Великому Бунину. Конюшня

Жизнь Арсеньева. Конюшня.

    Всюду была своя прелесть!
В  конюшне лошади жили своей особой, лошадиной жизнью,
заключавшейся в стояньи и звучном жеваньи сена и овса, особо зимой и осенью.
     Как и когда они спали? Когда и их тарантасы.
Это  случалось, очевидно,  в  какие-то самые  глухие  ночные часы,
а обычно лошади стояли в стойлах и весь день в молоко размалывали на зубах овёс на крупицы,
теребили и забирали в мягкие  губы  сено и были они все красавицы,  –
     могучие, с лоснящимися крупами,
коснуться лошадей было большое удовольствие, особо когда гладишь их руками,
все были с жёсткими, до земли, хвостами и женственными гривами,
с крупными  лиловыми  глазами, 
    которыми  они порой  грозно и дивно  косили, особо под вечер, 
напоминая нам  то страшное,  что рассказывал кучер:
что  каждая лошадь имеет в году  свой заветный  день, 
день Флора и Лавра,  когда  она норовит убить человека, это ей – что  лягнуть пень –
    в отместку за своё рабство у него, за  свою  лошадиную  жизнь,
заключающуюся в постоянном ожиданьи запряжки, но в ней не отдыхать,
а в исполненьи  своего странного назначенья  на свете –
только  возить,  только бегать...
   А  в каретном  сарае  стояли  беговые  дрожки,  тарантас,
старозаветный дедушкин возок для нас; 
и  всё  это соединялось с мечтами о далёких путешествиях, где б все дороги знал ямщик,
а в задке тарантаса обязательно был бы необыкновенно занятный и таинственный дорожный  ящик;
возок тянул к себе своей старинной неуклюжестью и –
тайным  присутствием чего-то  оставшегося в  мире от дедушки...

–––––––––
Иван Бунин. Жизнь Арсеньева.
КНИГА ПЕРВАЯ. (Отрывок.)
VII
Всюду была своя прелесть!
В  конюшне жили своей особой, лошадиной жизнью, заключавшейся в стояньи и звучном жеваньи сена и овса, лошади. Как и когда они спали? Это  случалось, очевидно,  в  какие-то самые  глухие  ночные часы, а обычно лошади  стояли в стойлах и весь день в молоко размалывали на зубах  овес, теребили и забирали в мягкие  губы  сено,  и были они  все  красавицы,  могучие,  с  лоснящимися крупами, коснуться которых было большое удовольствие, с жесткими хвостами до земли  и женственными гривами, с крупными  лиловыми  глазами,  которыми  они порой  грозно и дивно  косили,  напоминая нам  то страшное,  что рассказывал кучер: что  каждая лошадь имеет в году  свой заветный  день,  день  Флора  и Лавра,  когда  она норовит убить человека в отместку за свое рабство у него, за  свою  лошадиную  жизнь, заключающуюся в постоянном  ожиданьи запряжки, в исполненьи  своего странного назначенья  на свете -- только  возить,  только бегать...
А  в каретном  сарае  стояли  беговые  дрожки,  тарантас, старозаветный дедушкин возок;  и  все  это соединялось с мечтами о далеких путешествиях, в задке тарантаса был необыкновенно  занятный  и  таинственный дорожный  ящик, возок  тянул к  себе  своей старинной  неуклюжестью  и  тайным  присутствием чего-то  оставшегося в  мире от дедушки...