Лето хлещет пощёчины

Лето хлещет пощёчины – до крови, до истерики.
На фасады, что сморщены от жары и ветров.
На асфальт, на песок, на тенистые скверики.
На обочины вотчин, где нет берегов.

Лето, наверное, в чувство приводит таким образом. У меня была такая идея, все уже помирают и жить не хотят, и вдруг в каком-то сильном волей к жизни человеке из самой глубины его природы просыпается ярость, и он бросается на своего соседа. В соседе от этого тоже просыпается ярость, и так они по кругу друг друга будят.

*
Память моему собеседнику, связанному телепатически с каким-то врагом и осведомлённом при этом о куче тайн исповеди, была не нужна. Чёрт его знает, чем он теперь занимается. Нам его по глюкам и пресечённой местности уже не догнать.

И чё я там выжгла, я не успела ознакомиться, поэтому у меня нет для Вас информации, а из вас я ничего не выжигаю. Я только свет вырубила, когда свои ничего не понимали что делается, так вот чтобы и враг тоже ничего не понял.

*
Киловаттными лампами ослепляет глаза.

Это всё происходило в сиреневом тумане, наркотик такой был в кино про ментов, и если мы от сиреневого тумана этого не сдохли, значит, нам ещё не пора. Это вот начинаешь общаться с очередным классом чертей-предков, и вот тебе сиреневый туман, а как они сами его достигли, никому неизвестно.

И киловаттными лампами ослепляют только тех, кто находится в этом сиреневом тумане, надо ж их как-то разбудить, а после сиреневого тумана киловаттные лампы им уже не существенно.

*
Как это, среди нынешних галлюцинаций, конец всей прекрасными образами описанной отверженной романтики Серебряного Века:

А. А. Ахматовой

Закричат и захлопочут петухи,
загрохочут по проспекту сапоги,
засверкает лошадиный изумруд,
в одночасье современники умрут.

Запоет над переулком флажолет,
захохочет над каналом пистолет,
загремит на подоконнике стекло,
станет в комнате особенно светло.

И помчатся, задевая за кусты,
невидимые солдаты духоты
вдоль подстриженных по-новому аллей,
словно тени яйцевидных кораблей.

Так начнется двадцать первый, золотой,
на тропинке, красным солнцем залитой,
на вопросы и проклятия в ответ,
обволакивая паром этот свет.

Но на Марсовое поле дотемна
Вы придете одинешенька-одна,
в синем платье, как бывало уж не раз,
но навечно без поклонников, без нас.

Только трубочка бумажная в руке,
лишь такси за Вами едет вдалеке,
рядом плещется блестящая вода,
до асфальта провисают провода.

Вы поднимете прекрасное лицо --
громкий смех, как поминальное словцо,
звук неясный на нагревшемся мосту --
на мгновенье взбудоражит пустоту.

Я не видел, не увижу Ваших слез,
не услышу я шуршания колес,
уносящих Вас к заливу, к деревам,
по отечеству без памятника Вам.

В теплой комнате, как помнится, без книг,
без поклонников, но также не для них,
опирая на ладонь свою висок,
Вы напишите о нас наискосок.

Вы промолвите тогда: "О, мой Господь!
этот воздух запустевший -- только плоть
дум, оставивших признание свое,
а не новое творение Твое!"

Иосиф Бродский

*
…Да, и снова – об осени. Ощущение – бросили.

Вроде бы вас было достаточное количество человек, отказавшихся от внешнего вмешательства и изъявивших желание самостоятельно разобраться с собственными проблемами. С тех пор, наверное, разбираемся. А я вам не верю, и если с кем общаюсь, он тоже не верит. Щас угрохаете территорию собственную, и больше ничего.

*

Агата Кристи Ак   06.01.2016 18:34   •   Заявить о нарушении