Однолюб версия

                Он хирург; трудностей у этой профессии хватает, но он уже несколько лет не был в отпуске, спасаясь на работе от одиночества в домашних стенах. Сегодня же он законный отпускник, и поезд  везёт его в сторону шахтёрского городка.  Ему тридцать с немалым хвостом. Хотя говорят, что моложав. Это так, между прочим, а главное - он поехал на поиски незабвенной Маши, его юношеской любви.  Колёса вагона отстукивают мгновенья опустевшей без неё жизни. А их уже набежало  не малые годы. В купе, лёжа на полке, он перебрал пустые страницы этих пустых лет. Конечно, детство и седьмой класс, где учились она и он, не были в счёт. Он закрыл глаза,  и как бы сами по себе начались воспоминания, неотступные в последние годы.  Начало учебного года, седьмой класс, перекличка.  Почему-то рассмешило тогда имя и фамилия ученицы - Михайлова Маша.  Именно это и было началом.               
              Он не уловил тот момент, когда она  ослепила  его сердце. А момент этот был. Чудный жар овладел им, не отступая  ни на шаг. Неспокойные его взоры в сторону Маши на школьных переменах становились всем заметны. Одноклассники подшучивали, школьницы хихикали. Не могла и она не замечать его взглядов.   
              Она почти на год старше его. Отличница, она отвечала у доски бойко, но он не слушал её, утопая душой в небесах её глаз.  Она, видимо, чувствуя сопровождающие её повсюду пылкие взоры его, задерживала и свой внимательный взгляд на нём.  Но его природная робость стали препятствием к их более определённым контактам.   Всё-таки однажды он догнал её после уроков, пошёл рядом и едва не открыл рот, чтоб сказать что-то необыкновенно важное, томящее его сердце. Но робость его шагала рядом, она и заставила его отстать от девушки; получилось глупо и нелепо. Потом их разлучили: отец его, начальник погрузки на шахте 4-6, изъявил согласие откликнуться на призыв партии помочь подъёму сельского хозяйства. Такая была в стране компания. Отца послали председателем колхоза в тьму тараканью, где  не было даже электричества.  Зато семья пыльный горняцкий городок сменила на первозданную природу, где даже на февральском снегу невозможно было отыскать пылинки. 
              Школа в районном городишке в трёх километрах от села была убога, построенная при царе Горохе. Затосковал бы паренёк, сменивший друзей и любовь на эту конуру, если бы не беспечный  юный возраст.  А время, подобно Анке - пулемётчице из кинофильма, строчило и строчило пулями-днями и пулями-годами. Он повзрослел, и ему стало казаться, что переросла его любовь к Маше, на подходе новое, более зрелое чувство.  Он посматривал  на одноклассниц и ядрёных деревенских девчат  с этим предчувствием.  Но память о Маше нет-нет  да и  заслоняла их от него.
              Школа, наконец, осталась за спиной. Отпустив усики и натянув на ноги стильные брючки, он вроде бы подготовил себя к  жизни в большом городе, где удачно поступил  в медицинский институт. И кто-то внутри его  отпустил  усики: появился по-юношески категоричный критический взгляд на окружающий мир, прошлое пылкое чувство к Маше стало казаться ему наивными. Этому способствовала и профессия: ежедневная работа с трупами в анатомическом корпусе - мышцы, кости, нервы, внутренности…  Эта возня обдавала душу иных молодых студентом холодом: возможно, впечатлительным натурам выбирать подобную профессию  противопоказано.  Его же душа, как бы испугавшись своего ледникового состояния, ударилась в поэзию. Кстати он прочёл Есенина , кстати изумился музыкой его строк, не понимая, как до этих лет не пробовал сочинять сам. Теперь он студенческим пьяным вечеринкам стал предпочитать сочинительство. И вот тут  тема любви неожиданно всколыхнула сердце его, и Маша вновь часто стала всплывать перед его глазами. Впрочем, серьёзно обдумывая подобное состояние своё, он говорил себе, что прошлое не вернёшь. 
                Последний курс института жил в предчувствии свободного плаванья, рисунки личных планов обводились начисто, иглами колола под ложечку мысль о скорой ответственности за чью-то жизнь. И участились  бракосочетания между студентами, разумно откладываемые ещё год-два назад.
                Он женился. Скоропалительно и неожиданно. Его сокурсница  блистала, притягивая к себе жадные взгляды студентов и молодых преподавателей. Она предпочла его.  Красота её была ослепительной. Они выглядели удивительно красочной парой. И великолепно смотрелись  на бракосочетании.
                Пролетело тринадцать лет. Он почувствовал усталость. Убегающие годы отмечались какими-то мелкими радостями, суетой, в душе стало пусто. Жену он не любил. Понять это было не трудно. А она любила лишь себя. Детей не было. И не стало странным лично для него, что измена её не  всколыхнула  в его сердце  отелловских страстей. Скучно, спокойно разошлись. 
                Одинокого, ещё не старого и довольно привлекательного мужчину приметили молодые женщины.  У них на таких мужчин нюх. Но он убегал прочь от всех дам, особенно от красоток, и жил, как пожилой пенсионер, одиноко. Стихи на досуге писал только о ней, и, наконец,  стал жить полусумасшедшей идеей отыскать её            
                Он не узнал города, каким был он в пору его детства. Угольной пыли не было по причине поголовно закрытых шахт, хилые бараки остались, но теперь их разнообразили несчётные ларьки.  Одноэтажную  школу свою он всё -таки нашёл быстро. То же изогнутое здание,  напоминающую букву Г. Двор тот же. Только в нём было полно дошколят, которыми занималась девушка-воспитатель. Девушка, не без удовольствия оторвавшись от  малышни, объяснила  мужчине,  что школу давно переделали в детсад. А документы и учителя теперь в том вон двухэтажном здании. Её пальчик ткнул в сторону видневшегося недалеко белого сооружения.
                Пожилая учительница  литературы, по совместительству заведующая Красным уголком, показала своему бывшему ученику, как бы случайно оказавшемуся в городе, старые фото. Он разглядывал их с видимым интересом, в тайне ища Машу. Увы. А ведь висело, он помнит, её фото на доске отличников.  Тогда он напрямик спросил о ней. Как же, её она хорошо помнит, и знает, что Маша отучилась в педагогическом институте и возвратилась в конце концов в город свой; теперь работает в средней школе, которая в центре города. В этой подробной информации не было ничего удивительного: большинство учителей запоминают на всю жизнь лица и фамилии своих учеников. И интересуются их судьбами.
                Уже несколько часов он сидел на лавочке в скверике, что напротив школы. Душа его дрожала, встать и войти в школу было невозможно.  Он смотрел на здание. Центральные двери его почти не закрывались: входили и выходили подростки и взрослые. Ему стало страшно  прямо сейчас увидеть ту самую  синеглазую Машу Михайлову.
                Она появилась. Он почувствовал её в высокой средних лет женщине, спустившейся по ступенькам крыльца и направившей шаги в его сторону. На её плече висела сумочка. Она приблизилась. Как же ему окликнуть её? Банальным : " Извините, я вас здесь давно жду..." Но это ведь Маша Михайлова! Нужны особые необыкновенные слова. Он вдруг понял, что у него нет таких слов. Когда она приблизилась, он поднялся и преградил ей дорогу.     " "Здравствуйте, Маша..."  - шёпот вырвался из груди его. "Здравствуйте, мы разве знакомы?" - в синих глазах удивление, но совсем другое было важнее для него - это они, её глаза, и ему сейчас не тридцать с гаком, а четырнадцать лет и он не может оторвать взгляда от неё. " Кто вы?" - он перегородил ей дорогу, молчит, и вопрос её прозвучал, как толчок в грудь. " Я с тобой... с вами в школе учился , нет не в этой, это так давно - в седьмом классе..."  " Боже мой, я, кажется, узнала вас... Я вам, признайтесь, нравилась тогда... Это было заметно. Так это вы?" " Это я, Маша..."  " Кино...   Отойдёмте подальше, в том вон сквере посидим.  Откуда вы, простите, взялись?" - в голосе строгость. " Наверно, она завуч в этой школе, - невольно подумалось ему. - И наверняка замужем".
                Присели на одинокую лавочку. Она, видимо, уже как-то уложила в порядок мысли - так учительницы после проверки укладывают тетрадки, и посмотрела на него несколько иронично. А он едва нелепо не спросил её, как поживает, но спохватился. И тут же вспомнил  непростительную робость, что помешала ему в школьные годы. И тогда, словно прорвало его, он волнующим, прерывающимся на глубокие вздохи, голосом  поведал ей  о школьной любви, о мечте многих лет отыскать её, хотя бы глянуть на неё. Душа его в процессе волнительной этой речи бурлила и на части разрывалась, но, в итоге, вдруг успокоилась. " Вы простите меня... Я всё это должен был сказать.  Хотя было  мне это сделать, признаюсь, страшно...". Произнося эти заключительные слова, он не решался поднять на неё глаза. Когда же поднял, настроившись увидеть в её взоре или осуждение, или, что ужасней всего, не прикрытую насмешку, то был потрясён: глаза её были полны слёз.  Перед ним сидела простая, не строгая, а какая-то домашняя женщина. И она плакала. Да, плакала, ещё не осознавая сама, отчего, но чувствуя, как размеренные будни быстро бегущих её ещё молодых лет окатило внезапно сказочное сияние.  Вот здесь, сейчас оно заслонило всё, чем спокойно, но как-то серо жилось ей. Это был миг её слабости, и, как слабая женщина, она заплакала.  Понял ли её слёзы он? Да, он кажется понял: всё-таки ведь был поэт. Ни он, ни, тем более она в эти минуты не заглядывали в завтра этой необыкновенной встречи. Настоящие минуты были чудно-торжественны, неповторимы, и нельзя было , они это чувствовали, сфальшивить в последующей беседе, какое бы решение не было в конце концов принято обоими.