***

Он крепко шнурует ботинки, никогда не бывает мелочей. А он не какая-нибудь блондинка, чтобы полагаться на чужую удачу, на чей-то сентиментальный взгляд, который подарит ему заряд бодрости и кофеинового возбуждения. Его дело у бога в отдельной папке на рассмотрении. Не настолько хорош, чтобы в кущах откушать холодного пива, но не настолько плох, чтобы кто-то втыкал в него вилы. Видимо мироздание еще не решило, если он еще жив и здоров. Сегодня предстоит много ненужных слов.

В соседней реальности, где он в качестве самого ценного кадра и уверенного сотрудника, который говорит мало, делает быстро, пускай не слишком милый, зато ответственный и карьерист, пускай некрасивый, не радостно солнечный, как это принято у молодых по последнему тренду и моде, но разве только в этом у рабочих механизмов главный плюс? Здесь он исправно искрит микросхемой, голосовой регистр в режиме «уверенный смелый», здесь ему, признаться, сложно, но важно оставаться с девяти до пяти.

Потом, разбежавшись и вылетев через потолок, кувырок, еще кувырок, он попадает в другую реальность – посмотрите все, в нем есть гениальность, талант, он же поэт, просто не каждый поймет рифму его самого и его строк. К черту ваши застревающие в зубах условности. Ох уж этот навязчивый флер бэдбойности. Здесь он прозрачно загадочен и даже иногда мрачно темен. Но не слишком, без перебора и фанатизма, чтобы не было глаз – ночных озер и тому подобного двойного, тройного смысла.

Он же не первый раз в этой реальности, прекрасно понимает, что только что получившие стрекозиные крылья девы-феи-наяды еще не знают, что это игра и летят, летят как мотыльки на пламя рванувшего реактора, видят в нем плохого романтического героя, который так прекрасен в этой своей несовершенности, порочности, что надо срочно окружить его восхищенными взглядами, налить тарелку борща, родить сына или дочку и затаив дыхание внимать, а потом угрожая слезами и мамами отрезать кусок за куском по живому, словно он Галатея из мрамора, а они – чокнутый Пигмалион. Но он хитрее и успевает провалиться в пол, до того, как будет сварен первый борщ, сказан первый упрек, занесен в первый раз нож над его несовершенным лицом.

Он проваливается целую вечность, навскидку секунд десять, может быть девять. И падает в горячий душ, после в свежую, но криво застеленную постель, увольте, все равно никто не увидит, и зачем вообще напрягаться утром, если вечером все равно жертвой на месте преступления засыпать на этом ложе, где безжалостный убийца – сон вырвал твои глаза и отключил все нервы, закутал тебя в ночь и нервно скомкал под тобой простыни. Эта реальность самая первая и самая, признается он себе за секунду до смерти (сон не дремлет и идет за ним) лучшая, потому что здесь он – всего лишь он.