Великому Бунину. На санях!

В деревне. На санях!

   Тихо-тихо  в полях после грохота поезда!
Откинешься в задок саней,
прикроешь  глаза  – красота, нет её милей;
и только покачиваешься и слышишь,
как  заливается  колокольчик  над  тройкой, запряжённой в протяжку, что мчит через  поля,
как визжат и постукивают на ухабах полозья.
    Коренник сеет иноходью,
передние поджарые лошади, пофыркивая, несутся  вскачь,
вокруг искрится снег, ещё далеко до вечера,
комья снега бьют из-под копыт в передок,
а около саней, быстро-быстро, как змея, вьётся длинный кнут кучера.
    Обернёшься – и кажется, что полоса дороги выскальзывает  из-под полозьев,
бежит назад, в ровное снежное поле, но за нами...      
А потом – шагом по занесённым вьюгами лугам,
под обрывами с нависшими тяжелыми снегами!
    Огромными раковинами завиваются  внутрь  гребни  снеговых навесов.
Ясно и резко отделяются их чистые, холодные изваяния от фона  неба:
небо снизу кажется тёмно-тёмно-синим! Особенно над лесом.
    Пристяжные  играют,  на  ходу  хватают губами и отбрасывают снег...      
Балуй! – грозно кричит кучер, щёлкает кнутом с силою,  –
и  опять  постукивают сани на  ухабах,  лошади ускоряют бег
и  звонко заливается колокольчик под мерно качающейся дугою...      
    А между тем уже догорает короткий день;
встали лиловые тучи с запада, пропала их тень,
Солнце ушло в них
и наступает тихий, зимний вечер. День затих.
   Над посиневшими  снегами залегает к востоку морозная мгла ночи.
Сливается с нею вдали снежная дорога и кажется из-за теней короче,
и мёртвое молчание царит над степью, над ближним оврагом,
Только полозья тихо скрипят по снегу и задумчиво позванивает колокольчик:
лошади  идут  шагом.
    Овсянки  бесшумно перелетают перед ними по дороге, как бы играя с ними налегке...
Мужик  на  розвальнях  пристал  за  нами где-то на перекрёстке,
и  заиндевевшая  морда  его  шершавой,  низенькой  и бокастой лошадки,
которая трусит рысцой за нашими санями, будто везёт лёгкий возок,
равномерно дышит тёплым паром в мой затылок.   
    Не наезжай! – раздаётся иногда голос  нашего  кучера  среди  мёртвого молчания поля.   
И мужик тоже что-то  покрикивает, соскакивает  на  раскатах, где скользко, чтоб не съехать в сугроб зря,
и  снова бочком, на бегу, вваливается в свои дровни  и поглядывает в тёмные поля.      
    А кругом всё темнеет и темнеет,
и уже ночью въезжаем в  знакомое  село, за нами – лошадёнка с розвальнями.
Ночь  тёмная,  но  звёздная;  мелкие  звёзды  содрогаются   острыми   синими огоньками,
крупные блещут переливчатым блеском разноцветных камней над нами.
       Резкий, морозный воздух так и охватит всего, когда выйдешь из дому.
За садом ещё холодно краснеет заря.
Солнце только что выкатилось огнистым шаром из-за снежного поля.
Но вся картина села уже сверкает яркими  и  удивительно нежными, чистыми красками: северное утро зимнее, раннее!
Клубы  дыма  алеют  и медленно расходятся над белыми крышами, заря всё светлее.
Сад – в  серебряном  инее...

–––––––   

Иван Алексеевич Бунин. В деревне. (Отрывок)
  Тихо-тихо  в полях после грохота поезда! Откинешься в задок саней, прикроешь  глаза  -  и только покачиваешься и слышишь,  как  заливается  колокольчик  над  тройкой, запряженной в протяжку, как визжат и постукивают на ухабах полозья. Коренник сеет иноходью, передние поджарые лошади, пофыркивая, несутся  вскачь,  комья снегу бьют в передок, а около саней, быстро-быстро, как змея, вьется длинный кнут кучера. Обернешься - и кажется, что полоса дороги выскальзывает  из-под полозьев, бежит назад, в ровное снежное поле...      А потом - шагом по занесенным вьюгами лугам, под обрывами  с  нависшими тяжелыми снегами! Огромными раковинами  завиваются  внутрь  гребни  снеговых навесов. Ясно и резко отделяются их чистые, холодные изваяния от фона  неба: небо снизу кажется темно-темно-синим! Пристяжные  играют,  на  ходу  хватают губами и отбрасывают снег...      - Балуй! - грозно кричит кучер, щелкает кнутом, - и  опять  постукивают сани на  ухабах,  и  звонко  заливается  колокольчик  под  мерно  качающейся дугою...      А между тем уже догорает короткий день; встали лиловые тучи  с  запада, солнце ушло в них, и наступает тихий, зимний вечер. Над посиневшими  снегами залегает к востоку морозная мгла ночи. Сливается с нею вдали снежная дорога, и мертвое молчание царит над степью. Только полозья тихо скрипят по снегу, и задумчиво позванивает  колокольчик:  лошади  идут  шагом.  Овсянки  бесшумно перелетают перед ними по дороге...  Мужик  на  розвальнях  пристал  за  нами где-то на перекрестке,  и  заиндевевшая  морда  его  шершавой,  низенькой  и бокастой лошадки, которая трусит рысцой за нашими санями,  равномерно  дышит теплым паром в мой затылок.      - Не наезжай! - раздается иногда голос  нашего  кучера  среди  мертвого молчания поля.      И мужик тоже  что-то  покрикивает,  соскакивает  на  раскатах  и  снова бочком, на бегу, вваливается в свои дровни.      А кругом все темнеет и темнеет, и уже ночью въезжаем в  знакомое  село. Ночь  темная,  но  звездная;  мелкие  звезды  содрогаются   острыми   синими огоньками, крупные блещут переливчатым блеском разноцветных камней.
II
Резкий, морозный воздух так и охватит всего, когда выйдешь из дому.  За садом еще холодно краснеет заря. Солнце только что выкатилось огнистым шаром из-за снежного поля; но вся картина села уже сверкает яркими  и  удивительно нежными, чистыми красками  северного  утра.  Клубы  дыма  алеют  и  медленно расходятся над белыми крышами. Сад - в  серебряном  инее...