Воспоминание о давнем похмелье

(50) ВОСПОМИНАНИЕ О ДАВНЕМ ПОХМЕЛЬЕ

Не фонарь отражается в уличном льду,
Это та, что сестрою приходится сну.
Если пьян, так и знай: быть похмельным в аду.
Вспомни там и тогда – синеву, белизну.

Вспоминай, вспоминай – нет, не зиму-весну,
И не жёлто-зелёную лета казну.
Я ль, мой сладкий, метелью тебя не лизну
И на низкое ложе твое не паду?

Стол, однако, липучим винищем облит.
Стал себе человек хуже мухи поган.
Отсеките мне голову, пусть не болит,
Пусть не кружится, не досаждает ногам,

Что ступеней забыть не хотят крутизну
И дорог кривизну не избудут никак.
Я невидимой змейкой в рукав заскользну,
И погаснет постылая лампа-синяк, – 

Ты глядишь на нее, и лиловое М
Остается три дня на сетчатке гореть.
«Жизни сон, смерти сон» – говорят, между тем
Протекает во сне, хорошо, если треть.

Между тем на дворе – на твоем пустыре
Завивается мокрой метели спираль.
И на шатких стопах, и на жёстком одре
Сладко вымолвить: Март, – нет, присвистнуть: Февраль.

Дружно кружится строй календарных имён.
Жестяного пространства не рушится клеть.
Продолжается время, полон-вавилон,
Соблюдает черёд – кому цвесть, кому тлеть.

Сам, как старое дерево, сух и скрипуч,
Вспоминаю, багровые веки смежив,
Океанское множество нагнанных туч,
Долгий гул и разгул и короткое: жив.

Не рубите ж мне голову, я потерплю – 
Всех-то бед, что пойдут под глазами круги,
А зато поклонюсь поутру Февралю,
Что в смиреньи своём стал короче других.

Дружно кружится строй календарных имён.
Строго цокает сердце, не ждёт перемен.
День единый не будет в году отменён,
И не будет во времени смертный забвен.

Между тем как теснит белизну, синеву
Теснота-пустота, свет становится сер,
Я в столетьи почти позапрошлом живу,
В самом деле, прислушайся: что за размер?

Вот придёт, что сестрою приходится сну,
Повстречает, растянет на уличном льду,
Чтоб успел подивиться: «Лежу? Ну и ну.
А секунду назад мне казалось – иду».