Великому Бунину. Гордость!

   Первый деревенский день мой...  крепко запомнился мне –
и не потому только, что состоял он из очень странных для меня кушаний, что стояли на столе. 
Подавали сперва похлебку, рядом стояло немного сольцы,
потом, на деревянном круге, серые шершавые рубцы,
один вид и запах которых  поверг меня в трепет,   
и которые хозяин крошил, резал, беря прямо руками умело – делал это много лет,
к  рубцам – солёный арбуз,  с которым я хотел стать непременно знаком,
а под конец гречишный крупень с молоком.
   Но дело было не в этом, а в том,
что, так как я ел только похлебку и арбуз,
хозяин раза два слегка покосился на меня, чтоб не вышел конфуз,
а потом сухо сказал:      
надо ко всему привыкать, барчук, это не столичный вокзал,
хоть тебе и не помешало бы с собой еду в карету. 
Мы люди  простые, русские, едим пряники неписанные, у нас разносолов нету...      
  И  мне  показалось,  что последние  слова он  произнес почти  надменно,
особенно полновесно и внушительно, но не с лестью –
и тут впервые пахнуло на меня тем, чем я так крепко надышался в городе впоследствии: гордостью...
   Гордость чем?
Тем, конечно, что  мы, русские,
подлинные русские,
что мы живём той совсем особой, простой, с виду скромной жизнью, какая и должна быть,
которая и есть настоящая  русская  жизнь и  лучше которой нет и не  может  быть, 
ибо  ведь скромна-то она только с виду, а на деле обильна, её, такую, и хочется любить,
она есть законное порожденье исконного духа России, звучащего в небесной лире,
а  Россия  богаче, сильней,  праведней и славней  всех стран в мире...
Я рос во времена величайшей русской силы у неё
и огромного сознанья её!
–––––––––

Иван Бунин. Жизнь Арсеньева.
КНИГА ВТОРАЯ. (Отрывок.)
III
Первый мой ... крепко запомнился мне – и не потому только, что состоял  он из очень странных для меня кушаний.  Подавали сперва похлебку, потом, на деревянном круге, серые шершавые рубцы, один вид и запах которых  поверг меня в трепет  и которые  хозяин  крошил, резал,  беря прямо руками, к  рубцам -- соленый арбуз, а под конец гречишный крупень с молоком. Но дело было  не в этом, а в том, что, так как я ел только похлебку и арбуз, хозяин раза два слегка покосился на меня, а потом сухо сказал:      
Надо ко  всему привыкать,  барчук.  Мы люди  простые, русские,  едим пряники неписанные, у нас разносолов нету...      
И  мне  показалось,  что последние  слова он  произнес почти  надменно, особенно полновесно и внушительно, – и тут впервые пахнуло на меня тем, чем я так крепко надышался в городе впоследствии: гордостью.
(IV)
Гордость чем? Тем, конечно, что  мы, русские, подлинные русские, что мы живем той  совсем особой, простой,  с  виду скромной жизнью,  которая и есть настоящая  русская  жизнь и  лучше которой нет и не  может  быть,  ибо  ведь скромна-то она  только с виду, а на деле  обильна, как нигде, есть  законное порожденье исконного духа  России,  а  Россия  богаче, сильней,  праведней и славней  всех стран в  мире.
... я рос  во времена величайшей  русской  силы  и огромного  сознанья  ее.