Я был теми птицами, что ночью спасли спящий Рим

Я был теми птицами, что ночью спасли спящий Рим. Камнями в его основании, мечами врага, крышами, рдел пламенем. Я горел, разрушался, кричал, а потом исчез.

После была Прага, улицы узкие, древние, лабиринт и лес. Я был булыжником, что мостили ее тротуары, баюкал в холодной постели тела мертвецов, что лежали на мне. Я был крестами строгими, чернел на фоне вечерних небес, был часовнями, умирал, но уже не воскрес. Я был вороньем; был докторами в вороньих масках и в черном. Был виски, забористым и паленым, которым они промачивали свое горло. Я входил в каждый дом, мой шаг был чеканен и скор, я был чумой, я был и чад и костер, я страдал, и горел, а затем вновь пропал.

Потом был Рейхстаг, я царапал на стенах его имена, и был этими именами, грязью врастал под ногти, о ребра ломался зазубренными штыками. Был надеждой. Был безысходным. Кровь леденил новобранцам артиллерийским воем. Брызгами алого на смятой траве, кладбищем, развороченным бомбами, белым газом дремал в воронках, в синеокое небо смотрел, и больше уже ничего не видел, в руках дрожал похоронкой, слезами на влажную землю капал, а потом кончился.

И вот сейчас я лежу головой на твоем плече, над нами скоро займется рассвет, твои пальцы гладят меня, а губы твои говорят, да разве же так бывает? Столько жизней и столько смертей. Нет, конечно же нет, я тебе отвечаю, а после молчу, но ты права, про Рим я немного солгал, понимаешь, просто я не люблю гусей.