей памяти.
Или скорее наоборот- память лжёт, лжёт зная своё право на неприкосновенность. Осознавая свою власть над прошлым и вытекая из его пасти змеиным языком в настоящее. Память лжёт, создавая свой собственный слепок реальности, зная что она- наш потаённый микрочип в глубинах соцветия мозга, и есть истинная реальность. И только там, в хороводе линий лабиринта, с изнанки зрачков, а вовсе не перед ними, возводятся и рушатся империи, и небо раскрашивает себя в дозволенный тобою цвет.
А просыпающийся день только выдаёт листы и краски, теряя черничность ночи,небо делается берестово белым. Художник застывает у нетронутого полотна и капелька черной туши на конце кисти полнеет тяжестью, как нетерпение заждавшегося солнца.

Я просыпаюсь и иду к колодцу.
Зачёрпываю зеркальной, ледяной до боли воды в лодочку ладоней- а там отражаешься ты.
У тебя волосы цвета сена в сентябре,но мягкие, как новорожденная апрельская трава, и смех такой,будто бросаешь камушки в колодец, а они разлетаются звонким эхом, целуют щеки брызгами воды в жаркий день.
А ещё у тебя кожа прозрачная, как налитая светом яблочная мякоть и подсвечена изнутри талым сиянием. Может быть в тебе гнездится рой светлячков,спелёнутый в сверток нервов и капилляров солнечного сплетения?
Ты умеешь плести чудные браслеты из травы- пыталась, добросовестно и с энтузиазмом пыталась научить и меня,говоришь, это ведь совсем не сложно, а у меня не в какую не получается, жаль. вот научится бы плести хоть венки из одуванов, чтоб короновать тебя, как древнегреческую императрицу- представь,ты сумеешь, представь что это золото,а не хрупкая пыльца, живущая один день.

4 утра- до подъёма сестринства остаётся ещё час, а мы у озера ловим, впитываем кожей, первые несмелые лучи солнца, они отражаются от белых камней и мы босые ступаем по воде, мы кутаем обнажённость в одну на двоих простынь, старательно отбеленную матушкой Евдокией, сейчас благоговейно спящей,и не за что не подозревающей где сейчас находишься ты- её подопечная,послушница, приведённая год назад сюда своим благочестивым семейством. Остаётся ещё год и тебя допустят,посветят словно в рыцари, в монашеский сан. Ровно в день твоего совершеннолетия. Вместо свадебного белого платья тебя облачат в вороное, пахнущее ладаном, тайной и недосягаемостью и ты станешь невестой Христа.

Ну а пока побудь моей.
Одно только утро.
Нам не нужно не свадебных церемоний, не торжественности певчего хора, ни замысловатых одеяний- только спрятаться от мира под невесомостью белой ткани. Илистое дно озера окутывает ступни топким пледом, твои белоснежные,забывшие загар бёдра прижимаются к моим светло кофейным, дыхание обжигает мне шею и ты стекаешь языком по моим ключицам, сначала испуганно-воровато, а потом как шалеющий от запаха добычи хищник, и я не знаю уже, не знаю кто здесь чья жертва, кто Ева, а кто змий, только внутри бьётся волнами море, южное нежное море,когда твои пальцы увлеченно лепят меня, лепят из меня нечто новое- глиняную ли безделушку себе на память или скульптуру для идолопоклонения.


Ты пахнешь луговым клевером и я слизываю,как росу, солёные капельки пота с ложбинки у тебя на животе, тебя- уже такой мягкой, как расплетённый клубок, как развернувшийся ёжик, и я понимая насколько коротка и эфемерна эта перемена в тебе, жадно хватаю ртом,как воздух, вкус твоих губ, беспорядочно скольжу ладонями вдоль позвоночника, перебираю упругие горошины сосков- трепетную вишневую мякоть, топлю пальцы в тебе, вязком горячем мёде и сознание заволакивает душный туман,зрение теряет надобность,только кончики пальцев воспринимают каждое прикосновение тонко как оголённые провода, и слух ловит только твоё дыхание,выхватывая его из какофонии птичьих голосов и лесных шорохов.
А потом мы купались в прохладной нетронутой воде, ты внезапно замерзла и покрылась мурашками, а я целовала их растворяя теплом губ. Как хорошо. И это сияние изнутри тебя,просвечивающее сквозь радужку глаз... Как хищнику, повинующемуся инстинктам, мне хочется добраться до него, как до крови молодой косули, приручить, вылакать до последней крохи. Но тогда оно, вероятнее всего и исчезнет.
Уже исчезает.
Уже я затылком чувствую перемену в тебе, неясное слякотное сомнение, птичий чуткий испуг,словно просыпаясь трезвеет и твердеет яхонтом твой взгляд, синие колодезные глаза уже готовы объявить мне мою незванность. Колокольный звон поодаль тает вместе с нашим утром, как улыбка чеширского кота.

Часом позже твои дрожащие,мокрые от слез пальцы на Библии выглядят как неразрывный, само-собой разумеющийся союз.
 
Ты повинуешься разуму и книгам- чем очень гордишься,хоть и не признаешься в этом, ты записываешь у себя на сердце Его слова, а я,минуя буквы, записываю музыку.
Ты хорошо видишь открытыми глазами, твои краски ярки и сочны,а я чувствую запахи этих красок с закрытыми глазами, ты зовёшь меня на высшую ступень эволюции- туда где уже не люди,а духи и ангелы. Я тоже бегу о людей, но в обратную сторону- туда где древесная кора переплетается с волчим воем, переливается в первозданную простоту чувств... и наши пути сходятся в одном из точек кольца.

Мир не линеен, не вертикален, как ты считаешь- он кольцо. То кольцо, от которого всегда будет свободен твой безымянный правый, он спираль,которой вьются твои волосы, он путаница спущенных с вязальных спиц петель, а мы- узелки на двух концах упруго смотанных в клубок нитей.

А пока наши траектории не сошлись- беги от меня, опускай глаза, прячь руки в длинные рукава целомудренных одежд. Я не буду звать тебя за собой- не произнесу не слова. Намеренно. Да,просто выкрасть тебя, как цыганскую невесту, было бы проще, быстрее, проще для тебя и для меня- ты ведь привычна к послушанию. К смирению и покорности Божьей воле и даже,может быть,моей.

Но ни мне, ни Ему не нужна твоя покорность- только честность. Честность перед твоим зеркальным отражением, запертым за пульсирующими багровыми стенками сердечной мышцы. Не той,что рисуют на пошлых засахаренных открытках ко дню Валентина, а той ,что беззащитно бьётся под взглядом хирургов, как выдернутая из воды рыба.

Прости,что причиняю тебе это. Я не специально. Я вообще просто приехала вдохнуть чистого воздуха на выходные- я люблю как пахнет воздух здесь, люблю вкус монастырской колодезной воды и просыпаться под разноцветие колоколов на рассвете. А столкнулась с тобой- столкнулась молниеносно и неотвратимо, как ночь на юге в минуты сменяется днём. Я представляю сколько слез и сомнений тебе предстоит- конечно же глупо надеяться что приговор вынесется в мою пользу.
Я- твоё прощание.
Но все же- я не скажу тебе ничего. Все что нужно для решений в путанице твоих уравнений с миллионом неизвестных уже сказали мои руки, начертили удивительно простые ответы на твоём теле. Постарайся распознать их правильно. У тебя год впереди. А потом прозвенит звонок и твой листок, исписанный аккуратным почерком, заберут и ты будешь только ждать результатов. Прошла? Провалила? Ждать очень даже не просто, знаешь ли. Но для меня правилен именно этот вариант.

Ты знала, что волк стал собакой именно в тот момент когда с него сняли ошейник?



Утренний молебен- прозрачные как родниковая вода женские голоса парят под куполом и осыпаются сверкающими брызгами, развиваясь о стены. Мерцают свечи,тепло отражаюсь в позолоте лампад.
Я смотрю на тебя. Уверена- ты чувствуешь это. Я вижу твою спину в неподвижной толпе и почти растворяюсь в убаюкивающем умиротворённом спокойствии, разлитом в воздухе. Обволакивает ощущение, уже позабытое, плюшево-детское- ощущение вседостаточности. Всё правильно, по местам.
Только не я- меня уже почуяли, как кошки чуят мышь не видя её, как птицы- приближение дождя, как мать чует угрозу своему ребёнку, древним первородным чутьём присущим только женщинам и животным,почуяли во мне чужака монахини и начали бросать в мою сторону настороженные взгляды, сами не понимая почему. Не понимая почему я притягиваю их взгяды- такая обычная, совершенно не за что зацепится обьяснению их любопытства, и всё же пробуждающая в них запрятанные в непомерной глубине шорохи, тончайчие неслышимые ультразвуки на которых общаются летучие мыши и влюблённые, неясные ощущения минующие облачения в слова и даже мысли, оживающие разве что в преддверии сна... Нравится ли им это? Пугаясь самой только возможности неоднозначного ответа в самих себе, они смотрят на меня уже даже не подозрительно, а весьма гневно.

Я выйду из церкви и сяду на скамейку увитую плющём, подогнув под себя ноги. Посижу десять минут,найду в кармане скомканное расписание автобусов с оторванным левым углом и выйду за белокаменное ограждение.

Я уйду, а мой взгляд останется.
Останется и будет течь у тебя по спине струйкой кипящего вишнёвого варенья.
Решайся уж как с ним быть, пока не прилетели осы.